При свете тьмы

Что князь о ней подумает? Да и какой этот князь?

Отец подошел к сватовству серьезно. В отличие от других, очень оно было ему выгодно. Даже приказал окрестить дочь, чего до того не делал, но тут будущая свекровь настаивала. Негоже, дескать, княгине главного русского княжества, которое над другими стоит по старшенству, языческое имя носить. Достаточно уже того, что у невестки происхождение хромает! Однако, несмотря на это, союз был одобрен. Стоянки на Черном море, греками называемым Негостеприимным, были нужны новгородцам, которые северные воды уже под себя подмяли.

Так Сияна стала Софьей. Возлагали на имя надежду. Все-таки в переводе с греческого «мудрость». Ее от нее и ожидали, как и скорого продления рода Рюриков.

Андрея Сияна, которая упорно не хотела себя называть Софьей, увидела в Москве – небольшом городе на пути в Новгород, вотчине его брата младшего. Его, правда, углядела первым и обрадовалась. Александр был высок и хорош собой: косая сажень в плечах, глаза серые, волосы пшеницей золотятся, губы смешливые. Теперь вот Сияна думала, в кого ж он такой уродился? Может, в старого князя, кто давно погиб в сражении? Сияна даже пригорюнилась, когда поняла, что Александр – не ее жених, а потом и вовсе расплакалась, как Андрея увидела – хорошо под плотным покровом на лице, скрывающим ее от злых взоров, не видно было.

Однако – князь. И муж. Как тогда обвенчали их, так и муж…

«Объелся груш», – зло подумала Сияна и тут же снова услышала голос свекрови. Та вычитывала ей, вычитывала, вычитывала. Молодая княгиня наконец взяла себя в руки и, хлопнув два раза в ладоши, призвала девок, чтобы одели.

– Извольте чаю отведать, матушка, – не поднимая глаз и не раздражаясь, произнесла Сияна. Знала уже, что не стоит ей гневаться: – Вам накроют, я же пока оденусь и присоединюсь к вам.

Свекровь крякнула, но все-таки вышла, зло зыркнув напоследок.

– Сменить простыни! – приказала Сияна девкам: – Да живо воды набрать для омовения. Одеваться будем в рубаху зеленую и сарафан красный, волосы уберите волосником с каменьями, и сверху венец шелковый. Башмачки подать из бархата!

Всего через полчаса Сияна вышла к свекрови, которой накрыли на крыльце ее терема.

– Дрыхнешь долго! Таким как ты молиться ночами надо! А ты спишь, когда солнце уже встало, да петухи пропели, – произнесла та, не оборачиваясь и зло хлебая чай. Хоть и тихо ступала Сияна, а слух у княгини был, что мыши позавидуют, и подкрадываться, кстати, она умела неслышно, не взирая на свою тучность.

Сияна не ответила, лишь поклонилась низко, как надобно, подошла к княгине Марье и поцеловала ее троекратно в щеки, стараясь не задохнуться от ее духов и не испачкаться румянами да белилами, которыми та лицо себе намалевала. Этой столичной привычки Сияна так и не переняла, хоть и косились на нее боярыни, а свекровь постоянно упрекала.

– Здорова ли ты, матушка? – Сияна села и хлопнула в ладоши, призывая служанок с яствами и питьем для себя.

– Я-то? Я здорова молитвами своими, бдениями ночными, да постом, – княгиня Марья откусила от пирога с первыми ягодами, в теплице выращенными, и приподнялась за вареньем, что стояло в отдалении, и тут же плюхнулась на подушки, казалось, растекаясь по ним всей своей массой. Служанки кинулись накладывать, пока княгиня зло вычитывала, что они, нерасторопные, сами не догадались. Особенно старалась Дашка, локтями раздвигая всех, чтобы донести быстрее, обслужить лучше свою княгиню. Сияна молчала, себя укоряя, что не заступается за своих девок, с другой стороны, знала, что доносили они на нее, так и поделом им. За это злорадство она тоже себя ругала… Ох, как сложно! Вот бы у кого знающего спросить, что делать. Рука непроизвольно потянулась к кулону из камня янтаря, что достался ей от матушки – та говорила, что сама получила его от бабки, а та от своей матери. Но Сияна тут же отдернула ладонь – свекровь считала, что та кулон носит зря, что языческий он. Она вообще во всем видела язычество. Словно поняв, что сноха о ней подумала, княгиня снова сварливо заскрипела, теперь на мед – недостаточно сладок.

