Дорога на Голгофу, серия «Фемидизм Кандинского»

Матвей страдал, хотел, чтобы этот кошмар закончился, но решиться на отчаянный поступок не мог, а она не отпускала. Понедельники и пятницы стали черными днями недели. И однажды ему пришло в голову, что самым лучшим исходом была бы ее смерть. Так просто и легко – бах! – и все позади.

Сначала он испугался, всем ведь известно, что мысль материальна, а он, разумеется, не хочет быть причиной ее смерти. С другой стороны – боже мой, каким облегчением стала бы ее внезапная гибель. О нет! Прочь, прочь, страшные мысли! Нельзя думать о том, что она сядет за руль пьяной и разобьется ко всем чертям. Нельзя.

Конечно, он не смог скрыть свое состояние от матери. Она заметила, что Матвей угнетен и подавлен. Стала расспрашивать, обижалась на его замкнутость, упрекала в скрытности, неискренности. Внушала, что у него не должно быть секретов от мамочки. Парень держался долго, но в конце концов Ираида допекла сына. Он все рассказал, чем вызвал у матери такой приступ ярости, что испугался, не помешалась ли она. Мать ругалась, как боцман во время шторма, причем досталось не только Жулиной, но и Матвею. То она заключала сына в объятия, жалела и целовала, то вдруг начинала хлестать по щекам, обвиняя в предательстве и бог знает в чем еще. В конце концов заставила дать слово, что он порвет с Жулиной завтра же и уволится с этой омерзительной должности.

На следующий день Жулина в универ не пришла, зато мать извела его звонками и сообщениями. Она требовала немедленно уволиться, забрать документы и уйти по-английски. Но Матвей так не умел. Он чувствовал, что не может так поступить с женщиной, которая сделала его мужчиной и с которой его связывало слишком многое. Он отправился к ней в Бачурино с твердым намерением сдержать слово. Думал, что прямо с порога объявит о своем решении и сразу уйдет. Но не успел он войти в дом, как пьяная ректорша, не позволив и открыть рот, затащила его в постель и практически изнасиловала. Потом заявила, что он останется у нее на всю ночь. Матвей был сломлен и не нашел сил возражать, но тут позвонила мать. Очень спокойным голосом, который не сулил ничего хорошего, она осведомилась, где он находится, и, получив ответ, велела Матвею немедленно ехать домой.

Наверное, с ним приключился нервный срыв, потому что он сделал то, чего не мог сделать никогда. Он сказал, что уходит прямо сейчас и навсегда. Пьяная Жулина расхохоталась, как гиена над убитым теленком. Глумливо объявила Матвея своей собственностью, сказала, что отпустит, когда он исполнит свой долг перед ней, схватила за руку и потащила на диван в гостиную. И вот тут Матвей вырвался и оттолкнул ее.

Честное слово, толкнул не сильно. Если бы Жулина была трезвой, легко устояла бы на ногах. Но алкоголя в ней было преизрядно, с координацией плохо, и потому, потеряв равновесие, Антонина обрушилась на пол, выронила стакан. Пытаясь подняться, она окончательно превратилась в отвратительную пьяную бабу. Халат задрался, съехал на сторону. Толстые ноги двигались, как будто жили отдельно от владелицы своей жизнью. Они шевелились, словно лапы перевернутого на спину майского жука. Вместо эффектной бизнес-леди на полу копошилась безобразная старая шлюха. Наконец, она села на полу, мутно посмотрела на Матвея и разразилась самой грязной площадной бранью. Он схватил куртку и бежал от этого страшного существа, напрочь лишенного человеческого облика.

Два дня Матвей жил в мучениях, думая о неизбежном возмездии со стороны начальницы. Предстоящая встреча с Жулиной пугала до паралича. Выходные он просидел своей комнате, не прикасаясь к еде, изводя себя мыслями о неизбежном позорном увольнении со скандалом на весь универ. И потому известие о смерти Жулиной сначала вызвало в нем постыдное чувство облегчения, но вместе с тем его поразила страшная догадка, что именно он является причиной ее смерти. Он ушел из универа и отправился было домой, но мысль о встрече с матерью выгнала его из метро где-то в районе Садового кольца. Выйдя на поверхность, он пошел, куда ноги несут. Бродил по улицам и переулкам, потрясенный, раздавленный.

