Полная версия
Вода, в которой мы рыбы
– Понял. Что взять? Вино красное подойдёт?
– Возьми лучше джин-тоник какой. По баночке. Можно сидру. Газировки, короч. Пообщаемся чуток, коль уж ты дорогу нашёл. Не потеряешься чай?..
– Постараюсь…
И он мячиком скатился на первый этаж.
– До свидания! – сказал даме, которая стояла уже в шапочке и рылась в сумочке.
– Уже уходите? – осведомилась она.
Он приветливо кивнул и вышел на крыльцо.
* * *Гастроном находился возле остановки, от которой только что пришёл Мальцев. В советское время он назывался «Чайка», позже название убрали, сделав магазин обычным, безымянным. Сейчас, открывая дверь, Мальцев заметил на ближайшем окне нарисованную летящую белую птицу, хотя вывески с названием не было. «Живёт старое имя!» – подумал он с некоторым удовлетворением.
Выбрал напиток и двинулся обратно, во дворы. Прежде они не раз прогуливались здесь с Надей, видели два детских садика, но он даже представить не мог, что когда-нибудь окажется в этих краях совсем с другой целью. Остановился так, чтобы хорошо видеть окна угловой комнаты второго этажа, но так, чтобы люди, если пойдут с крыльца, не обратили на него внимания. Свет пока горел, и он задумался о своём.
«Этот роман никогда не был написан. Всё, что вы прочли, – результат игры вашего собственного воображения». Интересно, роман о чём можно начать с подобной фразы? А фраза хорошая! Мальцев вспомнил, что в «Тошноте» у Сартра есть глава, состоящая всего из трёх слов, разбитых на два предложения: «Ничего нового. Существовал». Экзистенциализм – философия существования, которую исповедовал француз. Позже русский писатель Венедикт Ерофеев усугубит тему экзистенции в книге «Москва – Петушки» фразой ещё короче: «И немедленно выпил».
Мальцев испытывал некоторую зависть к авторам, сумевшим запечатлеть состояние такой вот одной, вмещающей весь мир фразой. И знал, что дано это далеко не всем.
«Есть ли смысл в литературе?» – подумал было он, но в этот миг свет на втором этаже погас, и ноги, плавно разгоняя ход, понесли его в сторону калитки.
– Ирка долго не верила, что ты из родительского комитета, – встретила его Евгения Александровна. – Сказала, что на родителя ты не похож.
– А на самом деле? Похож? – спросил он.
– Не знаю. Иной раз папы такие тюлени попадаются, что не подумаешь. А ничего – отцы…
– Я, наверно, тоже тюлень отчасти…
– С чего решил?
– Ребёнок у бывшей жены остался. Хотя… Есть, наверно, смысл и в том, чтобы исхитриться тупо размножиться и сбежать.
– Не знаю, есть ли в этом смысл… – Женя на секунду нахмурилась. – Кабы мне сказали, что будет двойня, да ещё мальчишки, я бы никогда замуж за их отца не пошла.
– Не понял? При чём тут?..
– Поймёшь со временем… – она отмахнулась. – Или не поймёшь… Ладно, это – мои мысли, больше ничьи… Разувайся и ступай в комнату. Я настольную лампу включила. Она чахлая, с улицы почти не видать. Если чё – может сойти за отсвет фонарей напротив…
Мальцев прошёл.
– Какое всё маленькое!..
– Меж тем это старшая группа. В младшей мебель ещё меньше. Садись на пол, а я напротив к шкафчику прижмакаюсь.
Банки на стол поставим. Большой стул один, но если ты сядешь на пол, а я на стул, нелеписто будет. Пить будем из детских чашек, если ты не против.
– Извини, не купил стаканчики. Привык, что такие вещи пьют из банок.
– Я из банки не хочу. Мы не в гаражах колдырим. Хочется чувства некоего… интима, что ли… Всё-таки в первый раз друг друга видим… Знакомимся…
Мальцев смотрел на Женю и не знал, о чём сказать. Тональность беседы, которую она задала, была совсем не такой, какая представлялась в минувшие три дня. У него по-прежнему чесалось укушенное плечо, а перед глазами продолжали мелькать три непохожие пары глаз.
