При свете тьмы

– Мы их бережем, без них мир кончится, – сказал, как отрезал Освальд, а рус рядом долго качал головой, соглашаясь, да выставлял знаки охранные – полотнища с вышивками. Потом команда пела и била в днища котлов, отваживая лесную нежить, но не помогло.

Ночью по нужде отошел один из обозных слуг братства, и через мгновение Ангерран услышал вопль нечеловеческого страха и мяуканье, кинулся в лес с факелом, но там только кровь по земле.

– Вурдалак или гуль, – со знанием дела сказал подошедший сзади брат Иоанн.

– Кот это, – не согласился с ним один норманнов.

– Тут водятся такие большие коты? – опешил Ангерран.

– Да, нечисть. Кот Баюн, в мысли пробирается, заставляет к себе прийти, мурлыканьем успокаивает, а потом сжирает. Не любит он чужаков. А вы – чужие! – норманн сплюнул, да так метко, что попал на обувь брата Иоанна. Тот хотел уже начать орать, но из леса послышалось мяуканье и все побежали к кострам.

– Грузитесь на корабли и плывем скорее! – заорал на них брат Иоанн, а капитан только головой махнул в сторону темной реки. Ангерран всмотрелся и увидел в ней то, чего не замечал ранее – словно искры кружили в воде, то приближаясь к бортам, то отстраняясь, как принюхивающаяся собака.

– Молиться будем, круг начертаем священный, чтобы никто не мог проникнуть, – закрестился часто Иоанн, а варяги и русы только посмеялись и снова зачитали что-то на своих языках, да травы начали жечь и втыкать палки с расшитыми полотнищами по кругу.

– Говорю ж, не пускают нас. Баба нужна, с ней бы прошли, – повторил капитан, и Иоанн даже зашипел от злости.

Поутру братья устроили молебен. И ведь казалось, что помогло: словно бы притих вокруг лес, вода успокоилась, посветлела. Иоанн потребовал плыть и даже получилось продвинуться. Команда повеселела, налегла на весла, а еще через несколько поворотов реки водяной утопил некстати свесившегося колдуна.

– Не нападают? Трогать их нельзя? – орал Иоанн, но Освальд не отвечал, и лишь когда колдун отошел, хмурясь, тихо сказал:

– Трогают, но только ваших.

Куси вспомнил всех пострадавших, пока они шли по Днепру, и понял, что так и есть. С тех пор как вошли они в княжества русов, жертвы были только среди людей братства. Их старались остановить, реагировали на агрессию колдунов, но не трогали.

– Похоже, надо поворачивать обратно, нас не пустят, даже высадиться не дают, – после еще одного бесплодного дня проговорил Освальд.

Ангерран про себя согласился. Лешие, похожие на пни с глазами, устроили на месте обычных стоянок болото и кучи из веток и поваленных деревьев, а в довершение ко всему страшно похолодало и пошел снег с дождем.

Чуть осмотревшись и успокоившись, алхимики выжгли с помощью алкагеста[5]тропинку и тамплиеры пошли искать проход в лесу. На удивление всех, нашли.

Вооружившись мечами, арбалетами и молитвами братья в окружении рыцарей двинулись в путь через непролазную, как казалось Ангеррану, чащу. Некоторое время он бурчал, дулся и снова и снова говорил глупости, цепляя колдуна, заставляя сказать лишнее. Он не замечал ни слов графа, ни ветра и снега в лицо, лишь принюхивался, как собака, и двигался в одном ему известном направлении, держа в руках какой-то сосуд. «Философский камень!» – понял Ангерран, а потом и сам почувствал источник, к которому стремился Иоанн.

– Брат Гийом, – обратился колдун к рыцарю, тот почтительно обернулся: – Впереди средоточие магии, давайте остановимся, я пополню запасы. Вдруг в этот раз поможет.

– Да, брат Иоанн, – рыцарь Гийом де Монфор чуть склонился.

