Господство тьмы. Искупление. Книга третья

Толпа наблюдала за ними с предвкушением.

Но когда следом вывели детей, воздух на арене будто сгустился. Те, кто ещё не слышал новости о новых бойцах, подскакивали с мест, яростно выкрикивая ругательства, но другая часть толпы, ревущая от одобрения, заглушала их возмущение. Всем было наплевать, кто умрёт на этом песке.

Даже то, как шли дети, говорило об ужасе. Их шаги были нерешительными, дыхание – сбивчивым. Взгляды метались, цепляясь за стены, за трибуны, за лица тех, кто стоял наверху. Где-то в толпе послышался смех, но он быстро затих, уступая настороженному молчанию.

Стражники толкали их вперёд, загоняя, как скот, и дети не могли скрыть своего страха. Их руки дрожали, плечи подрагивали, а в глазах застыл ужас – настоящий, пронзительный, тот, который не спрячешь никакими масками. Кто-то из толпы едва держался на ногах, кто-то сдавленно мычал, сдерживая рвущийся наружу крик.

Один мальчишка попытался отступить назад, но грубый толчок беззаконника вернул его в строй.

Заключённые смотрели на них с разными выражениями лиц: кто-то – с удивлением, кто-то – с презрением, кто-то – со скукой. Они видели смерть сотни раз, но впервые им предстояло убивать тех, кто ещё не успел стать настоящими бойцами.

Это было неправильно.

Это было мерзко.

Но никто не пытался остановить это.

Они были обречены. Все, кто вышел на этот песок.

– Нам ни за что не перебить тех, кто там стоит, – прошептал Ливий, осматривая бойцов напротив.

– Вижу. Нам всем крышка, – ответил Коул, чувствуя, как бешено колотится сердце, и перевёл взгляд на Лиама.

– Если сегодня выживем, то предлагаю поработать над планом побега, – прошептал Ливий. – Я жить, мать вашу, хочу!

– Ещё один умник, – буркнул Лиам. – Ты не видишь, что отсюда нас вынесут только вперёд ногами?

– Если договоримся прямо сейчас драться сообща, то, возможно, и выживем, – Коул оценивающе оглядел заключённых. Они все были здоровыми, как горы, а значит, неповоротливыми. Дети были меньше и шустрее.

– Неужто хочешь быть моим союзником? – усмехнулся Лиам.

– Ну, если ты хочешь жить, то да. Представь себе, я хотел бы на время перестать враждовать! Хотя это именно ты вечно нарываешься.

– И каков план? – сбоку к ним незаметно подошёл Джексон, чем вызвал у троицы недоумение. Совсем недавно этот пацан кидался на всех и хотел убивать, а теперь напряжённо ждал ответа.

Коул не стал комментировать его присутствие, наоборот, сосредоточенно рассматривал бойцов, пока мужик в капюшоне продолжал говорить о правилах. Они были до банального просты: выжить.

Справа от них стояло оружие, которое мог взять каждый. Но не каждый смог бы его поднять.

– Как умно, – хмыкнул Ливий, и все проследили за его взглядом.

– Поэтому берите только то, что унесёте, – вставил Лиам.

– Думаю, надо сделать так, чтобы они сначала перебили друг друга, а потом действовать по ситуации, – заключил Коул.

– Разделимся на пары. Коул прав: они неповоротливы из-за своих габаритов. Один отвлекает, другой бьёт. Поняли? – Лиам обвёл их взглядом, и все как один кивнули.

Глашатай закончил речь, и арена погрузилась в зловещее молчание. Только тяжёлое дыхание бойцов и приглушённый гул толпы напоминали о сотнях глаз, наблюдающих за ними.

Первыми среагировали заключённые. Им не нужно было обдумывать происходящее – они уже знали, что делать. Дети бросились к оружию. Не все. Кто-то замешкался, пара мальчишек даже не двинулись с места, будто надеясь, что смерть пройдёт мимо. Но те, кто понял правила игры, действовали быстро.

