Дорога на Голгофу, серия «Фемидизм Кандинского»

– Как вы в целом, товарищ следователь? Ничего не болит? Пошевелите пальчиками.

Конуров молча щелкнул замком и направился к выходу. Кандинский семенил сбоку и чуть позади и нашептывал:

– Я к вам сегодня заскочу, если не возражаете, а вы, мне кажется, уже не возражаете. Чайку попьем, журнальчики порнографические посмотрим, посидим душевно.

Следователь ускорил шаг, оторвался от преследования и, подгадав момент, спрятался за фальшивой колонной. Кандинский, азартно озираясь, прошел мимо. Конуров двинулся за ним, не теряя из виду, но и не показываясь на глаза. Убедившись, что враг покинул здание суда, он с облегчением выдохнул и отправился в буфет.

Андрей Вячеславович испытывал острую необходимость побыть наедине со своими мыслями и переживаниями. В душе его царило смятение, так как произошедшее в суде явилось для него полной неожиданностью.

Дело в том, что он всегда воспринимал правоохранительную систему как единый слаженный механизм, призванный объединить усилия, чтобы покарать преступника, и случившееся четверть часа назад требовало осмысления.

Конечно, он понимал, что был несколько неправ, отказав адвокату в допуске к делу. Но ведь надо же как-то воспитывать этих мразей! Все люди как люди – стараются, работают на торжество правосудия, чистят мир от разных смрадных гадов, карают преступников. А что такое адвокат? По сути, подельник преступника. Вор украл, часть украденного отдал адвокату, а тот ищет лазейки, чтобы избавить преступника от справедливого возмездия. Поэтому каждый адвокат должен знать, что его место даже не у параши, а на дне самого загаженного деревенского сортира. Пусть у него раритетная тачка, пусть костюм за три следовательских оклада – это все пена и шелуха. Главное, что адвокат – это отброс общества, и он должен это знать, должен всегда это помнить.

Конуров пил кофе, вяло жевал сосиску в тесте и не понимал, что он сделал не так, чем вызвал такой искрений, неподдельный гнев судьи. Он просто хотел напомнить адвокату, его место в цепи питания, почему же судья его не поддержала? Нет, по закону она все сделала правильно, но можно же было как-то по-человечески? Вот он на месте судьи поступил бы так: помурыжил адвоката тупыми вопросами, заставил бы отвечать на бессмысленные реплики и ходатайства, а потом отложил бы решение до следующего заседания. Конечно, в конце концов, пришлось бы допустить его к делу, но нервы гаду помотал бы, и следователя поддержал, и удовольствие получил бы. Чего-то такого он и ждал от заседания, а вышло черт знает что.

Впервые Конуров ощутил, что его мир неоднороден. Земля качнулась под ногами, почва стала зыбкой, ненадежной. Оказывается, система может выступить против него. Может стать на сторону самого отвратительного существа – адвоката. Нет, не подумайте, что он слюнтяй, у него и прежде случались стычки с судьями, но чтобы его вот так окунули в головой в унитаз, он и представить себе не мог. В конце концов, что такого страшного он сделал? Пусть это шалость, ребячество, но не орать же так на своего? Неужели судья не понимает, что Конуров – свой?

С другой стороны, кто его знает. Может быть, у судейских свои понятия, и для них следователь такой же кусок дерьма, как адвокат? Ничего, однажды он наденет мантию и все поймет.

Эта мысль немного взбодрила следователя, и недавний инцидент показался не таким уж страшным. Подумаешь, баба наорала. Небось, мужика нет, вот и орет на первого встречного.

Успокоившись Конуров отравился к месту службы. По прибытии настроение снова испортилось: у входа в следственный отдел его поджидал Кандинский. Андрей Вячеславович даже шаг замедлил и почему-то именно в этот момент окончательно понял, что с этим адвокатом будет трудно.

Кандинский же, завидя следователя, обрадовался. Он приветливо помахал рукой и продекламировал во все горло:

– Хмурый Конуров понуро идет!

Когда Андрей Вячеславович приблизился, он радостно пояснил:

– Экспромт. – И тут же поинтересовался: – Вы стихи сочиняете?

Конуров молча прошел мимо.

В здание следственного отдела следователь и адвокат зашли одновременно. Конуров мрачно бросил охраннику через плечо:

– Это ко мне.