– Ты та́к говоришь… – произнёс он наконец. – Я прям чувствую себя учеником восьмого класса, впервые провожающим после второй смены домой девочку из параллельного класса.
– Почему из параллельного?
– Потому что свой класс знаешь как облупленных. А параллель видишь только на переменах и разных там линейках… Вот – лицо вроде знакомое, а человека совсем не знаешь. При этом непонятно, о чём говорить…
– Да. Непонятно…
Женя усмехнулась.
– Ты, поди, ждал, что я сразу танцы-обниманцы устрою, как в прошлый раз?
– Если честно – не думал об этом… Просто захотелось тебя увидеть. И не проходит…
– А я думала, что ты наутро ничего не вспомнишь. Хотя тоже прикольным показался. Дурью помаялись, конечно… Но что-то зацепило. Олень такой, типа лось, всё время: «Ты кто?», «Я где?», «А ты кто?»
– Ну, давай знакомиться… Ты, Женя, давно воспитательницей работаешь?
– После пединститута сразу. Двенадцать лет, получается.
– И как думаешь: вот дети маленькие… Смогла б ты узнать ребёнка через много лет по характеру?
– Конечно смогла бы.
– Так уверенно?
Женя пожала плечами. Тёмные завитки волос отразили свет лампочки, будто зеркальце.
– Их же видно. Если кто собачонок, то и вырастет псиной… Другой как кот – всю жизнь будет ласки ждать… Кто белкой суетится, кто как хомяк… Иные вовсе как насекомые: слов не слышат, понимают только яркий свет и тапок. Такие и вырастут, только тапка бояться будут!
– И что, каждому место в матрице есть?
– Почти. Обычно два-три зверька на брата выходит. Редко бывает, что скотинку не подберёшь.
– И тебе нравится это? Со зверями сравнивать?
– Нет. Просто работать легче. Если видишь, что перед тобой хомяк, то к нему и относишься как к хомяку, а не как к собачонку. Меньше нервов, больше пользы.
– Наверно, дети тебя любят?..
Она быстро пожала плечами.
– Скажешь тоже – любят! На голову не лезут, уже хорошо.
– Ну а я кем показался? – спросил Мальцев неожиданно для самого себя.
Женя посмотрела ему прямо в глаза.
– Я ж сказала – лось-олень. Бегемота чуток было… Сегодня вот волком пришёл… А щас, как спросил, – лисой смотришь.
– Ничего себе! Калейдоскоп у тебя!
– Морочить голову не хочу. Время покажет; я ж тебя не знаю пока…
«Пока! – зацепился Мальцев за слово. – Значит, какой-то интерес к моей персоне есть». И почуяв, что может затянуть паузу, быстро спросил:
– Ну а сама себя представляешь кем-нибудь? Или это только для других?
– На кой тебе? – моментально среагировала она.
– Интересно. Насколько объективна твоя система.
– Я – это я…
Женя резко отвернулась к окну, представ Мальцеву частью затылка, так, что он видел лишь мочку её левого уха.
– Можешь считать ёжиком, – произнесла затем. – Только не спрашивай, почему.
– Да хоть крокодилом, – рассмеялся он. – Хозяйка – барыня!
Женя обернулась к нему. Глаза её смеялись.
– Хорошо! Пусть будет крокодил.
Они немного посмеялись, а затем наступило молчание. Желая прервать его, Мальцев вернулся к теме:
– И ты полагаешь, не меняются дети с возрастом?
– Меняются, конечно. А всё равно такие же остаются. Моим первым по восемнадцать, но, мне кажется, я и теперь каждого узнала бы. Кто хитрый, кто подлый…
– Ничего себе, как ты о детях!..
– Я не о детях, я о людях. А люди – какие в колыбельке, такие и в могилку. Так мой отец говорит…
– А братья-сёстры у тебя есть?
