Первые искры

Его руки дрожали, когда он подошел к своему тайнику в дальней, темной нише расщелины. Страх перед неизвестностью, перед возможной неудачей или гневом соплеменников все еще холодил его внутренности, но отчаянная надежда и образ страдающего Малыша были сильнее. Он осторожно разгреб листья и мох, которыми прикрыл свою драгоценную ношу.

Сердце Зора упало. Угли, которые он с таким трудом принес и так бережно хранил, почти потухли. Лишь несколько крошечных, едва заметных красных точек тускло тлели в глубине почерневших остатков ветки. Он поднес их к лицу, чувствуя лишь слабое, почти неощутимое тепло. Разочарование и тревога охватили его. Неужели все было напрасно?

Он опустился на корточки, инстинктивно поднося угли ближе ко рту, и начал дуть на них – сначала осторожно, потом все сильнее и сильнее, вспоминая, как это помогало им не погаснуть по дороге с пожарища. Он дул, вкладывая в это простое действие все свое отчаяние, всю свою надежду.

Рядом с ним, на каменном полу, лежал тот самый небольшой, растрепанный пучок очень сухой травы. Зор, полностью поглощенный своими усилиями оживить угли, не обращал на эту траву никакого внимания. Он дул изо всех сил, его щеки раздувались, а глаза неотрывно следили за каждой искоркой, за каждым слабым отблеском жизни в угасающих угольках.

И в этот момент, когда он уже почти потерял всякую надежду, от одного из самых горячих угольков, подхваченная его сильным, отчаянным дыханием, оторвалась шальная, почти невидимая искорка. Она блеснула на долю мгновения, как крошечная падающая звезда, и, совершенно непредсказуемо, юркнула прямо в сиротливо лежащий рядом пучок пересохшей, как порох, травы.

Не успел Зор даже моргнуть, как трава вспыхнула – не робко, а сразу, с сухим, яростным треском, ослепительным, хотя и невысоким, живым и трепещущим столбиком огня! Это произошло так внезапно, так молниеносно, что у Зора не было ни единого шанса что-либо предпринять или даже осознать до того, как его опалило неожиданным жаром.

Зор отшатнулся так резко, что едва не рухнул навзничь. Обжигающий жар вспышки сменился ледяным холодком по спине, а сердце, казалось, выпрыгнуло из груди, бешено заколотившись.

На несколько мгновений он замер, оглушенный, его сознание, способное лишь на образы и ощущения, отказывалось вместить этот внезапный переход от тления к яростному рождению света. Он никогда не видел ничего подобного. Огонь, который он знал, был либо далеким и грозным, как лесной пожар, либо маленьким, едва теплящимся, как его угли. Но это… это было что-то новое. Живое, яркое, неожиданное.

А затем испуг сменился ошеломленным, почти благоговейным трепетом. В его сознании не было мысли «почему». Было лишь ошеломленное «что». Чудо. Рожденное из его отчаяния.

Яркая вспышка и внезапно появившееся пламя не остались незамеченными. Группа, до этого погруженная в апатию и скорбь, мгновенно взорвалась паникой. Это был не просто страх, а первобытный, животный ужас перед неведомой, агрессивной силой, внезапно родившейся прямо у них на глазах. Большинство с пронзительными, полными ужаса визгами отпрянули назад, пытаясь забиться в самые дальние углы расщелины, спотыкаясь друг о друга, закрывая головы руками. Некоторые самки инстинктивно пытались спрятать своих детенышей под себя, дрожа всем телом. Лиа, вырванная из своего оцепенения, испуганно вскрикнула и еще крепче прижала к себе Малыша, инстинктивно пытаясь заслонить его от этой новой, непонятной угрозы. Торк, издав яростный, но и испуганный рев, вскочил на ноги, его шерсть встала дыбом. Он принял угрожающую позу, оскалив клыки, готовый то ли атаковать это непонятное явление, то ли броситься наутек, его глаза дико метались между огнем и Зором. Лишь Курр, хоть и отшатнулся от неожиданности, замер, его лицо выражало крайнее напряжение и попытку осмыслить происходящее, хотя и в его глазах плескался древний страх.