Они поднялись на второй этаж, у двери Конуров завозился с ключами. Он запутался, потому что спиной чувствовал насмешливый взгляд Кандинского и кипящая злость мешала сосредоточиться. В конце концов, он совладал с замком, дверь распахнулась, впустила оппонентов в кабинет.

Конуров плюхнулся в командирское кресло, кивком указал адвокату на стул. Тот приглашение проигнорировал.

– Итак, товарищ следователь, – радушно произнес Кандинский, протягивая визитку, – начнем все с чистого листа. Меня зовут Гордей Алессандрович Кандинский. Я адвокат. Если помните, мы встречались сегодня утром в суде. Я приехал к вам в интересах гражданина Хлорина. Мой ордер уже имеется в материалах дела.

Конуров сидел за столом, глядя в монитор, но стиснутые зубы и поджатые губы были красноречивее тысячи слов. В ответ на разглагольствования Кандинского он процедил:

– Я подам на вас жалобу в Адвокатскую палату.

Кандинский замер на месте.

– Вы в своем уме? – поинтересовался он в ответ. – Вы хотите жаловаться в тот день, когда получили по шапке, выступая против меня в суде? Конуров, ваш юный возраст оставляет надежду на то, что вы еще поумнеете, так не лишайте меня веры в человечество.

– Короче, чего вы хотели? – вспыхнул следователь.

Кандинский ответил не сразу. Он бегло осмотрел стены кабинета, отметил стандартный набор идолов и символов, его украшавших. С казенных портретов приветливо улыбались президент и глава Следственного комитета. На сейфе стоял бюстик Дзержинского. Удивила адвоката книжка Арбитражно-процессуального кодекса, лежавшая на столе следователя.

Затянувшуюся паузу прервал Конуров:

– Я получил заявление Хлорина об отказе от ранее данных показаний. Давайте согласуем дату выезда в СИЗО.

Кандинский на его предложение не ответил.

– Скажите Конуров, зачем вам Арбитражно-процессуальный кодекс? – неожиданно спросил он. – Вы бы лучше Уголовно-процессуальный освежили в памяти. Глядишь, таких ляпов, как сегодняшний, не допускали бы, и экзекуции в суде не случилось бы.

– Следователь должен развиваться, – ответил Конуров и, подумав, добавил: – Всесторонне. Как и любой сотрудник правоохранительных органов.

Кандинский вздохнул.

– Будь я вашим лечащим врачом, запретил бы вам развиваться, – интимно сообщил он, разглядывая настенный календарь. – Вы, Конуров, человек неумный, ограниченный. Поэтому не способны просчитывать последствия своих слов и действий. Я вам дружески советую: не пытайтесь развиваться, мыслить, импровизировать. Следуйте инструкциям и протоколам. Большой карьеры не сделаете, зато дослужитесь до почетной пенсии.

– Слышишь, адвокат! – вскинулся Конуров.

– И хамить не надо, – жестко сказал Кандинский. – Видите, как круто вы подставились. Я вам могу говорить что угодно, а вы даже жалобу подать не можете.

Следователь, глядя исподлобья с ненавистью, сел на стул, а Кандинский, словно не произошло ничего особенного, миролюбиво произнес:

– Давайте не будем откладывать в долгий ящик и сгоняем в Матроску прямо завтра.

– Нет, – сразу ответил Конуров. – Завтра у меня весь день занят.

Послезавтра. В десять.

Он сделал пометку в настольном календаре. Кандинский, следивший за его манипуляциями, усмехнулся:

– По старинушке работаете, Конуров. Все мировое человечество трудилось, чтобы сделать вашу работу комфортной. Смартфоны вам придумало, компьютеры, хард и софт, а вы все в календариках карандашом малюете.

Он приблизился к настенному календарю, внимательно посмотрел на изображение городской площади:

– А может, вы и правы, и это я недооцениваю значение бумажных календарей, – заговорщицки понизив голос, продолжил Кандинский. – Я вам, Конуров, расскажу одну страшную сказку. В одном черном-черном городе есть черная-черная площадь. На черной-черной площади стоит черный-черный замок. Один раз в год из черного-черного замка выходят черные-черные люди и ходят по государственным учреждениям. Охране они предъявляют черныечерные документы, но охрана делает вид, что не замечает ни черных людей, ни черных документов. Черные-черные люди заходят в кабинеты к судьям, облаченным в черные мантии, и вешают на стены черных кабинетов черныечерные календари. И судьи не протестуют, а напротив, счастливо улыбаются. У черных-черных людей календарей много, и они развешивают их в кабинетах прокуроров, судебных исполнителей, сотрудников ФСИН, генералов и префектов. Даже некоторым адвокатам достаются черные-черные календари. Все обладатели гордятся таким подарком, но очень боятся черного-черного человека, который их приносит. И только следователям черный-черный человек не приносит календарей. Увы! Поэтому следователи сами бегают за черным-черным человеком и считают большой удачей, если он даст такой календарь. Удобная штука – календарь, не правда ли, Конуров?