Не он ли мечтал о ее гибели! В красках представлял себе, как она лежит в гробу, а гроб опускают в могилу, забрасывают землей. Бойтесь своих желаний, ибо они сбудутся, так говорят мудрые. Мысль материальна, и тайное его желание осуществилось, материализовалось, сбылось. К тому же… Позвольте, да ведь он ее толкнул, она упала и, кажется, ударилась головой! Да и не кажется вовсе, точно ударилась! Звук еще такой раздался глухой, и она, поднявшись, потирала затылок, а потом захохотала так страшно, как хохочет приговоренный на плахе. Получается, что он не только мечтал о ее смерти, но сам и осуществил свою мечту: убил любовницу.

В момент, когда Матвей довел себя до полного исступления, ему на глаза попалась вывеска адвокатского кабинета Кандинского Г.А. Это был самый настоящий знак. Он вообще любит живопись, а знаменитый однофамилец адвоката – его любимейший художник. О, вы не себе представляете, что это значило для несчастного человека, измученного сомнениями, проклинающего себя и свою жизнь. Разговор тогда вышел странным, скомканным, но слова и доводы Гордея Алессандровича оказали на Матвея поистине целительное действие. Конечно, мама повела себя… Впрочем, не будем об этом. Главное, что после беседы с адвокатом Матвей вышел успокоенным и обновленным.

Казалось, что все более-менее устаканилось.

Мать, потрясенная рассказом Матвея, более разговоров о Жулиной не заводила, и в универе как-то все обошлось. В кабинет ректора вселился заместитель Антонины Павловны. Поскольку с гибелью основательницы будущее «Ноосферы» представлялось туманным, он решил не менять секретаря, и Матвей продолжал работать, словно ничего не произошло.

Так прошел месяц. Казалось, все осталось позади, но три дня назад в приемную ректора заявились двое в штатском. Тот, что постарше, левой рукой мял эспандер, а правой ткнул Матвею в нос красную корку. Из того, что было там написано, потрясенный мозг Матвея выхватил два слова: «майор» и «Голубь». Мишаня убрал удостоверение и, глядя на него, как на собачью отметину, осведомился:

– Ты Хлорин?

Хорошо, что Матвей сидел, потому что если бы стоял, то непременно потерял бы сознание. Страх, который он испытал, по силе граничил с панической атакой. Он разом ослабел, гортань свело в нервном спазме. Руки пришлось спрятать под стол, потому что ладони вспотели так, что пот вот-вот начал бы капать.

Сил Матвея хватило только на то, чтобы кивнуть окаменевшей головой. Этим он почему-то насмешил второго вошедшего, едва ли не ровесника Хлорину: когда помертвевший Матвей кивнул, он прыснул в ладонь.

Дальше началась форменная чепуха.

– На тебя материал по драке в «Хастлере», – сообщил майор.

Матвея от нежданной радости бросило в жар: они по другому делу. «Хастлер» – это ночной клуб неподалеку от универа. Похоже, там была драка, и они что-то напутали. О господи, тут впору помереть от страха, а они совсем про другое. Спазм в гортани отпустил. Матвей сглотнул вязкую слюну и робко возразил:

– А я при чем?

– При всем. По камерам видно, как ты одного из толпы вытягиваешь.

Матвей слегка оправился от первого потрясения.

– Я как бы не был в «Хастлере», – сказал он убедительно. – Я туда не хожу.

– Ты мне мозги не делай, – сказал Мишаня, – на камере ты, и свидетели показали на тебя, поедешь с нами, дашь объяснения.

– Да я как бы не хожу в «Хастлер», понимаете? – настаивал Матвей. – Я никогда там не был.

Тут в разговор вступил молодой.

– Да ты не переживай так, – сказал он дружелюбно. – Не был – значит, не был. Так и напишешь в объяснении. Содействие надо оказывать органам или нет?

Он неожиданно подмигнул Матвею, и мандраж окончательно отпустил несчастного. Матвей пожал плечами:

– Надо…

Он встал со стула, надел куртку, начал собирать портфель.

– На хер тебе портфель, ты через полчаса вернешься. Давай, не тяни кота за яйца, поехали, – с раздражением сказал Мишаня и вышел из приемной.

Поколебавшись, Матвей портфель оставил. Страх улетучился, на смену ему пришло негодование: какого черта, в самом деле! Захотелось побыстрее закончить с этим недоразумением и вернуться к трудам Макиавелли.

