Кадет

– Будете, юноша, держать мнение при себе так же чётко, как сейчас держите ногу, – ехидно заметил математик, нарочно проходя мимо и любуясь результатом своего воздействия на упрямого мальчишку, не желавшего придерживаться профессорских правил на занятиях.

Все в первом отделении понимали, Зиц просто не знает, к чему придраться. Считал Дагон быстро и все действия производил в уме, выдавая правильные ответы, а писать не любил. Для остального отделения арифметика представлялась семью кругами ада. И не только для мышат. Однажды в казарменных помещениях первого отделения появился …Гордон Радагаст. О произошедшей между ними драке ни Дан, ни Гордон больше не вспоминали, поскольку во время штрафных нарядов, назначенных за их драку, неплохо поладили. Если встречались, то спокойно друг друга приветствовали, вызывая недоумение в первом, и тем более, втором отделении. Гордон даже на свой манер позаботился, чтобы бесконечные издёвки со стороны второго отделения по отношению к Дагону прекратились. Он оказался вполне миролюбивым увальнем, легко поддававшимся чьему-нибудь влиянию, а Дагона неожиданно зауважал после штрафных работ и даже извинился за драку.

– Помоги, Дагон, – шумно вздохнул Радагаст и печально оттопырил толстую нижнюю губу и стеснительно заморгал, – болтал твой рыжий дружок, что ты силён в арифметике. У меня никак она проклятая не получается. Я из-за неё опять розог схлопотал, а Зиц вообще грозился не допустить до зимних экзаменов, тогда уж меня папенька непременно прибьёт.

И расстроенный Гордон грустно потёр зад здоровенной ладонью с толстыми пальцами. Он был таким нелепым в своей грусти и печали, что Дан не смог ему отказать. Что ж делать, он провозился с туповатым Радагастом два часа личного времени, но вечерние классы вдвоём они решили. Мальчишки из первого приготовительного отделения сильно не одобряли поведение Дагона и ревниво хмурились. Обычно Дагон в вечерние классы помогал им с распроклятой арифметикой. А тут – крысёнок! Недовольны были и Равияр, и Нортон, и Лендэ. Тим сердито надул губы, прищурил глаз и раздражённо дёргал щекой, пока Гордон и Дан возились с примерами. Зато на другой день в столовой-кухне после утренних классов к Дану подошёл сияющий Радагаст.

– Проси, чего хочешь, Дагон, – обрадованно воскликнул он и заключил в свои объятья маленького мышонка, – наконец-то я закрыл долги первым «сравнительно неплохо».

Дан завозился, выбираясь из кольца сильных рук Радагаста, ненадолго задумался и выдал такое, что Тим подавился ягодным отваром, покраснел от натуги и раскашлялся до слёз.

– Принеси на выходные свой задачник, – попросил Дан, – у вас задачки интереснее, а в наших такая скука… Всё равно капитан Тилло оставит меня без увольнения, как только узнает, что я вчера мячом разбил окно в гимнастическом зале.

И он увидел вытаращенные глаза приятелей, они его не поняли. Какой интерес может быть в арифметике? А им двигал интерес, правила игры с цифрами и числами усложнились, в Дане проснулся азарт. Он за пару выходных прорешал весь учебник второго приготовительного отделения по арифметике, лихо разобрался с дробями и возвратил учебник Радагасту, а исписанную тетрадку убрал на полку в своём шкафчике. И когда Радагаст появлялся с просьбой о помощи, эту тетрадь извлекали из шкафа с величайшими предосторожностями и внимательно рассматривали всем вторым отделением. Больше уже никому не приходило в голову дразнить маленького приготовишку, в его лице мышата и крысята обрели незаменимого помощника и верного товарища. Один профессор Зиц удивлялся успехам второго отделения по математике, но ничего понять не мог. А Дан сидел с равнодушным видом, продолжая «закручивать» нужные завитушки у нужных цифр. Скука, жаль, что никого из знакомых у него не было среди старших кадет, а то он бы и в их книжечки по математике глянул, интересно же.