– Давно хотел вас спросить, брат Иоанн, почему храмовники, чья гордыня известна всем, даже губы не кривят, когда вы, магик, отдаете приказы? – спросил с должной степенью высокомерия Ангерран.

Колдун повернулся к Ангеррану и долго его рассматривал. Тому стало неуютно, словно остался он голым на этом промозглом ветру, но все же сохранил он вид аристократически небрежный и презрительный.

– Поздно же вы, господин де Куси, решили этим поинтересоваться. Но лучше поздно, чем никогда, не так ли?

– Место свое знайте! Для таких как вы – ваше сиятельство! Насколько я помню, ваш род может вспомнить себя, пожалуй, лишь до деда, уходя корнями в гордых смердов! – Ангерран отметил, что ноздри колдуна раздулись от ярости. Что ж. Неплохо. Он давно понял его больное место.

– Я – член магистерского круга! – прошипел колдун и осекся, поняв, что сказал лишнее.

Ангерран последовательно изобразил удивление, раскаяние, упорство и немного страха – то, что настоящий христианин должен испытывать, когда встречается с тем, кто приближен к Великому Магистру. Наконец он почтительно склонился.

– Прошу прощения за мою дерзость, брат, – краем глаза он отметил, как тот удовлетворенно выпрямился: – Что же такой маститый колдун делает с нами в этой дороге?

Колдун фыркнул, потом улыбнулся. Тонкие бескровные губы растянулись, но глаза остались все теми же колючими и словно бы равнодушными к окружающему.

– Слишком долгий разговор, ваше сиятельство.

– А мы куда-то спешим? – позволил себе улыбнуться Ангерран – улыбка была приятной и располагающей, даже чуть раскаивающейся. Брат окончательно заглотил наживку. Граф махнул вокруг рукой, кругом был лес, и никак не удавалось продвинуться дальше, словно прав был капитан – не пускают их.

– Вы, граф, несомненно, знаете о противостоянии Востока и Запада в магии. Давно уже меж нами пакт о ненападении, ведь равны мы в силе и просто уничтожим мир, если начнется великая битва. Другое дело север. Хаотичная бесконтрольная магия, где почитают ведьм, где по ночам рыщут по болотам огни, а за деревьями прячутся вурдалаки и лешие. Тут средоточие магии, необузданной и яростной, как в первые дни мира. Кто первым подчинит ее себе, кто первый придет сюда, тот и станет владеть всем.

– Отчего же тут много магии, брат?

– Хороший вопрос, граф, вы не так поверхностны, как о вас говорят, – Ангерран тут же улыбнулся сияющей улыбкой, которая, казалось, отвергала это утверждение. Брат долго изучал его, потом продолжил: – Мы не знаем, ваше сиятельство. Пока не знаем, поэтому нам и надо тут закрепиться, и для этого нужен ваш брак с княжной. Впрочем, другие ниточки мы тоже натянули. Потяни и куколки пойдут, как в представлении ярмарочных шутов.

Ангерран вздохнул, где-то вторя ему завыл не то волк, не то не волк.

– Почему на нас так яростно нападают?

– К сожалению, такое последнее время происходит все чаще, – не заглотил наживку Иоанн, хотя Куси и надеялся услышать про Ловчую: – Магия истощается, и они кидаются на всех, у кого она есть, а мы едем с запасами.

– Тут магии с избытком, зачем им кидаться тогда на нас.

– Ведьмы их подстрекают и адовая злоба… Не дает им всем покоя дьявольское наущение, вот и пытаются уничтожить членов ордена. К тому же очень неудачно мы выехали, застали сразу несколько языческих праздников, сейчас вот близко к нам летнее солнцестояние. Для ведьм это знаковые даты, ночи шабаша, во время которых они подпитываются своими мерзкими оргиями, и мы для этого самая сочная жертва силам зла.

– Был ли смысл тогда ехать сейчас? Почему мы не подождали?

