Вода, в которой мы рыбы

Мальцев кисло усмехнулся.

– Я, в отличие от тебя, пришёл в мир здоровым… Умею штангу поднять в семьдесят кило. А вот есть ли в этом толк, не знаю. Чувствую себя совершенно потерявшимся. Вроде и не дурак и тоже иногда о смысле думаю…

– Потому что думаешь прямолинейно. Не хватает тебе как раз инженерного подхода. Может, ты находишься в фазе, когда месится раствор и обжигаются кирпичи, а ты уже хочешь строить дом. Подожди: пройдёт время, и то, чем ты сегодня занят, покажется понятным и закономерным.

– Да это-то и сейчас понятно! – Мальцев вдруг вскочил с дивана и нервно заходил по комнате. Бакланов наблюдал за ним неподвижными глазами, кнопками поворачивая кресло то вправо, то влево.

– Творческий кризис у меня! – выпалил, словно прорвав плотину нерешительности, Мальцев. – Сколько ни пытаюсь написать что-нибудь стоящее, ничего не получается! Выходит сплошная ерунда и пошлятина.

– Так, может, ты и не родился, чтобы быть писателем? Может, судьба твоя стать учёным, бизнесменом или рекорды в тяжёлой атлетике бить? А с литературой ты не в свои дебри полез?

– Этого я больше всего и боюсь! В юности ведь неплохо начинал! На семинарах хвалили, говорили о перспективах… Публиковать начали… Потом, наконец, написал свой маленький шедевр…

– Ты сказку имеешь в виду?

– Да. Сказку. «О памяти и забвении». По которой спектакль поставили. И даже мультфильм сняли… Так себе и то и другое, честно говоря, но не это важно! А то, что рецензии были одна лучше другой! И я губу раскатал, подумал – всё! Скоро кончится эта ежедневная возня с напильниками и гаечными ключами. Буду как аристократ – сидеть в кабинете, творить и получать за творчество приличные деньги.

Бакланов склонил голову и почесал подбородок.

– Сказка хороша! – произнёс он наконец. – Но это совершенно не твой жанр. Она у тебя как-то случайно получилась, мне кажется. Ты уж извини…

– А о чём, по-твоему, я должен писать, чтобы это было моё?

– О пьянстве и разврате и о том, что на первое у тебя не хватает здоровья, а на второе – денег. Тогда будет, по крайней мере, достоверно.

Мальцев усмехнулся.

– Я про это и пишу! Вчера вот набросал начало… Там приличный семьянин через десять лет идеального брака случайно сходил налево: школьную любовь на улице встретил, да не устояли оба… И вдруг то, что случилось, настолько ему понравилось, что начал он по бабам шастать, словно с цепи сорвался… Дальше его ловит жена, забирает дочку и уходит к родителям. После чего герой проваливается в одиночество. Понимает, что никакие бабы не в радость, когда нет главного. Начинает крепко пить… И однажды выпивает с лучшим другом в тот момент, когда рядом оказывается случайный человек. И делится с ними наш герой своей бедой. А через пару месяцев к нему возвращается жена и предлагает начать всё заново.

Мальцев смолк.

– И что? – не понял Бакланов.

– Объяснение даётся в конце! Оказывается, этот случайный собутыльник – известный в окрестностях донжуан. Который решает нашему горе-герою помочь. Правда, никому об этом не говорит. Просто находит его жену и соблазняет. Как он это делает – неважно, факт в том, что поматросил слегка да бросил. А лучше, если ещё и подогнал корешам своим, которые тоже женщину слегка попользовали. И она, пережив такое же кратковременное опьянение, как и её супруг, решает простить ему всё. Поэтому и возвращается. И оба теперь понимают…

– Вот здесь остановись! – резко перебил Бакланов. – Что они понимают, оставь сообразить читателю. Добавь временной интервал и убери друзей этого донжуана. Достаточно его одного. Который, может, даже и не бросил её, просто она сама быстро пресытилась. Ну, может, оставив его, попробовала ещё одного мужчину – не более. Учитывай мнение читателя: обыватель не станет сочувствовать распущенной тётке. Да и супругу её – тоже. Нужно, чтобы каждый ступил на неверный путь, сделал пару шагов и вернулся. Но не нужно, чтобы слишком глубоко пал.