Вот на классах по истории действительно интересно. На зависть всем старшим мышатам поставили читать историю в классах Франциска Флорена. Был он молод и элегантен, учился в Сорбонне и из вопросов истории знал, казалось, всё. Дан сидел на лекциях у Флорена, широко распахнув глаза и открыв рот, и вслушивался в мягкий негромкий баритон этого образованнейшего человека. А уж каким элегантным модником по сравнению с обычно одетыми в военные мундиры преподавателями, он казался. Флорен носил светлые, немного приталенные модные сюртуки и нарядные жаккардовые жилеты, а ещё шейные платки. Среди серых, чёрных и синих тужурок, чётких команд и армейской дисциплины, Флорен с деликатными просьбами, мягкими порицаниями и вежливостью выглядел почти волшебником. После первого же занятия Дан, отринув присущую мышатам осторожность, помчался в большую библиотеку – главную гордость и сокровищницу военного корпуса Солона. Нимало удивив своим появлением старого библиотекаря Тирпика, выпросил у него книжку по истории Древнего Египта и так ею увлёкся, что читал даже в перерывах между классами. А когда «проглотил» первую книгу, сразу же явился за следующей. Хорошо, что были книги! Дан вернулся к ним, как к спасению от однообразной запретительной рутины. После прочтённого можно было помечтать, поразмышлять, пофантазировать, подумать. Он и местечко себе нашёл для уединённого чтения в личное время, шум и крики однокашников в читальной комнате всегда отвлекали. Дан брал книжку и спускался к серым грубым валунам, разбросанным на кромке берега и воды. Здесь редко кто бывал, неуютно, особенно зимой, зато никто не отвлекал от пребывания в мире грёз и фантазий. Зима оказалась, к его великому огорчению, бесснежной и слякотно-тусклой, и опять же тоскливой. Все его вновь появившиеся приятели отбыли к родным в зимние отпуска, Тим укатил в столицу, а Дан целыми днями торчал в Пригорье, помогал Отто, играл сам с собою в шахматы и читал. В лавке Борести, куда он прекрасно знал дорогу, книги стоили дорого, и Отто наотрез отказался покупать их для «баловства». И Дан пристроился брать книги из корпусной библиотеки даже в каникулярные дни. Одинокий старик Тирпик, детьми которого были одни лишь книги, каждый раз радовался приходу мальчишки и даже нетерпеливо прислушивался, определяя быстрые шаги в опустевших на каникулы коридорах корпуса. Библиотекарь проникся уважением к маленькому книгочею, и каждые три дня, когда Дан появлялся в большом, пахнущем пылью и бумагой зале, выдавал ему очередное «что-нибудь поинтереснее» и всякий раз наставлял, грязными руками книги не брать, страниц не загибать, пометок не оставлять и пользоваться закладкой. Однажды Дан встретил здесь господина адмирала.

–Дагон? – удивился Массар, – почему вы в корпусе, а не отбыли на каникулы, как все?

– Я пришёл за книгой, – задумчиво ответил Дан, не зная, как облечь ответ в чеканную форму рапорта, – господин библиотекарь любезно согласился выдать мне книги для чтения на каникулах. Отец распорядился, чтобы я оставался в Солоне, вот я и …остался.

Типик быстро закивал и заступился за своего постоянного читателя:

– Кадет всё время берёт книги в библиотеке, господин директор, но обращается с ним весьма бережно и аккуратно.

За очередным чтивом и бежал Дан, но уже по весне. Он быстро съел свой невкусный обед, и по всему выходило, что если поднажать, то он успеет взять в расположении чудесные истории про Древнюю Византию. Он сможет украдкой почитать на вечерних классах, пока капитан Тилло и надзиратели будут думать, что он готовит задания. А вечерние задания он выполнил ещё на утренних и в перерывах между ними. Ребята посмеивались над ним, видя, как он возился на коротеньких перерывах между уроками. Зато у него высвободилось время. Дан разогнался, чтобы побыстрее проскочить в расположение, и вдруг увидел, как из-за угла учебного здания выходят директор корпуса и высокий пузатый офицер, тот самый, что смеялся в кабинете у его превосходительства, узнав подробности драки мышонка и гарда. А Дан уже летит, будучи не в состоянии даже встать по стойке «смирно». Он отчаянно замедлился, а ничего не вышло, и со всего маха мальчишка влепился прямо в большой мягкий живот офицера, серебряная пуговица на мундире больно впилась в щёку. Фуражка слетела с головы и откатилась куда-то за спину. Дан в панике отскочил и замер.

– Ой, – он растерялся и даже не знал, что сказать, – извините меня, господин полковник, я не нарочно.

Он стоял, вытянувшись почти в струну, и даже глаза боялся поднять. Инженерный полковник оглушительно раскатисто захохотал и дружески хлопнул мальчишку по плечу. Дана перекосило от тяжести руки.