– Летом не осилили бы переход через пустыню, а зимой переход в Новгород, но попасть сюда надо было скорее. Узнали мы, что мусульмане тоже заинтересовались северными землями. И хоть князь Андрей пока не готов отдать сестру в ислам, но кто же знает, что они могут предложить? Взял же он в жены язычницу, ведьму проклятую! – скривился брат Иоанн.

– Женщины… – задумчиво протянул Ангерран, колдун посмотрел испытующе, и он тут же исправился: – «Женщина – это искусительница, колдунья, змея, чума, хищница, сыпь на теле, яд, палящее пламя, опьяняющий туман», – так, кажется, говорил один епископ.

– Марбод Реннский, – удивленно добавил Иоанн: – Вы меня снова удивляете.

– Это наука братьев Уробороса, сам я больше охотник с мечом на ристалище или со шпагой на дуэли покрасоваться, чем книги изучать. Сами видите, наука ваша, хоть и есть во мне магия, с трудом дается, – колдун скривился в подобии улыбки, а граф де Куси, беспечно посвистывая, думал и очень ему не нравились выводы, которые он делал… И главное, понимал он, что братья не успокоятся, пока не завладеют этими землями и вот тогда магии точно придет конец.

Подступала ночь, в этом лесу казавшаяся не просто опасной, а ужасающей. По земле стелился туман, а сверху наваливались на верхушки деревьев темные тучи. Монфор кивнул Иоанну, и все повернули обратно к реке. Тогда-то и показалось Ангеррану, что наблюдает кто-то за ними. Он поднял голову, вглядываясь в темнеющие небеса, но там ничего не было видно.

«Пропустите нас, я не позволю им обидеть вас», – прошептал граф в никуда, однако показалось ему, что сверху раздался смешок и как будто стукнул кто-то копытом и тут же застрекотала гневно сорока в лесу, а с тем утих и ветер.

Капитан встретил их с мрачной усмешкой. Пока тамплиеры и братья пытались пройти через лес, варяги где-то нашли страшную старуху, которая бесстрашно выплыла на середину реки на лодочке, кому-то помахала кулаком и вода внезапно отпустила судна.

Брат Иоанн чуть не с кулаками кинулся на варяга, но перед тем встала вся дружина, сурово глядя на тамплиеров и держа руки на топорах. Ангерран с ужасом затаил дыхание. С берега захихикала бабка и исчезла, но показалось графу, что снова мелькнула сорока там, где должна была быть женщина.

Дальнейший путь прошел в тягостном молчании, но без происшествий, а через пару дней их встретила дружина князя Андрея, прямо на границе Новгородского государства. Путь теперь давался легко, словно и правда кто-то услышал его. Лес стал зеленее и приветливее, вода в реке прозрачнее, ледяная морось сменилась теплыми дождями, а потом и вовсе вышло из-за туч солнце и стало тепло.

Через несколько недель их ждал Новгород.

Близилось лето. Ангерран подставил лицо ласковому ветру, а где-то в деревьях, будто приветствуя его, стрекотала насмешливо сорока.

[1] Порфирородная или багрянородная – эпитет детей императора.

[2] Водный путь из Балтийского моря в Византию.

[3]на некоторых участках корабли волокли по берегу.

[4]Дивии или дивы – хранители, духи. Чуды в целом то же самое.

[5]Универсальный растворитель.

Дашка

Знала она, ой знала, что проклятая язычница, как ни следи за ней, сбегает в леса, но доказать не могла. Дашка подружилась со Златой, теткой княгини Софьи, даже опасениями своими с ней поделилась, но даже вдвоем они ничего не замечали. Злата иной раз за полночь в опочивальню Софьи заходила, а то и спать там оставалась под надуманным предлогом, но княгиня дышала ровно, спала крепко. Иногда Дашке снились странные сны, но она забывала их, лишь только открыв глаза, оставалось только глубокое убеждение, что провела ее Софья, а как, с чьей помощью…

Князь Андрей после смерти Прасковьи запил и к Софье приходить перестал. Может, любил свою боярыню крепко, а скорее себя жалел. Тем более, что он вообще это дело любил, и с полюбовницей чаще бражничал, чем любострастничал. Дашка пьянство втайне осуждала, особенно еще потому, что это мешало Андрею исполнять долг и государственный, и супружеский. Да и слухи нехорошие пошли про Софью. Сама ли померла соперница? Не помог ли кто? Дашка знала, откуда они брались и подливала масла в огонь.

