Полная версия
Вода, в которой мы рыбы
И стал с тех пор стольный город городом невольным. И платили жители его дань Хану злобному, а Елена – царица бывшая – всякий раз хлебом-солью да ласками встречала его, когда наведывался. И не ведал Хан, что день и ночь куются в глубоких подвалах городских мечи острые, и учатся биться без страха юные жители города. И руководит ими молодой царевич Елисей, не только готовый жизнь отдать, но и в победе уверенный.
Год миновал, другой, третий… Обратно из похода с ордой усталою возвращался злобный Хан. И устроил в городе привычный трёхдневный пир. Когда же минули три дня, наказал сыну своему с войском отправляться дальше – домой, сам же с отрядом небольшим подзадержаться решил в городе. Не насладился, видимо, встречей и лаской царицыными… Почуял ханский сын недоброе, но возражать отцу не решился, и, как рассвело, ушёл вместе с войском в сторону родную – восточную… А тем же вечером выскочили из подвалов дружинники царевича Елисея, в куски порубили отряд ханский, самому же Хану голову отрубили.
И готовы были праздновать, но призвала сына Елена и сказала ему:
«Рано радуешься, сын! Видно, забыл ты цену, что пришлось родителям заплатить за жизнь твою! Возьми эту голову и отдай сыну ханскому, пусть запомнит, гадина, чем зло заканчивается! Когда ж вернёшься с победою, примешь трон отца своего и станешь царствовать справедливо, как прежде».
Бросился царевич в ноги матери.
«Ничего не забыл я, матушка! – отвечал ей. – Ждал лишь твоего благословения. Сей же час пустимся мы в погоню и исполним всё, как велишь».
Сказано – сделано. Оседлали коней быстрых дружинники Елисеевы и кинулись в погоню за ордами ханскими. Когда ж нагнали, напали на них с таким остервенением, что побежали враги в разные стороны, хоть и больше было их раз в несколько. Потому что помнили дружинники кровь отцов и братьев своих, слёзы матерей и сестёр.
И не вышло на этот раз битвы лютой, а случилось побоище. Потому что разметали и разбросали дружинники ордынцев в разные стороны и кололи, рубили, топтали копытами конскими до полного поражения.
Сам же Елисей принялся искать сына ханского. Спрятался тот за повозкой опрокинутой и мёртвым прикинулся. Но нашёл его Елисей то ли по запаху гнусному, то ли как по-другому ещё, только выволок из кучи добра рассыпанного и меч к горлу приставил.
«Вспомни, гнида иноземная, сколько зла принёс отец твой на землю нашу! Погляди же на него перед смертию и помни, что принял он погибель позорную: не воина, а насильника!» С тем выхватил из мешка походного голову мёртвого Хана злобного и ткнул её в морду сыну его. Но замешкался при этом и не увидел, как поднял тот с земли кинжал. И внезапно вонзился тот кинжал, ханским сыном брошенный, в самое сердце царевича, и рухнул Елисей, словно срезанный косою острой стебель соломенный, на сына ханского, и меч его пронзил того насквозь.
Так и найдены они были вскоре: сын ханский, мечом к земле пришпиленный, царевич Елисей поверх его и голова ханская, поодаль лежащая…
* * *На другой день воротились дружинники домой с великой победой, но была та победа омрачена гибелью молодого царевича. При виде сына своего побелела лицом Елена, но не заплакала, а речь молвила:
«Хотела я трон мужний сыну своему передать, чтобы правил он вами справедливо, как прежде. Да не судьба… Видно, придётся самой, покуда дочь Лариса подрастёт, замуж выйдет да образумится. Так что примите правление моё, а каким будет оно – Бог покажет. В трудное время сохранила я город от разрушения, позвольте мне же и восстановить его…»
Обрадовался народ мужественным словам Елены, и принялись горожане обустраивать город с новой силой. И вскоре понеслись по улицам его прежние песни и начались праздники до зари.
Но в один из дней вышла к народу царица, в чёрное платье облачённая. Была она бледнее бледного и речь сказала суровую.
«Что-то очень быстро развеселились вы. Видно, забыли, какой ценой ваша свобода куплена?! Не остыл ещё в земле юный царь Елисей, а вы поёте и пляшете уже. Вспомните же, что не успел спаситель ваш ни радостей земных отведать, ни заботы отцовской. И устыдитесь!»
