Первые искры

Лиа, чье сердце все еще сжималось от благодарности при виде мирно спящего у огня Малыша, не могла оставаться безучастной, видя, как Зор изнемогает под этой ношей. Она помнила, как ее ребенок угасал без тепла, и как живительное пламя, принесенное Зором, вернуло ему жизнь. Теперь очаг был для нее не просто источником комфорта, а символом спасения. Она начала незаметно помогать Зору. Пока он забывался коротким сном, она подкладывала в костер сухие ветки, которые сама же и собирала неподалеку. Она следила, чтобы пламя не становилось слишком сильным и не грозило перекинуться на их подстилки, или, наоборот, не ослабевало до опасного предела. Их действия не были согласованы, но они инстинктивно дополняли друг друга, образуя первый, негласный "дуэт" хранителей огня, объединенных общей целью и глубокой личной заинтересованностью.

Однажды, когда Зор и Лиа… отлучились к ручью, оставив "присмотреть" за огнем юного Урха, одного из молодых, но обычно сообразительных самцов, случилось то, чего они опасались. Юноша, убаюканный теплом и монотонным треском дров, задремал. Он не заметил, как в костер попала сырая, дымящая ветка, которую кто-то небрежно бросил рядом, и как она, вместо того чтобы разгореться, начала душить пламя. Когда Зор и Лиа вернулись, огонь был на грани угасания – лишь несколько углей тускло тлели под слоем пепла и недогоревших, чадящих поленьев. Еще немного – и он бы погас. Этот инцидент, хоть и не привел к катастрофе (Зору удалось быстро раздуть угли), наглядно продемонстрировал: присмотр за огнем требует не только присутствия, но и постоянного внимания, определенных навыков и чувства ответственности.

После этого случая Курр, наблюдавший за всем с высоты своего старческого опыта, подозвал к себе Зора. Он долго что-то ворчал, указывая то на потухающий костер, то на спящего юношу, то на самого Зора, чье лицо осунулось от усталости. Зор понял – старейшина предлагал разделить эту ношу. Идея была простой и очевидной, но до этого момента никто не решался ее озвучить. Теперь же, под давлением обстоятельств, начала формироваться примитивная система "дежурств". Сначала это были лишь просьбы Зора или Курра к тем, кто казался им наиболее надежным – к другим взрослым самкам, которые и так проводили большую часть времени у стоянки, или к нескольким молодым, но уже проявившим себя смышлеными и ответственными юношам. Им предлагалось по очереди следить за огнем, особенно в ночное время, когда риск недосмотра был выше всего.

Зор и, в меньшей степени, Лиа, стали их первыми учителями. Они показывали, какие дрова горят лучше, а какие лишь дымят и гаснут. Они объясняли (больше жестами и наглядными примерами, чем словами), как правильно подкладывать поленья, чтобы обеспечить доступ воздуха, но не дать пламени разгореться слишком сильно. Они учили, как по цвету дыма или по звуку треска дров определить состояние костра, как укрыть его от внезапного порыва ветра или первых капель дождя. Это были первые, бесценные уроки специализированного знания, передаваемого от одного к другому, закладывающие основы будущего "огневодства". Не все сразу усваивали эти премудрости, случались и ошибки, но сам факт того, что знание начало передаваться, был огромным шагом вперед.

Новая роль "стража огня" пока не приносила каких-либо особых привилегий. Это была тяжелая, ответственная работа, отнимавшая время и силы. Но постепенно те, кто нес эту вахту, начали пользоваться негласным уважением. К ним чаще обращались с вопросами, касающимися огня. Их мнение по поводу выбора топлива или лучшего расположения очага становилось более весомым. Если раньше главным авторитетом в вопросах выживания, особенно в охоте и защите, был Торк, чья физическая сила не вызывала сомнений, то теперь рядом с ним, а в вопросах, касающихся огня – и над ним, – вырастала новая фигура (или фигуры). Зор, а за ним и другие "стражи", становились обладателями уникального, жизненно важного знания. Их слово начинало значить не меньше, а иногда и больше, чем рык самого сильного самца. Это было тонкое, почти незаметное, но неуклонное смещение акцентов в негласной иерархии группы, где мудрость и знание начинали цениться наравне с грубой силой. И, возможно, самым главным негласным вознаграждением было право сидеть ближе всех к огню во время своего "дежурства", наслаждаясь его теплом и светом в полной мере, в то время как остальные спали.