Дорога в отделение заняла больше часа, и Матвей успел десять раз пожалеть об оставленном портфеле, потерянном времени и о том, что вообще согласился ехать неизвестно куда, даже не уточнив, куда собственно.

Прибыв на место, опера завели Матвея в кабинет следователя, усадили на стул. Конуров, сидевший за столом, что-то печатал двумя пальцами. Едва взглянув на Матвея, он коротко приказал:

– Пиши.

– Что писать? – уточнил Матвей. – Я же говорю, в «Хастлере» вообще ни разу не был. У кого угодно спросите.

– Про «Хастлер» бабушке расскажешь, – вдруг заявил опер. – Давай, пиши, как ректоршу убил.

Конуров, не отрываясь от своего занятия, сказал:

– Дай ему бумагу и ручку и вызвони адвоката по назначению.

Перед глазами у Матвея все поплыло. Однажды бабушка огрела его собачьим поводком, а замком угодила в затылок. Похожее состояние Матвей испытал и теперь. Кровь прилила к лицу, не оставив ни одной капли в руках и ногах, они моментально стали ледяными. Дыхание перехватило, он с трудом протолкнул в себя глоток воздуха и задышал быстро, как после спринтерского забега.

– Я не убивал, – прошептал он, слабея. – Я только ее толкнул, она упала.

– Вот про это и пиши, – согласился молодой опер. – И обязательно укажи, что получилось случайно. Ты же не специально?

– Нет, – ответил Матвей. – То есть я ее не убивал и вообще ничего такого не хотел!

– Именно так и напиши, – горячо поддержал его Моногаров, – что только толкнул, а убивать не хотел.

В этот момент туман в голове Матвея немного развеялся, и он вспомнил, что имеет право на звонок.

– Мне маме надо как бы позвонить, – заявил он без всякой уверенности в том, что ему разрешат.

– Чего? – Следователь равнодушно отвернул голову от монитора.

– Маме надо позвонить…

– Звони. – Конуров подвинул лежавший на столе телефон Матвея к краю.

Тот трясущимися пальцами набрал номер мамы.

Когда приехал Степан Аркадьевич, протокол допроса в качестве подозреваемого уже был составлен и подписан Матвеем и адвокатом по назначению. Фантазии Степана Аркадьевича хватило на то, чтобы Матвей написал заявление об отказе от залетного защитника. Явку с повинной, протокол задержания и протокол допроса он читал долго и по много раз начинал сначала. Шелестел в руках листами бумаги с признательными показаниями.

– Ну что же… – Адвокат значительно поправил очки. – Вы, так сказать, разъяснили допрашиваемому лицу его права?

Конуров, откинувшись в кресле, водил языком по губам, попеременно сканировал взглядом Матвея, опера и адвоката.

– А как же, – уверенно подтвердил Мишаня. – Подпись видите?

– Нам с Матвеем надо пообщаться наедине, – решительно заявил Степан Аркадьевич. – Консультация, так сказать, в условиях конфиденциальности.

– Где я вам тут найду отдельное помещение? – удивился Конуров. – Тут и общайтесь.

Степан Аркадьевич пожевал губами и произнес:

– Мнэ… Матвей, я к тебе приду, так сказать, на суд. Там расскажу… мнэ… процедуру.

Суетливыми руками он взял портфель и вышел из кабинета.

– Зови конвой, – дал команду следователь.

Опер направился к двери и столкнулся с неожиданно вернувшимся адвокатом.

– Я, так сказать, забыл отдать ордер, – пояснил Степан Аркадьевич, протягивая Конурову желтый бумажный прямоугольник.

Следователь кивнул и положил его в общую стопку.

На следующий день Хлорина отвезли в суд, где объявили об избрании мерой пресечения заключение под стражу. Степан Аркадьевич передал ему спортивный костюм.

– Я, наверное, как бы по-дурацки поступил с этим признанием, да? – спросил Матвей, завершая рассказ. – Извините меня, Гордей Алессандрович.

Кандинский, молчавший все время исповеди, похлопал его по руке и твердо заверил:

– Матвей, запомни крепко-накрепко: ты ни в чем не виноват. Понял? Тебя обманули, заставили написать признание люди, которые занимаются подлостью профессионально. Это их работа. Ты не мог им противостоять. И никто на твоем месте не смог бы. У них ничего на тебя нет, иначе они не стали бы цепляться за дурацкую версию с падением. Тебя просто «раскачали». Это на их сленге так называется, когда берут первого попавшегося человека и «качают» на чистосердечное признание.