Андрей Вячеславович вздрогнул. Он словно очнулся от странного наваждения, охватившего его на минуту.

– Что вы сказали? – переспросил он, глядя в пестрые глаза адвоката.

– Я говорю, календарь. Удобнейшая вещь. Необходимая вещь! Он не позволяет забыть, какой сегодня день. Календарь мотивирует, дисциплинирует. Особенно если на нем изображена Лубянская площадь.

Конуров молчал, не зная, что ответить и как реагировать на монолог Кандинского. Ему было не по себе в присутствии странного адвоката, с которым не работали привычные инструменты. Он уже боялся грубить этому человеку, и вовсе не из страха дисциплинарного взыскания. Просто грубость не действовала и даже, наоборот, словно отскакивала от него и рикошетом била по грубияну. Конуров привык, что он доминирует, диктует условия, подает мяч, а защитник скачет по площадке, тужась отбиться. С Кандинским все было наоборот. Инициативой прочно владел адвокат, а следователь был вынужден обороняться. И самое скверное, он не мог просчитать действия противника хотя бы на следующий ход, а привычные алгоритмы не давали никакого эффекта.

И тут Кандинский нанес следующий удар:

– Да! – воскликнул он и хлопнул пятерней себя по лбу. – Вы такой интересный собеседник, что я совершенно запамятовал, зачем приехал. Я же вам ходатайство принес.

Кандинский извлек из портфеля два листа, положил их на стол перед Конуровым.

– На втором экземпляре распишитесь, будьте любезны. Благодарю вас. Засим прощаюсь. Благодарю за радушный прием.

Когда дверь за адвокатом закрылась, совершенно обессиленный Конуров откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно, без мыслей в голове. Потом с отвращением взял свой экземпляр ходатайства. Прочитав первые строки, выпрямился, перечитал снова, еще раз перечитал. Текст документа привел Конурова в сильнейшее беспокойство. Он дважды снимал трубку внутреннего телефона и дважды возвращал ее на место. В конце концов, приняв решение, набрал номер со своего телефона и нервно проговорил:

– Голубь! Да, я. У Хлорина новый адвокат. Кандинский. Кандинский! Какой художник, кретин! Не художник, а адвокат! Он мне передал ходатайство об эксгумации трупа Жулиной… Что? Я откуда знаю! – заорал Конуров в трубку. – Значит, у него что-то есть, чего у нас нет! Давай, бери своего пионера и что-то решайте. Не знаю как.

Не знаю! Сами думайте! Все.

Он дал отбой и бросил телефон на стол.

Что такого нарыл этот гад, зачем ему труп? Ах да: у нее в крови нейролептики, а как они туда попали – неизвестно. Убийца мог их подсыпать, а мог сделать инъекцию. Подногтевое содержимое не исследовали, и еще соскобы надо было взять. Допустим, труп раскопают, сделают дополнительные исследования. Что это может изменить в деле? Да вообще-то многое может изменить. Так недолго подозреваемого потерять. Твою же мать! Косяк на косяке. Шеф за такое вставит арбуз на разрыв прямой кишки.

И что делать теперь?

Серия 9

Справедливости ради заметим, что для тревоги у следователя Конурова были весомые основания.

За неделю до того памятного дня, когда он не допустил в свой кабинет нового адвоката, следственный отдел в полном составе собрался в кабинете начальника, дабы выслушать отеческие наставления, получить заряд бодрости и немного отдохнуть от жары: кондиционер работал только у шефа.

Подполковник Козлитин, приземистый плотный мужик с квадратной челюстью и выдающимися ушами, отличался широким кругозором и хорошими манерами. Пересчитав подчиненных по головам, он скептически произнес:

– Семь самураев. Или семеро козлят.