С тем повелела царица возвести памятник сыну своему на центральной площади, а покуда не будет возведён, объявила всенародный траур и запретила всякое веселье.
С пониманием отнеслись люди к словам правительницы, ибо священно горе материнское. Прекратили гуляния, прервали песни весёлые и принялись дружно строить памятник царевичу. Когда же построили, то вновь появилась перед народом Елена, мрачнее мрачного и чернее чёрного.
«Так, значит, любите вы спасителя своего, что памятник ваш от соседней улицы не виден даже? Такой ли памяти достоин тот, кто жизни не пожалел за то, чтоб жили вы теперь мирно и весело? Должен же памятник стать таким, чтобы отовсюду в городе виден был. И чтобы любой из вас всегда помнил, кому счастьем обязан».
Преклонили головы люди, ибо была в словах Елены правда, хоть грустная, но справедливая. Сломали только что построенный памятник и принялись строить новый. И покуда строили его, продолжался великий траур и не слышны были в городе ни песни, ни пляски.
Но когда готов был новый памятник, оказалось, что и этот мал. Ибо не одним лишь городом царство исчерпано, а и сёлами на многие вёрсты вокруг. Когда же велела царица возвести памятник ещё выше, осмелились возразить ей мастеровые. Дескать, если сделать выше – рухнет тот памятник от сильного ветра, да и вблизи не виден будет совсем…
Осерчала Елена. Велела заточить в темницу главного мастерового до полного вразумления. Когда же и выйдя из темницы не вразумился мастеровой, велела она вместо одного памятника построить по памятнику в каждом селе.
* * *Так и повелось с той поры. Дни за днями бегут, месяц за месяцем…
И вот в каждом селе уже по три памятника стоит да на улицах города по два, а всё не слабеет горе матери. Каждый вечер, в комнате одна оставаясь, оплакивает она сына своего, храброго царевича… А днём повелевает строить новые памятники. И к каждому новому лично приходит поклониться и цветы живые возложить…
Послушен ей, как и прежде, народ. И строит памятники по первому слову. Но замечать стала вскоре Елена: нет больше в людях той любви, что видела она прежде. И стоит ослабить ей бдительность, как норовят они то песню спеть, а то сплясать чего. Спасителя же своего, доблестного царевича Елисея, забыть хотят, словно сон дурной. И на памятниках его тут и там стали углем да мелом рисунки делать, пока не видит никто…
А тут ещё дочь Елены – Лариса – подросла и замуж запросилась. Дескать, женихов вокруг видимо-невидимо, а она вынуждена в царских хоромах, словно в темнице, сидеть, траур по брату блюсти.
«Посмотри, – говорит, – как под солнечным светом наливаются девушки румянцем юношам на радость. Одна я, солнца не видя, живу, как луна бледная».
Поглядела на неё мать, ничего не сказала, а молча пошла молиться. Потому что поняла – без помощи небесной не совладать ей с ропотом человеческим. Ибо неблагодарны люди по сути своей и не хотят помнить имя спасшего их и подвиг его.
И услышана была молитва её в небесах. И с той поры перестало светить солнце в городе и окрестностях его. Стоило лишь забрезжить рассвету, как набегали отовсюду облачка, и не видно было светило дневное до самого вечера. А по полудням ещё и дождь проливался с той поры неизменно. Лишь ночью, при луне, оставалось небо ясным, звёздами усеянным.
Призвала тогда Елена Ларису к себе и спросила её:
«Довольна ли ты теперь, дочь моя? Нет больше солнца в отечестве нашем. Нет больше праздников, и не будут девушки румянцем наливаться юношам на радость, а тебе на зависть. Могу ли ещё что-то сделать для тебя, чтобы вспомнила ты, чьей сестрой являешься?»
«Можешь, – дочь ей ответила. – Отмени траур и оставь трон».
«Ни за что! – вскричала царица. – Ибо если уйду и трон оставлю, вмиг люди памятники разрушат. И забудут всё, что сделал для них сын мой и брат твой».
«Тогда я уйду! – сказала ей Лариса. – Не гневайтесь, матушка. Или гневайтесь – неважно теперь. Буду я в народе простолюдинкой жить, может, счастье ещё своё найду. А в хоромах царских лишь сырость живёт, и плесенью душа моя покрывается».
Сверкнула на неё очами Елена.