Сын Андрей был на нее похож. Те же тусклые глаза и редкие волосы, та же нездоровая кожа, вот только Марья могла свою хотя бы закрасить. Андрей как фурункулы свои ни мазал на ночь притирками с травами от знаменитых лекарей и знахарей, ничего не помогало. «Мне ли думать о таком! Мой изъян, может, и незаметен, да куда как хуже», – цыкнула на себя Сияна. То, что изъян ее – знала. И лекари о том говорили, и внебрачные дети Андрея свидетельствовали. Правда, девки у него рождались. Вон Прасковья опять беременная. Одно радовало – Андрей, хоть встречаться с ней не будет неделю, а то и потом в опочивальню не заглянет – от злости.

Ох, что только она ни думала, пока ехала к мужу, тогда еще жениху. Девки дворовые и служанки чего только не шептали и не рассказывали. И больно, и сладко, и нет другого такого наслаждения, как лежать в объятиях мужчины, и как оно бывает, когда задыхаешься от жара в груди и истомы в животе. А потом Сияна увидела своего мужа и обмерла. Карточки-то как врали, оказывается. Там он был представителен и благороден. На деле же – лицо рыхлое, оспинами изъеденное, голова плешивая, пузо дебелое, тело слабое. Был он старше ее без малого на двадцать лет. Для ее годков тогда – старик. Сияна была ему четвертой женой. Первая померла через месяц после родов вместе с мальчиком, тот слабенький был, даже не плакал. Вторая в монастырь ушла. Как говорили, за бесплодность отправили. Видать, та же судьба и Сияну ждет. Третья тоже умерла. Простудилась сильно, да и не пережила первую же зиму в замужестве. Так и получилось, что к своим годам столичный князь оказался без жены и наследников.

Впрочем, отец ее Святослав так и вовсе старше был, а вон как хорош. И тоже женат не один раз. Мать свою Сияна почти не помнила. Как ей рассказывали няньки (отец-то все больше отмалчивался) поехал княжич, тогда еще наследник, с походом, да в плен попал. Случилось то в загадочном царстве Лукоморье, которое на границе миров стоит, а потому магии в нем много, что означает – правят там бабы. Всем же известно с детства, что волшебство оно только по женской линии передается. Отсутствовал Святослав долго, даже думали, сгинул. За это время и отец его помер, и трон заняли. Удивился он, когда все же вернулся домой. Еще и с новой женой вида и поведения странного, и она несла на руках их дочь. Даже звали ее необычно – Заря. Братья Святослава приняли женщину неласково, а законного князя Тмутаракани тем более. Его двоих сыновей от первого брака они уже отправили в дальние походы, авось сгинут, и земли поделили, а тут такая неприятность.

Святослав права на княжение заявил, да вот только ни силы ратной за ним не было, ни золота. Жена была. Она и помогла мужу вернуть свое наследство. Солнце за него попросила, землю, воздух и огонь. Одного брата смыло волной, когда он на пристань вышел. Это при спокойном-то море. Другой в расщелину упал, да и разума лишился. Однако бояться стали Зарю, и было понятно, почему. Особенно страшились ее сыновья Святослава от первого брака – а вдруг как сына она родит, что с ними будет? Однажды Заря исчезла. Нашли ее в море. Сама она утопилась или помогли, кто теперь узнает. Святослав же вроде и горевал, а как князь Тмутаракани, сидящий в стольном граде Херсонес, не мог не понять, что очень вовремя исчезла его жена-язычница, неположенная правителю царства на стыке христианских миров. Дознание не проводилось. Утопла княгиня и утопла.

И все же сразу Святослав не женился, переживал ли смерть матери или примерялся к боярским и княжеским родам – того Сияна не знала. По княжеским меркам непозволительно долго вдовствовал. На все предложения вновь найти себе княгиню говорил, что наследники у него есть и двух браков достаточно. Уперся и все тут. А баб в опочивальню простыни греть он и так найдет.

Впрочем, нашлась и на него управа – влюбился в боярскую дочку двадцати годков и сыграл свадьбу, и так был доволен, что, казалось, помолодел.