И все же даже смерть Прасковьи забывалась за главной новостью. Все теперь жили в ожидании прибытия посольства – скоро должны были приплыть заморские бояре, уже и княжеская дружина отправилась их встречать, а Анна постоянно из окна смотрела, не едут ли, да худела от томления. Матушка даже лекарей позвала из братства, но те сказали – то девичий испуг перед неведомым, на том и успокоились.

Не нравились братья Уробороса Дашке. Было в них что-то скользкое, грязное, неприятное. Княгиня Софья вообще отказывалась с ними встречаться, даже когда свекровь настаивала. Сказывалась то больной, то занятой, то из себя выходила, хотя такое за ней обычно не водилось. И, как ни странно это было для Дашки, в этот раз она понимала княжескую жену. Сказала ей Марфа, которая у боярыни Прасковьи в прислуге ходила, что братья приходили и к той, аккурат перед тем, как она померла. Вызывала их к себе после этого княгиня Марья, кричала грозно, допрашивала, затем задумчивая сидела, снова требовала комнату Софьи осматривать, но там ничего больше не было: ни куколок странных, ни свечей. Опосля снова братья приходили, и уж тот разговор Дашка запомнила.

– Ведьма она. Извела соперницу, которая наследника носила, – бубнил брат Григорий: – Знаю я, что вы ведьм привечаете, но невестка ваша – отродье Сатаны. Вызнали мы, что в царстве ее батюшки погоды испортились и посевы хуже стали с ее отбытием сюда. Все потому, что прокляла она земли отчие. Всем известно, что выбор отцовский ей не по сердцу пришелся. Берегитесь, княгиня, она и до своего мужа доберется.

– В монастырь отправлю, отмолится.

– Не дело это – осквернять святое место. Сначала из нее дьявола изгнать надо.

Обычно на этом месте матушка-заступница кричать начинала и ногами топать, а в тот раз была задумчива и даже головой покивала, и вдруг сказала неожиданное:

– И что же взамен получу? – брат Григорий на Дашку глянул и ее тут же выставили за дверь. Как ни тщилась, не смогла услышать, о чем дальше говорили.

Впрочем, сама Дашка была в ожидании. До того ли ей было, чтобы вызнавать эти секреты. Она перебирала свои вещи и готовилась. Летом должна была уже она сменить девичество на жизнь замужнюю. Иван-то, может, был не слишком рад, но стерпится-слюбится, ужо Дашка сходит к каким надо бабам, чтобы мужа к себе присушить, да и сама толк в травах знает. И она тут же крестилась, да просила избавить всех святых от таких мыслей непотребных.

Однажды Дашка так задумалась, что забылась, где она, а сидела аккурат в саду под окнами Софьи. Замечталась, что не заметила, как радостно засмеялась.

– Дарья? – из окна высунулась княгиня: – Ты что ли тут? Чего тебе?

– Простите, княгиня, что-то замечталась я, – растерялась Дашка, а та вдруг поманила ее рукой и улыбнулась понимающе, как сестре.

Девка вошла в светлицу Софьи бочком, ожидая наказания или выговора, что сидела без дела, но княгиня осмотрела ее, подумала и сказала:

– Почти одного мы с тобой сложения, Дарья, давай-ка одарю я тебя к свадьбе. Пусть твоя первая ночь с мужем будет сладкой да приятной, – и тут же сменился цвет глаз у Софьи: как туча набежала на ясное солнце, и вода потемнела. Миг, и снова улыбка коснулась ее губ.

