При свете тьмы

– Здорова ли ты, сестра?

– Здорова, здорова! Видела я, матушка от тебя с утра выскочила. Кровишь снова? Не понесла? – Анна и не думала привычно насмехаться, напротив, была в ее словах какая-то затаенная надежда. Сияна даже удивилась, чего вдруг.

– Нет. Пока нет.

Та кивнула, взяла себе лепешку и густо намазала маслом и вареньем.

– А про меня сказывала тебе? – Сияна кивнула: – Ну то-то и оно! Нужна ты мне, а то жених приедет, я глаза выпучу и все.

«Ты и так будешь пучить», – подумала Сияна, но вслух не сказала.

– Когда прибудет посольство?

– Обещают в конце листопада уже свадьбу, еще лето целое.

– Кто обещает?

Анна не ответила, но Сияна и так знала – тут тоже рука ордена была видна, всю княжескую семью опутали.

– Успеешь? До того разговоров не будет, только смотрины, – княжна взглянула на Сияну с ожиданием.

– От тебя зависит. Приходи каждый день, занимайся усердно и сможешь и сказать, и понять тебе сказанное.

– Ты тут не гордись! – прикрикнула как мать Анна и тут же сникла: – Тяжело это?

Сияна не знала, что ответить. Не уверена она была в хваткости Анны, из всех них лишь Александр проявлял себя, оттого и сбежал подальше от всех в Москву. Некоторые злые языки утверждали, что наоборот сослали подальше за что-то сына отец с матерью. Однако, что бы ни говорили, а Александр правил мудро, да и в народе его любили.

По весне, почти сразу после таяния снега, мать его оженила. Теперь ждали, что хотя бы Александр продолжит род. Впрочем, у Сияны были свои подозрения на счет Александра, связанные с некоторыми сказаниями греческими о Македонском, его тезке.

– Так что, когда начнем? – Анна впихнула кус в рот и жевала, варенье потекло по подбородку: – Ты давай, давай, я пока еще почаевничаю, но так это не помешает, – донеслось сквозь чавканье. Анна вытерла варенье и потянулась за другим. Сияна отвернулась, не в силах смотреть на то, как сестра хлебает чай и набивает брюхо, и приказала подать бумагу и чернил.

– Сейчас и начнем.

Через пару часов стало ясно, что Анна с женихом если и заговорит, то не через три месяца. Была та неспособна к языкам и наукам, отвлекалась постоянно, то на щенка, то на чай с пирожками, то на наряды Сияны и ее камни да ленты.

– Вот такую повяжу, что думаешь? – Анна приложила к себе желтую ленту, что вытащила из сундука, и лицо ее превратилось в болезненное. Сияна вздохнула.

– Мы даже до конца счета не дошли, сестра.

Та рукой махнула.

– Успеем еще. Дай передохнуть! Да и не нужен мне тот счет, ты меня научи говорить приятности жениху! Ворковать, что горлица. Ох, я всю ночь не спала, как узнала. Шутка ли, дожила до стольких годов и жених! – Анна не смогла сдержать чувств. И вдруг лицо ее преобразилось, удивительно похорошев от счастья, показались в улыбке белые, крепкие зубы, глаза стали ярче и заблестели. Сияна даже рот приоткрыла от удивления от преображения Анны: – Я уж думала, что все – еще пару лет и в монастырь мне. Ты думаешь, тебе тут достается? Меня замуж вовремя не выдали, все родовитости не хватало в женихах, а теперь попрекают каждым кусом хлеба, – вдруг разоткровенничалась Анна: – А мне будто радостно от того, что сижу тут с вами. Я детей хочу нянчить. Я и твоих готова была, да ты никак. Так вот оно – подарок за молитвы мои, – может своих еще понянчу!

– Пусть так и будет, – улыбнулась Сияна.

Анна невидящим взглядом смотрела в зеркало, словно уже видела там и детей, и жизнь свою новую.

– Кто жених-то хоть?

– Боярин де Куси какой- то! – придя в себя, проговорила Анна: – Ничего больше не знаю, да с лица воду не пить. Тут главное, чтобы князь, брат мой, судьбу мою не проквакал, не пустил по ветру, а там хоть кто и хоть какой пусть будет. Главное, сбежать в свой дом.

– Уедешь ты в царство Иерусалимское, святыни посмотришь, да места необычные, – проговорила Сияна с затаенной горечью.