– Я не убивал ее, Гордей Алессандрович, вы мне верите? – с тревогой спросил Матвей.

– Конечно, верю, – ответил Кандинский и неожиданно спросил: – Как тебе в камере? Сколько человек с тобой сидит? Люди приличные?

Матвей пожал плечами.

– Вроде ничего.

– С вопросами не пристают? Не пытаются вызвать на откровенность?

– Нет, ничего такого.

– Хорошо, – сказал Кандинский медленно, – хорошо.

Он помолчал, посмотрел в глаза Хлорину и четко, с расстановкой сообщил:

– Матвей, усвой одну простую истину: у тебя нет здесь союзников, кроме меня. Никто из сотрудников системы правосудия не хочет тебе помочь. Это не потому, что они плохие люди, просто вы по разные стороны баррикады. Их задача – посадить тебя. Твоя задача – не дать им посадить тебя. Больше всего опасайся добрых людей, ибо добрых здесь нет. Завтра я получу материалы твоего дела, и мы начнем схватку за твою жизнь и твою честь. Мы выиграем, я тебе обещаю. Но как только мы нанесем первый удар, отношение к тебе резко изменится. На тебя начнут давить, тебя станут ломать, топтать, уничтожать. Возможно, даже физически. Ты должен быть готов к этому. Понимаешь меня?

Матвей с готовностью кивнул.

– Хорошо, – заключил Кандинский и повторил: – Завтра полезем в драку. Я буду бить по ним, они будут бить по тебе. Придется держать удар, Матвей. Справишься?

Хлорин снова кивнул и вдруг, что-то вспомнив, сказал:

– Только у меня денег нет. В смысле немного есть, но этого, наверное, не хватит.

– Насчет денег не переживай, – успокоил его Кандинский. – Сейчас главное – вырвать тебя из лап системы правосудия, а там будет видно. Когда-нибудь сочтемся.

Он помолчал и серьезно добавил:

– Мы же не осьминоги какие.

Серия 7

Утро следующего дня сулило Кандинскому пустые хлопоты в казенных домах.

Казенные дома в разъяснениях, пожалуй, не нуждаются, ибо других в адвокатской повседневности не бывает, а вот про пустые хлопоты стоит растолковать отдельно.

Дело в том, что Гордей Алессандрович обладал странной и, говоря откровенно, бесполезной способностью видеть вещие сны. Нет, он не был графом Калиостро, пророчить окончание войны с турками не взялся бы. Дар его был проще и работал только в одном случае: если во сне Кандинский видел игру в мяч, то в течение дня его будут пинать, лупить и отфутболивать, как надутый шар, даже в самых безобидных ситуациях.

Сбывались такие сны неукоснительно и предвещали перенос судебного заседания, отмену деловой встречи, срыв запланированного свидания с подзащитным в СИЗО и прочее в таком роде. Бывало, что, проснувшись, Кандинский клялся не вставать с постели, дабы не тратить время попусту, но всякий раз его выгоняли из дому профессиональный долг и простое человеческое любопытство: что же в итоге станет причиной, если все согласовано и обломов быть не может? Обмануть провидение ему не удалось еще ни разу, и вечером Гордей Алессандрович возвращался злым, как цепной пес. Его бесил не сам факт, что пророчество сбылось. Ему казалось, что проклятые сны не предсказывают, а предопределяют его судьбу на один день.

Нынче Кандинский играл в настольный теннис. Мячик звонко стучал по столу, перепрыгивая сетку. Гордей Алессандрович лупил с размаху, тушевал напропалую и никак не мог перебить соперника, размытого сонным маревом. Против него играло туманное пятно. Мяч выскакивал из серой дымки и летел прямо в лицо Кандинскому, но каждый раз он каким-то чудом успевал отбиться. А когда прилет мяча в лоб был неизбежен, Гордей Алессандрович зажмурился и проснулся.

Он прошел к окну, отдернул тяжелые шторы. В комнату проник серенький свет пасмурного летнего утра, и с ним окончательно развеялись ночные химеры. День не обещал серьезных затруднений, поскольку важных дел на сегодня было всего одно: взять материалы по делу Хлорина. С этой целью Кандинский намеревался сделать два визита: в суд, избравший меру пресечения, и к следователю в районный отдел следственного комитета. Гордей Алессандрович решил покончить с этим в первой же половине дня.