Следователи отреагировали сдержанно. Конуров позволил себе улыбнуться, о чем немедленно пожалел.

– Чего скалишься, Конуров! – мгновенно среагировал шеф. – Настроение хорошее? Мы это сейчас исправим!

В кабинете мгновенно установилась почтительная тишина, нарушаемая только ласковым шепотом кондиционера. Лица присутствующих обрели должную сосредоточенность. Козлитин, насупившись, рассматривал коллектив и стрелял короткими рубленными фразами:

– На носу конец полугодия. Необходимо направить максимальное количество дел прокурору. По итогам прошлого года по ранжированным показателям отдел рухнул за счет большого количества возвратов дел из суда в порядке двести тридцать седьмой. Если не реабилитируемся, управление вставит мне арбуз в задний проход, а с вами случится такое, про что даже маркиз де Сад не догадывается. Всем советую приложить усилия. Время шуток кончилось. Тех, кто не оправдает мои ожидания, ждут серьезные оргвыводы. Кому-то уже в августе придется уйти в народное хозяйство.

Он обвел глазами благородное собрание, задерживая взгляд на каждом, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности. Сотрудники сидели ровно, устремив взоры в папки, благоразумно захваченные на совещание.

– Какие прогнозы? – грозно поинтересовался Козлитин. – Давайте по очереди. Дмитриев, начинай.

Следователи, как по команде придвинули стулья поближе, поправили бумаги в папках, и принялись перечислять дела, готовые к передаче в прокуратуру. Фамилии обвиняемых и потерпевших перемежались номерами статей Уголовного кодекса. Было тут и применение насилия в отношении сотрудников полиции, и злоупотребление должностными полномочиями, и незаконное проникновение в жилище, дважды промелькнули призывы к экстремизму, но основной массив дел традиционно обеспечили алкаши. Козлитин, делавший пометки в ежедневнике, мимоходом выразил благодарность лицам, совершающим правонарушения в состоянии алкогольного опьянения:

– Спасибо колдырям. Хоть как-то статистику спасают.

В этот момент телефон подполковника зашелся в беззвучной истерике. Козлитин приложил трубку к уху, молча выслушал звонившего, дал отбой и сразу спросил:

– Конуров, что с материалом по Жулиной?

Андрей Вячеславович на секунду смутился, но почти сразу нашелся:

– По Жулиной… По Жулиной… А! Сегодня сдам отказной, Аркадий Николаевич, обещаю! Закрутился что-то.

– Почему отказной?

– Там нет криминала. То есть сначала думали, что удушение, но Коновалова еще на месте сказала, что сердечная недостаточность. Вскрывал, правда, другой эксперт. У меня еще была надежда на субдуральную гематому в затылочной области, но она тоже не подтвердилась. Так что получается отказной.

– Там сто пятая, – строго известил Козлитин следователя. – Пришла гистология из лаборатории. Жулину отравили. Отправь водителя в морг, пусть привезет заключение экспертизы, сам свяжись с операми и с начальником убойного. Пиши возбуд. Как напишешь, сразу мне. Я сам скину в управление. К концу дня от тебя подробный отчет по всем мероприятиям, которые провели. Поднимайте жопы и двигайтесь, не хватало еще нам под полугодие глухаря повесить.

Вернувшись в свой кабинет, Конуров вынул из сейфа дело Жулиной, пробежал глазами протокол осмотра места происшествия. Черт, многовато косяков. Он ведь был уверен, что криминала нет, потому и с протоколом особо не возился, набросал на скорую руку. Коновалова, зараза такая, напортила преждевременным диагнозом: сердечный приступ. Вот тебе и приступ. Ладно, все перепишем, все исправим.

Конуров вызвонил оперов, распорядился начинать оперативно-розыскные мероприятия.

Через два дня опера приволокли следователю подозреваемого. Хлорина «раскачали» на чистосердечное признание, Конуров устно отчитался шефу о раскрытии резонансного убийства.

Козлитин выслушал доклад следователя и, когда тот закончил, спросил:

– Значит, студент-любовник отравил?

– Так точно.

– Где взял нейролептики, куда подмешал?

– Выясню, Аркадий Николаевич.

Некоторое время Козлитин молча крутил в руках ручку, смотрел в стол. Потом поднял глаза и очень серьезно сказал:

– Смотри, Конуров. Раскроешь дело – сверли дыру в погонах под большую звезду. Но если облажаешься, я тебе сам раскаленную кочергу в анус вставлю. Понял меня?