«Коль предать решила – уходи и не возвращайся более! Чтоб не слышала я никогда больше о тебе, ибо нет у меня дочери. А есть лишь сын – молодой царь Елисей».
* * *Ушла в народ дочка царская. Ушла простолюдинкою, голову платком прикрыв. Надеясь, что не узнают её люди в городе и за свою примут. Но не угадала. Ибо ждали её здесь. Потому как давно в народе смута народилась. Надоело людям песен не петь и жить в вечном трауре. И собрали они рать, дабы идти во дворец с оружием, охрану перебить, а царицу Елену опостылевшую из города выгнать. Потом памятники с землёй сравнять, тучи разогнать над городом и устроить праздник великий, с песнями и плясками. На место же царское её – царевну Ларису – посадить. И присягнуть, надеясь на справедливость её.
Теперь же, встретив Ларису в городе, отвели её люди к главному бунтовщику. Был тот бунтовщик одним из тех, кто орду ханскую вместе с царевичем преследовал. Отличился тогда отвагой и доблестью. Теперь же, при виде Ларисы, предложил ей вместе с собою народ возглавить.
Но ответила юная царевна:
– Неверно понимаете вы справедливость, ежели предлагаете мне изгнать собственную мать. Быстро забыли вы, как в сражении пал муж её, отец мой, царь Додон, как сохранила она город во время гнёта ханского и как погиб сын её, любимец ваш царевич Елисей. Её это город, и оставаться здесь царствовать она право имеет хоть на веки вечные. Кому же не нравится правление её, волен как я поступить – уйти навсегда отсюда и собственный город основать. Вдали, где не будет вспоминаться страшное время ханское и где забудется навсегда подвиг брата моего.
Подивился словам царевны главный заговорщик. Призадумался. И решил, что права дева юная и не следует бунт устраивать против царицы своей, и без того горем убитой. Приказал воинам своим отменить выступление, а взамен дал время на сборы. И однажды ночью все как один вышли жители из домов своих и покинули город…
Никто не знает точно, что с ними дальше было, но ходит слух, что основали горожане где-то далеко новую столицу и новое царство, где правят потомки Ларисы и мужа её, бывшего главного бунтовщика…
И позабыли в том царстве о гнёте ханском, и не почитают великий подвиг царевича. И песни весёлые поют, и плясками праздники отмечают.
* * *Царица Елена же, проснувшись поутру, узнала, что никого в городе нет, кроме её самой да стражи её. И, подумав, отпустила стражников на все четыре стороны, поскольку незачем стало охранять её. Стражники же, поразмыслив, подались в разбойники на большие дороги, ибо ничему другому не были обучены.
Осталась Елена в городе одна. Целыми днями бродила она теперь по заброшенным улицам, останавливаясь возле памятников и возлагая цветы на них. Никто не мешал теперь горю её: ни дожди, ни солнце, которое теперь снова светило над бывшим городом, медленно иссушая его. Гнили постройки деревянные, зарастали улицы травой и деревьями… Но одно лишь тревожило старую мать: после смерти забудется подвиг сына её и некому будет оплакать его. И тогда обратила она взгляд к небесам и стала просить их сделать так, чтобы не был забыт подвиг царевича.
* * *Старуха, опираясь на посох, поднялась с камня и прошла через поляну туда, где лежала огромных размеров глыба.
– Много веков с тех пор прошло, – вздохнула она. – Ничего не осталось от города, некогда цветущего. Разве что обломки неясные да камень вот этот. Был этот камень некогда пьедесталом памятника царевичу Елисею. Нет уж давно памятника, а только пьедестал этот да память материнская…
Сказав это, старуха достала откуда-то, точно по волшебству, маленький букетик лесных цветов и положила на ступень в пьедестале. Затем шагнула за глыбу и растворилась за деревьями.
Я поднялся со своего камня и последовал за ней. Но старухи нигде не было, и на оклики мои лес отозвался лишь шорохом листьев. Она исчезла так же внезапно, как и появилась. Лишь букетик цветов остался напоминанием о том, что всё это мне не пригрезилось…
…Плохо помню, как возвращался я из леса на большую дорогу. Не потому, что устал или труден был путь, напротив: путь почему-то был лёгок, и дорогу я как будто знал теперь. Причиной были мысли, внезапно нахлынувшие.