Коул первым схватил нож – лёгкий, с чуть загнутым лезвием. Сейчас ему было всё равно. Лиам выдернул короткий топорик, проверил вес и кивнул, оценивая орудие. Ливий взял кинжал. Джексон подобрал что-то похожее на заточенный обломок трубы.

Заключённые пошли в наступление.

Первые звуки удара стали эхом разлетелись по арене – сталь о сталь, плоть о плоть. Громоздкие бойцы двигались быстро для своих размеров, но дети были проворнее.

Коул отпрыгнул в сторону, когда один из громил попытался зацепить его мечом. Он врезался плечом в Ливия, тот едва не рухнул, но удержался. Они разошлись в стороны, не мешая друг другу. Один удар мог стоить жизни.

Лиам с Джексоном уже были в бою. Заключённый с топором попытался разрубить их обоих, но промахнулся. Лиам ударил первым. Лезвие топорика вошло в предплечье противника. Тот взревел, замахнулся кулаком, но Джексон ударил его в бок. Заключённый покачнулся, но устоял.

– Держись! – крикнул Лиам, отскакивая назад. – Бей по ногам!

Коул отбивался как мог. Он рванул вперёд, целясь ножом в бок ближайшего противника, но тот оказался быстрее – схватил его за запястье. В глазах мальчика мелькнул ужас. На мгновение всё замерло.

И тут кто-то сбоку ударил заключённого по ногам – Ливий!

Громила осел, хватка ослабла. Коул не дал ему опомниться – вонзил нож в шею. Горячая кровь хлынула на руки. Мужчина захрипел, попытался что-то сказать… и рухнул.

Толпа взревела.

Они убили первого.

Джексон и Лиам добили своего противника. Ливий оттолкнул тело, которое едва не упало на него. Но это было только начало.

Заключённые всё ещё оставались в большинстве. Они были опытнее. Но теперь они поняли – дети не просто жертвы. Они могли убивать.

И это делало их опасными.

Началась настоящая бойня.

Крики разрывали воздух.

Мальчишка лет двенадцати шатаясь сделал несколько шагов назад, сжимая дрожащими пальцами слишком большой для него меч. Его взгляд метался. Дыхание сбивалось.

Он не знал, что делать.

Он не знал, куда бежать.

В следующий миг что-то тяжёлое врезалось в него – массивный кулак заключённого.

Удар снёс его с ног. Он рухнул на песок, вскрикнул… но никто не пришёл на помощь.

– Вставай! – кто-то из детей отчаянно закричал. – Вставай!

Но тот не встал.

Огромный сапог опустился ему на грудь.

Раздался хруст.

Мир захлебнулся в крике.

Чуть дальше стоял ещё один мальчишка – белобрысый, с торчащими во все стороны волосами, размахивающий кинжалом и пытающийся удержать приближающегося к нему громилу. Но его движения были хаотичными, неуверенными.

– Отойди! – сипло выкрикнул он, но заключённый только рассмеялся.

– Жалкий, – процедил тот, прежде чем метким движением вонзить нож прямо в живот ребёнка. Тот захрипел, сжался, покачнулся и упал на колени, сжимая рану, из которой уже хлестала кровь. Он не мог кричать – только смотреть в глаза убийце, не веря, что всё заканчивается именно так.

Толпа ликовала. Кто-то выкрикивал имена, кто-то делал ставки, кто-то просто наслаждался происходящим. Это было зрелище. Это было развлечение.

Кристофер Рэй тем временем не выказывал никаких эмоций. Он просто смотрел. Его глаза оставались пустыми, равнодушными. Как и лица тех, кто сопровождал его. Гости из Эмбервуда тоже не реагировали – ни с удовольствием, ни с отвращением. Для них это была лишь игра, не более. Игра, в которой гибнут дети. Как в этот момент на арене мальчишку, едва успевшего взять в руки кинжал, схватили сзади. Заключённый рывком поднял его в воздух, словно куклу, и со смехом произнёс:

– Бегать надо было быстрее, пташка!