– Младший брат есть. Но я его лет десять не видела уже. Я и отца-то редко вижу. Он в райцентре, в соседней области.
– Ты не местная?
– Нет. Приехала после школы. У нас мне сразу сказали: не поступишь, вот и метнулась в Кудойск. Здесь конкурс меньше… Жила в общаге… К отцу только на каникулы приезжала. А брат у nác в город поступил. А после армии в Москву махнул…
– Ты про отца всё время говоришь. А у меня нет отца. Был когда-то, в раннем детстве. Но мать с ним развелась и даже на алименты не подала почему-то…
– Может, он не родной был?
– Да не… Вроде родной…
– А у нас мамы нет. Умерла, когда я в восьмом классе была…
– Сердце?
– Да, сердце. А что?
Мальцев вспомнил про Надю. Там тоже было сердце…
– А почему ты про отца сразу решила, что не родной?
– Родной бы и спрашивать не стал. Сам бы деньги присылал. Ты ж его сын!
Мальцев застыл от изумления. За тридцать пять лет такая простая догадка ни разу не пришла ему в голову.
– У моей бывшей жены тоже мама от сердца умерла, – сказал он, чувствуя вновь возникающую паузу. – Она тоже в школе училась, только в девятом классе.
Женя улыбнулась:
– Давай о грустном в другой раз. Всё ж знакомки, а не помин!
– Хорошо. Я на заводе работаю. Чиню разные станки: токарные, фрезерные, сверлильные. Врачую технику, образно говоря.
– А мужа моего хорошо знаешь?
– Через Матеуса. В смысле – через Зайкина. Получается, давно, но не близко. Мы с Зайкиным в школе дружили, а с Юрой он в техникуме учился. Как и с Полковником…
– Зайкин – Матеус? – она подняла брови, усмехнулась: – Хорёк дошлый! А Полковник молодец. Лихо в гору прёт! Правда, у него и отец мент, сына с детства тащил… И теперь дети у них с Валькой на карьеру прицелены. Младше моих, а уже волчатами смотрят.
– Как ты цепко всё замечаешь! – не то восхитился, не то усомнился Мальцев.
– Не хошь, не верь. – Женя пожала плечами. – Только тяга к успеху из семьи идёт. Мой отец вот служил на подводной лодке когда-то, а всю жизнь ветеринарит в родном колхозе. И мама никогда про успех не думала…
– Наверно, ты права… Меня мать учила уравнения решать, корни извлекать отовсюду – квадратные да кубические… А локтями и зубами и сама не умеет, и мне не вложила.
– Семь часов! – Женя улыбнулась в полумраке, так, что глаза её блеснули. – Можем идти. Допиваем последнюю – и одеваемся!
Мальцев разлил оставшийся джин-тоник по чашечкам.
– За знакомство!
– За знакомки, – кивнула Женя, и они едва слышно чокнулись посудой. – Пей и иди одеваться. А я ещё шорох наведу слегка.
– Проводить тебя можно?
– Можно. Только недалеко. До угла. Мало ли кто увидит?
Мальцев кивнул. От кипучей страсти недавней пьяной ночи ничего не осталось. Сейчас они расстанутся, и больше никогда он эту женщину не увидит. Что-то внутри стремительно остывало.
Он спустился по лестнице, обулся и стал ждать, когда спустится она.
– Не иди к парадному! – тихо сказала она сверху. – Выйдем через чёрный ход! Там крыльцо не освещено…
Он подал ей пальто и шапку. Несколько секунд спустя она всё это надела на себя.
– Пойдём?
И вдруг он быстро обнял её и поцеловал в щёчку.
– Вот те, ну те! – рассмеялась Женя. – Теперь-то, когда я в пальто, ничего ж не чувствуется…
– Ну и что? Пусть так!
– Пусть так, чем никак? Хорошо, пусть!
Она тоже резко обняла его и чмокнула, так что он не успел приготовить губы.
– А теперь пойдём!
