Вода, в которой мы рыбы

– Ты Ольгу-то не посещаешь? – спросил Мальцев, просто чтобы задать какой-нибудь вопрос.

– Это Крещенскую, что ли? – приподнял бровь гость.

Ольга была Крещенской, потому что познакомились с ней друзья вечером в канун Крещения. Вопреки традиции, никаким морозом в этот день не пахло, наоборот: накануне навалил снег, а утром наступила оттепель.

Владимир с Матвеем в этот вечер тихо пили пиво возле Центрального рынка. А мимо проносилась стайка молодых девушек, одна из которых работала с Мальцевым на заводе.

– С праздником вас! – окликнула она сослуживца.

– И вас с Крещением! – отозвался Мальцев.

Как получилось, что дальше пошли они все вместе, вшестером, Мальцев не запомнил. Девиц было четверо, и одна из них, молодая и круглолицая брюнетка, отчего-то буквально повисла на его друге.

– А куда мы идём? – осведомились мужчины.

– Как куда? В проруби купаться! – был ответ.

– Э, нет! Так мы не договаривались! В проруби мокро и холодно! – сразу запротестовал старый воин. – Да и вообще, еврей я, нам на ваше Крещение купаться не положено.

Был ли Зайкин евреем, Мальцев не знал. То есть за долгие годы дружбы ни разу об этом не слышал. Однако причина показалась дамам серьёзной, и они восприняли её с уважением. Поэтому на прорубь пошли только три из них, а Матеус с новой подружкой повернули обратно.

– Айда с нами, а то у меня ключей от квартиры нет! – громко шепнул он тогда Мальцеву в ухо, и тот, прежде чем понял, что речь идёт о его квартире, уже шагал рядом.

И пришлось ему в ту ночь спать на раскладушке в собственной кухне…

А утром в дверь кухни постучалась одетая в пальто и шапку девица.

– Закройте за мной дверь, пожалуйста, а то ваш друг спит.

…Друг на самом деле не спал, но был как-то озадачен. А дама ушла со следами обиды на лице.

– Что случилось? – спросил Мальцев, войдя в комнату после того, как выпустил гостью.

– Да что? Открываю глаза от того, что вода рядом плещется. Смотрю – она на корточках по комнате ползает, полы моет. Ну я и спросил: «Ты жить, что ли, здесь хочешь остаться?»

– А она?

– Почему бы нет, говорит. Ты ж меня приголубил, так и оставляй теперь у себя. На что я ей честно и сказал, что это твоя квартира, и пусть она у тебя разрешения жить спрашивает, а у меня сегодня вечером поезд до Салехарда, к месту службы.

– Не припомню я, чтобы в Салехард поезда ходили…

– Ага… Вот и ей, похоже, мои слова не понравились…

Тем не менее, насколько Мальцев знал, с Ольгой Зайкин иногда встречается.

– Приходится, правда, выпивать очень много… – пояснил как-то. – А то страшно с ней.

– Да она ж вроде не уродина? – усомнился Мальцев.

– Не уродина… Но какая-то… Непростая, словом. У ней что ни тема, так про то, какая она умная да какие все мужики козлы и как она их по-всякому кидала. Тяжело такое слушать, Семёныч!..

– Зачем же встречаешься?

– Так приголубил же! Как бросить?..

– Она знает, что ты женатый?

– Откуда? Я ж, когда с ней, даже и сам этого не знаю!..

Мальцев вздохнул. Он редко задавал Зайкину серьёзные вопросы, но в этот раз не удержался.

– А на Галине-то ты зачем женился? Ты ж её ни грамма не любишь?

– Для того и женился, чтоб вот такие Ольги в загс не тягали. Это ж верный аргумент! Ну окажусь, понятно, очередным козлом… Так ведь один раз живём, и то не больно долго отмерено.

Зайкин прищурился.

– Я, кстати, видел, как ты жён наших лапал… Хочу спросить: ты что, и впрямь с моей Галиной остаться жить хотел?

– Нет, конечно. С чего ты подумал?

– Да уж больно настойчиво предлагал. «До понедельника», – кричал!

– Извини, коль обидел!

– Брось. Было бы с чего… Но в понедельник чтоб вернул!

– Хорошо. Я подумаю!

Зайкин был женат третьим браком. Первый раз он женился ещё до армии, а второй – уже во время службы. И даже привозил вторую жену в родительский дом, когда приезжал в отпуск. Но затем внезапно с ней расстался.