– Так точно, Аркадий Николаевич.

– Иди.

Козлитин слов на ветер не бросал, Андрей Вячеславович знал это лучше многих. Вернувшись в кабинет, он посмотрел в зеркало, представил на плечах новые погоны с двумя полосами и одной большой звездой.

Красиво.

И надежно. С древности известно, что признание – царица доказательств. Признание Хлорина у него есть, остальное дело техники. Рассчитывал получить майора через два-три года, а получит через два-три месяца.

– А жизнь, кажется, налаживается, – пропел Конуров и радостно рассмеялся.

Прошло еще три дня.

В дело вломился новый адвокат, и принялся крушить все, что Конуров наработал кровью и потом. Начал с того, что велел Хлорину отказаться от показаний, потом опозорил в суде, а теперь требует эксгумации трупа.

Скотина такая.

Тварь.

Сучара.

Так, надо собраться. Нельзя позволить этой сволочи сломать карьеру и жизнь. Если что, Козлитин не простит. Ничего себе развилочка: внеочередное звание или катапультация из органов.

Конуров вспомнил разноцветные глаза адвоката и почувствовал, что его снова накрывает паника.

Он запер дверь, вынул из шкафа квадратную бутылку, налил полстакана, залпом выпил. Нутро обожгло огнем, по жилам побежали горячие потоки. Тревога отступила, голова прояснилась, стала легкой, душа окрепла, вернулись утраченное самообладание и спортивная злость.

Первым его порывом было желание отказать в ходатайстве об эксгумации трупа, но вспомнилось утреннее заседание в суде, послышался визг Беловой, из глубин подсознания всплыло слово «частник», а с ним – страшное «распогонят». Нет уж, хватит, натерпелись. И вообще, плевать на адвоката. Что он может? Ничего. Хочет эксгумировать труп? На здоровье. Пусть эксгумирует, исследует – это все не имеет значения. У следствия есть подозреваемый, вот с ним и будем работать. Надо брать инициативу в свои руки. Надо бить на опережение.

Что у нас в активе?

Во-первых, Хлорин имел с убитой любовную связь, а значит, почти наверняка имел мотив. Где любовь, там измены, ревность, смертельные обиды, сильные чувства и фатальные поступки. Это очень хорошо.

Во-вторых, был на месте преступления, значит, имел возможность. Тут ему не отвертеться.

В-третьих, способ совершения преступления. С этим сложнее: прямых улик нет, но подсыпать пьяной бабе отраву в стакан вообще не проблема. Хорошо бы выяснить, что подозреваемый имел доступ к нейролептикам, но можно обойтись без этого. Если адвокат не предъявит суду другого подозреваемого, для вынесения вердикта хватит и косвенных доказательств.

Что в пассиве? Отказ Хлорина от показаний.

Да плевать с высокой колокольни на его показания. С таким активом уже можно идти в суд, срок обеспечен.

Конуров совершенно успокоился. Он плеснул в стакан еще немного виски и выпил уже не от страха, а с удовольствием. Майорские звезды, можно считать, у него на плечах.

План действий выкристаллизовался. Андрей Вячеславович распечатал постановление о проведении обыска и сбросил майору Голубю в мессенджер домашний адрес Матвея с указанием быть завтра в одиннадцать ноль-ноль.

Утром следующего дня Конуров припарковал свой «хендай» у третьего подъезда дома номер сорок шесть по улице Воронежской.

Следователь вышел из машины. Щурясь на яркое солнце, огляделся. В обе стороны по ходу движения тянулись длинные много- этажные муравейники. На другой стороне улицы выстроились в ряд железные гаражи. За ними беспокойно шумела листвой березовая роща, дальше чадил выхлопами МКАД.

Конуров потянул носом. Прекрасный мог быть день, если бы в жарком воздухе не ощущалась какая-то химическая дрянь.

– Что за вонь, – произнес он вслух.

Ответ неожиданно прилетел из-за спины:

– Это с Капотни ветром надуло, там нефтеперерабатывающий завод.

Конуров обернулся, увидел Мишаню с Моногаровым.