Эта ночь была другой. В расщелине царили покой и тишина, не нарушаемые тревогой. Большинство членов группы спали глубоким, безмятежным сном, впервые за долгое время чувствуя себя по-настоящему защищенными. У костра, который горел ровно и уверенно, отбрасывая на стены причудливые, пляшущие тени, сидел один из молодых юношей, недавно прошедших "обучение" у Зора. Его глаза внимательно следили за каждым язычком пламени, рука привычно лежала на небольшой кучке отборных, сухих дров. Он не спал. Он был Стражем Огня. И это простое осознание того, что их самое драгоценное сокровище находится под надежной охраной, наполняло сердца его соплеменников новым, ранее неведомым чувством порядка и уверенности. Огонь был не только даром богов или случайной находкой. Он становился их общей ответственностью, символом их растущей сплоченности и способности противостоять враждебному миру.

Глава 35: Огонь и Хищники

Ночь опустилась на саванну, укутав ее плотным, бархатным покрывалом тьмы. В расщелине, ставшей для маленькой группы гоминид настоящим домом, ровно и спокойно горел костер. Его тепло отгоняло ночную прохладу, а пляшущие языки пламени освещали каменные стены, создавая уютное, почти магическое пространство. Большинство членов группы, измученные дневными заботами, спали глубоким, безмятежным сном. У огня, сменяя друг друга, несли свою нелегкую вахту "стражи". Сейчас очередь была за одним из молодых юношей, недавно прошедшим обучение у Зора. Он сидел, прислонившись спиной к теплому камню, и время от времени подбрасывал в огонь сухие ветки из аккуратно сложенной рядом поленницы. Тихие, привычные звуки ночной саванны – стрекот цикад, далекий унылый вой шакала, шелест ветра в верхушках деревьев – казались далекими и совершенно неопасными, убаюканные ровным гудением пламени. Юноша чувствовал себя уверенно, почти гордо – ведь именно он сейчас оберегал сон и безопасность всей своей группы.

Внезапно, сквозь монотонный хор ночи, до его слуха донесся звук, заставивший его напрячься. Где-то вдалеке, но уже не так далеко, как хотелось бы, отчетливо хрустнула сухая ветка. Юноша замер, вслушиваясь. Сердце его тревожно екнуло. Он оглядел спящих – все было спокойно. Может, ему показалось? Но нет, через несколько мгновений из темноты донесся еще один звук – низкое, утробное рычание, от которого по спине пробежал холодок. Это был не шакал. Это был кто-то гораздо крупнее и опаснее. Лиа, спавшая неподалеку с Малышом, беспокойно зашевелилась во сне, словно ее материнский инстинкт, всегда начеку, уловил невидимую угрозу.

Звуки приближались. Теперь уже не оставалось сомнений – к стоянке кто-то шел. Тяжелая, размеренная поступь, которую не мог скрыть даже мягкий ковер из травы и опавших листьев. И снова то же самое рычание, теперь уже с отчетливыми нотками любопытства и голода. Юный страж, похолодев от ужаса, вгляделся во тьму за пределами светового круга от костра. И увидел их. Два огонька, два хищных, зеленоватых глаза, неподвижно уставившихся на него из непроглядного мрака. Они то исчезали, то появлялись снова, чуть ближе.

Не в силах больше сдерживать страх, юноша издал пронзительный, срывающийся крик тревоги, который эхом отразился от стен расщелины, мгновенно разбудив всех. Сон как рукой сняло. В расщелине началась паника. Самки испуганно вскрикивали, инстинктивно пытаясь прикрыть собой своих детенышей, оттаскивая их в самые дальние, темные углы. Мужчины, вскочив на ноги, лихорадочно хватали то, что могло сойти за оружие – тяжелые камни, обугленные на концах палки, которые они использовали для копания кореньев. Хищник, возможно, огромный пещерный лев или саблезубый тигр, привлеченный внезапной суматохой и запахом людей, сделал еще несколько медленных, оценивающих шагов вперед. Его массивный силуэт смутно вырисовывался на границе света и тьмы.