– Не уеду, – призналась Анна: – Он пока останется. Слышала я, как брат говорил с колдунами из ордена. Этот боярин своего князя чем-то прогневал, вот и отправили его подальше. Мне ж положены селения и земли тут недалече, если замуж выйду, вот там и останемся пока. Тот боярин, как князь его отойдет от гнева великого, так и поедет обратно. Там у него земель много своих, а на моих тогда… – Анна резко замолчала, явно чуть не выдав какую-то тайну. Сияна ждала, но та быстро начала пить, то краснея, то бледнея. Сияне это очень не понравилось, все, связанное с орденом, у нее вызывало опасения, и тут явно ничего хорошего не затевалось. Анна, тем временем, отошла и продолжила, снова посмотревшись в зеркало: – Надеюсь, что не дурачок какой, а то удивительно мне то, что молодого, знатного да красивого за меня сватают. Не то, чтобы не хороша я, все-таки кровь у меня княжеская, приданое хорошее, но последние годы все о вдовцах говорили, что уже одной ногой в могиле, и вдруг такое. Что думаешь, Софья? Почему?

Сияна лишь плечами пожала. Дескать, то дела политические, им, женщинам, неведомые, но мысль затаила – выведать, зачем такое братьям нужно!

– Наша доля – разменной монетой быть в договорах да союзах княжеских, Аннушка. Мы можем лишь молиться, чтобы полюбить мужа, которого нам выбрали, и рожать почаще, чтобы род не прервался, – она осеклась, Анна взглянула на нее снова словно с надеждой: – Ладно, давай дальше за науку.

Через пару часов Анна, устав окончательно, пошла к выходу.

– Маменька сундуки с приданным перетряхивать решила, – засмеялась она. – А к тебе завтра приду, жди меня с утра самого, – она остановилась: – Софья, помогаешь ты мне, и я тебе помогу. Менять тебя хотят на новую жену, – Сияна похолодела, хоть и догадывалась, а Анна лишь вздохнула: – Наблюдала я за тобой. Новости ты не знаешь.

– Какой новости? – белыми губами прошептала Сияна.

– Прасковья ночью померла.

Сияна вскочила, за сердце схватилась.

– Как?

– Холодной воды в жару испила, да и началось у нее воспаление. Вчера как бредить начала, так утром и преставилась.

– А я тут причем? Я Прасковье соперницей не была!

– Так это кто ж знает, была или нет. Дашка-то уже доложила, что травы у тебя есть смертельные для беременных, что колдовала ты на куколке, похожей на Прасковью. У Андрея до того сын был, помер, значит, на наследника он способный, не в нем проблема. И сейчас вот, – Анна пристально смотрела на Сияну. Та непонимающе – на нее: – У Прасковьи тоже, как утверждают, мальчик был.

– Как мальчик? Она в тяжести девкой была!

– Братья ордена этого утверждают, что мальчик.

– Да они там откуда ж взялись?! – Сияна даже голос повысила, что за ней почти не водилось, но Анна прижала палец к губам и в окно зыркнула, – Отец не допу… – начала Сияна уже тише.

– Сама знаешь, что допустит, – перебила ее Анна: – Жалко мне тебя, Софья. Я хоть и зла на тебя была, но то от зависти, что молода ты, да замужем. И хоть сердце ярится, а понимаю умом, что твоя доля несладкая. Ты, Софья, подумай, подумай, как забеременеть, да что сделать, иначе худо тебе будет. Иль отцу с братьями напиши, попросись обратно… В монастырь езжай, постриг прими. А тут уж я с мужем, – она осеклась, и Сияне стало страшно, чего удумала Анна, и сама ли Прасковья…

Анна вышла, а Сияна так и осталась сидеть с трясущимися от обреченности губами, сжав пальцами материн медальон.

«Она все может», – снова вспомнила Сияна слова той странной женщин. Княгиня вышла в сад и, вглядевшись в небо, сжала кулаки, призывая к себе все силы своей земли.

«Не нужны тут никакие послы ордена! Хоть пусть леший их уведет, да вода стоймя встанет, не пуская сюда!» – подумалось ей, и словно бы услышала она, как где-то заржала лошадь. Поперек неба полыхнула молния, раздался гром, и тут же на шелестящие листвой деревья обрушился ливень.

Пора было прекращать скрываться от судьбы и взять ее в свои руки.