– Она меня один раз патрулю сдала. Пьяный я был, она и позвонила… И мне потом влетело по службе, так что мало не показалось. Ну я и развёлся, – объяснил он однажды.

В обоих браках было по дочери. На обеих приходилось платить алименты. Которые он, впрочем, отправлял переводом сам, не по суду.

– А Галине от меня только получка требуется, – сказал как-то. – Она земная совершенно. Кухня да тряпки… Вообще не знаю, зачем ей мужик.

На Галине он официально женат не был. Просто жил у неё да получку отдавал – на ведение хозяйства.

– Я ж ведь вообще могу не работать… Пенсию дали такую, что работа не требуется. Работаю, чтоб голову занять чем-нибудь. Иначе сопьюсь к чёртовой матери…

Сразу после возвращения из армии Зайкин, по приглашению Полковника, устроился в полицию. Вроде специальность смежная, и дело должно было пойти. Но не пошло.

– За пятнадцать лет до того надоело, что видеть всю эту уставщину не могу. Честь отдавать да по форме докладывать…

Правда, однажды, под пьяную руку, Зайкин признался, что дело не только в этом. Пришлось ему как-то раз брать на улице хулигана за драку. Хулиган оказался крепкий, при задержании настучал прапорщику по роже и пригрозил при новой встрече добавить ещё. Зайкин не то чтобы сильно испугался, но, судя по его словам, «осадочек остался».

– А потом выяснилось, что парень этот, Носком кличут, прикормленный. Толян Носков. Есть такие люди… Мне Полковник разъяснил. Вот ежели, к примеру, кто-то на районе ведёт себя плохо: журналюга, там, не о том пишет, иль музыкант неправильные песни поёт… И нужно, чтобы такого человека на улице побили хулиганы. Вот тогда такие Носки и применяются. Собственно, я его и взял, когда он заказ выполнял: недовольному активисту руку ломал. А я такие вещи не люблю. Да и не знал!.. Но парень он не просто отмороженный, я тебе скажу! Он ещё и странный какой-то. Говорят, ни страха, ни боли не чувствует. Как машина. Или собака бойцовая.

Словом, проработал Зайкин в полиции всего четыре месяца, после чего ушёл и теперь уже по совету Юрки Пирогова устроился на завод, где тот был начальником участка. Сначала взяли инженером по технике безопасности, чуть позже перешёл в один из отделов.

– В технике-то я с детства неплохо разбираюсь. Я ж и в армии не взводом командовал, а фактически электромонтёром был… Всего два бойца в подчинении, и то – один водитель…

Зайкин запрокинул в себя остаток водки и поднялся с кресла:

– Если гадюшник какой наклюнется, тебя звать? Или ты с женским полом совсем завязать решил?

– Зови… – без особой убеждённости кивнул Мальцев, провожая товарища до входной двери.

– Чуть не забыл! – спохватился тот. – Ты матушку-то навестил? Как дела?

– Всё нормально… Козу завести хочет…

– Козу… Козу на возу…

И видя, что друг не врубился, пояснил:

– Армейская присказка такая. Когда молодой солдат к командиру обращается: «Можно то-то и то-то?», ему объясняют: «В армии можно только Машку за ляжку да козу на возу. Всё остальное – «разрешите, товарищ командир».

– Припоминаю… Было и у нас такое…

– Счастливый ты, Семёныч! Припоминаешь!.. Из меня-то осиновым колом теперь всю эту шелуху не вышибешь… Живу весь по пояс деревянный, причём – в обе стороны… Ну ладно, бывай!

1.8. Бакланов

– …Ты очень сильно занят? – в голосе Леонида из трубки слышалось волнение.

– Нет. А что случилось?

– Интересный разговор есть. Подходи, как сможешь…

Лёня не любил говорить по телефону. Предпочитал дождаться собеседника, усадить на диван и тогда уже спокойно общаться.

Мальцеву идеи Бакланова были интересны, хотя иногда и казались дикими для человека двадцать первого века. Лёня сомневался в правильности научного понимания мира. И говорил, что человек много знает о мире, но при этом не понимает собственное знание.

В качестве примера приводил понятие «жизнь».

– Живой – это одушевлённый, – говорил. – Даже в языке: «кто или что»? Но никакой души наука не признаёт. И наше мировоззрение не протестует; хотя, по логике, если нет души, следует отменить и одушевлённость.