– Ты мыслишь как редактор! – восхитился Мальцев. – Не ожидал!

– От меня никто многого не ожидает, – усмехнулся Бакланов. – Между тем я ещё в школе не поленился и сделал самообучающуюся машину из спичечных коробков для игры в мини-шашки, помнишь? В каждом коробке – цветные бусинки, обозначающие ходы. Если возникает позиция, нарисованная на ярлычке, достаёшь не глядя бусинку и делаешь ход, которому она соответствует. Если ход проигрывает, бусинка выбрасывается. Опустевший коробок тоже выбрасывается. И так машина постепенно учится играть. Я её почти полгода делал, а играл всего две недели. Научилась и стала меня бить, как я ни старался. Все проигрывающие ходы исключились, остались только выигрывающие.

– Ты это к чему сейчас? – перебил Мальцев, прекрасно помнивший игрушку из тысячи коробков.

– К тому, что я усидчивый и терпеливый. И многие вопросы умею моделировать так, как мало кому удаётся. На моё счастье, люди изобрели компьютер, который очень облегчил мою исследовательскую деятельность. Не выходя из дома, я могу оказаться в очень многих точках Вселенной, как в прошлом, так и в будущем. Ну, мысленно, конечно! – рассмеялся Бакланов, увидев скептицизм на лице гостя.

– А я – рядовой пользователь, даже не хакер, к сожалению, – пожал плечами Мальцев, – так что мне трудно судить.

– Ну тогда ответь хотя бы: где, по-твоему, я деньги беру? Ведь отнюдь не на пенсии, мою и мамину, я обзавёлся автоматическими воротами, креслами и довольно дорогой утварью.

– Разве не отец?..

– Кое-что отец. Остальное я сам. Теперь скажи: если все жители России перечислят мне на счёт по одной копейке, сколько наберётся?

– Около полутора миллионов рублей, – мгновенно подсчитал Мальцев.

– Ну вот и вся нехитрая механика. Считай, что милостыню собираю. Главное – не жадничать, и никто ничего не заподозрит… Не хочу об этом, просто учти – я не так беспомощен, как кажусь. И, возможно… – он многозначительно поднял вверх палец. – Возможно, тебе ещё понадобится моя помощь! Не финансовая, конечно; хотя и в этом я могу, если нужно, спасти тебя от голодной смерти.

Мальцев был удивлён словами Лёни, но сделал вид, что они его не заинтересовали. И, возвращаясь к собственной теме, спросил:

– Скажи, коли такой умный: отчего у меня чувство дискомфорта в последнее время?

Бакланов задумчиво пожал плечами.

– Если в двух словах? Себя потерял. Ищешь, да никак найти не можешь.

Мальцев хлопнул себя ладонью по коленке.

– Так-то я и сам сказать могу! Ты по делу разъясни! Вот никогда я не жаловался на жизнь, на работу ходил, рассказики пописывал, жену любил… Надя на меня снизу вверх смотрела: всё-таки я на десять лет старше, опытнее… Верила в мой успех, послушно таскала вирши мои в редакцию… А тут я взял да исписался!

И думаю. В природе всё ненужное отмирает. Выполнил функцию – уходи! Комар вот комариху оплодотворил – и сдох. Богомолу самка и вовсе голову откусывает. Так, может, и мне дано было написать свой маленький шедевр – и на покой? А теперь, сколько ни бейся, ничего стоящего создать всё равно не дано?..

Бакланов внезапно захохотал:

– Только что в грудь кулаком бился за атеизм и материализм, а теперь говоришь «не дано»! Кем не дано? Уж не Богом ли?