Он смотрел, как сухая трава быстро прогорает, как пламя начинает слабеть. Нет! Он не мог позволить этому чуду погаснуть! Инстинктивно, боясь потерять это только что обретенное чудо, он начал лихорадочно подсовывать в огонь мелкие сухие веточки, которые лежали рядом с его тайником – те самые, что он приготовил для своих углей. Он не знал точно, что делает, он просто не хотел, чтобы огонь исчез. Веточки с сухим треском начали заниматься, и пламя стало чуть более устойчивым, чуть выше. Огонь можно было "кормить"! Он был живым, он требовал пищи – топлива! Он не думал "огонь живой", но он чувствовал, что вступает во взаимодействие с чем-то отзывчивым, с чем-то, что требовало пищи и отвечало благодарным жаром. Какая-то новая, неведомая сила, пьянящая и пугающая одновременно, наполняла Зора.

Пламя, хоть и небольшое, теперь горело ровнее, отбрасывая на стены расщелины дрожащие, пляшущие тени. Оно излучало слабое, но ощутимое тепло. Зор, все еще действуя больше инстинктивно, чем осознанно, поднял голову и посмотрел на Лию. Он указал сначала на огонь, потом на Малыша, его взгляд был полон отчаянной мольбы и какой-то новой, робкой уверенности.

Лиа, после мгновения мучительных колебаний, страха перед этим непонятным, живым светом, и отчаяния, которое уже почти сломило ее, медленно, очень осторожно поднялась. Подталкиваемая последней, самой слабой искрой надежды и, возможно, каким-то древним, материнским чутьем, она приблизилась с Малышом к этому маленькому, танцующему пламени.

Вся группа замерла, затаив дыхание. Торк, который все еще стоял в угрожающей позе, готовый броситься на огонь, застыл. Его яростный рык замер в глотке. Он видел не атаку и не угрозу. Он видел, как самка подносит своего детеныша к огню не для того, чтобы сжечь, а чтобы… согреть? Его примитивный разум не мог обработать это противоречие. Агрессия столкнулась с чем-то непонятным, и он остался стоять в растерянности, его мускулы все еще были напряжены, но цель исчезла.

Лиа держала ребенка так, чтобы его не обжечь, но чтобы он почувствовал это новое, живое тепло. Ее глаза, полные слез, были прикованы то к личику сына, то к огню, словно она пыталась силой своей воли перелить это тепло, эту жизнь в угасающее тельце Малыша.

Это был ключевой момент. Не просто найденный или украденный огонь, а огонь, "возрожденный" благодаря усилиям и случайному успеху Зора, и сразу же, инстинктивно, направленный на спасение жизни. Это был сакральный, переломный миг для всей группы, даже если они еще не могли до конца осознать его истинного значения. Надежда, такая же хрупкая и трепетная, как и само пламя, вспыхнула в их сердцах.

Глава 24: Страх и Интерес к Пламени

Вспышка пламени, такая внезапная и яркая посреди серого, унылого рассвета, вызвала в расщелине настоящий переполох. Большинство членов группы, застигнутые врасплох этим невиданным явлением, в ужасе отпрянули назад. Пронзительные крики тревоги и страха наполнили холодный воздух, смешиваясь с треском первых загоревшихся травинок. Самки инстинктивно прикрывали своих детенышей, оттаскивая их подальше от этого пугающего, живого света. Торк, чьей первой реакцией на любую угрозу была агрессия, принял свою самую грозную позу, его мускулы напряглись, а из груди вырвалось низкое, угрожающее рычание, направленное на это непонятное, танцующее пламя. Но даже он, самый сильный и смелый, не решался приблизиться. Его маленькие, глубоко посаженные глаза дико метались между огнем и Зором. Рычание не прекращалось, но в нем слышались не только ярость и страх, но и новые, вопрошающие нотки, в которых слышалась борьба между звериным инстинктом и неодолимой тягой к теплу. Часть его существа кричала – «Опасно! Беги или атакуй!», но другая, более глубинная, инстинктивно тянулась к этому яркому, живому свету, к этому новому, невиданному явлению. Он переступал с ноги на ногу, его мощные кулаки то сжимались, то разжимались, словно он не мог решить, броситься ли вперед или отступить еще дальше. В их памяти, в их инстинктах огонь был связан лишь с разрушением, с болью, с неконтролируемой яростью стихии, от которой следовало спасаться бегством.