Свой автомобиль Кандинский любовно называл Лососем за серебристо-матовый вытянутый кузов и в меру хищную, но не агрессивную физиономию. Он очень любил этот восстановленный Mercedes-Benz S-Класса в кузове W126 о двухстах семидесяти лошадиных силах. Они были ровесниками, и это внушало владельцу что-то вроде почтения. Кандинский ценил старомодный аристократизм, истинно тевтонскую основательность и уверенную неспешность своего авто. Олдскульные механические часы, отделка натуральным деревом… Он даже магнитолу не стал менять на более созвучную времени, чтобы не портить интерьер.

Выгнав машину из Калошина переулка на улицу Сивцев Вражек, Кандинский не торопливо двинул в сторону Садового кольца. Нехитрая цепь ассоциаций привела его думы от лосося к размышлениям о том, что казенное заведение, куда он направляется, – это замкнутая экосистема со своей флорой и фауной, составляющей цепь питания, представленную хищниками и жертвами, растениями и грибами. И при входе в здание суда Кандинский немедленно столкнулся с первыми представителями животного мира, вызывавшими у него самый живой антропологический интерес.

Всякому, пришедшему в храм правосудия, дорогу преграждают рослые широкоплечие ребята с квадратными подбородками, волевыми скулами и шевронами ФССП на рукавах форменного камуфляжа. С посетителями они вежливы и предупредительны, в них совершенно не чувствуется привычной вахтерской надменности. Спрашивая документы, досматривая личные вещи, они неизменно деликатны и доброжелательны. На однообразные шутки остряков, крутящихся вокруг своей оси с поднятыми руками, обычно не реагируют. Им лет по тридцать, старшему, возможно, тридцать пять. Здоровые, спортивные, в самом расцвете сил.

Так какого же дьявола они гробят свою единственную жизнь в затхлом учреждении за копеечную зарплату, на которую даже в Египет не слетаешь! Неужели шмон на входе – это все, о чем они мечтали, покидая стены своих средних школ? Вот командир в звании капитана. Кольцо на пальце, семейный человек. Наверное, дети есть. Как он содержит семью, на какие деньги? Что отвечает жене, когда, скрывая нотку вызова показным равнодушием, она сообщает, что подруга с мужем укатили в Турцию на две недели.

Но даже не в этом дело, а в том, что Кандинский, как ни старался, не мог разглядеть более или менее достойной перспективы на этой службе. Как ни служи, как ни досматривай посетителей, какие звания ни получай, радикально изменить жизнь не выйдет. Так и будешь до пенсии повторять попкой: предъявите документ, удостоверяющий личность, металлические предметы выкладываем, руки поднимите, повернитесь, и хлопотать о пайковых, за ночные, за сверхурочные, и год за полтора. Что ими движет? Неужто, поднявши зад со школьной скамьи, они сразу принимаются думать о пенсии? Боже, какая тоска.

– Что-нибудь запрещенное? – спросил гвардеец крутившегося Кандинского, водя ручным металлоискателем по фалдам пиджака.

– Нет, я сегодня без оружия, – ответил Кандинский серьезно.

– В следующий раз возьмите, – парировал гвардеец.

Они улыбнулись друг другу, и Гордей Алессандрович устремился по обитому коричневыми панелями коридору в канцелярию.

Здесь было веселее.

У первого стола, которым заведовала безразмерная дама в цветастом балахоне, сидел хмурый мужчина. Второй пустовал, около него на гостевом стуле сидела усталая женщина с размытым макияжем. Третий стол был свободен от посетителей, к нему Кандинский и подошел.

За стойкой, отделяющей гостей от служащих, сидела юная леди студенческих лет. В душе Кандинского канцелярские девочки вызвали сложный спектр переживаний – от отеческого умиления до охотничьего азарта. Он протянул свое удостоверение и, поневоле подпустив в голос бархата, произнес:

– Добрый день. Могу я взглянуть на стражные материалы по делу Матвея Хлорина?

Девочка взмахнула ресницами, чем спровоцировала цунами где-то в центре Тихого океана, и прощебетала:

– Добрый день. Ваше удостоверение, пожалуйста.

Кандинский, настойчиво глядя девочке в глаза, шевельнул рукой и проворковал:

– Оно уже у вас.

Девушка смутилась, убрала каштановый локон за розовое ушко и пробормотала:

– Ой, спасибо. Извините. Сейчас.