Сияна иногда во снах видела мать и свою родину. Там травы были такие, что человека могли скрыть. Деревья поднимались как горы. Там стояло вечное тепло, хоть и была страна ее, как говорили, к северным горам ближе. Сияна играла с дикими зверьми, и те никогда не причиняли ей вреда, а мать ее пела, так пела, что выглядывало солнце в пасмурную погоду. Она и тут, в Тмутаракани, волны только силой голоса успокоить могла…

Тосковала Заря по дому. Сияна – ребенок неразумный и то печалилась и хотела вернуться, а мать… Она так любила отца, что вывела его из Лукоморья, но и сама путь туда потеряла, а это была смерть для такой как она. Сияна точно знала, что мать ее не сама умерла, и даже той силы, которая у нее была, не хватило ей для защиты. Дочь от матери унаследовала много умений, но старалась никому не показывать. Слишком это было странно даже в мире русов, которые не чурались женской магии. А еще не понимала она себя, ведь некому было научить княжескую дочь. Так, кое-что сама научилась делать. Природно понимала, изнутри это шло, но знала и то, что может больше. Остальные ведьмы и знахарки лишь что-то читали, травы собирали и заваривали, а Сияна замечала, что может лишь мыслью и желанием что-то изменить, только не знала, как направить силу в нужное.

Княжна надеялась, что когда полюбит своего мужа и детей ему родит, то станет магия их беречь и защищать. Она многого ждала от брака, особенно, когда ее новая мачеха после первой же ночи с мужем вышла к завтраку румяная и довольная, и только и норовила, как снова супруга в опочивальню затащить. Она-то и шептала больше всех Сияне о забавах постельных. Та только уши затыкала – срамота-то какая, а сама ночью лежала перед отбытием к жениху и уснуть не могла, все представляла, как оно будет. Вот увидят друг друга и полюбят. Он вздыхать будет и тесемки одежи развязывать, целовать начнет ее тело девичье, стыдливо горящее от такой дерзости.

Увидела, ага! Какое тут – ночи ждать, она чуть не сбежала. Только бежать было некуда. Братья старшие, которые по своим вотчинам сидели, ее бы сами прибили от такого позора, а отец получил куш от ее замужества знатный, да договоры защиты против врагов своих. Тем паче, что боялся он свою дочь, слишком ведьму-жену напоминающую. Никому не нужна была Сияна и некому было ее пожалеть. Да и не стоило. Княжна, а теперь княгиня столичная – чего еще желать женщине? Знай, привечай мужа, да рожай детей! Она бы и хотела, очень хотела детей, в них бы нашла любовь и успокоение, а потому как положено подготовилась с первой брачной ночи, все обряды совершила, все молитвы отчитала, все покровы на лицо надела.

Ох, ладно бы только уродцем был Андрей! Если бы он был добрым и нежным, Сияна бы смогла полюбить его. Но князь любил выпить крепко, и налакался на свадебном пиру так, что дотащили его дружки до спальни и бросили куском мяса на кровать, склабясь. Сияна легла рядом с ним, попереживала чуть, поплакала, а потом заснула, чтобы проснуться от того, что кто-то ее жадно ощупывает, да рубаху ночную задирает на ней. Она, было, отбиваться решила, не поняв спросонья, что происходит, так ее только крепче прижали к кровати.

– Не отбивайся, дура, хуже будет, – пахнуло на нее перегаром.

Только тогда Сияна поняла, что это ее муж. Она приготовилась к тому, что рассказывали, с волнением ожидая, каких-то ласк, утех, которые должны были произойти. Была лишь боль. Муж раздвинул ей ноги и резко вошел в нее, и пока она глотала слезы, дернулся на ней несколько раз и снова заснул. Утром мать его с боярынями ворвались в опочивальню, проверили простыни – все ли удалось, стали ли молодые мужем и женой и одним телом[1], все ли честно?

Так и повелось – раньше Андрей часто захаживал. Сияна пыталась и расслабиться, и найти подход к нему, но не получалось у них ничего. Лишь для себя он старался… Грузно ложился сверху, елозил по ее лицу слюнявыми губами, больно сжимал грудь, вставлял член, пару раз дергался и тут же сбегал. Потом появилась в его жизни боярская жена Прасковья, и так Сияна ей благодарна была, теперь муж приходил только пару раз в месяц! И все равно она ненавидела ночи, когда Андрей к ней являлся. Сейчас она уже не плакала, как в первый год замужества. Привыкла. Осталось лишь чувство брезгливости – так, что мыться бежала сразу и простыни меняла. Сияна молилась о том, чтобы забеременеть, – может, хоть вообще перестанет приходить, но не выходило…

Последние месяцы, как сила в ней проснулась, Андрей вообще стал обходить жену стороной, приходил раз в месяц, не чаще. Только свекровь что-то учуяла, глаз не спускает теперь…

– Значит, кровишь, – проскрипела свекровь очевидное, вырвав Сияну из задумчивости: – Настой пила, что я давала?