[1]Вопреки расхожему мнению, что простыни проверяли на предмет девственности невесты, это делали для доказательства свершившегося между молодоженами интимного акта. Брак заключался не только на небесах, но и во вполне земной плоскости.

Ангерран де Куси

Граф Ангерран де Куси, двадцать пятый своего имени, бастард короля и жених княжны Анны Новгородской, был недоволен путешествием. Они ехали уже не одну неделю. Поначалу было даже интересно, но не теперь. Он устал, как и все, только проблемы всех ему были безразличны, а его высокородия, конечно, нет. Это он периодически демонстрировал яркими жестами и показательными речами. Правда, легенда начала рушиться, и тот же рыцарь Монфор уже заподозрил в Ангерране куда более серьезного юношу, чем они в ордене рассчитывали.

Выехали они в начале весны огромной процессией и провожать их вышел весь Иерусалим. Еще бы – новые земли, открытия, ожидания! В этой дороге представлял себя Ангерран кем-то из своих предков, которые отвоевали Гроб Господень и родное Иерусалимское королевство.

Поначалу. С тех пор их измотало.

Сначала караван погрузился в тягостное отупение бесконечного однообразного движения через жаркие пески и бесплодные камни. Лишь обучение магии, а Ангерран и правда узнал немало нового, да фехтование на шпагах и бои на мечах на стоянках как-то развлекали. Потом начались страшные переходы, когда воды оставалось все меньше, а колодцы оказались высохшими. Люди сходили с ума: им виделись чистые озера в песке, они жадно жрали его и умирали в мучениях. Убивали и грязные, почти пересохшие реки. Воду из них нужно было тщательно фильтровать, но некоторые пили мутную жидкость и уже через день их хоронили у дорог.

Магия колдунов не справлялась. Провизии на стоянках не было, их разграбили отчаявшиеся путники и лихие люди. Но ладно бы только это…

На караван нападали каждую ночь. То разбойники, то восставшие мертвецы, движимые страшными заклятиями ведьм, как говорили братья ордена, то нечисть, то бедуины атаковали их постоянно. В боях Куси посуровел и закалился. Лицо его стало почти черным от солнца, а и так сильное и гибкое тело окрепло еще сильнее. Среди слуг начались перешептывания, что их прокляли, что до Новгорода никто живым не доберется, что северные язычники не хотят допускать их до своих земель. Ангеррану же чудился иной раз где-то в жарком мареве над ними словно бы черный след от копыта, а по ночам он смотрел вверх и казалось ему, что он слышит, как над ними скачет лошадь. Да и его жеребец, чудом все еще державшийся в этом переходе, иногда поднимал голову и словно бы отвечал кому-то ржанием.

«Нас точно преследует Ловчая. Этот бастард должен ее чувствовать своей силой», – как-то у костра прошипел один из колдунов, но брат Иоанн тут же отвел его в сторону и долго что-то вычитывал ему. Больше к этому разговору при нем никто не возвращался, но алхимик, тоже похудевший и обветшавший в этом походе, несколько раз задавал Ангеррану странные вопросы: не видит ли он каких следов, не снится ли ему женщина на коне…

К сожалению, стойкостью к лишениям и смелостью в битвах граф выдал себя перед тамплиерами. Монфор сделал вывод, что капризный бастард не так уж избалован, хотя Куси и напоминал ему о дуэлях, в который был мастером. Рыцарь лишь испытующе смотрел в глаза похудевшему Ангеррану и кривил свои обветренные, потрескавшиеся губы. Надо было ухудшать впечатление о себе. И такой шанс представился в Византии.

В Константинополь караван прибыл изрядно поредевшим: погибли и лошади, и ослики, даже один верблюд пал. Что касается людей, то тут тоже выдержали не все: десять человек погибли в боях, еще семнадцать от болезней и сумасшествия, а тринадцать сразу были отправлены в лазарет.

Впрочем, столица встретила послов достойным греков размахом. Было много возлияний, да восхвалений императора Алексея, который давно уже был при смерти и не помирал, как на то надеялся его сын. Один раз выезжали на охоту. Часто развлекались на пирах, поначалу даже радовавших: еда и питье все еще вызывали восторг после пережитого. И все же, когда пришедший к нему рыцарь Монфор объявил, что припасы пополнены, а корабли готовы их принять, Куси хоть и изобразил лень и усталость, но втайне был рад. Все явные письма были отправлены, секретные послания тоже улетели, а некоторые были доставлены Ангерраном прямо в руки адресатам, нужные встречи проведены, задания отданы, и его уже раздражал этот город своей показной роскошью, долгими разговорами ни о чем и бесконечными церемониями.