На улице начиналась вьюга. Похолодало. Маленькие, но уже не мокрые снежинки кололи щёки так, что постоянно хотелось моргать и чесать нос.
– Вот здесь тропинка, – показала Женя. – Так ближе, чем через калитку.
– Сумку дашь? – предложил свои услуги Мальцев.
– Она лёгкая… Так вы с моим мужем друзья или нет?
– Не знаю. Он – друг Матеуса, и я – друг Матеуса… Зайкина, в смысле! Правда, мы иногда пересекались и без Зайкина.
– Да? Это где? – Женя резко остановилась.
– В литстудии «Тритон» от Союза писателей. Я давно туда хожу, а Юра появился недавно. Правда, ходит редко…
– …Тоже, что ль, писатель? – она бросила на Мальцева недобрый взгляд. – Я думала, только мне шизанутый достался!
– Скажешь тоже: писатель! – ответил он ей в тон. – Вот Лев Толстой – тот шизанутый! А мы – так, чай ходим пить с булочками… Я помню, Юра что-то о древней Руси писал, о битве с половцами…
Женя поморщилась.
– Да, ему русская старина нравится… – произнесла наконец. – Не знаю, какой он писатель… Я его писюном зову, когда злая. Так вы друзья?
– Почему ты спрашиваешь? Да так настойчиво…
– Потому что у меня правило: не контачить с друзьями мужа. Плохо, что ты вообще с ним знаком…
Мальцев вдруг вспомнил, как Юрка хвалил его «Сказку» и от души тряс руку. Сказал, что хотел бы научиться писать так же хорошо.
– Приятели, – сказал он, чуть подумав. – Или даже просто знакомые. Мне никогда не был интересен его мир, как и ему – мой.
Женя пристально посмотрела Владимиру в глаза.
– Запомни: ты сказал «просто знакомые!»
И вдруг взяла его под руку. Впрочем, пройдя так несколько шагов по узкой тропинке, отпустила.
– Трассу не проложили, черти корявые…
Улицы были пусты. В свете фонарей летящие снежинки блестели словно кусочки стекла и продолжали безжалостно колоть лицо. А они шли и разговаривали. Прошли мимо угла, о котором сказала Женя, и ещё два квартала… Женя рассказывала Мальцеву о времени своей юности в райцентре соседней области, он ей – о школе, где учился с Зайкиным, и немного об армии.
– Ты кем в армии был? – спросила она внезапно.
– Автослесарем. Чинил двигатели и коробки передач.
– Если понадобится, «Хёндэ» сможешь починить?
– Думаю, что смогу. А что?
– У мужа старая модель. Но чинить её не надо… Если попросит, откажи.
Мальцев улыбнулся.
– Я уже пятый год этим не занимаюсь…
Но, увидев её лицо, прибавил:
– Откажу.
Возле школьного забора Женя остановилась.
– Вон наш дом показался.
– Я знаю, были когда-то с Матеусом. Ещё до армии. Первый подъезд, второй этаж…
– Прощаемся. График мой запомнил?
– Да.
– Тогда до встречи!
1.6. Мать
Когда Мальцев садился в пригородный пазик, было ещё совсем темно; дорогой рассвело, и на последних километрах в лобовое стекло, в глаза водителю, уже било яркое солнце. Мальцев всю дорогу смотрел в окно, хотя поначалу за ним ничего не было видно.
Степная полоса зимой не балует игрой красок, но деревни вдоль трассы вносили живую ноту в серость пейзажа. Да редкие встречные машины нарушали замёрзший покой уставшего от спячки мира.
Выйдя на пенсию, мать пожелала перебраться в деревню. Её предки никогда в сёлах не жили, и родственников там никаких не было. Поэтому найти подходящий дом под продажу оказалось нелегко. Очень не хотелось выкинуть деньги, а затем обнаружить, что дом не приспособлен для жилья. Помогла старинная подруга по работе. Когда-то, очень давно, она приглашала Зинаиду Петровну к своей родне, вместе с маленьким Володей. Маме с сыном поездка на природу тогда чрезвычайно понравилась.