– Пила, матушка, – покраснела Сияна от своего же вранья и откровенности свекрови перед служанками, рядом суетившимися, уже через час разнесут все по Новгороду!

– По святым местам тебе надобно.

– Так ездила, матушка, – глотая обиду, прошептала Сияна.

– Это все, потому что ты – язычница, – Сияна открыла рот, чтобы возразить, но свекровь только оскалилась, да клюкой замахнулась: – Молчи, дура! И имя свое богомерзкое забыть не можешь! Что, думаешь, не знаю? Развешала по всем стенам пучки странные! В сундуках точно знаю, что прячешь! – Сияна так удивилась, что даже переживать перестала, о чем она? Свекровь же продолжала: – Перекрестить бы тебя еще раз, да отправить на покаяние на годик-другой в скит подальше. Не знаю я что ли, как бегаешь ты в леса травы собирать! Оттого ты и неказистая такая, что мерзость языческая тебя жрет! Ни тела, чтобы зачать, ни лица, чтобы полюбить.

Это было уже не обидно. Сияна часами себя рассматривала раньше после таким слов, сейчас уже стало все равно. Она знала, что и правда – не чета она другим знатным боярыням, особенно полюбовнице мужа Прасковье. Та была полнотела, груди, что арбузы на родине Сияны, губы ярче мака, брови черные. А у нее? Тело подвело ее! Как в 13 лет, так и сейчас, была она худая, ни жиринки не наела, грудь как яблочки, бедра узкие – мальчишка, а не девка! Кожа белая, что снег, аж светится. Даже отцовские корни не помогли – город-то его отчий когда-то принадлежал империи греческой, пока не был отвоеван ее предками, но в мать пошла, не в отца. От отца взяла Сияна только рост – была выше мужа. Знала, что он этого не любит, а потому редко звал ее на пиры с послами заморскими – только когда совсем выхода не было. Сияна иногда думала – можно ли вообще такую, как она, полюбить? Или права свекровь? И от того все ее беды, что некрасивая? Смотрела по сторонам. Наблюдала исподтишка, когда по делам государственным показывалась на людях – смотрят ли на нее, любуются ли. Иногда мерещилось, что бросают на нее взоры, но казалось ли или правда нравилась? А еще были сны… И в них Сияна была так прекрасна, что светилась. Каждую весну с годов тринадцати виделось ей, как выходит она к кострам народным, каждое лето хороводила с бабами, и тех снов Сияна боялась и ждала одновременно… Там она была свободна. Там она была всем для этого мира! В этот раз к весеннему празднику произошло что-то, как будто и не сон уже это был, даже куски земли нашла на половиках! С зимы это началось…

– Вчера где была? – резко прервала ее мысли свекровь.

– Гуляла, ягоды собирала для варенья.

– Знаю я твое варенье! – поджала губы свекровь. – Полный пук трав притащила! Что у тебя за сборы по комнате разбросаны? Не удумала чего?

– То мята для чая была, а по стенам от лихорадки заготовки, зимой же сколько народу ими лечилось! – Сияна еле сдержалась, понимая, что, если вспылит – ничего хорошего не выйдет. Проходили науку.

Поначалу, года два, она только плакала, чем еще больше злила свекровь. Та и косы ей драла и по щекам била, разойдясь от удовольствия – любила она наказывать да орать. Потом Сияна повзрослела и вспылила пару раз, даже руку однажды перехватила у княгини, которая уже поднялась для пары увесистых затрещин. Лучше бы стерпела – потом еще и от мужа досталось. Нет, не бил, слава богу. Так прижал к стене, тряхнул ее, чтобы не смела с маменькой говорить неуважительно, да пообещал прибить в следующий раз. Она знала – прибил бы, никто бы и не сделал ничего. Третья его жена тоже вон как-то неожиданно заболела и померла. Слухи, правда, разные ходили. Невестка Андрея под себя начала подминать, а маменьке это не по нраву пришлось, оттого Сияна побаивалась пить настои, что приносила ей свекровь, выливала. Она вообще нутром чуяла замышляемое против нее – материнский дар! Кстати, после того скандала не решалась больше ее Марья за косы драть, отвадило ее то, что утром проснулась она с пучками волос вылезшими. Домовой постарался.