Познакомился Куси и со своей возможной невестой, о которой ему говорила мать – дочерью нынешнего и сестрой будущего императора Еленой. Была она очаровательна и невообразимо опасна, как и предупреждала Изабелла.

Царевна писала книги, музицировала, знала несколько языков, изучала историю и рьяно интересовалась происходящим, что, конечно, не нравилось братьям ордена. Однако Елена была для них недосягаема. Никакой магии в ней не было, а забавы – так от скуки на женской половине дворца не то начнешь изучать!

Ангерран был искренне восхищен царевной – высокой, полнотелой, с огромными карими глазами, прямым носом и чувственным ртом. Она словно сейчас сошла с пьедестала, оставив там своих мраморных товарок. И, как и статуи, доставшиеся Константинополю в наследство от Римской империи и Древней Греции, Елена была величава и степенна в своих великолепных пурпурных одеяниях, расшитых золотом и драгоценностями. От нее пряно пахло духами и маслами, голос ее был полон очарования и неги. И все же Ангерран с ужасом думал о том, чтобы стать ее мужем. За милой улыбкой и мягким взором таилась сила. Куси знал об этом от матери. Не только искусно скрытая от братьев магическая, о нет! Это была сила даже не власти – всевластья. Елена давно правила за отца, а сейчас подчиняла себе и брата, принимая решения за него. И не дай Бог было встать у нее на пути! Ангеррану повезло, он в качестве мужа царевну тоже не заинтересовал:

– В стае может быть только один вожак, – заметила в разговоре с ним Елена, и Ангерран поклонился ей, соглашаясь и не замедлив отписать все это матери.

Зато порфирородная[1]охотно вела с ним беседы, слушала стихи его сочинения и баллады, а ее подружки составляли ему компанию и в иных увеселениях, на что она дала свое дозволение. Они и сами были совсем не прочь развлекаться с высокородным послом ночами, о чем тут же стало известно и брату Иоанну, и Монфору. Естественно, они даже застали его, причем сразу с несколькими красотками и в весьма недвусмысленных позах. Его отвратительная репутация была почти восстановлена, и на борт корабля Ангерран взошел с легким сердцем, но под тяжелыми взглядами тамплиера и колдуна.

Знаменитый путь из варяг в греки[2]вел их в Новгород. Он был известен многие столетия. Моряки знали каждую волну, каждый камень на своем пути, могли предсказывать по ветру малейшие изменения погоды… Но не в этот раз. Море встретило их неожиданными бурями, и смерти продолжились. Огромные языки волн собирали свою дань с кораблей людьми, из пучин поднимались клешни и свивались кольцами щупальца с присосками, которые тащили под воду тех, кто не смог скрыться или отстоять себя. Ундины поднимались из вод, качаясь на волнах и играя с ними. К ним прыгали те, кто не мог устоять перед их красотой, и тут же эти твари рвали их страшными огромными зубами, которые неведомым образом скрывали до того.

– Мир сходит с ума! Только Божьим проведением мы доберемся до места, – шептали братья, а Ангерран удивлялся. Никогда еще ни в одном походе не видел он столько злоключений, никогда не встречались ему ни мертвяки, ни морские гады, а уж он много поездил на своём коротком веку. Ангерран начал верить в происки ведьм и проклятие – не так уж и неправ орден в своих поисках зла на земле. А вот норманны, чьи корабли их перевозили, братьев ненавидели: перешептывались о чем-то постоянно между собой и плевались при виде черных одеяний колдунов. И вот что заметил Ангерран, их нечисть не трогала, а волны не причиняли вреда.

Однако и этот страшный переход закончился. Светлый белокаменный Херсонес, в котором они пришвартовались на несколько дней, отклонившись чуть от своего пути, встретил их весело. Море тут было спокойное, жалось к ногам словно котенок, а солнце палило не так страшно, как на родине. Князь Святослав, уже зная, куда отправляется посольство, приготовил им и припасы, и дары богатые, и сопровождающих. От них, правда, братья ордена отказались – боялись слежки.