– При чём здесь Бог? Ну вот кому-то не дано великим танцором стать! – вспыхнул Мальцев, но тут же виновато осёкся: – Извини, я без намёков…

– Да ничего, – отмахнулся Бакланов. – Я над этими вопросами всю жизнь голову ломаю. Человек ведь – узник тела. Но разум может быть свободным, потому что вхож в мир абстракций, которые никто не может ему запретить.

– От чего же тогда творческое бесплодие? От того, что живу в Кудойске, на задворках мира?..

– Я тоже живу в Кудойске…

– Знаю! Живу и не жалуюсь! Сам прежде Наде говорил: человек – не тот, кто место под солнцем умеет найти, а тот, кто зажигает его там, где живёт. Она меня слушала, уши развесив. А теперь чувствую: не зажигается у меня больше солнце-то!..

– Может, спички отсырели?

– Что? – Мальцев встрепенулся. – Это ты в каком смысле?

– Да всё в том же – в религиозном. Раньше ты верил в смысл, а теперь не веришь. Может, тебе влюбиться пора? – Бакланов сказал эти слова равнодушно, но Мальцеву послышалась провокация, и он дёрнулся, словно от удара током.

– Мы с Надей расстались, как раз когда я этот кризис почувствовал! – сказал с чувством. – Тут ещё Матеус, как на грех, в отставку вышел. И загуляли мы с ним так, что не всех дам теперь, простите, по имени вспомнить могу!.. Только не любви я от них ищу; любви-то после Нади как раз хватит с меня! Секрет в этой штуке таится какой-то, заложенный природой. Будоражит! Зато внутри будто окаменел я; пропало во мне что-то живое. И оттого хочу теперь этот камень растрясти, разбить вдребезги! Чую: серьёзный стресс нужен! Правда, не знаю, какой… Может, отколотят меня так, что едва не сдохну, учиться ходить и говорить заново буду! Или погибнет у меня на глазах кто-то! Не знаю… Но что-то нужно! А то хирею…

– Говоришь ты и сейчас живописно. Я б так не смог! – восхитился Бакланов.

– Что касается Нади… – Мальцев словно не услышал последнюю реплику. – Она по-своему интересная… Любознательная. Хочет понять устройство мира! Только ей надо, чтоб этот мир был как дом с садиком вокруг, по которому она бы ходила, лейкой, что нужно, поливала, а ненужное выпалывала. Гектар, от забора до забора. Остальное – где-то далеко и неважно… И мужчина ей нужен не физик, а мистик.

Бакланов вытаращил глаза:

– Мне бы твои проблемы! Тебе ж все мужики завидовали! Таких красавиц на руках надо носить, а не о мироздании с ними спорить…

– Какое-то время я тоже так считал. Она бесподобна – и как жена, и как любовница! И даже домохозяйка неплохая!.. Да и как мать ребёнка… Но эта разница… Ты даже не представляешь, насколько союз с ней был изначально безнадёжен!

– Тем не менее ты её всё время вспоминаешь!

– Так встретил сейчас, когда к тебе шёл! Вместе с дочкой. Вот благодаря дочке и поддерживаем дипломатические отношения. Да ещё библиотеку при разводе почти всю ей отдал, она попросила – не смог отказать.

– Книги читать любит?

– По-моему, больше любуется, как они на полке стоят. А вот я иногда прошу что-нибудь почитать.

Он несколько секунд помолчал. Затем произнёс:

– Вообще, она в мою жизнь будто ледокол вошла! Никогда подробностей никому не рассказывал: интимно это… Но тебе сейчас коротко скажу. Потому что не могу пережить до сих пор… Переварить, осмыслить и отпустить…

– Думаешь, стоит? – усомнился Бакланов.

– Не знаю… Не Матеусу ж такое рассказывать? Да и давно это было… Можно, наверно, уже?..

И он заговорил медленно, стараясь подбирать слова, которых явно стеснялся. Леонид слушал не перебивая.