Он закричал, дёрнулся, пытаясь вырваться, но не успел. Рывок – и хруст сломанных костей пронёсся по арене. Он упал без единого звука.

Кровь мешалась с песком, впитывалась в одежду, стекала по лезвиям оружия. Запах страха был почти осязаем. Четверо мальчишек двигались быстро, но страх не отпускал их. Они видели, как падают другие, как тонкие детские крики растворяются в реве толпы, как заключённые, измазанные чужой кровью, убивают всех, кто попадается им на пути. Без разбора. Без слов.

– Нас четверо, их шестеро, – прокричал Ливий, прижимая руку к порезу на боку. Он не был смертельным, но жёг огнём.

Коул стиснул зубы, чувствуя, как липкая влага стекает с плеча – один из противников успел задеть его ножом, когда тот уворачивался.

– Надо заставить их убивать друг друга, – сказал Лиам, сжимая пальцы на рукояти топорика. Он прихрамывал на левую ногу, но держался.

– Они не идиоты, – Джексон облизнул пересохшие губы. Его взгляд метался между оставшимися бойцами, высчитывая шансы. Заключённые окружали их, не спеша, наслаждаясь моментом.

– Что, малышня? Думаете, выживете? – один из них ухмыльнулся, лениво прокручивая кинжал в руке. Его лицо было покрыто шрамами, а взгляд говорил о том, что он уже не раз убивал ради развлечения.

– Может, дадим им фору? – засмеялся другой, высокий, с лысой головой и руками, покрытыми татуировками.

Толпа загудела в предвкушении. Коул сжал нож. Его сердце колотилось где-то в горле. Он не хотел умирать. Он не мог умереть.

– Лиам, ты прав, – прошептал он. – Но если мы просто будем ждать, нас убьют.

Лиам перевёл взгляд на самого массивного из заключённых. Тот держал в руках короткое копьё, явно не спеша использовать его.

– Если ударим их первыми, мы сможем их разозлить, – сказал он.

– Или умрём сразу, – усмехнулся Джексон.

Коул сглотнул. Руки дрожали. Картинки падения детей не покидали его разума. Повсюду была кровь. Искалеченные, безжизненные тела. Голова кружилась от запаха, страха, ужаса и паники. Но выбора не было. Не было чёртового выбора – выжить!

– Разделяемся. Бьём быстро. Они не ждут, что мы атакуем первыми.

Кто-то из заключённых сделал шаг вперёд, и четверо мальчишек бросились в рассыпную. Коул не видел, как Джексон вонзил кинжал в шею одного из заключённых. Не видел, как Ливий пронзил живот другому, а Лиам вспорол бедро третьему, заставляя его рухнуть на колени. Всё это осталось на периферии сознания – он только слышал хлопок тела о песок, всплеск крови, гортанный хрип.

Ему не хватило мгновения, чтобы увернуться. Чьи-то руки вцепились в его плечо. Сила рывка была такой, что его ноги взлетели над землёй. В следующий миг он рухнул спиной на твёрдый, пропитанный кровью песок. Воздух выбило из легких. Боль взорвалась в теле, заполняя всё. Звук толпы на мгновение исчез, сменившись белым шумом. Коул не дышал – не мог. Мир рассыпался на вспышки света. Но он был жив. Где-то рядом слышались крики. Кто-то рычал, кто-то хохотал. Коул застонал, попытавшись приподняться, но чья-то нога врезалась в его бок, заставляя его захрипеть.

– Вот и всё, – голос был грубым, наполненным презрением. Он заставил себя открыть глаза. Над ним нависал один из оставшихся в живых – высокий, жилистый, с насмешкой во взгляде. – Как же это жалко, – протянул он, наклоняясь ближе.

