Секунды до грозы. Книга 1

Подойдя ближе, мы поняли, почему никто не рвётся к этому «злачному» месту – чайки уже выразили на ней всё, что думали, о чём бы они ни думали.

Рене брезгливо цокнула, достала из сумки какой-то подозрительный платок (кажется, он пережил эпидемию чумы ещё молодости нашей бабушки), и с выражением глубокой моральной жертвы начала отскребать «декор». Я же, по примеру предков, принесла с дороги горсть песка и с видом великого архимага, творящего очищающее заклинание в праздник волшебства, растёрла остатки следов пернатой любви к искусству. Минутой позже мы уже сидели, как настоящие победительницы, наслаждаясь видом на магическое пламя.

– Когда-нибудь я не побрезгую поймать чайку, общипать и сделать рагу! – бурчала Рене, как будто весь мир решил её обидеть. Она вытащила из кармана зелье, ради которого мы сегодня и терпели эту толпу. – Ну что, пробуем?

– Так сразу? – удивилась я, сдерживая смешок. Честно говоря, ожидала, что всё будет как-то… торжественнее.

– А чего ждать? Или нам с тобой ритуал посвящения нужно устроить? – Рене фыркнула и, не дождавшись ответа, поднесла флакончик ко рту. – Пей давай.

Зелье, волшебство, фестиваль… Всё вокруг словно кричало, что вот-вот случится какое-то чудо. Но жгучий след сомнения, как осадок на дне чашки, продолжал клокотать внутри, мешая мне по-настоящему почувствовать всю магию момента. Может, это из-за потраченного недельного заработка на какую-то ерунду, которая в итоге вполне может и разочаровать? Это ведь моё первое зелье в жизни! Я-то понятия не имею, что должно произойти и чего ждать от этого пузырька. Где гарантия, что нас не обманули? И кто вообще сказал, что магия – это всегда нечто хорошее?

Прозрачный пузырёк с металлической окантовкой содержал сверкающую серебристую жидкость, которая медленно перекатывалась внутри и играла бликами на поверхности.

Нежные ноты цитрусов и свежести, которыми тянуло от склянки Рене, заставили меня немного расслабиться, и я решилась – смело открутила крышку своего флакона. И как только аромат свежести смешался с резким запахом, чуть металлическим, словно вот-вот начнётся дождь, мои ноздри тут же забили тревогу. Что-то в этом запахе было не так. Он немного раздражал, но в то же время порождал странное ощущение, будто вот-вот что-то должно произойти, измениться.

Вкус оказался тяжёлым, как воздух перед грозой: земля и небо в напряжении, готовые разорваться в любую секунду. Весь мир затаился в ожидании удара. Всё уже знает – с минуты на минуту загремит гром, и начнётся ливень.

Ощущение, правда, было странным. Стоило ли оно своих денег? Конечно, нет!

– Рене, отруби мне руки, если я хоть раз снова поддамся этой магической атмосфере фестиваля Драконьей Песни и потрачу деньги на такую бессмысленную ерунду.

– Не понравилось? – удивлённо подняла она брови, взмахнув руками. – Что почувствовала? – Сестра расплывалась в улыбке, как будто только что съела плитку шоколада, привезённого отцом из дальних странствий. В детстве он часто нас баловал такими сладостями.

– Напряжение. И это совсем не то чувство, которое ассоциируется с радостью и вдохновением.

– Странно, мне как раз кажется, что я ощущаю полную свободу! – Её глаза засияли, и она вздохнула, будто вкусила чего-то невероятного. – Это прекрасно! Как если бы я стояла в центре цитрусового сада на склоне горы, и передо мной открылся весь мир.

– Свобода, говоришь? – я покосилась на Рене с таким видом, будто она только что заявила о намерении стать рыцарем. Правда, как раз таки такому повороту событий я бы не удивилась. – Сложно даже представить свободу, когда за спиной куча долгов!

Рене лишь рассмеялась, не внимая моим упрёкам, и раскинулась на лавке, как будто всю жизнь здесь сидела. Словно все эти фокусы с зельем – это мелочи, которые можно оставить за спиной, а впереди только наслаждение каждым вдохом.

– Не будь такой серьёзной, – фыркнула она, – иногда нужно просто отпустить всё. Жизнь не должна быть только долгами и тревогами. Иногда нужно позволить себе немного магии.

Я лишь мрачно посмотрела на неё. Может быть, она и права – порой магия действительно в том, чтобы просто позволить себе быть. Потраченных монет только жалко.