– В тот день, когда она пришла… Я думал: попьём чаю с пирожными, потом немножко погуляем, и я скажу, что не надо этих встреч больше… У каждого свой путь, и всё такое… Вошла она в комнату… Взяла меня за руку… И вдруг – как-то резко – оказалось, что мы уже стоим возле стола и целуемся. Даже не понял, как… Недолго, секунд пятнадцать, наверно, всего. И вдруг она меня отталкивает; «Подожди!» – говорит. Я отступил, стою… А она несколькими движениями сбрасывает с себя абсолютно всю одежду, идёт к дивану, ложится и зовёт: «Теперь иди ко мне!» И у меня всего пара секунд на раздумье, и я понимаю, что надо бы сказать: «Девушка, встаньте, оденьтесь, уходите и больше так не делайте!» Но сказать так выше моих сил. И я послушно исполняю всё, что требуется… И это при том, что у неё ничего прежде с мужчинами не было! Она даже ни разу не целовалась! Зато теперь – я её пленник! Надя прекрасна! Она не просто женщина, она рождена для любви, никакой игры, ни капли искусственности. Чиста, как солнечный свет! Вот Ларина у Пушкина отдалась душой в письме, а эта – сразу всем телом… И это такой подвиг был с её стороны, такой красивый вызов всем вековым устоям, что я влюбился весь и сразу. Забыл всё, о чём думал. Как проводить и проститься хотел… А ведь я ж за другой в это время ухаживал! С которой познакомился месяцем раньше и плавно круги сужал: цветы подарить успел, в кафе посидели… И с которой, кабы не Надя, через неделю-две ждал близости! А вместо этого пришлось неделю прятаться, трубку не брать! Потому что сам себе ещё не верил, думал: вдруг Надя опомнится да не придёт больше?.. И уже только потом, после второго раза, позвонил этой даме и во всём признался. Прощения попросил и трубку положил.

Мальцев выдержал паузу.

– Зато, когда пожил с Надей вместе, понял, что никакого подвига не было, и не бросала Надя никаких вызовов обществу, не ломала барьеров… Как-то собрался с духом и спросил её, уже с год спустя: «Скажи, как ты решилась вдруг полностью раздеться?» Она посмотрела на меня и говорит: «А я не знала, как надо». Вот и весь подвиг…

Мальцев снова немного помолчал.

– А ещё она единственная в моей жизни женщина, ради близости с которой я не сделал ни одного шага! Даже шоколадкой не угостил! Всё она сама!

– Ну… Это тебе так с твоей колокольни видится, что не сделал! У самой Нади наверняка другое мнение!

– Возможно, – кивнул Мальцев.

– А про ту, другую, не пробовал узнать, где она теперь?

– Уехала. Замуж вышла да вместе с мужем и уехала куда-то. В сетях позже искал – не нашёл. Да я и не старался особо… Смысла не вижу.

1.4. Матеус

Следующим вечером, едва Мальцев успел перекусить после работы, позвонил Зайкин.

– Тебе взять?

– Не надо.

– Понятно!

Вообще Зайкин заходил часто. Иногда, как в прошлый раз, прихватывал жену и Юрку, но обычно один. Сидел минут двадцать, выпивал купленный по дороге стограммовый стаканчик водки и бежал дальше.

– Удачно ты живёшь, Семёныч! – говорил он всякий раз, снимая ботинки и аккуратно ставя их возле порога. – Будто сам Бог маяк на моём пути установил!

Ребята учились в одном классе всего два года, но этого хватило, чтобы успеть побыть непримиримыми врагами и стать затем закадычными друзьями.

После школы Мальцев ушёл в армию. А позже, окончив техникум, и Зайкин отправился служить, успев, впрочем, к тому времени жениться и стать отцом. Позже он рассказывал другу об этом событии так: «Не успело на лестнице стихнуть эхо моих удаляющихся шагов, как навстречу им громко простучали другие». Именно изменой жены объяснял он возникшее желание остаться на сверхсрочную службу, благо диплом техникума давал право на звание прапорщика.