В этот момент, когда первобытный ужас, казалось, парализовал всех, Зор, спавший у самого огня, вскочил на ноги. Он не поддался общей панике. Его взгляд, острый и быстрый, метнулся от перепуганных соплеменников к горящему костру, а затем – к двум светящимся во тьме глазам. Его инстинкт подсказал – их примитивные дубины и камни будут бесполезны против такого зверя. Их единственная надежда, их единственное настоящее оружие – это огонь. «Дрова! Больше дров в огонь!» – его крик, усиленный отчаянием и решимостью, перекрыл испуганные вопли.

Словно очнувшись от оцепенения, несколько мужчин бросились выполнять его приказ. В костер полетели охапки сухих веток, просмоленные поленья, все, что могло гореть. Пламя, получив обильную пищу, с ревом взметнулось вверх, становясь нестерпимо ярким, обжигающе жарким. Оно отбросило далеко во тьму свой трепещущий свет, заставив тени заплясать дикий, безумный танец. Зор, не дожидаясь, пока дрова разгорятся как следует, схватил из костра самую крупную, уже пылающую головню. Дерево трещало и шипело, разбрасывая во все стороны снопы искр. С яростным, первобытным криком, больше похожим на рык раненого зверя, чем на человеческий голос, он размахнулся и что есть силы швырнул горящую головню в сторону хищника. Другие, увидев его пример, подхватили эту отчаянную тактику. В зверя полетели горящие ветки, кто-то просто размахивал пылающими факелами, отгоняя тьму и страх.

Хищник, явно не ожидавший такого яростного и необычного отпора, ослепленный внезапно усилившимся светом, обожженный дождем искр и, возможно, даже получивший удар одной из горящих веток, издал громкое, полное ярости и удивления, рычание. Он сделал несколько шагов назад, его светящиеся глаза беспокойно забегали. Еще несколько мгновений он постоял, словно раздумывая, стоит ли связываться с этими странными, двуногими существами, владеющими такой пугающей, обжигающей силой. Затем, издав еще одно недовольное, протяжное рычание, он медленно развернулся и, тяжело ступая, растворился в ночной тьме, из которой появился.

Когда звуки его удаляющихся шагов окончательно стихли, в расщелине на несколько мгновений воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь треском догорающего костра и тяжелым, прерывистым дыханием людей. А затем страх начал отступать, сменяясь волной неимоверного облегчения, переходящего в бурный, почти истерический триумф. Они выжили! Они снова были спасены огнем! Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то просто сидел, обхватив голову руками, пытаясь прийти в себя от пережитого ужаса.

Этот ночной визит хищника стал для группы еще одним суровым, но бесценным уроком. Они воочию убедились, что огонь – это не только тепло, не только свет для приготовления пищи и отпугивания мелких ночных тварей. Огонь – это их самое мощное оружие, их самый надежный защитник от самых страшных опасностей, таящихся во тьме. Важность поддержания сильного, яркого пламени в течение всей ночи, а также роль "стражей огня", теперь уже ни у кого не вызывали сомнений. Они поняли – чем сильнее их огонь, тем сильнее они сами. И эта новая вера в защитную силу огня еще крепче связала их судьбы с этим живым, трепещущим пламенем.

Глава 36: Свет во Тьме

Ночь. Раньше это слово означало лишь одно – слепую, всепоглощающую тьму. Тьму, которая проникала в самые дальние углы их убежища, делая мир плоским и бездонным. Это было время, когда каждый шорох заставлял вздрагивать, а каждая невидимая тень, колыхнувшаяся от сквозняка, казалась притаившимся хищником. Во тьме рождались страхи, безымянные и липкие. Дети часто плакали, их маленькие тельца сотрясались от ужасов, которые не могли увидеть даже взрослые. Сбившись в тесную, дрожащую кучу, группа спала тревожным, прерывистым сном, ища в телах друг друга не столько тепло, сколько иллюзию защиты от неведомого.

Но теперь все изменилось. С тех пор как в центре их расщелины поселился постоянный, неугасимый огонь, ночь преобразилась. Мягкий, золотисто-багровый свет костра заливал расщелину, оттесняя непроглядный мрак в щели и трещины, лишая его древней власти. Пляшущие языки пламени рисовали на грубых каменных стенах причудливые, постоянно меняющиеся узоры, освещали лица спящих соплеменников, придавая им умиротворенное, почти безмятежное выражение. Углы, раньше казавшиеся зловещими и полными тайн, теперь были просто углами, где хранились запасы дров или старые шкуры.