Лейтенант был свеж и улыбчив, форма на нем сидела, будто ее шил на заказ французский кутюрье. Майор Голубь выглядел скверно. Мутные глаза его были подернуты дымкой усталости, лицо отливало перламутром бледной поганки. Вообще, весь он был каким-то мятым, мягким, безвольным, словно из него выдернули позвоночник. Джинсы висели мешком, куртка сидела криво. Короче, вид Мишаня имел нелепый и жалкий.

– Где вы шляетесь, я уже полчаса жду, – раздраженно сказал Конуров при виде сотрудников.

– Тут мест не было, мы с той стороны дома припарковались, – не замечая раздражения следователя, пояснил Моногаров.

Конуров присмотрелся к майору и присвистнул:

– Голубь, ты охлажденное мясо всю ночь грузил?

Моногаров при этих словах прыснул в кулак. Голубь мрачно поглядел на следователя и спросил:

– Что ищем?

– Ты что, первый раз на обыске? – ощерился Конуров. – Все ищем! Колумбийский кокс, экстремистскую литературу, тачки в розыске, гранаты, расчлененные трупы и золото с брильянтами!

Андрей Вячеславович полагал, что своей отповедью поставит опера на место, но Мишаня неожиданно набычился и упрямо произнес:

– Я предпочитаю конкретные задачи.

Видя, что обстановка накаляется, в разговор вмешался Моногаров.

– Товарищ капитан, – сказал он примирительно, – может быть, и правда намекнете, что искать. Так у нас лучше получится.

– Ладно, – снизошел Конуров, почувствовавший, что и впрямь перегнул палку. – Концепция изменилась: Хлорин отказался от показаний. Надо говнюка прижать, чтобы не дергался. Ищем все, что может подкрепить версию отравления любовницы или будет свидетельствовать о ссоре на почве ревности, рабочем конфликте и прочее в таком роде. Еще вопросы есть?

– Никак нет, товарищ капитан! – отрапортовал Моногаров.

– Вперед, – скомандовал Конуров.

Они поднялись на пятый этаж и уперлись в железную дверь, запиравшую жилой блок на четыре квартиры. Конуров с Моногаровым скрылись в слепой зоне, Мишаня встал прямо напротив глазка и вдавил звонок. Через минуту с той стороны послышался звук открывшейся двери, уверенные шаги подошли ближе. Глазок на мгновенье потемнел, и женский голос по-хозяйски напористо спросил:

– Кто там?

– Проверка счетчиков, откройте, пожалуйста, – ответил Мишаня.

– Недавно приходили же, – произнес голос недовольно.

Замок клацнул, дверь приоткрылась, и Мишаня тут же дернул ее на себя. Вместе с дверью он вытащил на площадку Ираиду, отчаянно, но безрезультатно тянувшую дверь в обратную сторону.

– Э, что происходит! – крикнула Хлорина.

Лицо ее исказилось бешенством. Шелковый халат на ней разошелся, правой рукой она безуспешно пыталась его запахнуть, а левой препятствовала исполнению правосудия.

Голубь легко убрал ее кисть с ручки двери, профессионально вдавил корпусом обратно в блок. Конуров вышел на передний план.

– Следственный комитет. Мы проводим обыск в вашем жилище, – строго объявил он хозяйке и прошел мимо нее к распахнутой двери. За ним скользнул Моногаров.

Появление людей в форме произвело на Хлорину ошеломляющее впечатление. Она побледнела, разом обмякла, ослабела. Сделав шаг назад, привалилась к стене и безучастно смотрела, как Мишаня, не обращая на нее никакого внимания, прошел по коридору, заставленному велосипедами и самокатами, и требовательно позвонил в три оставшиеся квартиры.

Из-за соседней двери немедленно отозвались:

– Кто там?

– Полиция! – громко ответил Мишаня. – У ваших соседей проводится обыск, вам необходимо участвовать в качестве понятых.

Дверь тут же распахнулась, в проеме возник лысый старик с трясущейся брылей вместо шеи. Он суетливо заправлял домашнюю майку в синие треники. Красные его глазки дергались беспокойно и злобно. Оправившись, старик козлом перепрыгнул через порог своей квартиры, но, заметив Ираиду, предусмотрительно юркнул обратно. Убедившись в собственной безопасности, старик завопил:

– А, допрыгалась, шлюха! Пришли по твою душу! – И, обращаясь к Мишане, суетливо добавил: – Она мой балкон захватила! И бычки швыряет ко мне, пожар хочет, чтобы мы угорели!