Потом этот дом опустел и стоял целый год с заколоченными окнами… Тогда-то Зинаида Петровна его и купила почти за бесценок, лишь часть денег попросив у сына, чтобы не влезать в долги.
Поначалу домик представлялся как летняя дача, но затем Зинаида Петровна обзавелась курами, беспородным псом и приблудившейся кошкой, и теперь оставлять живность на зиму было не с кем. Поэтому квартиру в Кудойске пришлось сдать внаём, а сама Зинаида Петровна жила в деревне круглый год.
Сын навещал её регулярно: привозил свежий хлеб на несколько дней и муку – чтобы она пекла сама. Да и просто так – поговорить…
Сейчас Володя сидел на кухне под самодельным абажуром с одинокой лампочкой, а мать старалась угодить ему салатом и бутербродами.
– Думаю, не завести ли козу, – сообщила между делом.
– Для чего?
– Коза ухода не требует. Выгони её со двора, она и жрёт всё подряд. А козье молоко – полезное.
– Лучше самогонный аппарат заведи. Сахар да дрожжи привозить буду…
– Чем же лучше-то? Одно другому не помешает… – мать подхватила тему, но Володю коза пока не увлекла.
– Скажи, почему, когда вы с отцом разводились, ты на алименты подавать не стала?
– Я ж тебе сотню раз говорила: Сёмка больше всего на свете платить алименты боялся… Кричал на суде, что семью хочет сохранить. А как я сказала, что никаких денег с него брать не собираюсь, так он сразу и согласился… Судья аж в голос хохотала.
– Мам… Мне тридцать пять… И всё равно, если что: был твой Сёмка моим настоящим отцом или нет. Но я как-то думал в последнее время… Не выдерживает критики твоя история. Скажи как есть: не был, да?
Зинаида Петровна стояла, повернувшись к плите. Однако после слов сына повернулась через плечо.
– Самогоночка-то есть у меня. Брала у Наташки аппарат. По осени несколько банок варенья сварила, да три банки, вишь, забродили… Ну, я их на бражку и пустила. А потом у Наташки аппарат взяла, перегнала… Много не вышло, литра два всего… Попробуешь?
– Отведаю. Не козье молоко, конечно, но тоже, поди, полезная?
– Тогда пойдём, сам из погреба достанешь, я тебе скажу, где стоит…
Владимир вышел из кухни в коридор и поднял за железную ручку дверцу в полу.
– Фонарь возьми только, а то лампочка всё время гаснет – сыреет, что ли? Свалишься ещё, чего доброго…
Он взял протянутый фонарь и спустился по крутым деревянным ступенькам.
– Картошки-то нарыла… Куда столько? – спросил снизу.
– А куда ж её? Она ведь растёт, не спрашиват…
– Не спрашиват… – передразнил сын, – чё говоришь-то как?
– Перенимаю язык народа. Руса вульгата, – отозвалась Зинаида Петровна. – Смотри: огурцы видишь в банке? За ними помидоры… А за помидорами, в газету завёрнутая, она и есть.
– Чтоб менты, если что, не заметили, обернула?
– Нет, чтобы видно было в темноте хорошо. Мало ли… Доставай её и неси сюда. Только аккуратно неси, другой нету. Не к соседям же бежать, просить?..
Мальцев, как она велела, аккуратно снял банку с полки и не разворачивая понёс к лестнице. Поставил фонарь на пол и стал подниматься наверх.
– Давай её сюда! Давай – не уроню я! – мать перехватила у него банку и отнесла на кухню. Через минуту следом появился и Владимир.
На столе уже стояли небольшие стопки.
– Со мной хочешь?
– Отчего ж? Не всяк день сын серьёзны вопросы спрашиват!
Владимир промолчал, хотя ему всё и так уже стало ясно. Можно было и не пить… Но соблюсти ритуал следовало.
Он наполнил себе и матери посуду.