Куси читал сведения обо всех, с кем предостояло встретиться, в том числе и о князе Святославе, чья дочь от его странного второго брака была замужем за Андреем, новгородским князем. Ему интересно было посмотреть на него, понять, какие они – эти дальние правители.

Святослав оказался хлебосольным хозяином и большим охотником до веселых пиров и интересных рассказов, но именно о своей дочери все больше помалкивал, лишь передавал поклоны чете новгородской, дары богатые да напутствия. Его молодая жена только улыбалась, ничего из разговоров не понимая. На пиру она держала на руках одного сына, а второй должен был вот-вот родиться, и Святослав не скрывал своей гордости от того, каким счастьем одарил его семью Господь.

Задержавшись еще на неделю ради установления дипломатических связей и добрых отношений, а также пополнения припасов, посольство чуть пришло в себя после сложной дороги. В этот раз за Ангерраном так тщательно следили, что он смог только написать пару баллад и томно смотреть на черномирских красавиц, пока пел их. Из спальни его не выпустили, приставив охрану, Монфор так и вовсе постелил себе на полу у его кровати для пригляда. Куси был недоволен, скандалил, предъявлял претензии и был настолько несносен, что даже привычный ко всему тамплиер перелег от него подальше. Втайне же Ангерран радовался передышке, отсыпаясь в покое и почти тишине – рыцарь зверски храпел.

Провожали их всем городом, и князь лишь сокрушался, что никак не хотели братья ордена принять его помощь.

Начался новый этап их пути: опасного, и, казалось, нескончаемого. И все же скоро они увидели Днепр. Подниматься по реке было сложно, и норманны использовали северную магию, весла, а где-то корабли тащили волоком[3].

В степях снова начались нападения разбойников. И ладно бы только их. Повадились за ними следить какие-то неведомые существа: не то люди, не то нечисть – скакали они на мохнатых и мелких лошаденках, отбирали припасы на остановках и тут же скрывались. Никого не ранили, не убивали, но докучали страшно. Тамплиеры пристрелили одного, долго рассматривали его и крестились, а потом братья ордена и вовсе громко запричитали молитвы, когда труп вдруг подскочил на высоту лошади и скрылся, вереща что-то на своем языке. Чуть позже в одном из русских городов, куда они причалили, гостям рассказали, что это были полевики – магические существа. Одновременно живые и неживые, они остались с начала времен и убить их обычными стрелами нельзя, а как можно – не сказали, ибо нечего пришлым тут свои порядки наводить. Их варяги на кораблях и сами знают, как справиться.

Это Ангерран тоже заметил. Сопровождавшая их на пути в Новгород команда была страшно недовольна своеволием тамплиеров. «Нельзя их трогать», – услышали они, и удивительно было то слышать от воинственных норманнов.

«Вот люди, с ними воюй сколько угодно, – показал рукой капитан Освальд куда-то в сторону братьев ордена, и те недовольно зашикали: – Существ же трогай, только если прямая угроза жизни. Обычно они не нападают. Это ваши чернорясные их к себе привлекли! Были бы с нами не только амулеты, но и знающие, плыли бы спокойно!»

Брат Иоанн тут же напомнил Освальду о переходе по морю, так тот только сплюнул чуть ли не на ноги колдуну и проворчал что-то непонятное. Было ясно, кого варяг считает виновным в бурях и нападениях.

Ангерран же слушал, запоминал, думал. По всему выходило, что все существа были для чего-то надобны, и только высшие ведьмы, чуды и дивии[4]могли решать их судьбу, да и то при обращении к ним за помощью и в праздники. Братья ордена от таких слов только мрачнели и все чаще слышалось среди них слово «ересь».

Чем ближе были северные земли, тем плотнее подступали к берегам реки леса, зажимая их в тиски пока еще черными голыми стволами. После жары юга поначалу Ангеррану даже нравилось, что весна в этих землях холодная, однако постоянный дождь и холод сделали свое дело. Людям начало казаться, что сырой воздух пробирается к самым их костям, и как они ни разводили костры, высушиться до конца не удавалось. И только норманны были довольны и воплями приветствовали порывы ветра.

Ночами Ангерран слышал страшные завывания и такие звуки, что колдуны рядом с ним вздрагивали. Иногда между деревьями горели зеленым светом кошачьи глаза, и кто-то мурчал, вот только на берег никто не выходил.