Коул видел отражение себя в его глазах – заплаканного, испачканного кровью. Когда он заплакал? Откуда кровь? Его вырвало на песок.

– Да уж, малыш, ты точно не жилец, – ухмыльнулся громила, поднимая топор.

Коул понял, что сейчас умрёт.

Но удара не последовало. Что-то мелькнуло рядом. Чей-то вопль. Громила отшатнулся, хватаясь за лицо, из которого торчал нож.

– Коул, вставай! – крикнул Ливий. Он потянул друга на себя, заставляя подняться на ноги.

Коул с хрипом выдохнул и встал, смотря на оставшихся громил. Он был жив. Они были живы. Но это ненадолго. Двое заключённых медленно сжимали их в круг. И теперь у них не было пути к бегству.

– Достаточно! – прогремел голос Кристофера, как гром среди ясного неба. – Бой окончен!

17 лет назад

Коул

«Коул бежит. Песок хрустит под босыми ногами, вязнет, мешает двигаться. Сердце колотится, в горле саднит от жажды. Вокруг – тьма: вязкая, душная, наполненная запахом крови. Она кажется живой. Он слышит дыхание за спиной. Чьи-то тяжёлые шаги раздаются всё ближе, ближе… и БЛИЖЕ. Он не может остановиться. Если остановится – умрёт.

Слева вспыхивает свет – арена. Толпа ревёт, искажённые лица смеются, кричат, требуют крови. Они хотят его смерти. Кто-то бросает камень, и тот с глухим стуком попадает ему в плечо. Коул вскрикивает, но продолжает бежать.

Его глаза МЕЧУТСЯ. Где Лиам? Где Джексон? Где Ливий?

Их нет. Он один. ОН СОВСЕМ ОДИН…

Перед ним – тела. Искалеченные, растерзанные. Он узнаёт их. Те самые мальчишки, с которыми он стоял на песке. Их мёртвые глаза сверлят его, будто обвиняют. Песок впитал кровь, стал липким, вязким, и его ноги тонут в этом месиве. Он не может двигаться.

– Коул…

Он вздрагивает. Голос… знакомый. Медленно поднимает голову и видит Лиама. Тот стоит перед ним, но кожа у него бледная, почти синюшная, а грудь разорвана – огромная рваная рана, сквозь которую видны потемневшие от крови кости.

– Ты бросил нас…

Бросил… БРОСИЛ!

Коул делает шаг назад, мотает головой. Это неправда. Он не мог! Но за Лиамом поднимаются другие. Их глаза полны пустоты. Ливий с перерезанным горлом, Джексон с пробитым животом. Рядом – белобрысый мальчишка, которого убили в последнем бою. Улыбается. Улыбка неестественная, жуткая.

– Ты жив, а мы нет, Коул. Почему?

Он хочет закричать, но не может. Горло словно сковано железом. Крик и смех разрывают пространство. Коул хватается за голову и начинает кричать вместе с ними, но крика не слышно. Всё вокруг становится красным, его руки покрываются чем-то вязким, и это нельзя стереть. Коул оборачивается. Заключённые идут к нему. Лица размазаны, неестественные, изломанные в чудовищных ухмылках. Их руки тянутся к нему.

– Сражайся, малыш! – орёт кто-то из толпы. – Сражайся!

Топор. Ему нужен топор. Он поворачивается, но оружия нет. Только его руки. Снова руки. Они повсюду!

– Сражайся!

К нему бросается фигура. Он зажмуривается, вскидывает руки. Чувствует, как пальцы впиваются в плоть, как что-то хрустит под его хваткой. В нос ударяет запах крови – горячей, вязкой, удушающей.

Крики. Хрип. Толпа. Свет…

Коул закрывает глаза, и из горла вырывается крик. Но в следующую секунду – тишина.

Он медленно отрывает от глаз руки. На земле перед ним – тело. Маленькое. Худое. Детское.

Коул делает шаг назад, задыхаясь. Он видит его лицо. Заплаканное. Изуродованное страхом.