Этот свет медленно, но верно менял их изнутри. Он изгонял страхи. Дети спали спокойнее, их маленькие личики были расслаблены в теплом сиянии очага. Взрослые перестали вздрагивать от каждого звука за пределами расщелины, ведь теперь можно было приоткрыть глаза и увидеть – это всего лишь ветер колышет ветви у входа. Неизвестность, главный источник ночных ужасов, отступила.

С приходом света ночь перестала быть временем полного бездействия. Пламя продлевало их день на несколько драгоценных часов, наполняя их тихой, осмысленной деятельностью. Мужчины могли неспешно осматривать и чинить свои примитивные орудия. Женщины перебирали собранные коренья или занимались извечным, успокаивающим ритуалом груминга. Огонь стал новым центром их маленького мира, местом, где они собирались не только для тепла. Свет позволял им видеть лица друг друга, улавливать тончайшие изменения в мимике, понимать без слов жесты и взгляды.

Но самым удивительным порождением света стали тени.

Однажды вечером, когда костер горел особенно ярко, а тени на стенах расщелины метались в причудливом танце, Зор заметил, как Малыш, уже достаточно окрепший после болезни, с удивлением и восторгом следит за этими движущимися образами. Тени от рук, от голов, от камней, сложенных у очага, вытягивались, искажались, создавая на неровной поверхности скалы фантастические фигуры. Вот одна тень похожа на огромную птицу, вот другая – на бегущего зверя. Зор и сам засмотрелся. Это было завораживающее зрелище. Его неподвижность привлекла внимание Лии, а затем и одного из подростков. На несколько долгих мгновений они сидели в тишине, завороженные этим бесплотным, живым театром, рожденным из огня и камня. Это было еще не искусство, не наскальная живопись, но, возможно, это был первый, робкий толчок к развитию воображения, к способности видеть образы там, где их, казалось бы, и нет.

Когда же, наконец, утомленная дневными трудами и вечерними бдениями группа засыпала, их сон стал глубже и спокойнее, чем в те ночи, когда их окружала полная тьма. Мягкий, ровный свет костра, который неусыпно поддерживали "стражи", создавал вокруг них невидимый кокон безопасности. Огонь не просто грел и освещал – он покорял ночь, даря им новый уровень комфорта и душевного спокойствия. Этот свет во тьме менял их мир.

Глава 37: Пепел Надежды

Триумф обладания рукотворным огнем оказался пьянящим, но и изматывающим. Ночи стали короче, но не спокойнее. Зор, как главный хранитель нового знания, почти не спал. Каждый раз, когда костер начинал угасать, все взгляды обращались к нему, и он, превозмогая усталость, брал свои "огненные камни".

В ту последнюю ночь Зор был измотан до предела и, совершенно опустошенный, рухнул на подстилку и провалился в тяжелый сон.

А когда он проснулся, его разбудила тишина. Та самая, первобытная, ледяная тишина. Костер, который под утро никто не удосужился поддержать, погас.

Липкий, промозглый холод пробирался под шкуры, впивался в кости. Он был злее и беспощаднее, чем прежде, потому что теперь группа знала, какой может быть жизнь с теплом. В центре расщелины зияла черная яма кострища, холодная и мертвая, источающая слабый, тоскливый запах сырого пепла. Тягостная тишина, нарушаемая лишь слабым, хриплым кашлем Малыша на руках Лии и свистом ветра у входа, давила на уши, делая холод почти осязаемым.

Плач Малыша прекратился, и это было хуже всего. Он лежал на руках Лии безвольной, отяжелевшей куклой. Его личико, и без того маленькое, казалось, усохло, кожа приобрела сероватый оттенок. Губы, еще вчера бывшие розовыми, теперь имели отчетливый синюшный ободок. Лиа прижимала ухо к его груди, вслушиваясь не в кашель, а в само дыхание – оно стало едва различимым, поверхностным, с длинными, пугающими паузами между неглубокими вздохами. Его тельце было холодным на ощупь, и тепло ее собственного тела, казалось, просто поглощалось этим внутренним льдом, не в силах его согреть.