Вышла Дашка нагруженная и лентами, и нижними шелковыми рубахами, и даже бусами коралловыми и жемчужными. Дотащила до коморки, спрятала, но, видать, подглядел кто, вызывала ее княгиня Марья и ну допрашивать! Но не заругала, нет. Напротив, похвалила, что Дашка не отказалась, даже попросила нарядиться, да белилами и сурьмой намазаться, дескать, хотела посмотреть на свою любимицу во всей красе, потом тоже одарила – сарафаном красным, который делал Дашку фигуристой и пригожей. Та уж и так повертелась перед матушкой и эдак, княгиня Марья лишь улыбалась.

– Буде, буде. Сыну моему снеси записку – Софья передала мне еще утром, а я забыла, да иди вещички перебирать перед свадьбой, – сказала и сунула в руку бумажку. Дашка хотела было переодеться, но княгиня прикрикнула: – Некогда! Потом все, просто дружины избегай, чтобы Ивану раньше срока на глаза не попадаться. Пусть в брачную ночь обомлеет.

Дашка кинулась на мужскую половину палат, обходя посты, как и завещала княгиня, благо, знала, как пройти кладовыми и черным ходом. Зашла в покоевые хоромы[1]и языком цокнула. Князь снова был пьян, сидел на полу и только что слюни не пускал. Дашка оставила рядом с ним письмо – не ее то дело, когда князь соизволит прочитать его, направилась к черному ходу, и вдруг кто-то неожиданно крепкой рукой схватил ее за ногу. Дашка взвизгнула и чуть не повалилась. Пошатываясь и цепляясь за нее, князь начал подниматься. Слюна тонкой стрункой повисла из уголка его рта, голова болталась, глаза смотрели куда-то мимо Дашки, но хватка была сильной, и той стало страшно. Брыкаясь и колотя князя руками и ногами, она бросилась к выходу, и уже почти выскочила, но наткнулась на кого-то.

– Дашка? – девка только что не заплакала от облегчения – Иван!: – Ты чего тут удумала? Куда бежишь?

– Там… князь… пьяный, – задыхаясь и торопясь проговорила Дашка. Иван отодвинул ее, упавшую ему на грудь изадыхающуюся от страха, заглянул в комнату, кивнул понимающе.

– Горюет…

– Княгинюшка послала с письмом сыну.

– И, я погляжу, ты вырядилась! – брезгливо проговорил жених.

– Так это для тебя, милый, для тебя приготовлено, – вдруг испугалась и зачастила Дашка, но Иван смотрел на нее, как на презренную женщину, с отвращением.

– Не нужна ты мне. Ни одетая как боярыня, ни раздетая как нищенка. Никакой не нужна! Как ты понять не можешь, постылая. Не хочу я тебя.

Иван оттолкнул от себя Дашку, улыбнулся зло, а она непонимающе уставилась на него:

– Как же не хочешь? Свадьба же у нас! Мне княгиня и приданое подарила, и я…

В тускнеющем свете показалось Дашке лицо жениха словно бы как у черта, нарисованном на одном свитке, который ей довелось увидеть.

«Софья сглаз навела, ее это вещи», – мелькнуло в голове у Дашки, но додумать не успела.

– Не будет никакой свадьбы, глупая ты баба! – усмехнулся Иван и втолкнул невесту обратно в комнату к князю.

В ужасе бросилась та к черному ходу, но в дверях мелькнула женская фигура в плате, похожем на тот, что девка у Софьи видела в закромах, и захлопнула створку.

Дашка принялась барабанить. Без толку. Кинулась снова к парадному входу, закричала:

– Иван, открой, Иван! Что удумал-то?

Позади нее забулькало. Дашка обернулась и увидела, как князь допивает что-то из ковша, и показалось ей, что запах был знакомый, свежий и терпкий одновременно. Только тогда внутреннее чутье подсказало Дашке: кто травы подсыпал князю, да какие и зачем. Где в пучках они сушились – она тоже помнила.