А значит, и понятие «жизнь» следует отменить, – развивал тему. – А с ней и все правовые нормы. Потому что если нет жизни, то не существует и убийства. Ибо нельзя убить то, что не живёт. Наука должна требовать отмены юридических понятий, но не делает этого! Получается, что мы постоянно себе врём!

– Жизнь – это механизмы, построенные на инстинктах, – пытался возражать Мальцев. – В первую очередь – самосохранения и продолжения рода.

– На инстинктах? – цеплялся к словам Бакланов. – Стало быть, инстинкты и жизнь – различные понятия? И что же тогда есть сами эти инстинкты? Законы природы, вроде закона Ома? Если так, то они должны работать не только с живой материей, но и с неживой тоже.

– Материя не бывает живая и неживая, – спорил Мальцев, с чем друг его тотчас соглашался.

– Правильно! Она вся или живая, или неживая. От точки зрения зависит! – радостно восклицал он.

…Мальцев обзывал товарища идеалистом, смеялся над ним, но слушать тем не менее любил.

И теперь, прихватив в магазине заказанные продукты, заранее гадал: какую тему предложит сегодня Лёня?

* * *

– Когда я услышал про тёмную материю и тёмную энергию, они мне жутко не понравились, – начал тот, усадив гостя перед собой. – И до сих пор не нравятся! Но сегодня я буду говорить именно о тёмной материи, потому что она вдруг дала мне то, что я давно искал.

Начнём с того, что мы о ней знаем? А знаем мы только, что тёмной её зовут, потому что она ничему, кроме гравитации, не подчиняется. То есть имеет массу, и больше ничего. С нашей точки зрения, она – тяжёлая пустота, и всё. И ни в какой ёмкости её не удержишь: она просочится сквозь стенки так, словно их и нет…

Казалось, Бакланов готов говорить долго, но он внезапно переключился.

– Вот тебе, брат, и доказательство того, что материя живая! Я имею в виду нашу, привычную, которую теперь называют барионной, чтобы отличить от тёмной. Она-то обладает теми самыми свойствами, которые впоследствии создают жизнь. Ведь любая материальная точка подвержена законам физики. Воспринимает окружающее и воздействует на него. Образно говоря, любая частица – это глаз, который видит мир, но вместе с тем и рука, которая его лепит.

– Ты об этом уже говорил. Я не вижу доказательства, – пожал плечами Мальцев.

– Оно в том, что тёмная материя этими качествами не обладает! – радостно вскричал Лёня. – У тёмной нет никакой структуры, в ней отсутствует то, что способно стать субъектом! Она мёртвая! Следовательно, на контрасте мы можем утверждать, что барионная материя как раз живая! Что и требовалось доказать!

– Тёмную материю никто не видит, – снова возразил Мальцев. – И никто не знает, что это такое. Возможно, её вообще нет. С её помощью пытаются объяснить дефицит массы вещества во Вселенной, но, возможно, очень скоро он получит другое объяснение. Так что, Лёня, ты оперируешь действительно пустотой!

– Может быть, её и нет, – охотно кивнул Бакланов. – Но для нас это уже не важно! Потому что моя тёмная материя дала контраст, который объясняет наличие субъективизма. Представь Вселенную, в которой нет субъективизма. Получишь комья неорганизованной грязи, разлетевшиеся во все стороны после Большого Взрыва, которые так комьями грязи и останутся. Не то что «жизнь», а даже обычный камень никогда не возникнет! Внутренняя способность к структурированию, к организации, к рефлексии – вот свойства барионной материи, которые делают её живой. Любой атом – это уже организация! Следовательно – живой! Субъект! А тёмная материя… Есть она или нет? Да какая нам разница? Именно барионная материя на раннем этапе эволюции создала первые шаблоны, единые для всех уголков Вселенной. Материя решила существовать в виде кварков, барионов, квантов, волн и прочих системных элементов. И это уже была жизнь, наделённая разумом! Или, во всяком случае, сознанием. Потому что барионная материя – живая. А тёмная – нет! Понял разницу наконец?

Мальцев поднял вверх палец:

– Стоп! Поясни: разум и сознание – это одно и то же или нет?

– Практически. Разум – более централизованная форма, чем просто «сознание», только и всего. Можно ведь сказать: «Пришёл в сознание, но разум ещё не включился». Но разница только в оттенке. Сказать «коллективный разум» или «коллективное сознание» – сказать, в принципе, одно и то же.