– Мыши-то какие у тебя нынче, Виктор, шустрые, но уж очень мелкие.

– Прошу прощения, господин полковник, – краснея от стыда, принялся опять извиняться Дан, – я не смог быстро остановиться.

– Далеко ли вы, воспитанник, собрались? – вкрадчиво поинтересовался адмирал, прекрасно понимая, такая скорость у мальчишки неспроста.

– В расположение, ваше превосходительство, мне нужен задачник для вечерних классов. Разрешите, я пойду, а то опоздаю, и капрал Хокон будет недоволен.

– Идите, – благосклонно улыбнулся адмирал, где-то в глубине души понимая, что это не совсем правдивое объяснение.

Дан осторожно обошёл двух мужчин, торопясь поднял фуражку, и опять сорвался с места.

– Шустёр, – восхитился инженерный полковник – бывший сослуживец Виктора Массара по Эбергайлю. Его звали Филипп Клозе, он вышел в отставку, и Массар пригласил его в корпус читать фортификацию.

– Шустёр, – согласился адмирал, – узнал его? Он начал с того, что сломал нос старшему гардемарину ударом кулака, а потом отметелил второкурсника. Настырный и ловкий.

– Да, но какой-то уж очень маленький!

– Зато удаленький. А ты помнишь, какую фамилию носит шустряк?

– Нет, он говорил, да я не слушал?

– Дагон.

– Шутишь?

– Ничуть, он бастард Гарольда Дагона. Больше тебе скажу, его признал дед Фредерик III. У этого шустрика есть княжеский титул, я видел метрическую выписку.

– Князь?!

– Князь Морейский, его высочество, – рассмеялся Массар, – сам он об этом то ли не догадывается, то ли не придаёт никакого значения. Хваткий чертёнок, считает в уме, говорят, быстрее Зица. А тот злится на него.

Профессор Зиц определённо злился. Он ходил между тремя рядами столов и внимательно следил за каждым движением кадет, размышляя между делом о своих подопечных. «Июнь месяц, скоро закончится курс наук, весь корпус пишет переводной экзамен. Пыхтит отделение. На редкость глупые мальчишки подобрались нынче в первом приготовительном. Насилу добился, чтобы умножение с делением освоили. Вот сидит перепуганный Лендэ. Из благородного семейства молодой человек, а с арифметикой просто катастрофа. Даже порядок действий правильно расставить не может, путается. Но старается сильно и прилежен на классах, может и выйдет толк, но со временем, не сразу. И что с дробями будет делать на втором году, непонятно. А Нортон всё вертится, он и сейчас вертится, подсказки ждёт, не умеет думать. Никто тебе, курносый быстроглазый Нортон, сегодня не подскажет, главный подсказчик нарочно пересажен за самый последний стол к окну, а возле окна возвышается капрал Хокон. Профессор Зиц нарочно выпросил строгого капрала для пущей важности и дисциплины. Все в корпусе знают, что с Хоконом шутки плохи. Вот Дагон и побледнел, уткнулся в листок с заданиями и возится за последним столом. Пыхти, Дагон, пыхти, одних готовых ответов господину профессору будет недостаточно. Все действия должны быть расписаны и грамотно оформлены, а ты этого, ох, как не любишь. Что примеры, с которыми плюхаются твои приятели. Ты всё в уме за десять минут посчитаешь, а может, за пять. Ты вот выпускную работу из приготовительного отделения сделай, потрудись немного. И придёшь на переэкзаменовку, я тебе обеспечу мыслительные процессы летом. Очень уж ты быстрый и бойкий, а математика правила любит. Что-то даже шепчешь? Шепчи, шепчи. Вот Стентон – молодец, размеренно работает, без спешки, усердно. Молодец Стентон, будет толк из тебя, будет, ты тоже порядок любишь. Равияр, о господи! Вот ведь, кого бог мозгами обидел. Но вытащил Дагон своего дружка, помогал весь год и, смотри-ка, пишет что-то. Но Равияр балбес редкостный, как такого в лейтенанты выпускать? Сам себя не может собрать, а будут у него подчинённые? Хорошо, что это случится не скоро, глядишь, шебутной Равияр и поумнеет со временем. А ведь тоже из благородной фамилии и ещё какой! Шёл бы лучше в кавалерийский полк саблей махать, это ему значительно сподручнее, зачем ему море? Как у умной красавицы Терезы Равияр и благородного герцога родился совершенно непутёвый сын? Гарус, сидящий за третьим столом, строго посредине моргает от нетерпения и даже вспотел, тоже ждёт подсказки. Нет-нет, голубчики, Дагон «идёт ко дну», и сегодня он вам ничего не подскажет. Стентон точно никому не поможет, не такая натура. Разве что Виту́с, тоже имеющий способности к математике, но этот сидит перед Дагоном, а рядом стоит капрал. А Дагон работу в стопку кладёт чуть не самый последний, бледный что-то. Жду, жду на переэкзаменовку. Не будешь вперёд всех выскакивать больше».