Где граница, после которой любовь переходит в безумие, а память о подвиге становится пагубнее вражеского нашествия? И кто та старуха, что встретилась мне? Не сама ли бывшая царица Елена, которой небеса подарили бессмертие во имя памяти о сыне?
Ничто, однако, не прояснилось в голове моей, сколько я ни раздумывал. Потому, вернувшись, решил эту историю записать. Возможно, захочет кто-то ответить, прочитав её? А коль не ответит, так послужит она хотя бы памятником подвигу, давно забытому. И не только ему! Ведь в истории, поведанной мне старухой, много есть того, что памяти достойно. И подвиг царя Додона, жизнь за свободу отдавшего; и подвиг жены его, во спасение города чести не пожалевшей, с тем, чтоб со временем месть свершить. И подвиг сына их, царевича Елисея, город освободившего; и поступок Ларисы, насилия не допустившей и предавшей прошлое забвению…
Странная история, одним словом.
Конец сказки
Дочитав, Мальцев взглянул на часы. Всего-то двадцать минут прошло. А сколько чувств и воспоминаний успело пронестись перед глазами…
Взял телефон и набрал номер Леонида Бакланова.
– Хочу завтра после работы зайти к тебе.
– Так виделись вчера только!..
– Вопрос есть.
– Если серьёзный – задай прямо сейчас. Я пока помозгую.
Мальцев немного помычал в трубку, словно подбирая правильные слова.
– Что ты думаешь о природе творческого вдохновения? – спросил затем.
– Ничего себе! – присвистнула в ответ трубка. – Ну, приходи, поговорим…
Часть вторая
2.1. Бакланов
День на работе выдался непростой. Кроме ремонта двух токарных станков, пришлось долбить лёд вокруг цеха. В обязанности слесарей эта работа не входила, однако всегда ложилась на их плечи.
– Не станочники же будут этим заниматься! – говорил каждый раз механик. – Они на сдельщине, а вы – на окладе. Им за свой рупь работать надо, а вам побоку, чем заниматься, лишь бы время шло.
В результате второй из станков починить так и не успели, а вечером к нему присоединился ещё один, теперь фрезерный… Механик получил нагоняй от начальника цеха и наорал с досады на подчинённых. Впрочем, Мальцева это не расстроило: на работе он предпочитал работать, а не выяснять отношения, и даже во время перекуров редко присоединялся к разговорам товарищей.
Но от активной долбёжки ломиком теперь болели кисти рук, а на безымянном пальце правой руки образовалась и успела лопнуть мозоль. Пришлось идти в раздевалку, чтобы залепить её пластырем. А в конце смены сорвать этот пластырь и на его место наклеить новый.
– Лёня! Не передумал? – позвонил он Бакланову, выйдя из проходной.
– Подходи! Ничего, кроме молока, не бери. Если только себе – перекусить чего.
И заскочив привычно в магазин, Мальцев направился к другу.
* * *– Не ожидал, что твои вопросы могут поставить меня в тупик, – привычно, без раскачки взялся за тему хозяин, едва Мальцев занял «гостевое место» на диване. – Потому что вдохновение, о котором говорят разные поэты и художники, действительно берётся непонятно откуда. У меня же вдохновение совсем другое, но, наверно, и оно имеет право на такое название?
– Готов выслушать твою версию! – кивнул Мальцев.
– Разумеется! Коли сам спросил на ночь глядя. Думать заставил. Теперь слушай. Я – инвалид. Но у меня есть мозги и жажда исследовать мир, в который я пришёл. И когда мне удаётся что-то открыть, то всегда очень хочется поделиться этим с другими. Открытием я называю новое понимание того, о чём, возможно, знал и раньше.
– Например? – немедленно спросил Мальцев.
– Ну-у… Вот все образованные люди знают, что скорость света – максимально возможная в природе, а почему – никто не задумывается! Закон такой – и этого достаточно. А вот если ты вдруг понял причину – значит, открыл нечто новое; только чаще всего это никому не интересно. Как правило, людям хватает старого понимания, новое только мешает. Даже мне! – рассмеялся он. – Вот потому-то открытия так редко случаются.
– И что? Открытия порождают вдохновение?
– Не сами открытия… Радость от них! Непонятно откуда рождается новая вера, которая и толкает творческий потенциал.
– Любопытно! Ну-ка, поточнее! – заинтересовался Мальцев.