Мальцев кивнул и некоторое время молчал.

– Разницу, кажется, понял… – произнёс затем. – И логика твоя меня убедила. Но я всё равно не вижу в ней смысла. Ну назвал ты новым словом давно известные явления, и что изменилось?

– Изменилось понимание мира! Теперь становится ясным, что земная жизнь возникла не в результате статистической химии, а изначально развивалась целенаправленно!

– С чего бы? Не вижу!

– Ну смотри. Представь. Ты высадился на необитаемой планете с отрядом подчинённых. И решил построить казарму, чтобы всем отрядом жить. Но чтобы её построить, нужны кирпичи, раствор и плиты перекрытия. И ты разделяешь отряд на бригады: одна ищет камни для кирпичей, вторая месит песок и глину для раствора, а третья ищет способы изготовить кровлю. Первая камни быстро нашла, сидит, обтёсывает; песок тоже есть, а вот с глиной на планете непорядок. И вторая бригада строит химическую кухню по приготовлению глины из почвы, которая на планете есть. Сложнее всего создать кровлю, поэтому третью бригаду приходится делить на звенья. Кто-то ищет руду, кто-то мастерит печь, а кто-то раскатывает выплавленный металл до жести… Словом, ты задействуешь факторы, которые, на первый взгляд, друг с другом не связаны. На самом же деле эта связь есть! Она в твоей голове. Если ты толковый инженер, то дом будет построен. И если даже нет, но склонен к развитию, постепенно научишься всему, что нужно. Именно так и движется эволюция: организованная материя учится идти вперёд. А заложенную в ней способность к самообучению люди называют Промыслом Божьим. Который предполагает наличие этого самого Бога. Который Творец. И который на самом деле лишь абстракция! Потому что материя, способная к развитию, сделает всё сама!

Мальцев немного помолчал.

– То есть, по твоей схеме, Бога как бы нет, но в то же время Он есть? – спросил затем.

Бакланов закивал.

– Его нет в первый момент эволюции, когда организация находится на нулевом уровне. А можно сказать, что он появляется вместе с ней. Потому что попытки организоваться начинаются с этого же – первого – момента.

Мальцев снова помолчал. Затем отрицательно покачал головой.

– Мне, Лёнь, в моём мире Бог не нужен. И всё, о чём ты говоришь, кажется притянутым за уши. Чтоб верить, что не зря живёшь. Земля существует четыре с лишним миллиарда лет. Возьми сантиметровую ленту длиной четыре миллиарда сантиметров, и тебе этого хватит, чтобы обернуть земной шар полностью! Сантиметр – ничто! Но, двигаясь по ленте на один сантиметр в год, ты обползёшь её вокруг! Вот что такое четыре миллиарда! Тут никакие инженерные мысли не нужны! Сам интервал времени огромен! Обычный отбор (по Дарвину) даст все нужные результаты!

– Это если двигаться направленно – в одну сторону. А если топтаться хаотически, то хоть сто миллиардов лет прыгай, всё равно никуда не сдвинешься! – возразил теперь Бакланов и тут же спросил о другом: – А разделение на два пола, по-твоему, тоже случайность?

– Для продолжения рода два родителя лучше одного, здесь всё как раз понятно. Вопрос для первоклассника…

– Два родителя – да. Но для чего разделять сам вид на самцов и самок? Легко ведь могли бы так и жить гермафродитами, как некоторые улитки. Два пола в одном. Которые при совокуплении могут оплодотвориться оба.

– Значит, разделение на два пола более удобно, чем гермафродитизм.

– Согласен. Но это не всё! В физике существуют четыре фундаментальные силы, других нет. Любая энергия существует в этих четырёх формах. Однако разделение полов дало способ черпать энергию пятым способом – за счёт полового влечения. Как плюс притягивает минус, так и здесь: природа нашла способ создать искусственные полюса. Именно они и двинули жизнь вперёд. У гермафродитов это недоразвито. А в неживой природе их вообще не было! Или всё-таки были? Подумай: в той же тёмной материи никакой поляризации. Поляризация – начало организации.

– Мы уходим куда-то в сторону, – запротестовал Мальцев. – Ты хотел мне показать, что материя жива. Показал. Я не согласен, но понял. Теперь ответь: материалисты говорят, что первична материя, вторична идея; идеалисты – что первична идея, а материя вторична… А ты? Ты себя к кому относишь?