И все же, лучше промолчать, да с каменным лицом все гадости выслушать. Как и утехи мужа, вопли и оскорбления свекрови скоро закончатся, и останется только неприятное ощущение бессилия, а это можно пережить. «Может и правда в монастырь? – подумалось ей. – Буду цветы сажать, да солнцу радоваться летом, зимой пойду за больными ухаживать в лазарет».

– Ты так и будешь молчать, блаженная? – выкрикнула княгиня-мать, и Сияна вздрогнула, поняв, что та что-то спрашивает уже не первый раз.

– Прости, матушка, что-то нехорошо мне сегодня! – Сияна наклонила голову: – Не услышала я, в ушах гудит и звон какой-то. Сама видела, что со мной. Пока мочи нет.

– У! – замахнулась свекровь: – Пригрели на груди доходягу. Ладно, оставлю тебя сейчас. Андрею сама скажу! Через неделю придет к тебе, – Сияна не выдержала и еле слышно вздохнула, надеясь, что никто не понял, от чего.

– Хорошо, матушка. Я подготовлюсь.

Свекровь кивнула. И вдруг, к удивлению, Сияны, замялась.

– Вот еще что! Выехало к нам посольство из царства Иерусалимского. – Сияна аж рот приоткрыла, чего это вдруг ее решили посвятить в тонкости политики князя Андрея: – Ты у нас же грамоте обучена, – княгиня посмотрела на Сияну, она не запиралась. Было то всем известно: – И франкский знаешь.

– Говорить могу и читать. И на греческом разумею. Арабский выучила…

– Ты не гордись, нет в том для женщины радости. Рожать надо, святые тексты учить, а не читать всякое непотребное. – Свекровь замолчала, пожевала губами: – Но пригодишься… В этот раз. Дочь мою обучи франкскому.

Сияна попыталась не выдать радости, что вот и ее умения оценили, и одновременно любопытства, зачем княжне Анна франкский. Молчала. Знала, что свекровь сама скажет, а проявит Сияна нетерпение – опять выговаривать начнет.

– Сыскался жених для Аннушки, – прослезилась свекровь: – Уж заждалась она в девках, красавица моя!

Сияна улыбнулась.

– Чего лыбишься, дура? – обозлилась княгиня.

– От радости за сестру свою.

– А, ну то ладно. Ты того, поучи ее, кровиночку. Придет она к тебе сегодня.

Свекровь встала, Сияна поднялась и поклонилась ей, когда та пошла с крыльца, окруженная своими девками, Дашка что-то шептала княгине и та степенно кивала головой. Тут же из-за крыльца показалась Злата. Была то тетка ее дальняя, бедная, приставили к Сияне еще в детстве, так с тех пор и была она рядом, выполняя обязанности и наперсницы, и служанки, и надсмотрщицы.

«Точно стояла под крыльцом, слушала», – подумала Сияна, глядя на тетку, которая тут же прошмыгнула в палаты, но не стала заострять на том внимания, обдумывая сказанное. Итак, посольство из Иерусалимского царства и жених для княжны Анны, а с некоторых пор повадилась княгиня встречаться с братьями Ордена Уробороса. О нем Сияна знала многое с детства… Ох и страшные вещи говорили об алхимиках и о том, как они в странах, где укрепились, с женщинами обходятся. Так зачем же княгиня с ними встречается, почему привечает? Только ли жениха обсуждать для дочери? Нет, там и о ней разговоры были, хотела Марья показать невестку братьям, но Сияна наотрез отказалась, так, что даже испугалась княгиня-мать тона ее и лица изменившегося.

Анна была вторым ребенком княгини Марьи и князя Всеволода. Были и еще дети, да померли во младенчестве. Кто от горячки, кто сразу после родов. Такова была доля женская, издревле повелось: вынашивать да оплакивать. Иногда Сияна думала, что, может, просто бережет ее кто от такой судьбы. Прижать младенца к груди да положить потом в землю – страшнее и не удумать удела.

Анне скоро должно было исполниться сорок. Младше Андрея всего на полтора года, завидной партией, в отличие от него, она не была уже лет как 15. То тоже было женское несчастье. Мужчина с годами ценился сильнее, а баба чуть не с двадцати пяти готовилась к монастырю или рабской доле нахлебницы при братовом доме.

Сияна не знала, какой Анна была лет 20 назад. Та говорила, что красавицей, да и портреты ее показывали барышню пригожую, полнотелую, ладную, с круглыми щеками и бедрами.