Члены группы сбились в дальних углах, инстинктивно ища тепла в телах друг друга, но избегая смотреть в глаза. Их взгляды были потухшими, движения – вялыми и апатичными. Вчерашний триумф, когда Зор вернул им огонь, теперь казался жестокой насмешкой, коротким сном, сменившимся еще более горьким пробуждением. Зор сидел поодаль от всех, спиной к группе, лицом к холодной каменной стене. Он был островом отчуждения в море общего горя. Его ладони, стертые до кровавых мозолей отчаянными попытками высечь искру или добыть огонь трением, горели тупой болью. Но эта физическая боль была ничем по сравнению с ледяным бессилием, сковавшим его изнутри. Он подвел их. Он дал им надежду, а потом неуклюже вырвал ее из их рук.

Лиа, больше не издавая ни звука, безнадежно покачивала Малыша, чье дыхание становилось все более прерывистым и поверхностным. Она пыталась согреть его своим телом, укутывала в шкуру, но это не помогало. Холод, казалось, шел изнутри ребенка, и ее собственное тепло было бессильно против него. Она подняла глаза на Зора. В ее взгляде не было ненависти или злости, лишь глубочайшее, бездонное разочарование, которое ранило сильнее любого крика. Ты обещал. Ты обманул. Этот безмолвный укор был невыносим.

Торк, напротив, не скрывал своего презрения. Он громко фыркнул, поднялся во весь свой могучий рост и с силой пнул ногой обугленное полено на краю кострища, отчего в воздух взметнулось облачко серого пепла. Затем он прошелся мимо Зора, нарочито задев его плечом, и издал короткий, глумливый рык. Его язык жестов был предельно ясен: Твои игрушки сломались. Твоя магия – ложь. Только сила имеет значение. Остальные члены группы молчаливо поддерживали Торка. Они отодвигались, когда Зор шевелился. Он чувствовал себя окруженным невидимой стеной осуждения. Он был чужим, самозванцем, чье кратковременное возвышение закончилось позорным провалом.

Зор опустил голову на колени, закрыв глаза. Он достиг физического дна, и именно там, в этой точке полного бессилия, отчаяние начало перерождаться в нечто иное.

Сначала была лишь пустота. Стена холода, боли в израненных руках и тихий, режущий слух плач Малыша. Он сжался, пытаясь уйти от этого, провалиться в темноту, где ничего нет. Он изо всех сил сжал веки, пытаяся выдавить мир из своей головы.

И тогда, в этой самодельной тьме, против его воли, вспыхнула одна-единственная искра. Яркая, почти желтая, горячая. Это было не просто воспоминание. Это вспомнило его тело.

Его костяшки вспомнили острую, звенящую вибрацию от удара правильного камня о правильный камень. Его уши вспомнили звук, который последовал за этой дрожью – не глухой стук, а короткий, звенящий щелчок, будто камень кусал камень, высекая звук вместе с огнем. Кожа на тыльной стороне его ладони вспомнила колючую, абсолютную сухость мха, который он использовал тогда, сухость, которая казалась жадной до огня. И его глаза вспомнили саму искру: не слабый красный огонек, а жирный, злой, желтый сгусток жара.

Он не просто вспоминал – он сравнивал. Память его выхватывала одно: тогда камень был другим, звук был другим, мох был другим. А сейчас – всё было неправильно. Он с ошеломляющей ясностью осознал, что до этого действовал вслепую. Он хватал любые камни – гладкие, округлые, сырые. Он бил ими по влажной от ночной сырости траве. Он действовал в панике, слепо повторяя одно-единственное движение, но не воссоздавая условия. Это было озарение. Оглушительное в своей простоте. Дело было не в ударе. Дело было во всем сразу: в правильном камне-высекателе, в правильном камне-кресале и в идеально сухом, восприимчивом труте. Успех был не действием, а целой цепочкой правильных ощущений, которые нужно было воссоздать. Случайность, которая привела его к успеху в первый раз, состояла из множества мелких, незамеченных им тогда деталей. И теперь он понял: чтобы вернуть огонь, нужно не просто повторять, нужно понимать.

Ледяное отчаяние в груди Зора начало таять, сменившись тихой, холодной яростью. Яростью на собственную слепоту, на свою глупость. Он больше не чувствовал вины перед группой, он был одержим задачей. Огонь был не своенравным духом, который приходит и уходит по своей воле. У него были свои привычки, свои правила. И Зор, глядя на свои бесполезные, стертые в кровь руки, безмолвно поклялся себе узнать их.