– Софья, ты что ли?

– Нет, не она это. Я Дашка, служанка я, – осипшим от страха голосом прошептала девушка, но князь неожиданно прытко кинулся к ней, прижал к двери и закрыл рот рукой. Дашка захлебнулась словами, замычала, укусила его за руку, забарабанила по доскам. В неясном сумеречном свете было видно, что глаза у Андрея затянуты мороком, вот только тело оставалось сильным. А еще —князь был явно готов к встрече с женщиной.

Дашка похолодела, поняв, к чему идет дело, и забилась еще сильнее, отцепляя от себя крепкие руки. Андрей размахнулся и дал ей пощечину – Дашка даже язык прикусила, а пока в себя приходила, князь уже задрал на ней все юбки. И хоть отбивалась она яростно, но Андрей лишь смеялся:

– Какая ты сегодня строптивая, жена.

– Не жена я тебе, не жена! – вырвалась Дашка, но князь снова догнал и подмял ее под себя, повалив на пол. Она елозила, пыталась вылезти из-под неожиданно тяжелой туши, но раздухарившийся князь уже жадно, быстро раздвинул ей ноги и, крепко прижав руки Дашки к полу одной рукой, другой направил свой член и вошел в нее.

Дашка охнула, забилась, но именно в этот момент силы ее неожиданно покинули: она обмякла, покорно принимая князя, дергаясь в такт его движениям, пока он удовлетворенно не замычал, извергая в нее семя. Сознание Андрея как будто чуть прояснилось, и он приподнявшись на локте, заглянул ей в лицо. Дашка, глотая слезы, отвернула лицо, зажмурилась, но князь схватил ее за подбородок:

– А ну посмотри на меня! – приказал властно, и она не посмела ослушаться: – Ты ж не Софья… Не похожи вы.

– Нет, не Софья… Я Дашка, ключница, – прошептала она.

Князь пьяно заржал своей ошибке, потом повалился на нее и засопел.

Через какое-то время Дашка скинула с себя заснувшего князя, поднялась, пошатываясь, оправила на себе одежду и села на скамью. Голова была светлой и мысли догоняли друг друга. Она все поняла. Софья не просто так дала ей свою одежду, а потом закрыла перед ней дверь.

Вот только зачем же княгине было нужно, чтобы спал он именно с Дашкой? Неужели, чтобы просто испортить ей жизнь? Или отомстить, раз мешала ей Дашка сбегать на свои шабаши окаянные? Дашка зажгла свечи, на полу осталось кровавое пятно —невинность, которую она так долго берегла, мечтала подарить Ивану, вот она размазана, как и ее честь… Мысли метнулись к жениху, теперь уж бывшему. А может полюбовники они с Софьей? И так избавиться от нее решили?

«Отомщу! Всем отомщу, и Софье, и Ивану», – Дашка сжала кулаки, всхлипнула, и, словно услышав ее, открылась дверь. Княгиня Марья, застыв в дверях, бросила взгляд на пятно на полу, на сына, валяющегося без штанов, на взъерошенную бледную Дашку с кровью на губе, оставшейся от неласкового обращения князя. Кивнула, поняв все, протянула руки, и Дашка кинулась в ее объятья, захлебываясь невыплаканным.

– Буде, буде! Не подзаборный нищий покусился, князь! – утешила ее княгиня-мать: – Сейчас девок позову, чтобы помыли тут все, а ты ко мне иди черным ходом, решим, что дальше делать, да как Ивану сказать…

– Знает он! – зло прошипела Дашка, как и не было слез и рыданий, и брови княгини взметнулись вверх.

– Расскажешь! Иди!

Черный ход тоже оказался уже открыт. В покоях княгини Дашка сорвала с себя замаранные юбки, оделась в привычное и хотела уже выкинуть все, но остановилась.