Она торопливо и оттого неловко поднялась, зацепилась ногой за ножку стула, споткнулась и снова пробормотала:

– Извините…

Кандинский наблюдал за ее смятением, ощущая себя Бонапартом при Аустерлице. Тетка, сидевшая за вторым столом, поглядела на Кандинского.

– Придется тебе на ней жениться как честному человеку, – провозгласила она с усмешкой. – Смотри, как заколыхалась девка.

Присутствующие засмеялись, даже хмурый гражданин вяло улыбнулся.

– А вот и женюсь, – принял вызов Кандинский. – Шафером пойдешь к нам на свадьбу?

– Поглядим на твое поведение. Ты сначала предложение сделай по всей форме: колечко карата в три, ресторан, Мальдивы. Нашей Светульке жених нужен не простой!

– Дешево невесту отдаешь, – подмигнул тетке Гордей Алессандрович. – Эдак ее любой уведет.

– Так, – протянула тетка заинтересованно. – Светулька, отставить свадьбу. Этот жених мне самой пригодится.

Под общее веселье девочка положила на стойку подшитую папку, составлявшую дело Хлорина. Лицо ее было пунцовым.

– Вот, пожалуйста, – сказала она тихо и снова поправила непокорную прядку.

– Благодарю вас, – произнес Кандинский. – Я вас не задержу.

– Мы тебя сами задержим! Светка, запиши данные жениха, удостоверение не отдавай! – скомандовала тетка.

– Так, девчонки, давайте чуть потише, мне поработать надо, – заявил адвокат.

– Ох, глядите, люди добрые! – шутливо заблажила тетка. – Нашел себе работенку – не бей лежачего.

Кандинский укоризненно посмотрел на раздухарившуюся канцеляршу. Та стушевалась, подняла руки вверх, как бы загораживаясь от оппонента, и уже тише ответила:

– Молчу, молчу. Работай. – Но не удержалась и добавила: – Светка, дверь запри, чтоб не сбежал.

– Куда я денусь без удостоверения, – вздохнул адвокат и раскрыл папку.

В установившейся тишине он включил телефон и принялся фотографировать каждый лист из дела Матвея, попутно просматривая материалы.

Постановление о возбуждении уголовного дела. Так: «…обнаружен труп Жулиной с признаками криминальной смерти… В действиях неустановленного лица усматриваются признаки преступления, предусмотренного … возбудить… принять к производству…» Есть.

Протокол осмотра места происшествия. Присутствовали: следователь, эксперт-криминалист, судмедэксперт, два опера и двое понятых. Понятые наверняка липовые, берем на заметку.

Дальше. Труп осматривал судмедэксперт Коновалова О.С. Гордей Алессандрович споткнулся о знакомую фамилию, а сообразив, кому она принадлежит, возликовал. Вот свезло так свезло: труп осматривала Ольга, значит, у него будут подробности осмотра, которых нет в протоколе.

Отлично.

Протокол осмотра телефона с описанием входящих и исходящих звонков; объяснения соседей о том, что в пятницу вечером видели автомобиль Хлорина. Ага, теперь понятно, почему опера первым делом прискакали к Матвею: он тупо оказался первым в списке. Чистая случайность, которая будет стоить мальчишке нескольких месяцев жизни в СИЗО. Между тем соседи показали, что в тот вечер у дома Жулиной парковались еще минимум два автомобиля. Но на них следствие тратить время не стало. Взяли первого, кто попался под руку, раскачали на явку с повинной, готово дело.

Кандинский подавил приступ ярости.

Ладно, что дальше. Заключение судебно-медицинской экспертизы с установлением причины смерти Жулиной; явка с повинной Матвея, протокол задержания, протокол допроса уже в качестве подозреваемого. А вот и характеристика от участкового по месту жительства – казенная бумажка со стандартным набором общих слов: характеризуется удовлетворительно, жалоб от соседей не поступало, компрометирующими сведениями участковый не располагает.

И на том спасибо.

Кандинский захлопнул папку, побарабанил по ней пальцами. У него осталось неясное чувство, что чего-то не хватает, что-то он чтото упустил, проглядел. Он снова раскрыл том, перебрал его содержимое. Вроде все на месте, а все-таки чего-то нет. Как будто из книги выдрали главу, нарушили логику событий, сбили канву повествования.

Странное дело.

Еще раз.

Постановление… Протокол осмотра… Заключение… Протокол… Явка с повинной… Стоп!