Один лишь Зор, хоть и был напуган не меньше остальных неожиданностью произошедшего, остался у самого огня. Он видел, как первая вспыхнувшая трава быстро прогорает, как пламя начинает слабеть, угрожая погаснуть. Нет! Он не мог этого допустить! Это маленькое, дрожащее пламя было их последней надеждой, чудом, которое он, пусть и случайно, помог явить на свет. Движимый этим отчаянным, почти животным желанием не потерять его, он лихорадочно огляделся. Рядом с ним, у его тайника, все еще лежала кучка мелких, сухих веточек, которые он приготовил для своих угасающих углей.

Его действия были хаотичными, инстинктивными. Он не понимал, почему это должно помочь, но он чувствовал, что должен что-то сделать. Дрожащими руками он схватил горсть этих веточек и неуклюже подбросил их прямо в ослабевающее пламя. На мгновение показалось, что огонь задохнется под этим новым грузом. Но нет! Веточки с сухим треском занялись, и пламя, словно получив новую пищу, благодарно откликнулось, разгораясь чуть ярче, становясь выше. Зор замер, глядя на это с широко раскрытыми глазами. Это "живое", это непонятное чудо можно было "кормить", и оно продолжало жить! Смесь первобытного страха, благоговейного заворожения и какого-то нового, пьянящего восторга от взаимодействия с этой неведомой силой наполнила его.

Группа, видя, что Зор не пострадал, что он стоит совсем рядом с огнем и что-то с ним делает, и что само пламя, хоть и стало ярче, пока не пытается вырваться из-под его контроля и не распространяется дальше, начала с опаской наблюдать за его действиями. Пронзительные крики ужаса постепенно стихли, сменившись тихим, встревоженным ворчанием и быстрыми, гортанными звуками, которыми они обменивались, пытаясь понять происходящее.

Курр, в чьих старых глазах всегда светилась мудрость пережитых лет и глубокое понимание окружающего мира, преодолел свой первоначальный испуг первым. Он сделал несколько медленных, осторожных шагов вперед, его взгляд был напряжен и внимателен, он неотрывно следил за каждым движением Зора и за каждым язычком пламени. Другие, видя его пример и подталкиваемые неодолимым любопытством, тоже начали понемногу приближаться, хотя и держались на почтительном расстоянии. Их привлекал этот невиданный, пляшущий свет, едва уловимое, но уже ощутимое тепло, которое начало распространяться от костерка, и, конечно, совершенно необычное, почти шаманское поведение Зора, который, казалось, разговаривал с этим огненным духом. Страх еще не ушел полностью, но он постепенно уступал место почти гипнотическому интересу, первобытному влечению к этому новому, непонятному явлению.

Благодаря неуклюжим, но настойчивым усилиям Зора, который продолжал подбрасывать в огонь мелкие сухие веточки, пламя стало более ровным и устойчивым. Оно уже не просто вспыхивало и гасло, а превратилось в небольшой, но уверенно горящий костерок. Послышался отчетливый, успокаивающий треск горящих дров, а запах дыма, сначала резкий и пугающий, стал чуть мягче, смешиваясь с ароматом нагретого дерева. Зор инстинктивно придвинулся чуть ближе к пламени, чувствуя, как его приятное, живительное тепло начинает разгонять утренний холод, пробирающий до костей. Он заметил, что и другие, стоящие поодаль, тоже невольно тянутся к этому теплу, их напряженные позы немного расслабляются. Огонь давал тепло! Его можно было поддерживать, добавляя ему "пищу"!

И тут Зор, чувствуя это новое, спасительное тепло и видя, что огонь не гаснет, а наоборот, становится все увереннее, вспомнил о главной, самой отчаянной причине своих действий. Он резко повернулся к Лие, которая все это время с застывшим на лице выражением ужаса и затаенной, не смеющей проявиться надежды, следила за ним и за этим огненным чудом. Он указал сначала на костер, потом на Малыша, которого она все так же безжизненно прижимала к своей груди. Его лицо, освещенное неровным светом пламени, выражало отчаянную мольбу и новую, робкую уверенность.

Лиа застыла, разрываемая надвое. Одна часть ее существа, древняя, как сама жизнь, кричала: "Беги! Огонь – это смерть!" Другая, материнская, обезумевшая от горя, шептала: "А что, если?.. Что если это последний шанс?" Она смотрела на Зора, на это пугающее пламя, потом на своего угасающего ребенка. Слезы снова хлынули из ее глаз. Она сделала шаг назад, потом, шатаясь, еще один вперед. Ее тело дрожало не только от холода, но и от невыносимого внутреннего конфликта.