Все тело, поломанное и испорченное князем, болело, особенно самые сокровенные, нежные его части. Так и что? Дашка к боли привычна – не раз была бита за провинности. Теперь она словно бы вышла из самой себя и наблюдала со стороны. На нее нашло спокойствие: а ведь права была княгиня Марья. С удивлением и некоторой брезгливостью Дашка вспоминала все, минута за минутой. Противно, мерзко, страшно, но… Эта боль может ей кое-что дать. Главное правильно повести себя дальше. А там уж она отомстит и за свое поруганное девичество, и за предательство! В окно заглянула луна, и показалось Дашке, что пробежала по саду Софья. Метнулась она к окну, но там лишь яблони качались от порыва ветра – прошло наваждение, улетучились грезы, осталась лишь лютая ненависть к тем, кто уничтожил ее жизнь.

Дашка ухмыльнулась, лопнула было затянувшаяся губа и на подбородок потекла кровь. Она слизнула ее, и солоноватый вкус снова напомнил о ее унижении. Удивительно, но это и в себя ее привело.

Братьям нужна была Софья.

Она им поможет!

[1]Жилые помещения терема.

Изабелла де Ре

Жара стояла невыносимая. Графиня, уже никого не стесняясь, прямо в платье облилась холодной водой, да так и ехала, мокрая. Хватало ненадолго – даже этот метод, давно ей известный, не помогал, как и влажный тюрбан на голове.

Верблюды размеренно переставляли ноги и воняли. Графиня прижимала к носу платочек, пахнущий духами, но это не спасало.

– Мама, долго нам еще ехать? – в который раз спросила ее дочь, свежая и цветущая в своем белом ситцевом платье, словно бы не замечающая изнурительной жары.

– К сожалению, да, – проговорила графиня де Ре, взглянув на недовольно поджавшую губы дочь: – Выпрямись и прекрати ныть, ты в том же положении, что и все мы, Лаура. И не привлекай к себе внимание волшбой, тут полно братьев ордена.

Девочка тряхнула кудрями.

– Я ничего такого не делаю! И вообще хочу домой! – воскликнула она и тут же поперхнулась песком, который ветер метнул ей в лицо.

Изабелла де Ре де Монтенон де Куси лишь поморщилась. Ей были понятны и капризы дочери, и ее желание магией сделать жизнь чуточку легче в этом переходе, но их караван сопровождали тамплиеры, несущие свою миссию по охране паломников и путешественников уже многие века, а главное – колдуны ордена, бдительно следящие за применением силы на всем пути – вдруг, где ведьмы! Этих одетых в черное мужчин со злыми глазами Изабелла боялась, а она не привыкла бояться мужчин!

Обоз растянулся на многие километры, но спрятаться от их внимания не удавалось – за женщинами неотрывно и неприкрыто следили. Не этого она ждала, когда решила отправиться в посольство в Византию и Испанию, хотя сразупонимала, что просто не будет. Впрочем, времени у нее все равно не было. Поначалу Изабелла подумывала отложить путешествие на более подходящий сезон, но, когда она вернулась из Иерусалима в свой замок, под прохладу старинных стен, Лаура начала кровить. Это означало только одно – ее сила будет возрастать, а сама она, еще ребенок, не поймет, как скрыть свои возможности без обучения и пригляда знающих женщин. Каждый месяц магия прорастала в Лауре, укреплялась и обретала мощь. Это замечали, тем более заметили бы колдуны во время проверки, ведь по возрасту она уже должна была поехать на процедуру. Пока лишь уловки матери охраняли девочку от страшного и унизительного испытания, после которого девочку отправят на очищен ие.

Что с ней сделает орден? Графиня боялась даже предположить. Женщины, возвращавшиеся оттуда, иногда были не в себе и даже умирали от тоски, иной раз жили как ни в чем ни бывало, только в глазах таилась грусть и обреченность. Такую же видела Изабелла у женщин, которые потеряли своих детей. Были и те, кто не возвращался. Или вернулся, но как ее подруга, давно, по уверениям колдунов, умершая. Это пугало сильнее всего – так, что графиня перестала спать и есть.