Это он.

Он убил… себя?

Тело вздрагивает, рот раскрывается, и мёртвый Коул шепчет:

– Ты всё ещё жив…

Он захлёбывается тьмой.

И просыпается…»

Темнота камеры давит, грудь поднимается в рваных вдохах. Сон. Это был всего лишь сон. Но внутри всё ещё липкий ужас, а запах крови не исчезает, даже если начать смывать её до боли горячей водой. Коул садится на постели и, пока никто не видит, стирает слёзы с мокрых щёк, жмётся в самый дальний угол кровати и обнимает колени.

На протяжении чёртовых трёх лет он не спит. Днями, неделями, месяцами. Кажется, этот замкнутый круг никогда… вообще никогда не закончится. Закрывает глаза – и снова там. Там, куда бы с большим удовольствием никогда не возвращался. Тело дрожит от усталости, но он не может позволить себе отключиться. Сон – это слабость. А слабость убивает. И от этого внутри растёт гнев. Он мучительно медленно разрывает изнутри. Коул раздражён, резок, вспыхивает с полуслова. Каждый резкий звук заставляет его сжимать кулаки. Если кто-то смотрит слишком долго – он готов ударить. Если кто-то подходит слишком близко – отталкивает.

Он больше не боится. Он зол. Ведь страх – это слабость. И если он не избавится от неё…, то она сожрёт его изнутри. Он стискивает зубы до хруста, тело напряжено, пальцы сжаты в кулаки, а внутри пульсирует неутихающая ярость. Глубоко внутри всё ещё звучат крики, шёпотом тянутся предсмертные хрипы, и даже затхлый запах камеры не может смыть этот липкий, приторный запах крови. Он не чувствует холода, не ощущает усталости – только пустоту, которая разрастается с каждым днём. С каждым мгновением, когда он закрывает глаза и снова оказывается там. Там, где детские тела падают в песок, где их глаза застывают в немом ужасе, а дыхание обрывается. Там, где страх делает тебя жертвой, а слабость – мёртвым.

Он больше не боится. Он не имеет права бояться.

Злость душит, не давая ни кричать, ни рвать, ни бить. Внутренний зверь, которого он сам вырастил, требует выхода, но выхода нет. Все вокруг продолжают жить. Людям нет до него дела, они не смотрят в его сторону, не замечают их затравленные взгляды. Им не понять. Они не были там. Они не сражались, не видели, как рушатся последние остатки человечности. Коул сжимает руки так, что ногти врезаются в ладони. Боль помогает. Боль напоминает, что он ещё здесь. Пока что.

Сбоку скрипит кровать, но он не поворачивает голову. Он знает, кто это. Знает, что сейчас услышит.

– Опять не спал?

Голос звучит ровно, без осуждения, но внутри него скрыто понимание. Коул молчит.

– Так ты себя угробишь.

Он усмехается – коротко, зло. Как будто это кого-то волнует. Как будто это что-то меняет.

– Да пошло оно всё, – бросает он сквозь зубы, резко встает. Адреналин ударяет в голову. Он чувствует, как дрожит от напряжения, как мышцы ноют от бессонницы. Ему нужен выход. Ему нужен бой.

Он разворачивается, но его хватают за плечо.

– Коул…

Он резко сбрасывает чужую руку и, прежде чем успевает остановить себя, врезает кулаком в стену камеры. Костяшки вспыхивают болью, но внутри всё так же пусто. Ему нужно больше. Ему нужно что-то, что заставит заткнуться этот проклятый голос в голове. Иначе он просто сойдёт с ума.

– Твою мать! Угомонись! – Ливий перехватывает друга за руки, рывком тянет его к бочке с водой и окунает.

– Отпусти! – успевает крикнуть Коул перед тем, как погружается в ледяную воду.

– Ага, чтобы ты сейчас с кем-то сцепился? Ни за что! – Несколько недолгих секунд он держит Коула под водой, а потом, чтобы не получить пиздюлей, вытаскивает его и отпихивает от себя.