– Ну, занимаешься ты каким-нибудь исследованием. Грызёшь, так сказать, гранит науки… Ищешь некую истину, закономерность. И вдруг, откусив очередной кусок, внезапно понимаешь, что весь твой гранит оказался базальтом. И это внезапное открытие приводит к тому, что ты начинаешь виртуозно строить новую модель Вселенной – уже не на гранитной, а на базальтовой основе.
Мальцев помолчал, обдумывая услышанное.
– Ты сказал об откушенном куске. Получается, когда ты его кусал, никакого предчувствия открытия и, следовательно, вдохновения не было?
– Нет. Была только работа. Рутина, от которой ты ждал совсем другого результата. Искал дорогу в Индию, а внезапно открыл Америку.
– То есть природа вдохновения иррациональна?
– Я бы сказал иначе: она не поддаётся рациональному исчислению. Потому что начинаешь ты петь одну песню, а заканчиваешь совсем другой. Но одно рациональное условие всё-таки есть: чтобы иметь шанс выиграть в лотерею, надо покупать лотерейные билеты!
– Вот! Именно этот ответ я и хотел услышать! – вскричал Мальцев, подскочил с дивана и несколько раз прошёлся по комнате. Бакланов следил за ним, привычно меняя угол обзора положением колёс кресла, а не поворотом головы. Затем, видимо, устав вращаться вокруг своей оси, произнёс:
– Не мельтеши! Сядь на место и расскажи, что тебя ко мне привело?
Мальцев остановился.
– Да. Действительно.
Сел, немного подумал и заговорил:
– Вчера перечитал свою сказку. И вспомнил твои слова, что она вышла у меня случайно. Как будто её писал не я. Тем не менее писал её всё-таки я. А вдохновили меня два совершенно разных события, о которых сейчас расскажу!
Первое случилось задолго до, семь лет назад. Я ещё в автосервисе работал. Одного парня с работы тогда на улице ночью убили хулиганы. Деньги хотели отнять, а он не дал. Каратистом оказался, решил проучить наглецов. Как потом один мужик пошутил: был бы бегуном, может, и жив бы остался! А так – настучали крепко, он и умер… Хулиганов взяли по горячим следам, сроки какие-то дали… Но не в них дело. Просто мы с ребятами на похороны пришли, и нас на поминки позвали. Домой. Мать парня – лично каждого.
Так вот: среди ритуальных блюд не было алкоголя. Только кисель. Почему так – до сих пор не знаю, но атмосфера за столом оказалась крайне гнетущей.
Мать парня когда-то работала в исправительной колонии. Полжизни в тюрьме преступниц охраняла. От этого или нет, но поминки она вела будто допрос с пристрастием. Заставила каждого по очереди встать и сказать несколько слов о сыне, портрет которого висел здесь же. Пришлось мужикам срочно вспоминать какой-нибудь случай, в котором парень проявил себя героем. А что вспомнишь, коли он после армии всего год проработал? Однако обидеть мать никто не решился. Мужики молча ели гречку с горохом, но каждый в свою очередь встал и что-то сказал…
Разошлись подавленные, как будто виноватые! Так эта мать на выходе велела дать ей свои телефоны! «Я, – говорит, – вас на сорок дней позову!» И позвала! И все, как под гипнозом, пришли. Ни один не прикинулся, что ногу сломал… И на сорок дней пытка повторилась!
В общем, выйдя из квартиры, мы оба раза с мужиками скидывались и тут же, в соседнем дворе за столиком, ужирались, как свиньи! Хорошо, что лето было… Не столько даже пацана поминали, сколько стресс снимали.
Вот этот, первый случай крепко сидел в голове несколько лет, но я всё не знал, как его можно использовать…
…А второй – он даже и не случай… Девушка у нас одна была – это уже на заводе… Она давно работала, а я только устроился и поначалу ни на кого внимания не обращал. Потом заметил её и сразу, как говорится, поплыл. Выше меня ростом, темноволосая, стройная, немного даже худощавая… Во взгляде словно какая-то гипнотическая сила. И попал я под этот гипноз крепчайше! А жил в то время ещё с Надей и официально изменять ей не собирался. Но в мыслях!..
Она улыбалась при встречах, была приветлива, говорила «здравствуйте» или «доброе утро», но один её вид внушал мне панику. Страх простолюдина перед аристократкой. Кажется, скажи она: «Прыгни с крыши!» – прыгнул бы! Пока не знал имени, называл её Снежной Королевой, потом только по имени-отчеству: Ольга Николаевна, хотя она моложе на три года. Не знаю, во что бы это вылилось… К счастью, она резко исчезла: уволилась и уехала в Питер, так что больше я никогда её не видел.