Зиц не спешил с проверкой, несколько дней перебирал работы приготовишек, никто экзамен не завалил, даже бестолочь Равияр выполз на «оставляет желать лучшего», а Нортон всё же смог подумать и справился. Виту́с и Стентон ожидаемо получили свои «превосходно», Лендэ на удивление неплохо написал. Наконец, дошла очередь и до Дагона. Профессор Зиц с любопытством и одновременно снисходительно открыл работу и, кажется, побледнеет сам. Очень красивыми, прямо-таки идеальными цифрами с пояснениями и описаниями были выполнены все десять номеров заданий, даже очень сложные. Ни одной кляксы, ни одной помарки и ни одной ошибки! Да как такое вообще возможно, принимая во внимание извечную мальчишечью небрежность? Обидно, даже придраться не к чему, хоть плачь. Такой вот расстроенный Зиц пошёл на учёный совет и прихватил работу Дагона, может, найдется хоть какая-нибудь малость. Не ставить же этому выскочке «превосходно».

– Что вас так расстроило, профессор, приготовишки не проявили должного пиетета к вашей любимой математике и завалили экзамен? – заметив его состояние, спросил коллега Стуруа, читающий у младших кадет астрономию, а у старших навигацию.

– Дагон, – вздохнул Зиц и протянул Альберту Стуруа работу.

– Но позвольте, – не понял тот, несколько минут вглядываясь в задания, – всё выполнено прямо-таки превосходно! Отчего же вы так огорчены? Вам радоваться надо!

– Это выпускная работа за всё приготовительное отделение, она достаточно трудная, не всякий справится даже на «очень хорошо», – уточнил Зиц и опечалился ещё сильнее, привлекая к их со Стуруа разговору и других членов учёного совета. На них смотрели с интересом, профессор Зиц редко, когда бывает опечален, обычно он воинственно защищает свою математику до последней запятой.

– При чём же здесь Дагон, – удивился адмирал Массар, – Дагон заканчивает первое отделение?

– А работу он выполнил за второе!

– Самовольно?!

– Нет, – поморщился Зиц, – я нарочно другую работу дал. Думал проучить за вертлявость и небрежность и встретить на переэкзаменовке, а он вот… Где же подвох? Где-то должен быть подвох, я этого шельму никак не поймаю на его хитростях!

Профессора и преподаватели засмеялись, настолько оказался забавен Зиц в печали.

– Успокойтесь, профессор, – улыбнулся Массар, – открою вам небольшой секрет. При поступлении воспитанник подал рекомендательное письмо от моего давнего знакомого, профессора Тринити. Он занимался с юным Дагоном в столице, недолго правда.

Профессор Тринити – имя в Морее известное, собравшиеся удивлённо слушают.

– В нём он очень сожалел, что отец не позволил сыну учиться в военном инженерном корпусе. Мальчик-то оказывается математически одарён. Поздравляю вас, профессор, сбылась ваша мечта и появился воспитанник, способный к вашей любимой математике. Признайте наконец это и успокойтесь.

***

Дан пристроился с шахматной доской среди серых камней. Тепло, камни нагрелись солнцем, и хоть наступил вечер, на берегу было приятно и спокойно. Он играл сам с собой, ведь сколько ни уговаривал Тима и Артура или других мальчиков, никто не хочет научиться благородной игре. Они предпочитают карты и режутся в них тайком сейчас, пока капрал Хокон ослабил надзор, а капитан Тилло дежурит по корпусу. А Дан ушёл сюда. Экзамены закончены, классов нет, свободного времени на удивление много. Все ждали длинных списков, которые появятся по результатам экзаменов, и приказа адмирала Массара о переводе ступенью выше, чтобы радостно выдохнуть и разбежаться поскорее отсюда на летние побывки. Закончился мучительны год, много трудностей и неприятностей пришлось преодолеть. Но к весне уже Дан почувствовал, суровый быт и строгие правила жизни, с такой болью вламывавшиеся в его организм, причинявшие так много неудобств, престали ему досаждать. Неудобства заменились привычкой. Привычными стали ранние подъёмы, длинные пробежки, физические упражнения, аккуратность и лаконичность общения, привычной стала скудная пища, и он больше не мёрз под тонким одеяльцем. Короткая и нехолодная солонская зима сменилась весною как-то быстро и незаметно. И вдруг стали заметны яркие краски, зелень, синева моря и неба. Он перестал уставать и раздражаться, научился всё успевать, даже свободное время выкраивать для собственных интересов. И вдруг настала почти полная свобода, можно было бесконечно сидеть, уставившись на доску, переставляя шахматные фигуры или листать книжку. Из глубокого раздумья над очередным ходом чёрных фигур Дана вывел резкий голос капрала Хокона:

– Дагон, сколько можно тебя искать, бегом к адмиралу.

Дан вскочил, шахматная доска от резкого толчка опрокинулась, фигуры разлетелись по камням. Он, сожалея, что прерывает интересную партию, поспешно принялся складывать в коробку фигуры.

– Быстрее, – капрал помогал ему в этом, – давно ждут. Спрятался от всех, хоть Равияр сказал, где тебя искать.

Дан побежал, поправляя на ходу фуражку, на всякий случай перебирая в голове все свои грехи. Может, прознали про разбитое стекло в гимнастическом зале? Но это было давно. Или открылось, как он тайком выбирался из корпуса по вечерам и убегал в парк, чтобы почитать в свете фонарей? Узнали бы, сразу наказали, ещё до экзаменов. Помогал Радагасту с математикой? Так он половине второго отделения помогал и всем своим. Об этом даже офицеры-воспитатели знали. Нет, всё ж дело в математике. Когда он встрёпанный переступил порог кабинета директора корпуса, то увидел …профессора Зица, а в руках у него свою экзаменационную работу.

– Приведите себя в порядок, кадет, – велел Массар строго, – как являетесь к начальнику корпуса. Почему так долго?

Дан положил коробку с шахматами на столик и застегнул до конца и крючки, и пуговицы на мундирчике, поправил кушак, пригладил волосы и чётко произнёс:

– Кадет первого приготовительного отделения Дагон. Виноват, ваше превосходительство, я…играл на берегу моря.

Массар лишь вздохнул от подобного объяснения и протянул ему работу:

– Как вы можете это объяснить?

Дан удивлённо посмотрел на задания и перевёл непонимающий взгляд на Зица, потом на адмирала.

– Разве… неправильно?

– В том-то и дело, что всё правильно, – сердито проворчал Зиц и увидел на лице кадета довольную улыбку. – Скажите, как вы могли знать задания для выпускного экзамена из приготовительного отделения?

– Я не знал заданий, – побледнел Дан, обиженный подозрениями, – я порешал то, что вы мне дали, господин профессор.

– Но как вы знали, как это решается? – воскликнул Зиц.

Ах, вот оно что! Зануда Зиц не верит, что он умеет, так он сейчас всё объяснит.

– Я помогал с математикой Гордону Радагасту и кадетам из второго экипажа почти весь год и прорешал их задачник, ваше превосходительство. А наш я сделал ещё в сентябре, он очень уж скучный…

Зиц даже подпрыгнул в кресле, а Массар удивился:

– Но вы с Радагастом дрались!

– Ну и что, подумаешь, подрались разочек…

– Так вам на следующий год снова будет скучно у меня? – возразил Зиц, поняв в чём заключался секрет столь заметных успехов второго отделения приготовишек в математике.

– А что делать, – вздохнул маленький кадет Дагон, но нашелся, – а Радагаст будет на третьей ступени, он у меня попросит помощи, а я у него задачник.

Его довод привёл в восторг и Зица, и Массара.

– Нет уж, Дагон, голубчик, – вдруг меняя ворчание на мягкий примирительны тон, возразил Зиц, – давайте мы с вами будем занимать дополнительно и отдельно. Нельзя, чтобы ваша сообразительная голова пропадала.

Удивлённый Дан даже не знал, что и ответить и в замешательстве перевёл взгляд на адмирала.

– В шахматы я, вижу, играли – тоже улыбнулся мальчишке Массар

– Да, не доиграл только…

– С кем же вы играли? – Зицу стало совсем интересно. Он – заядлый шахматист, это знают все преподаватели, и никто Магнуса Зица обыграть не сумел.