Он поднял голову. Его взгляд изменился. Апатия исчезла, уступив место напряженной, почти хищной сосредоточенности. Он встал на ноги. Его движения больше не были вялыми и неуверенными, они стали целеустремленными и твердыми. Он не посмотрел ни на Лию, ни на Торка. Их осуждение больше не имело значения.

Он подошел к остаткам своих инструментов, но не для того, чтобы снова начать бессмысленные попытки. Он лишь подобрал свою палку-копалку и несколько крупных камней, которые могли служить оружием в пути. Он знал, что здесь, в расщелине, у него нет нужных материалов. Но он помнил, где он их видел. Там, у старого ручья, где галька была особенно разнообразной. Там, под скальным навесом, где мох всегда оставался сухим даже после самого сильного дождя.

Он должен был вернуться. Не в поисках чуда, а в поисках ответов. Не просить у мира огонь, а взять его, поняв его природу. Не оглядываясь, Зор решительно направился к выходу из расщелины, оставляя за спиной пепел погасшей надежды и удивленные, непонимающие взгляды соплеменников. Он шел не просто за огнем. Он шел за знанием.

Глава 38: Память о Тепле

После ухода Зора расщелину накрыла еще более тяжелая, гнетущая тишина. Его решительный уход не принес облегчения, а лишь подчеркнул общую, парализующую апатию. Группа, лишенная своего недавнего "чудотворца", окончательно сникла, погрузившись в летаргию холода. Лиа сидела неподвижно, как изваяние из скорбного камня, прижимая к себе Малыша, чей каждый слабый вздох отдавался болью в сердце старейшины. Торк, выместив свою злобу, теперь просто лежал, уставившись в пустоту, его могучая сила была бесполезна против невидимого врага – холода и безнадежности.

Курр сидел у стены, сгорбившись, опираясь на свою гладкую, отполированную временем палку. Он смотрел на свою группу, на свое стадо, и чувствовал, как вес их выживания давит ему на костлявые плечи. Он был старейшиной. Его опыт должен был вести их. Но его опыт молчал. Все, что он знал, – это страх перед холодом и тьмой, тот же самый страх, что сейчас сковал всех остальных. Он чувствовал себя таким же бессильным, как и самый последний подросток в группе. Холод пробирал его старые кости, и вместе с ним приходило знакомое, тоскливое чувство – предчувствие конца.

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать картину страдающего Малыша. И во тьме, под закрытыми веками, что-то шевельнулось. Это не была четкая мысль, рожденная разумом. Это был… отголосок. Эхо, дремавшее в глубине его костей. Перед его внутренним взором промелькнули смутные, дрожащие образы, как отражения в воде во время дождя.

Не их выжженная солнцем саванна, а другая земля, более влажная и зеленая. Длинная, бесконечная вереница фигур, его предков, идущих сквозь высокую, колышущуюся траву. Их лица были другими, более широкими и плоскими, но их походка, их усталость – были теми же. И руки… он увидел руки. Руки, бережно несущие нечто округлое, серое, из чего тонкой струйкой вился дымок.

Затем пришел запах. Не просто запах дыма, а сложный, забытый букет: влажная речная глина, сухой, пыльный мох и тонкий, сладковатый аромат тлеющей древесины, запертой внутри чего-то. А потом – ощущение. Память не его мозга, а его ладоней. Ощущение тяжелого, но не обжигающего тепла, исходящего из серого комка. Он вспомнил – или ему показалось, что он вспомнил, – как его собственный предок, такой же старый, как он сейчас, показывал ему, тогда еще совсем юному, как обмазывать ком сухого мха слоем вязкой глины. Нужно было оставить лишь маленькое отверстие для дыхания огня. "Память о Тепле" – это было не воспоминание о костре. Это было воспоминание о способе нести тепло с собой.

Когда Зор вернулся, с пустыми руками и лицом, мрачным как грозовая туча, Курр уже ждал его. Он поднялся, игнорируя протестующую боль в суставах, и подошел к юноше. Группа с удивлением наблюдала за ним.

Курр начал свой безмолвный рассказ. Сначала он указал на горизонт и начал медленно, тяжело шагать на месте, изображая долгий путь. Потом он обхватил себя руками и задрожал, показывая холод. Затем его палец ткнул в мертвое кострище. Зор следил за ним, хмурясь. Часть жестов была понятна: долгий путь, холод, погасший огонь. Но что старик хотел этим сказать?