Вот когда узнал, что она уехала насовсем, тогда и написал эту сказку. Писал так, словно говорил для неё, с ней и о ней. Но что интересно: когда закончил – она меня отпустила! Ни разу больше не вспоминал; сейчас даже удивляюсь той силе, которую она надо мной имела… И, если честно, почти забыл её, если вдруг встречу на улице, может, и не узна́ю! Зато поминки до сих пор помню хорошо.
Бакланов поёжился в своём кресле, будто озяб.
– Ты что-то недоговариваешь, – произнёс он.
– С чего ты решил? – опешил Мальцев.
– Природа вдохновения, поиск и женщина – это три величины, задающие базис смыслового пространства. Которое тебе не нравится, потому что ответ вроде бы есть, а вдохновение отчего-то не приходит.
– Ну-ка, ну-ка… Продолжай! – Мальцев был изумлён. Но Бакланов поморщился.
– Чего тут продолжать? Ты недавно познакомился с дамой; она тебе нравится, будоражит, но вдохновения нет. И ты думаешь: не сбежать ли от неё, пока дело не зашло слишком далеко. Так ведь?
– Именно так! – Мальцев с шумом выдохнул. – Всё совсем не так, как я ожидал!
– Это жизнь! – ответил Бакланов. – Здесь всё всегда не так, как мы ожидаем. Но я не стану ничего тебе советовать. Свои решения ты должен принимать только сам. А что касается вдохновения – никто не знает, за каким откушенным куском гранита откроется дверь в базальтовую Вселенную.
– Спасибо! – Мальцев поднялся. – Ты меня успокоил. А то я весь день сегодня сам не свой. Не смею больше отнимать твоего времени!
– Не за что! Всегда рад с тобой поговорить! А твой вопрос о вдохновении оказался, как ни странно, очень кстати. Я тут недавно решил тоже литературой заняться. Как ты можешь догадаться, довольно специфической.
– Серьёзно?! Правда?
– Да. Затеял сразу две повести. Одну почти закончил, вторую едва начал. Не претендую на успех, но тебе со временем покажу. Надеюсь, прочтёшь?
– Разумеется!
И гость побежал в прихожую одеваться.
2.2. Женя
Заскочив после работы домой и наспех перекусив, Мальцев отправился в Заречный. Пока ехал, думал о необходимости держать в руках сразу несколько нитей. Его рабочий день заканчивался в шестнадцать пятнадцать, ещё полчаса уходило на дорогу, а уже в пять со своей работы выходил Зайкин. Который по пути на остановку любил «заглянуть к старому товарищу» с неизменным стаканчиком водки и краюхой чёрного хлеба в кармане. Евгения же работала до семи, но появляться в садике раньше шести не имело смысла, так как там было полно детей и воспитателей, которые, как правило, вслед за последними детьми и уходили.
Поэтому ехать в садик сразу не имело смысла, но и надолго задерживаться дома было боязно: появившийся Матеус далеко не всегда ограничивался стаканчиком и мог начать задавать вопросы, куда и зачем собрался его друг? Не по бабам ли? Врать Мальцев не любил, правду говорить не хотел, а потому, чтобы избежать встречи с прапорщиком, надо было удрать из дома до десяти минут шестого. Старый солдат, не увидев в окнах света и не получив ответа по телефону, никогда не задавал лишних вопросов, а попросту шёл мимо – на остановку. Однако, добравшись до Заречного, Мальцев ещё почти полчаса слонялся между домами, дожидаясь условленного времени.
В прошлый раз он подошёл к садику в самый последний момент и тут же наткнулся на бывшую жену, которую видеть не хотел. Зато сегодня был встретиться не против, но, разумеется, так, чтобы это выглядело чистой случайностью. Поэтому сейчас он проехал на троллейбусе лишнюю остановку, чтобы пройти в сторону садика со стороны дома, в котором она живёт.
«Если встречу, поболтаем немножко, и уйду», – подумал, зная, что Надя, легко вступая в разговор, так же легко его и обрывает, и расстаться с ней не составит труда. Скажешь «мне пора» – она улыбнётся, ответит «всего хорошего», тем дело и кончится, беги куда хочешь.