– Ни с кем, я играю сам с собою, – опять вздохнул Дагон, – мои однокурсники не умеют и не хотят учиться.

– А я играю, Дагон, – вдохновился Зиц, – давайте как-нибудь сыграем!

– Вы.. со.. мной? Но я плохо играю, господин профессор. Я играл с партнёром, конечно, но им был только… один человек… Профессор Тринити, он меня научил.

Взрослые переглянулись, не скрывая веселья:

– Какой у вас был известный партнёр, Дагон. Довольно, можете идти. Профессор вас вызовет, когда нужно будет. Доигрывайте свою партию.

– Слушаюсь, – мальчика чётко развернулся налево кругом и исчез за дверьми кабинета.

Массар и Зиц переглянулись опять.

– Он же талант, – сокрушённо пробормотал Зиц, – а я к нему всю зиму цеплялся по пустякам. Надо с ним обязательно заниматься дополнительно и… в шахматы тоже.

И больше профессор Зиц не сердился на кадета Дагона.

Глава 3. Тим

Глава 3. Тим

В книжной лавке Борести в послеполуденное время почти никого нет, слишком жарко. Хозяин лавки, чуть полноватый добродушный, с мягкими плавными движениями человек, с весёлым любопытством наблюдал за одним единственным покупателем, мальчишкой, который нерешительно топтался перед большим географическим атласом. По всему видно, что очень хотелось юному посетителю откинуть твёрдую лаковую обложку и глянуть, что там под ней, но Борести не позволял, атлас – вещь дорогая, только для очень состоятельных людей предназначенная. Он и выложил-то её на столик для придания особого шика своему заведению. Заведение Мишеля Борести – большая книжная лавка или, как важно её зовут в городе Книжный двор, известна в Солоне. Здесь пахнет бумажной пылью и типографской краской, на стеллажах разместились книги на любой вкус и достаток. Стеллажи, сработанные из светлых, покрытых блестящим янтарным лаком досок такие высокие, что рядом с каждым установлена небольшая, крепенькая лесенка с широкими ступенями. Покупатели могут подняться по ней и достать нужную книжицу с самых верхних полок, но всё интересное и дорогое хозяин лавки, знающий предпочтения своих клиентов, обычно размещает на уровне глаз.

Маленький покупатель не доставал до нужного уровня, а копался обычно в сумраке нижних полок среди дешёвых книжиц. Сейчас он топтался возле роскошного дорогого английского атласа и, конечно, пришёл не за ним. В его руках два тоненьких, в десяток листиков из серо-желтой бумаги, дешёвых журнальчика с шахматными задачками. В Солоне на такой товар покупателей немного, и чаще всего это взрослые мужчины, увлечённые игрой, а тут просто ребёнок, совершеннейшее дитя, большеглазое и наивное. Это дитя время от времени заскакивало на Книжный двор за нехитрыми покупками и почему-то выбирало шахматные задачники со знанием дела, и даже платило за них само, выкладывая на прилавок серебряный полуфалькон. За такую монету мальчик регулярно покупал пару-тройку книжиц. И он уже уходил, а всё с вожделением оглядывался на красно-коричневую, с затейливым тиснением обложку географического атласа. И Борести неожиданно снизошёл.

– Вы хотите купить этот атлас, молодой человек? – с лёгкой насмешкой спросил хозяин лавки.

– Что вы, нет конечно, господин Борести, – вздохнул мальчик, покраснел и опустил голову, – очень хочется заглянуть внутрь и увидеть карты.

– Ну, так посмотрите, – благосклонно разрешил Борести, – только осторожно, не испачкайте и на помните страницы, это дорогое, редкое издание.

– Я очень аккуратно, – Дан со счастливым вздохом старательно вытер вспотевшие ладошки о штаны, и бережно откинул твердую обложку. Он замер, вдыхая непередаваемый запах, исходящий от плотных глянцевых листов и переворачивал одну страницу, другую, третью и как зачарованный разглядывал картографические изображения неведомых земель. Всё вокруг перестало существовать для него, остались переплетение сетки параллелей и меридианов, изгибы береговой линии, отметки высот и глубин на кусках карты, названия дальних городов и неведомых земель, ласкающих слух. Он шептал их себе, тихонько шевелил губами и жмурился, будто бы пробовал названия на вкус. А господин Борести с добродушной снисходительной улыбкой наблюдал за маленьким фантазёром и даже немного завидовал, взрослые не испытывают подобных наивных восторгов.