Тамплиеры погрузились в отчужденное молчание, да и братья ордена смотрели на него недобро, когда Ангерран надевал дурашливую личину беспутного бастарда или доводил их аристократическим недовольством. О том, что в пустыне граф проявил себя, уже все позабыли. «Бестолочь», – шептались о нем, и Куси был доволен. При нем снова начали говорить о некой Ловчей, которая не пускает их к ведьмам, искали следы ее присутствия, обсуждали планы на создание ордена в этих землях, а Ангерран запоминал.

После начала подъема по Днепру алхимики все чаще начали встречать то, чего давно уже не было ни в Иерусалимском королевстве, ни в западных землях – природные источники магии. Куси запоминал и это, вслушиваясь в смесь латыни, греческого и арамейского, которым колдуны пытались замаскировать свои разговоры. Удивляло его спутников, как сильны тут источники, как богата земля, и все пытались они понять, почему же она не оскудевает.

Вот тогда-то Куси заскучал и позволил себе быть показательно недовольным путешествием. Обучение магии и мечи его больше не интересовали, он хотел на охоту! Пусть это и была не та охота, которую любил Ангерран. Ни тебе соколов, ни гончих, ни кавалькады дам и кавалеров, где он всегда первый и окружен вниманием. И все же хоть что-то для разнообразия! С тем и пристал к команде варягов и русов. И хоть держались они особняком, а братьев вообще не любили, но молодого сильного помощника в ряды приняли. Граф ходил с ними в леса, помогал вытягивать корабли с отмелей, становился в ряд, когда одолевал разбойничий люд, а еще слушал, что говорят варяги, а иной раз и интересовался невзначай то магией, то ведьмами, то нечистью, расспрашивал об Андрее, о Новгороде. И повсему выходило, что винят во всем местные совсем не женщин, как было принято на Востоке, а именно орден и ученых Запада, которые своей жадностью извели у себя магию, а теперь пытаются пробиться к ним. «Чувствуют чуды-дивии, кто к ним идет, вот и не пущают, потому и труден путь», – сказал ему как-то один из русов. Ангерран почему-то тут же представил себе страшных женщин с клыками, которые кидают в костер поленья и что-то нашептывают над большим котлом с варевом из жаб. И тут же раскаялся, поняв, что это все влияние гравюр из книг братства.

Иногда корабли причаливали в городах. Их встречали их спокойно, никаких турниров и пиров не устраивали, они лишь пополняли припасы и что-то выгружали, и тут же отчаливали.

Количество источников магии увеличивалось, чем дальше шли они к северу. И все же, как понял Ангерран, колдунам это ничем не помогало. Здешняя сила им не подчинялась: любая попытка магиков поколдовать встречалась веселым улюлюканьем среди деревьев невидимых им существ. Они не нападали, не трогали, лишь наблюдали и как будто бы ждали чего-то. Ангерран всерьез начал считать, что приказа, но чудов ли или местных ведьм, а может той самой Ловчей, того не понимал.

К Новгороду леса по берегам становились все непролазнее и громче улюлюкала нежить. Когда шум где-то в чащах становился агрессивным, варяги показывали обереги, читали заклинания, и гомон смолкал.

– Бабу нам надо, – угрюмо сказал капитан Освальд в один из таких кошмарных дней. Брат Иоанн и Монфор даже онемели от его наглости, Ангерран же расхохотался, но тут же умолк под взглядом всех троих.

– Совсем вы, язычники, ополоумели! Стыд потеряли! – начал выговаривать колдун, но варяг лишь поджал губы и повторил:

– Нужна баба, – он сплюнул за борт: – Ведающая! Чтобы разрешила проход. С нами была, так вы не пустили, осталась в Константинополе, от того и мучило нас так море, от того и цеплялась нечисть. Да и тут дале не пройдем. Нам не рады. Уж не знаю кто, но дорогу не дает.

С тем и сел прямо на палубу. Команда насмерть отказалась идти дальше без разрешения ведьмы. Колдуны же уперлись, что никакой люциферовой силы им, братьям Ордена Уробороса, не надо.

– Тут место никому не подчиняется, – сказал капитан в никуда, но Ангерран услышал: —Поселений нет на долгие версты, – пояснил норманн: – Магии много, а задабривать ее некому, вот и плодится нечисть, особенно, от убивства и мук. Так еще и не пущает нас кто-то. Мы тут пропадем из-за энтих… – он метнул злой взгляд на Иоанна.

– Вы тоже верите в ведьм? – тихо спросил Ангерран.