Когда Лиа, наконец, сделала эти несколько шагов к огню, некоторые самки испуганно вскрикнули и отступили еще дальше, прижимая к себе своих детенышей. Торк, который все еще стоял в угрожающей позе, готовый броситься на огонь, застыл. Его яростный рык замер в глотке. В его маленьких, глубоко посаженных глазах развернулась безмолвная битва: звериный инстинкт кричал "угроза, уничтожить!", но что-то другое, более древнее, тянулось к теплу и свету. Курр оставался недвижим, его лицо было непроницаемо, но в глубине глаз читалось тяжелое, выжидательное напряжение.

Лиа подошла к огню так близко, как только осмелилась, и, опустившись на колени, осторожно поднесла Малыша к теплу. Вся группа замерла. Лиа держала его так, чтобы не обжечь, но чтобы он почувствовал это новое, живое тепло. Ее глаза, полные слез, были прикованы то к личику сына, то к огню.

В этот момент для них всех огонь перестал быть просто стихией. Он стал чем-то большим – надеждой. И Зор, сам того до конца не понимая, сделал первый шаг не просто к укрощению огня, а к тому, чтобы превратить его из врага в союзника, в спасителя. Незримая "Нить Судьбы" туго натянулась, предвещая новую эру в их существовании.

Глава 25: Первая Ночь у Огня

Маленький костерок, рожденный из случайной искры и отчаянной надежды, продолжал жить, потрескивая и отбрасывая дрожащие тени на стены расщелины. Малыш, которого Лиа все так же бережно держала на руках, находился теперь в непосредственной близости от этого живого тепла. Зор, тяжело дыша от волнения и усталости, инстинктивно продолжал свое шаманское действо – он лихорадочно оглядывался, подбирал с земли мелкие сухие веточки, обломки коры, и осторожно, почти благоговейно, подкладывал их в самое сердце пламени.

Огонь был капризен. То он разгорался ярче, жадно пожирая подброшенное топливо, то вдруг начинал ослабевать, и красные язычки пламени съеживались, угрожая совсем исчезнуть. Зор с замиранием сердца следил за этими переменами. Он быстро, на собственном опыте этих первых минут, начал понимать, что слишком много веток сразу душат пламя, приваливая его своей массой, а если подбрасывать слишком мало, оно быстро гаснет, не успев передать свою силу следующей порции "пищи". Это были его первые, неосознанные, но такие важные уроки в искусстве управления огнем, и каждый удачный момент, когда пламя отзывалось на его действия, наполнял его смесью восторга и почти панического страха потерять это хрупкое равновесие.

По мере того как короткий предрассветный сумрак сменялся полноценным, хоть и пасмурным, днем, а затем снова начал уступать место надвигающимся вечерним теням, пламя костра становилось все более заметным, все более притягательным источником света и тепла. Члены группы, преодолевая остатки первобытного ужаса, который еще недавно гнал их прочь от огня, начали медленно, очень осторожно, приближаться.

Первым не выдержал Курр. Его старые кости всегда остро чувствовали приближение ночного холода. Он медленно, опираясь на свою палку, подошел к костру на такое расстояние, чтобы ощутить его тепло, но не обжечься. Он долго молча смотрел на пляшущие языки пламени, на Зора, сосредоточенно подбрасывающего веточки, и на Лию с Малышом, окутанных этим новым, живым светом. Затем к нему присоединилась одна из старых самок, ее лицо, испещренное морщинами, выражало смесь удивления и робкого любопытства. Они чувствовали это приятное, обволакивающее тепло, которое так разительно контрастировало с пронизывающим холодом, уже начинавшим пробираться в расщелину. Их привлекал не только жар, но и свет, разгоняющий привычный, гнетущий полумрак их убежища. Огонь – это было не только опасно и страшно, это могло быть еще и приятно, и, возможно, полезно.

Зор, видя, что топливо, которое он собрал у своего тайника, быстро заканчивается, начал уставать. Его движения стали медленнее, он чаще ошибался, и пламя несколько раз было на грани угасания. Лиа, которая все это время с напряжением следила за ним и за Малышом, видела его изнеможение. Она также чувствовала, что исходящее от костра тепло действительно окутывает ее и ребенка… После долгих колебаний, переборов внутренний страх перед живым огнем, она робко протянула руку, схватила лежавшую рядом тоненькую веточку и, быстро, почти не целясь, бросила ее в сторону пламени. Веточка упала на край костра, не сразу занявшись. Лиа испуганно отдернула руку, ожидая реакции Зора или Курра.