– Ни к тем, ни к другим! Или, точнее, и к тем, и к другим одновременно. Потому что вопрос этот, как бы основной, на самом деле искусственный. Любое разделение на первичное-вторичное условно. И если некий тезис верен, то всегда найдётся противоположный ему, который тоже будет верен.

– Да? Ну, вот тебе верный тезис: дважды два четыре. Покажи противоположный ему, чтобы тоже был верный.

Мальцев улыбнулся, ожидая, что Бакланов предложит банально разделить четыре пополам. Но Лёня ответил иначе.

– В природе вообще нигде, ни на планетах, ни в космосе, не существует таблицы умножения. И никаких дважды два в космосе нет. Таблица верна только в наших мозгах. И это – противоположность!

– Тем не менее законы физики работают безупречно!

– Прекрасно обходясь без умножений и делений.

– Но когда мы подсчитываем результаты…

– …То именно МЫ подсчитываем, а не кто-то на небесах.

Мальцев поднял руки.

– Ты хороший игрок. Мыслишь чётко, как шахматист, и быстро, как теннисист. Но то, что как игрок ты лучше меня, не значит, что ты меня убедил.

Бакланов пожал плечами.

– Да я особо и не стремлюсь… Однако я тебе кое-что хотел сказать. Вернее – показать.

– Показывай!

Леонид ткнул пальцем в монитор.

– Компьютер мой видишь? Так вот, он получает информацию не из интернета.

– А откуда же?

– Ну то есть и из интернета тоже… Но интернет – это озорство. Интернет – это консервы. Всё приготовленное, переваренное и упакованное по баночкам. Продукт, готовый к употреблению. А я нашёл способ подключиться к пространству и получать информацию в сыром виде. Очень долго над этим думал. Антенну специальную сделал.

– Сам?!

– Нет, конечно. Многие детали заказывал… Подробно говорить не стану. Суть – примерно как у зеркального телескопа, только не для визуального режима. И на четыре измерения.

– И что она ловит?

– Тонкие вибрации Вселенной.

Мальцев огляделся по сторонам.

– Я её не вижу. Показать можешь?

Бакланов кивнул.

– Ты слышал гипотезу, что египетские пирамиды строились в соответствии с линиями неких силовых полей?

– Слышал. И что?

– Так вот: я использовал собственный дом как контур Антенны. Он весь опутан тонкими проводами, которые оклеены обоями. Но основная часть – в подвале. Было дорогое удовольствие нанять рабочих, чтобы его расширили по сравнению с тем, что оставил отец; зато сама Антенна теперь работает весьма эффективно.

– Посмотреть можно?

Бакланов пожал плечами.

– Взгляни, если хочешь. Вход в подвал из прихожей. Люк в полу вверх потяни и спускайся. Только там темно, да и неинтересно не посвящённому в инженерные хитрости.

– И всё-таки…

– Изволь!

Бакланов нажал какую-то кнопку, и кресло его быстро переехало в коридор.

– Подойди сюда!

Мальцев послушно приблизился.

– Прямо под тобой коврик. Отодвинь его. Под ним будет кольцо.

Мальцев послушно открыл люк.

– Фонарик нужен, там темно, – предостерёг его Бакланов.

– Телефоном подсвечу, – успокоил его Мальцев.

– Как хочешь. Всё равно ничего толкового не увидишь. Несколько металлических пластин и проволоку вокруг них. Только осторожно, не разорви её, она кое-где тонкая, как паутина. Но может оказаться под напряжением! Потому что для обработки сигнала там установлена куча всякой аппаратуры. Сама Антенна хоть и внушительная, но слабенькая. Сам понимаешь: я кустарь, построить большое метро не могу себе позволить. Приходится довольствоваться системой усилителей, хотя они значительно искажают сигнал, и приходится его же чистить с помощью фильтров. Всё это требует электроэнергии, которую приходится дифференцировать: понижать, ветвить и менять фазность… Много возни было, можешь поверить.

Мальцев уже стоял на земляном полу «минус первого этажа» и пытался освещать пространство вокруг себя. В пустоте кое-где промелькнули предметы, похожие на зеркала, блестящие паутинки проволоки и какие-то ящики. Он сделал шаг, другой. Зеркала и паутинки казались расположенными бессистемно. Ящики стояли более рационально – видимо, это и была дополнительная аппаратура.