* * *

– Имею ангажемент на посещение завтра вечером сауны. Не желаешь, Семёныч, составить компанию? – спросил Зайкин после того, как, усевшись в одно из кресел, поставил на стол стаканчик и положил рядом с ним краюху чёрного хлеба.

– Сауна – это где мыло, горячая вода и девочки? – поднял бровь Мальцев.

– Первые два пункта я специально для тебя уточню! – кивнул гость, срывая со стаканчика пластиковую крышку.

– Боюсь, не получится… – подумав, покачал отрицательно головой хозяин.

Зайкин отхлебнул до середины и зажевал кусочком краюхи, раздумчиво жестикулируя. Мальцев улыбнулся в предвкушении сальности.

– Значит, так и запишем: клиент от девочек отказался. Имеется подозрение на гомосексуальную ориентацию! – не заставил себя ждать старый солдат.

– Всё проще гораздо, товарищ прапорщик: я в субботу к матери рано утром собираюсь съездить. Автобус с автовокзала в шесть двадцать, и после сауны я на него вряд ли успею.

– Матушка в деревне? – шевельнул бровью гость.

Хозяин кивнул.

– Пребывает в добром здравии?

– Осмотрюсь, вернусь и доложу по полной форме!

– Можно и в письменной, и по телефону!

Засим Зайкин допил остаток водки, зажевал второй половиной краюхи и резким движением поднялся из кресла.

– Спасибо этому дому! Не смею боле беспокоить! – приложил руку к голове, словно отдавая честь, и направился походным шагом в прихожую.

Мальцев вышел проводить гостя до двери.

Обувшись, тот протянул для прощания руку.

– Намного пашалили ви на днях у Палаковника, – произнёс, имитируя манеру Сталина.

– Сильно?

– Нэ асобо. Харашо сдэлали, что бистро ушли! Нэ всегда следует умнажать сущность без ниабхадымости.

И, сверкнув чёрными очами, отставной прапорщик шагнул за порог.

* * *

Прощальные слова Матеуса задели в Мальцеве и без того звенящую струну. Уже двое суток мысли его, бегая по кругу, неизменно возвращались к разговору на полковничьем балконе.

– Вот за этим домом, слева, отсюда не видно, будет детский садик, – говорила темноволосая женщина рядом. – Вообще-то их там два: четвёртый и сорок второй. В сорок втором я и работаю. Да не тянись жирафом, навернёшься, копыта отлетят!

Потом он быстро её поцеловал. Но женщина его оттолкнула: «Хватит! Мужики проснулись. Забудь всё, что я сказала! Да ладно… Завтра ты всё равно ничего не вспомнишь».

– А ты кто? – спросил он в сотый, наверно, раз за вечер.

– Я – Женя.

– И ты работаешь в сорок втором детском садике? Что, так и спросить: где здесь Женя?

– Нет, конечно! Жени, Сани, Мани – это дети! Спроси Евгению Александровну! Или поднимись сразу на второй этаж, и дверь налево. Там моя группа… Всё, идём в комнату, а то окочуримся!

* * *

Следовало забыть. Ещё в детстве выросший без отца и лишних карманных денег Мальцев придумал для себя правило, которому старался следовать и теперь: если в магазине ему попадалась вещь, которую хотелось купить, он уходил и старался забыть о ней. И возвращался только в том случае, если через несколько дней всё ещё помнил и хотел вернуться.

Так в квартире появились несколько книг, ситечко для чая, кружка из нержавеющей стали, набор прозрачных фиолетовых игральных костей в виде платоновых тел с цифрами на гранях и ещё пара безделушек.

А вот теперь мысли то и дело возвращались к женщине на балконе. Что было в ней притягивающего, он не понимал, но что-то тянуло. Глаза, что ли, эти с постоянной лёгкой смешинкой?.. Или лёгкая хрипотца в голосе, словно от долгого курения? Копна тёмных вьющихся волос?.. Совершенно, казалось бы, не в его вкусе. К тому же замужняя!