Зор, заметив ее движение, лишь коротко кивнул, слишком занятый борьбой с огнем. Курр, который все это время внимательно наблюдал, медленно, с достоинством, наклонился, подобрал более подходящую сухую ветку и очень осторожно, почти ритуально, положил ее в огонь. Только после этого, видя, что старейшина одобрил (или, по крайней мере, не осудил) эти действия, и что Зор не прогнал Лию, еще одна-две из самых смелых или замерзших самок осмелились повторить их жест, неуверенно, с опаской подбрасывая в костер свои первые веточки. Это было не быстрое присоединение, а медленный, почти мучительный процесс преодоления страха и копирования действий тех, кто казался увереннее.

Наступила полная темнота. И теперь маленький костер стал единственным источником света и центром всей жизни в расщелине. Группа, как мотыльки, слетевшиеся на огонь, расположилась вокруг него, образуя неровный, но тесный круг. Тепло отгоняло ночной холод, который в предыдущие ночи казался таким безжалостным. Свет разгонял привычные, пугающие тени, делая знакомые очертания расщелины менее враждебными. Даже звуки ночной саванны – далекий вой гиен, шорохи неизвестных существ – казались теперь не такими близкими и угрожающими. И еще они заметили, что мелкие, назойливые насекомые, которые обычно тучами вились над ними по ночам, донимая своими укусами, теперь старались держаться подальше от дыма и света костра. Огонь давал не только тепло и свет, он давал и какое-то новое, ранее неведомое чувство безопасности, отгоняя не только холод, но и, возможно, другие мелкие, но неприятные угрозы.

Впервые за долгие дни, а может быть, и за всю свою жизнь, они ощутили некое подобие умиротворения, защищенности. Но это чувство было смешано с постоянным, неотступным напряжением – нужно было следить, чтобы огонь не погас, чтобы он не вырвался из-под контроля.

Ночь была длинной. Люди, измученные переживаниями последних дней и непривычным бодрствованием, начали уставать. Зор, чьи веки слипались, боролся со сном до последнего, но в какой-то момент его голова упала на грудь. Он проснулся через мгновение от внезапного холода и увидел, что пламя почти погасло, превратившись в горстку тусклых углей. В панике он лихорадочно подбросил веток, раздувая огонь. Поняв, что один он не справится, он растолкал Лию. Та, испуганно вскочив, какое-то время сидела, боясь и огня, и сна, но усталость взяла свое. Ее сменил проснувшийся от холода Курр. Так, хаотично, сменяя друг друга не по плану, а по воле случая и страха, они продержались до рассвета. Это было не дежурство, а нервная, отчаянная борьба со сном за жизнь огня.

Когда первые, робкие лучи рассвета коснулись входа в расщелину, огонь все еще горел, благодаря их неусыпным усилиям. Группа начала просыпаться, потягиваясь в непривычном тепле и свете. Состояние Малыша, казалось, немного стабилизировалось – он все еще был очень слаб, но дышал ровнее, и страшный озноб, терзавший его всю ночь, отступил. Общее ощущение в группе было смешанным: усталость от бессонной ночи, но и какое-то новое, ранее неведомое чувство общности, почти триумфа от победы над ночным холодом и тьмой. Это была их первая ночь, проведенная у огня, и она изменила все.

Глава 26: Малыш у Огня

Время у костра тянулось медленно, наполненное тревожным ожиданием. Лиа сидела не шелохнувшись, ее взгляд был прикован к Малышу, которого она держала так, чтобы живительное тепло огня мягко окутывало его маленькое, измученное тельце, но не обжигало нежную кожу. Зор, Курр и еще несколько членов группы, переборов остатки страха, теперь сменяли друг друга, осторожно подкладывая в костер сухие веточки, поддерживая это хрупкое, но такое важное пламя. Вся расщелина, казалось, затаила дыхание, каждый шорох, каждый треск горящих дров отдавался гулким эхом в напряженной тишине. Надежда, слабая и трепетная, боролась с отчаянием, которое так долго владело их сердцами.