– За встречу! – сказал. – И за вульгату твою. А то козу заведёшь, ещё и заблеешь, чего доброго…
– За остроумие своё выпей! В детстве от тебя сплошное горе было, и вырос – издеваешься только над старухой.
– Так я не со зла ж! Потешить тебя хочу! Да и не старуха ещё…
– Внучку лучше б привёз, она бы бабку ой как потешила!
– Девочку надо было родить, тогда и внучка со мной была бы теперь. С мальчишки-то какой спрос?
– У тебя жена девочка была. Красивая к тому ж! Я и не ожидала, что такую найдёшь. Глуповата, правда, – у меня куры во дворе такие… Но родить смогла; вот только ты дурак оказался!
– Какого вырастила, таким и оказался! Да тесть ещё будто специально вредил…
– Да, тесть паршивый попался – эт верно. Он тебе день-ги-т за машину отдал?
– Переводит каждый месяц. Полгода ещё осталось.
Автомобиль при разводе стал единственным предметом спора. Решили, что Наде он нужнее оттого, что дочка с ней, однако сама она не водила, так что машину сразу прибрал к рукам её отец, который теперь должен был выплатить Владимиру означенную сумму.
– Пропивашь, небось, деньги-т?
– С чего ты решила?
– С того, что вообще: пьянствушь только со своим Матеусом да по девкам таскаться.
– У него получается хорошо, вот и стараюсь опыт перенимать.
– Если ты думать, что мужчина – тот, кто женщин, как кот, метит, то ошибаешься.
– А кто же, по-твоему, мужчина?
– Тот, кто чувство комфорта создаёт. Безопасность, удобство; радость, опять же…
– И много мужчин в твоей жизни чувство комфорта сумели создать?
– Хотели-т многие! Да ток я-то особенная; под меня не подстроишься больно-т!
– Вот и все такие же. Особенные…
Мать немного помолчала.
– Машину-т нову покупать не думашь?
– На кой она мне?..
– Ко мне ездить. Да и пить, чай, меньше бушь, коль за рулём-т!..
– Нет. Вот кабы она сама меня умела домой пьяного возить, тогда бы подумал.
– Зато, может, внучку всё-таки привезёшь?
– Когда это ещё будет!..
– Теперь, коли снова жениться надумашь, с дитём бери. Сваво, если надо, позже сделашь. Оне, коды с дитём, к тому ж и поумнее, чем малолетки-т эти…
– С двумя подойдёт, если что?
Мать пристально на него посмотрела.
– Была бы женщина хорошая, а там и трое не помеха. Присмотрел, что ль, кого?
– Да нет, так спросил…
– Так… Знаю я тебя – так! Иль на замужнюю глаз положил?
– Ничего я не присмотрел!
Владимир разозлился – никто ведь за язык не тянул! Да и кто ему эта Евгения? Проводил разок до дома… Что ж, в жёны брать всех теперь?..
– Хорошая самогоночка! Будто профессионал делал! Давай ещё, что ли, по одной нальём? – предложил.
– Не развезёт, коли ещё по одной? Ну да ладно, полежишь, если чё, на диване в комнате, подремлешь. Наливай!
Владимир послушно налил себе и матери до краёв.
– Теперь слушай!
Она устремила взгляд в окно, словно увидела за стеклом что-то интересное.
– Сёма парень был неплохой. И в школе учился прилично. Не хулиган, скромный, стеснительный. Только с девчонками у него не ладилось; не нравился он им. Двадцать три, а всё мальчик. И за мной ухаживал как-то коряво, неумело… Ни поцеловать, ни рук распустить не мог. Заикался даже от волнения… Сейчас понимаю – очень хороший был парень; его б в умелы бабьи руки!.. Но тогда об этом не думала, своих проблем выше крыши было. Как-то вот оно и загулялось в то лето… А потом – раз, и беременность образовалась! А мать моя, бабка твоя, – ханжа редкостная. С детства мне плешь проела: «В подоле принесёшь – из дому выгоню, в чём родилась по улице побежишь!»