И он не знал, хорошо или плохо то, о чём сказал Зайкин. Наверно, плохо… Всё наверняка было не так, как запомнилось ему с пьяных глаз, и лучше было действительно об этом забыть. Но – не забывалось!

* * *

От размышлений отвлёк телефонный звонок. На связи был Игорь Васютин.

– Завтра «Тритон» собирается, ты не забыл? Придёшь?

Мальцев схватился за голову. Этого ещё не хватало! Лит-студия собиралась не часто, раз в два месяца, и он старался без причины эти встречи не пропускать. Ребята читали что-то новое, обсуждали прочитанное и обычно под конец выпивали. То есть выпивали не все: дамы в основном расходились по домам; оставались те, кто хотел выпить. Среди них руководитель студии Иван Лукич Борисов, сам Васютин и ещё пара ребят, среди которых не последним числился Мальцев.

– Не получится, извини… – почти через не могу ответил он Игорю теперь. – Ничего не написал такого, чтоб прочитать было не стыдно.

– Tán посидишь!

Мальцев почувствовал, что наступает на горло искушению.

– Нет времени, извини… Дело у меня завтра одно. Очень важное…

Положил трубку и подумал: «Так сидеть – это, значит, точно выпивать! А я и так пью в последнее время слишком много, хоть один вечер трезвый побуду. Для разнообразия. А там – как получится!» – возразил он сам себе, вспомнив причину, по которой только что отказал Матеусу.

* * *

«Завтра после работы. Не заходя домой. Сяду на зареченский автобус…»

1.5. Женя

Конечная остановка автобусов была рядом с заводской проходной, и обычно Мальцев запрыгивал в тот, что стоял у крайней правой платформы. Сегодня же пошёл на левую, от которой отходил служебный в сторону Заречного.

Волнение, похожее на страх, тихо шептало на ухо: «Не езди никуда. Иди домой! Или позвони Матеусу: авось не опоздал ещё в баню?.. А ещё лучше – поезжай во Дворец культуры на заседание «Тритона». И там, и здесь тебя встретят с радостью». Но, приняв решение съездить в Заречный, Мальцев знал: вопрос этот надо закрыть. «Если не поеду сейчас, позже решиться будет ещё труднее».

В последнее время Мальцев работал слесарем-ремонтником: занимался починкой неисправного оборудования и прочей черновой работой, которой нагружал его механик. Прежде, около десяти лет, трудился автослесарем, сначала на автобазе, затем в частном сервисе. У хозяина было выгоднее, однако слишком часто требовалось жертвовать личным временем: могли вызвать и в выходной, и даже разбудить ночью. Желание клиента ставилось на первое место, и многими планами приходилось жертвовать. Пока жил один, тем не менее время находилось на всё: и для творчества, и для досуга; но когда женился, пришлось сильно перекроить график.

И тогда он оставил прибыльную работу, сменив её на более скромную, зато с постоянным графиком. И со временем настолько привык, что теперь уже и сам бы не захотел вернуться на «рыбное место».

Уже работая здесь, он написал сказку, принёсшую ему успех, и это был не последний аргумент в пользу завода: спокойный график больше способствовал концентрации на творчестве. Часто, разбирая и собирая станки, он параллельно обдумывал текущий замысел, запоминая главное, чтобы затем дома перенести всё в компьютер. Автосервис в этом плане был значительно хуже: там всё время следовало оглядываться то на хозяина, то на клиента, каждого со своими прихотями. Это давало много материала для наблюдения, но очень мешало уходить в себя.