Шепард по инерции пробегает немного вперёд, сплёвывает, вытирает лицо руками, затем разворачивается и смотрит на Ливия уже не таким убийственным взглядом. На кроватях замечает Лиама и Джексона: первый сидит, скрестив руки под грудью, а второй застыл на локтях с кривой ухмылкой на губах.

– Опять дебоширишь? – интересуется Джек, получая от Шепарда вытянутую руку и красноречивый жест, показывающий, куда ему стоит пойти.

– Уже успокоился, – комментирует вместо Коула Ливий. – И, надеюсь, сегодня не станет нарываться!

– Да пошли вы! – Коул отходит от Ливия и, проходя мимо верёвки, на которой висят вещи, резко сдёргивает сухую футболку, снимает мокрую и швыряет в сторону.

– Да ты охренел?! Это моя футболка! – кричит ему Лиам.

– Я знаю! – отвечает Коул и выходит из камеры под строгим взглядом охраны, которая уже поднимает всех бойцов, чтобы отправить их в душ, а потом на завтрак.

Длинная вереница бойцов тянется по каменным коридорам. Среди них не слышно ни единого звука – только шаркающие шаги и сонные стоны, пока охрана под строгим контролем гонит всех дальше и дальше. Коул не спеша движется в ногу со всеми остальными, и ему не нужно оборачиваться, чтобы понять, что его сокамерники догнали его и идут рядом.

Свет, исходящий от факелов, развешанных вдоль каменных стен, подрагивает, когда он проходит мимо. Впереди маячат мужчины, которых по десять человек отправляют в комнату с душем. Хотелось бы, конечно, чтобы там была горячая вода и хоть какой-нибудь обмылок, чтобы смыть с себя пыль и грязь вчерашних работ. Но это слишком дорогая роскошь. А для бойцов арены – и вовсе ненужная вещь.

Коул и его сокамерники заходят в комнату в порядке очереди и, не сговариваясь, встают под самодельный душ, откуда идёт исключительно холодная вода. Никто из четвёрки не обращает внимания на то, что кто-то из подростков поймал самого слабого бойца – чудом уцелевшего на арене, но медленно умирающего среди себе подобных. Двое самых рослых парней трахают бедолагу в углу, а тот не издаёт ни звука, понимая, что если закричит, ему сделают только больнее. Даже охрана никак не комментирует происходящее, ведь тут всем наплевать друг на друга, даже если кто-то кого-то убьёт.

Минуты, выделенные на мытьё, подходят к концу, и все, кто стоял под душем, практически синхронно отходят от него. Надевая свои вещи, они встают в ряд перед ожидающим их охранником. Их ведут дальше, пока не выводят в место, где всех кормят. И то – назвать это едой язык не поворачивается, но если не есть, тело ослабеет, и выжить на арене будет проблематично. Поэтому, приближаясь к стеллажу, Коул, даже не смотря на то, что ему ставят на его поднос, двигается дальше и, в самом конце, уходит в сторону, прямо к столам. Вокруг по-прежнему стоит тишина, нарушаемая только звуками чавканья и недовольными репликами самых бойких.

Лиам садится за стол, следом – Коул и Джексон. Самым последним появляется Ливий. Все, как один, кривятся от запаха варева, напоминающего, ей-богу, рвотину, и набираются сил, чтобы это съесть.

– Да это невозможно есть, – кривится Ливий и отодвигает от себя поднос.

– Да неужели? – с ехидством бросает Джексон, но не перестаёт жевать на вид не слишком эстетичную, но при этом абсолютно безвкусную еду.

– Ешь, а то всю ночь буду слышать, как твой желудок жрёт сам себя, – хмуро говорит Лиам и бросает взгляд на Шепарда, который почти всё уже съел, неотрывно глядя в одну точку на столе.