– Выхожу! – крикнул он и начал подниматься по лестнице наверх.

Через минуту друзья вновь сидели в комнате.

– А теперь хочешь, я тебе тебя покажу? – спросил Бакланов.

– То есть?

– Смотри!

Леонид нажал какие-то кнопки клавиатуры, и на экране монитора появилось схематичное чёрно-белое лицо человека, осторожно передвигающегося на тёмном фоне. Нажав несколько клавиш, Бакланов увеличил лицо человека и придал ему некоторые цвета, впрочем, весьма блёклые.

– Ты находился близко к рабочему центру Антенны, поэтому разглядеть тебя несложно, – объяснил он. – В принципе, мы можем увидеть себя и сидящими сейчас в комнате…

Ещё несколько нажатий клавиш, и на экране действительно возникла комната, в которой сидели два человека, один в кресле у стола, второй на диване.

– Обрати внимание: в доме нет никаких видеокамер. Изображение формируется исключительно за счёт тонких вибраций. Предметы, которые близко, ловить легко, но, в принципе, Антенна видит всё, до границ обозреваемой Вселенной. То, что я тебе показал, – выстрел из пушки по воробьям. Больше я этого делать не буду, потому что использую Антенну для исследования мира, и мне жалко тратить энергию на всякую чушь.

Мальцев молчал. То, что показал ему друг, было грандиозно и плохо укладывалось в привычные рамки. Затем всё же спросил:

– И что же – есть какие-то результаты на практике?

– Кое-что есть… – уклончиво ответил Бакланов.

– Например?

– Ну-у… Я смоделировал евангельскую историю и заставил компьютер исследовать, что было бы, если бы слуги царя Ирода обнаружили новорождённого Иисуса и убили его, как и других младенцев. Пошла бы история после этого вкривь и вкось или не пошла?

– И? Пошла?

– Нет! В Назарете обнаружился другой младенец, который берёт на себя роль мессии. Более того, младенца тоже почему-то зовут Иисус, хотя это уже не принципиально. Потому что чем дальше, тем меньше остаётся различий.

– Да был ли вообще Иисус? – хмыкнул Мальцев. – Не легенда ли это?

– Я тоже так подумал, – кивнул Бакланов. – И поэтому разыграл ещё одну сценку, на сей раз более близкую к исторической реальности. Вернее – две, но на один сюжет. Я убил Ленина. В первом случае утопил его во время купания в Волге в возрасте восьми лет, а во втором позволил убить его Фанни Каплан.

– Да ну?

– Да. И в первом случае, как и в истории с Иисусом, ничего не изменилось. В семнадцатом году другой человек встал во главе революции и государства… А вот во втором… Некоторые, весьма серьёзные, изменения поначалу были, но уже к тридцать седьмому году стёрлись и они. И войну Советский Союз выиграл точно так же, после тех же бед в первые месяцы…

– Любопытно… – Мальцев хмыкнул.

– Да. И я сделал из этих опытов вывод, который назвал «анти-бабочка Брэдбери». Ты ведь помнишь: у Рэя Брэдбери люди попали в прошлое, раздавили там случайно бабочку и уже не смогли вернуться в настоящее? Потому что жизнь на Земле пошла другим путём. Маленькое изменение прошлого повлекло за собой всё более крупные отклонения от прежней линии, пока мир не изменился до неузнаваемости. Так вот: я пришёл к выводу, что структура эволюции совсем иная. Она ведёт себя подобно живому организму. И изменение, которое мы вносим в прошлое, – это что-то вроде раны, которая со временем затягивается. Поначалу язва, потом рубец, который постепенно зарастает, оставляя шрам; и шрам этот всё больше и больше рассасывается, пока мы не получаем полностью восстановленную картину.

– Любопытно… – снова пробормотал Мальцев.

– И это уже наталкивает на размышления, что организация материи распространяется не только на пространство, но и на время. Что, в свою очередь, говорит о свободе отдельного человека. Который может оказаться весьма свободным, но роль его в истории, даже при очень резких движениях, практически не изменится!

* * *

Этим вечером домой Мальцев шёл и думал о том, что жизнь в последнее время преподносит ему приятные сюрпризы. Сначала знакомство с интересной женщиной, а сегодня давно знакомый друг внезапно оказывается изобретателем. Антенна, если Леонид не переоценивает её возможностей, способна бросить вызов многим достижениям современной науки.