Аборт делать не захотела… Как представила, что во мне человечек маленький живёт, а я возьму его да убью… Вот и решила растить сама… Только надо было отца этому ребёнку найти. Для закону. Вот Сёмка и подвернулся вовремя… Ты только не подумай, что я его обманула! Я ему сразу сказала, что беременная. Предложила пожить какое-то время вместе… Ну а ему, мальчишке сопливому, женщина всяко была нужна – для опыта. Но он любил меня, ревновал даж… И тебя, когда ты родился, как своего принял. Вот токо опыта-то со мной поднабрался, мужчиной себя почуял. На девок поглядывать стал. Но я б его удержала, кабы захотела. Да кабы не мать! Невзлюбила она его за что-то, вот как тебя тесть… Всяко клинья меж нами вбивала… Словом, пожили чуть-чуть да и развелись без скандала. А насчёт алиментов – разыграли всё при разводе, чтоб достоверно выглядело… Люди и поверили… Сёма уехал потом, больше я его и не видела.
– А отца моего настоящего назвать сможешь?
– Конечно смогу. Только ни к чему это, женатый он был. Старше намного, у него двое детей было: мальчик и девочка. То есть родные твои брат и сестра… Но он уже тогда собирался из Кудойска уезжать. Когда ты родился, его уже в городе не было. Он про тебя и не знает.
Мать и сын замолчали.
– Раньше почему не говорила? – спросил наконец Владимир.
– А зачем? Ты вообще никакого отца не помнишь. Что тебе тот отец? Я тебя одна вырастила, чему смогла, научила. Вроде уж не совсем тупой уродился… Не всё, конечно, получилось… Зато здоровьем нормальный, и гвоздь, если что, забить сумеешь.
– Сумею… И забью ещё не один… Давай-ка, матушка, по третьей выпьем да уберём…
1.7. Матеус
– Оконфузился я, Семёныч! – с порога доложил Зайкин, проходя в комнату и доставая из кармана уже привычный стаканчик водки с крышкой. – Заснул в этой клятой сауне. Проснулся – никого! Но, похоже, только что ушли, потому что разбудил меня банщик. «Ваши, говорит, друзья-товарищи по домам разъехались, а вы задремали». Как отключился – не пойму. И не разбудили! Но – не взяли ничего. Хотя у меня ничего и не было с собой, только бумажник, а в нём карта да удостоверение.
– С кем ходил-то, хоть помнишь?
– Да, товарищ один позвал… Ну, как товарищ? Служили когда-то срочку вместе. Ты его не знаешь… И две дамы. Этих я и сам не знаю…
– Ну, это как раз понятно… – Мальцев усмехнулся.
– Ничего тебе не понятно, Семёныч! – вскричал Матеус, резко подскочив из кресла. – Потому что мне и самому ни черта не понятно. Проснулся-то я одетый!
– В смысле?
– Вот, в том самом смысле! Что не совсем одетый, зато надета на мне та штука, которую при случайных связях используют. И штука эта, судя по всему, использованная! Да только я не помню, Семёныч, где и с кем её использовал! Потому что вообще ни черта не помню. Как коньяк пили – помню, как пивом запивали – помню…
– Извращенец ты, Матеус. Кто ж коньяк с пивом мешает?
– Вот и я думаю… Короче, случилось так, что вроде дело было, а рассказать-то и не о чем! А что у нас самое интересное в любовных похождениях? Правильно, Семёныч: поделиться впечатлениями с товарищами! А впечатлений-то как раз и нету!
– Ну как же нету? Уж полчаса твердишь про свой конфуз…
– Не… Ну всякое бывало! – подхватил тему прапорщик. – Было даже так, что и совсем никак… Это когда за один вечер пришёл я по очереди в четыре места – и во всех четырёх местах мне отказали. У одной аккурат муж вернулся, у второй ребёнок заболел, у третьей – не помню уже, какой-то скандал с соседями… А четвёртая занята оказалась, опередил меня кто-то…