Если бы Лиаму ещё тогда, три года назад, сказали, что всё будет так, как сейчас, он бы не поверил, покрутил пальцем у виска и сказал, что все сошли с ума. Но, увы, теперь он так не скажет. Жизнь за эти годы слишком изменилась, как и, в принципе, вся Бездна. Тот первый бой, когда Кристофер их остановил, стал началом конца. Это не было жизнью – лишь простым существованием. Рэй ещё год издевался над всеми рабами, включая его и Шепарда, но каждый раз их четвёрке удавалось выжить, научившись играть по правилам лидера города. Как и предполагал тогда Лиам, в Бездну завезли новых рабов, а тех, кто из стареньких создавал слишком много проблем, отправили на арену – и притом пожизненно.

И вот уже три года никто из тех, кто здесь живёт, не видел дневного света, не говоря уже о том, чтобы выйти без охраны. Рэй приказал разделить тюрьму между заключёнными и бойцами, чтобы ни те, ни другие не поубивали друг друга до выхода на арену.

И как же так получилось, что вся четвёрка осталась на арене, которая когда-то принадлежала Кристоферу? Ответ был прост: Рэю нравилось наблюдать за своими игрушками, которые в первый год постоянных боёв убивали всё лучше и лучше. Видеть, как выродок Шепарда из мальчишки превращается в убийцу, теряя остатки человечности. Ведь такими можно легко управлять: достаточно сломать его и взрастить внутреннего монстра, который позже будет жаждать только одного – убивать. Лиам не даст соврать, что слышал эти слова, когда Рэй вызывал его к себе и заставлял «играть» в обмен на жизнь его брата.

Что касается Ливия и Джексона, их приказали не трогать – только потому, что они оказались живучими и умели устраивать на арене кровавые бои.

Как итог всех новых правил, Лиам видел, как когда-то любящий справедливость человек ломается, превращаясь в подобие того, кем хотел его вырастить Кристофер. За эти три года Коул стал чаще драться, не спать, злиться по пустякам, искать любую причину для драки. А выходя на арену, первым бросался на противника, лишь бы выпустить пар. Не зря в их камере всегда стояла бочка с холодной водой – только она могла усмирить внутренних монстров и вернуть в жестокую реальность.

В последние несколько недель не только Лиам заметил, что Шепард становится всё агрессивнее, но и Джексон – тот, кто изначально был таким же, как Коул сейчас. Он не мог справиться с этим, пока в его жизни не появились ребята, научившие его бороться и выпускать эмоции только на арене. Ливий, который с момента появления Коула был рядом, понимал, что пацан ломается. И с этим срочно нужно было что-то делать.

– Меня сегодня заберут, – спустя несколько минут молчания сказал Лиам. Не поднимая головы от подноса, он посмотрел на парней. – Буду договариваться за нас всех.

Коул поднял взгляд и усмехнулся, будто понимая, что выйти отсюда – значит обречь себя на издевательства Кристофера. И как выбрать? Остаться и умереть здесь или подчиниться и терпеть то, что он делает с детьми?

– Только не кипятись, Коул. Мы тут три года сидим, и если не выберемся, то план побега, который строился столько месяцев, так и останется мечтой. Будем слушаться Рэя и участвовать в боях, но наверху, – тихо сказал Джексон.

– Думаю, стоит попробовать, – задумчиво добавил Ливий.

– Пока меня не будет, ведите себя хорошо. В противном случае останемся здесь навсегда. Рэй и так постоянно требует докладывать о вас, и за этот год пока не было серьёзных стычек…

Год назад парни договорились, что перестанут драться и нарываться на неприятности, что всю свою злость будут выплёскивать только на арене, как того требовал лидер города. И, возможно, у Лиама получится выпросить жизнь наверху – быть полностью под контролем Кристофера, давая тому полный доступ к «играм», которые он так любит. Параллельно всему этому – изучать Бездну, все её возможные ходы и людей, которые её охраняют, чтобы, когда они будут готовы, сбежать.