Проходили минуты, складываясь в тягучие, бесконечные мгновения. Малыш все так же лежал без движения, его глазки были плотно закрыты, дыхание едва уловимо. Лиа, не отрывая взгляда от его личика, первой заметила едва заметные, почти неправдоподобные перемены. Ей показалось, что страшная синева, которая так пугала ее на его губках и под ноготками, стала чуть бледнее, словно отступая под натиском тепла. Она осторожно коснулась его ручки – она все еще была горячей от жара болезни, но уже не такой ледяной, как во время ночных приступов озноба. И дрожь, та мелкая, изнуряющая дрожь, что сотрясала его тельце почти непрерывно, теперь, кажется, утихла, сменившись относительным покоем. Робкая, почти не смеющая верить в чудо, надежда затеплилась в ее истерзанной душе.

Она наклонилась еще ниже, прислушиваясь к дыханию сына. И ее сердце подпрыгнуло от внезапной, острой радости. Хрипы, которые мучили Малыша всю ночь, стали заметно тише. Дыхание, хоть и оставалось слабым, теперь было более ровным, менее прерывистым, словно что-то освободило его маленькую грудь. Страшный озноб, который заставлял его тельце судорожно подергиваться и отнимал последние силы, окончательно прошел под воздействием постоянного, ласкового тепла, исходящего от огня. Тепло огня успокаивало, оно помогало дышать, оно, казалось, боролось с самим "холодом" болезни, изгоняя его из маленького, беззащитного тельца. Лиа издала тихий, изумленный, почти сдавленный всхлип, который привлек внимание Курра и Зора, неотрывно следивших за ней.

И тут произошло то, чего они все так отчаянно ждали, на что почти не смели надеяться. Малыш, долгое время бывший в глубоком, почти безжизненном забытьи, начал проявлять явные признаки возвращения к жизни. Он слабо шевельнул своей крошечной ручкой. Его ресницы дрогнули раз, другой. И затем, медленно, словно с огромным усилием, он приоткрыл глаза. Его взгляд был еще мутным, не сфокусированным, он рассеянно блуждал по лицам склонившихся над ним матери и старейшины, по пляшущим отблескам огня на стенах расщелины. Но он смотрел! А потом он издал тихий, слабый, но уже не похожий на стон боли, а скорее на жалобный писк птенца, звук.

Это было как взрыв! Лиа зарыдала, но теперь это были слезы не горя, а безмерного, всепоглощающего облегчения. Она прижала Малыша к себе, покрывая его личико поцелуями, что-то бессвязно шепча ему на своем примитивном языке – слова любви, слова благодарности, слова надежды. Курр издал глубокий, удовлетворенный гортанный звук, и на его морщинистом, обычно суровом лице, появилась тень улыбки. Зор почувствовал, как с его плеч упал огромный, невидимый груз, который давил на него все эти дни; он выдохнул так, словно сам только что выбрался из глубокой воды. По всей группе, наблюдавшей за этой сценой с затаенным дыханием, пробежала волна облегчения, изумления и какой-то почти священной радости.

Огонь помог! Это осознание, яркое и неоспоримое, вспыхнуло в сознании каждого.

Группа, видя явное улучшение состояния Малыша, испытала непередаваемую смесь радости и благоговения перед огнем. Забыв о недавнем страхе, они начали активнее подбрасывать дрова в костер, словно благодаря его за это чудо, за этот бесценный дар. Их страх перед огнем сменялся уважением, благодарностью и почти религиозным трепетом. Даже Торк, который до этого с недоверием и рычанием наблюдал за всеми манипуляциями Зора, теперь замолчал и с нескрываемым удивлением смотрел то на ожившего Малыша, то на пляшущее пламя, словно пытаясь постичь эту непонятную, но очевидную связь.

День продолжался, и Малыш, окутанный постоянным теплом и неусыпной заботой Лии, действительно понемногу приходил в себя. Страшный озноб больше не возвращался, дыхание оставалось ровным, и он даже сделал несколько слабых глотков воды. Однако было очевидно, что сама болезнь, та невидимая сила, что так долго мучила его, не исчезла бесследно. Он все еще был очень слаб, его кожа оставалась горячей от внутреннего жара, а временами он снова начинал капризничать и тихо постанывать. Огонь дал ему шанс. Он отвоевал его у смерти, сняв критическую угрозу переохлаждения, позволив маленькому организму направить все свои оставшиеся силы на борьбу с самой инфекцией. Костер весело потрескивал, и вокруг него формировалась совершенно новая, доселе неведомая атмосфера. Они сидели вместе, объединенные этим маленьким, но таким могущественным пламенем, и смотрели на него уже не со страхом, а с надеждой, уважением и какой-то новой, робкой уверенностью в завтрашнем дне.