Сейчас Анна стала похожа на мать: рыхлая, аж при ходьбе колыхалась, сядет как растечется по креслу. Кожа тусклая, волосы жидкие. Так же любила краски для лица и духи сладкие. А еще поесть, от того и росла вширь все сильнее. Сияна смотрела на других боярынь возраста Анны и сравнивала. Некоторые и постарше были, а красота такая, что дух захватывало. Только в пору будто входили. И как вести себя знали, и как правильно брови подсурмить, и как посмотреть, чтобы мужчина хоть в полынью прыгнул. От чего так? Сияна не знала, но одна из боярынь шептала, что постельные утехи с молодыми парнями ой как продлевают женскую молодость, правда, потом проговорилась, что притирки да краски тоже надо уметь использовать.

Сияна задумчиво смотрела в сад. Весна была в самой поре. Новая для нее, неожиданная и полная надежды. Зимой проснулась она одним днем от странного сна. Была в нем небесная всадница, она жутковато улыбалась – одними губами, а глаза оставались черными, как провал в глубокий колодец. Долго рассматривала она Сияну, потом спросила, долго ли еще ждать ее, и когда она перестанет силу прятать от себя, тем более что во сне она все равно приходит в мир духов, чтобы вершить правду. Княгиня тогда проснулась и думала, вспоминала все свои странные видения, где она ходит тенью бестелесной среди костров и словно бы и чувствует течение магии через себя, а вроде и нет.

Потом был другой сон, еще страннее.

Мужчина лицом смуглый, с золотыми глазами в черном развевающимся плаще, которую оттеняла белая рубаха, спорил с той самой женщиной из первого сна, и словно бы огорчался от этого разговора.

«Она прорвет ткань реальности, если не учить ее. Она все может, но не знает, как, а от того и натворит страшных дел, дай только срок. Что еще хуже – уже обратили на нее внимание», – произнесла всадница, и конь под ней загарцевал.

«И кто ж тому виной? Не ты ли?»

«Ее надо учить».

«Тут есть кому учить, сама знаешь».

«А ты знаешь, кто она, и что будет, когда она полюбит. Ты затеял опасное».

«Когда я поступал иначе?» – мужчина небрежно пожал плечами.

«Ты же спрятал ее от меня, от нее самой, от всех».

«А ты нашла, значит, пора ее уводить».

«Не позволь ей полюбить! Вспомни…»

«Я помню и потому приведу его», – мужчина с золотыми глазами невесело улыбнулся той, которая смотрела на него терпеливо, как будто она говорит с непослушным ребенком.

«Я ему буду мешать».

«Ты же знаешь, что у тебя не выйдет…»

«Его ждут страдания, его ждёт жар и холод, бои и смерти, я напущу на него всех, кого смогу призвать. Его ждет…»

«… Любовь, моё сердце. Его ждёт любовь. Никто из смертных и бессмертных не избежит ее, и я проведу его до самой границы, где она будет вольна пустить его или нет», – усмехнулся мужчина, а потом посмотрел на нее таким взглядом, от которого у Сияны по коже и мороз пошел, и в жар одновременно кинуло. Она даже позавидовала такой страсти, и удивительно ей было, что всадница как будто и не замечает этого взора. Ан нет, ошиблась она. Ответила та на немой призыв мужчины поцелуем и напоследок произнесла: «Для демона ты слишком чувствителен и романтичен». Потом она ускакала, а мужчина так и остался на месте. И только тут заметила Сияна, что плащ этот – крылья, и стоит он в воздухе. Повернулся к ней демон, улыбнулся грустно, да и исчез. С тем и проснулась Сияна. За узорчатым от мороза окном поднимался рассвет и стрекотала сорока. Ее перо лежало у нее рядом на подушке. В тот же день к ней пришла знахарка и жизнь ее изменилась…

Как же хотелось ей сбежать к любимым деревьям да травам, чью жизнь благословило солнце, к зверью и птицам, что славили приближающееся лето. Эх, сейчас бы через сад в лес… Но не сегодня. Узнает свекровь, – а узнает – со свету сживет. Откроется тайна Сияны… Сегодня ей быть с Анной. Она посмотрела на солнце, вздохнула, прошел ветерок по саду, закачались ветви, пахнуло свежестью и ароматами цветов и трав. Сияна улыбнулась всколыхнувшейся внутри силе, которую она так долго прятала от себя.

Впрочем, ждать долго не пришлось – Анна явилась, Сияна чай допить не успела, а часы, бусурманами созданные, не пробили и девяти утра.

Анна взобралась на крыльцо и плюхнулась в то же кресло, где мать сидела. Сияна встала и поклонилась.