За окном автобуса проносились заснеженные заборы и дымящие заводские трубы, затем мост через глубокий овраг с замёрзшим внизу прудом, а вдалеке за ним – краны грузовой железнодорожной станции и вагоноремонтного завода. Потом начались старые городские кварталы, увязшие в чёрных от грязи сугробах. Ещё один мост, теперь через речку, серую подо льдом, а за мостом – новостройки на месте снесённых пару лет назад деревянных кварталов. И, наконец, въезд в район, в детстве бывший сравнительно новым, а теперь ставший давно привычным, весь застроенный панельными пятиэтажками.

Где-то здесь, в глубине квартала, была квартира Полковника, из которой он недавно возвращался… И снова пришло в голову, что неподалёку живёт Надя, после развода вернувшаяся в дом отца. «Тесен мир, однако…» – подумал он, прыгая со ступеньки через оттепельную жижу, скопившуюся вдоль бордюра. «Зайти пора, вернуть «Тошноту» Сартра и взять что-нибудь ещё почитать». Мальцев бросил беглый взгляд в сторону её дома, который, впрочем, с остановки был не виден.

Двухэтажный детский сад открылся за домами, а за ним виднелся ещё один. «Четвёртый и сорок второй», – припомнил он. На всякий случай свернул в калитку ближнего. Табличка гласила, что этот – четвёртый. «Всё верно; помню даже больше, чем предполагал», – похвалил он себя…

Поднялся на крыльцо следующего. Дверь оказалась заперта. Осмотрелся. Дальше было ещё одно крыльцо, из которого вышла и удалялась женщина с ребёнком. Улыбнувшись мыслям о неизбежном, Мальцев обошёл сугроб, поднялся на ступеньки и открыл дверь.

Слева от двери за столом сидела немолодая женщина, уже одетая для выхода. Вопросительно на него посмотрела.

– Добрый вечер, я могу видеть Евгению Александровну? – спросил он, поймав себя на том, что, если услышит «здесь таких нет», с облегчением пойдёт обратно.

– Поднимитесь наверх, левая дверь… – равнодушно ответила женщина.

«Точно. Левая!» – подумал он.

– Спасибо…

И понял, что, ещё ничего не совершив, уже оставил ненужные следы. Вспомнились вчерашние слова Матеуса про «нашалили»… «Идиот!» – сказал сам себе.

Левая дверь была открыта. За ней его взору предстала большая комната с маленькими столами и стульчиками, между которыми неспешно передвигалась, собирая с пола забытые детьми игрушки, сама Евгения Александровна.

– Здрасте… – крякнул он, словно кашлянул.

Женя распрямила спину и посмотрела на него. В глазах отразилось недоумение, а в уголках рта появились ямочки.

– Вот те раз!.. Я-то думала, что дяденька после столько выпитого ничего не вспомнит…

Она бросила зайца и собаку в большой ящик возле подоконника, поправила скатерть на одном из столиков и шагнула навстречу Мальцеву.

– Не поубился, видать, дяденька, домой-то пока шёл! Ток чёй-то молчит, не говорит совсем!

– Имею предложение, но не осмелюсь сказать, какое, – ответил он первой вспомнившейся фразой из арсенала отставного прапорщика.

– Шёл на подвиг, да под конец и оробел? – глаза женщины улыбались, но улыбка могла равно оказаться как доброй, так и злой.

– Думаю: не выпить ли нам по чуть-чуть в честь моего прибытия?

– Имеется при себе?

– Пока нет, но если надо – будет. Я ж не знаю расклад…

– Расклад простой: рабочий день ещё не кончился, но детей уже разобрали, и я могу идти домой… Внизу есть кто-нибудь?

– Дама. Не очень молодая, но в жёны ещё пригодная.

– Тогда тебе придётся уйти. Пусть пригодная увидит, что ты вышел. Я ей скажу, что ты из родительского комитета… Они тут часто снуют… – Женя взяла со столика какой-то детский рисунок и протянула Мальцеву: – На вот: пойдёшь мимо, демонстративно сверни и в карман засунь, вроде ценное что-то… Вернёшься минут через двадцать… Зайдёшь, когда в окнах свет погаснет. Это значит, я осталась одна.