– Луи стал таким галантным, – перевела я разговор, чтобы не утонуть в тяжёлых мыслях о смысле жизни, подмигнув Рене. – Манеры у него теперь безупречные! «Моя дорогая», «любовь моя» – звучит как рыцарь! Ты всё ещё не передумала насчёт него?

– Много ты знаешь о рыцарях… – буркнула сестра. Разговоры о Луи стали у нас почти как обсуждение погоды: я защищала его, уважая многолетнюю преданность, а Рене всё отмахивалась от моих слов, как от назойливой мухи. Оставалось только подшучивать над ней, пока она не сдастся.

– Прекрати! Сваха из тебя никудышная!

– Я всего лишь хочу помочь тебе устроить личную жизнь! – с обидой воскликнула я. Вот так всегда: стараешься, заботишься о сестре, а она…

– Свою сначала устрой, – спокойно ответила она.

Вопросов больше не имею.

– Луи, милый, это бесспорно. Но это всё равно что рассматривать брата в мужья, – немного поостыв, пояснила Рене, как будто оправдываясь перед собой за невозможность ответить ему взаимностью. Я шутила, конечно, но прекрасно понимала, что сестра чувствует к своему товарищу.

– А что насчёт Олива и Матье?

– Ну хватит! Ты что, собираешься всех мужчин в моём окружении перебирать? Так вот, разочарую тебя, сестричка: делать это будешь до самой старости. Что ни соревнования, то новый кавалер.

– Конечно, ведь нормальные девушки не особо жалуют пробежки по лесам, болотам, горам, подземным туннелям, с волшебными препятствиями и ночёвками у костра, где с одной стороны – мужчины, а с другой – дикие звери, которые отличаются от них разве что отсутствием ума и сообразительности.

– Ты хотела сказать «присутствием ума и сообразительности». Не обижай животных.

– Ну я серьёзно, – растянула я, зная, что несмотря на странный юмор, и Матье, и Олив, и даже Луи были вполне толковыми ребятами.

– Софи, я хочу быть собой. Носиться в грязи, прыгать туда-сюда, не подставлять свои пятые точки под удар и развлекаться у костра, соревнуясь, кто громче рыгнёт или кто последний доест, тот и завтрак готовит: мне это нравится. Единственное, к чему я никогда не привыкну, так это к обсуждению «пацанских» тем. – Рене показательно выделила последние два слова, закатывая глаза.

Я вопросительно приподняла бровь и упёрлась локтем в спинку лавочки, жестом приглашая сестру продолжить рассказ. Рене погрузилась в воспоминания.

– Например… Почему муха не падает, когда сидит на потолке? Или как растения понимают, когда им нужно расти? А, ну или вот моё любимое: как улитки передвигаются так медленно и не сбиваются с пути?

– Твой комментарий про интеллект животных теперь, кажется, мне весьма уместным, – хихикнула я.

– Вот так и сядут вокруг улитки, начнут её изучать, – Рене поднялась с лавочки и, насмешливо скрючившись, опустилась на корточки. – Нам в спину – облако забвения, а они сидят и палкой в бедное создание тыкают, приговаривая: «Ты хоть помнишь, куда шла?» или «Может, тебе помочь?» Улитке! В лесу! И что ты думаешь? В конце концов, подняли её, а потом с таким видом, будто спасли мир, сломя головы удирали от этого самого облака.

Сделав пару размашистых взмахов руками – как шаман на ярмарке, пытающийся вызвать дух возмущения и хронической несправедливости, – Рене с обиженным всхлипом бухнулась обратно на лавку. Причём с таким выражением лица, будто лавка ей лично нагрубила.

– И я им, значит, ору: ноги в руки – и бегом! А им хоть бы что! Упрямые, как деревенские ослы на мокрой дороге!

– Ты прости, конечно, но как послушаю тебя, всё в толк взять не могу: как на эти соревнования можно добровольно переться?! – Я уставилась на Рене так, будто она заявила, что намерена вышивать крестиком по живому вепрю. Причём на скаку.

– Ты забыла, какое это зрелище? – пробурчала она, потягиваясь, как кошка на солнышке после обеда. – Ух, дух захватывает! Вся империя наблюдает за тобой, даже у самых суровых бородачей слезинка пробегает в момент напряжения. А ты меня знаешь, мне к тому же и задачку посложнее подавай, вызов, чтобы испытать себя! Только и делаю, что сижу и думаю: «Вот не справлюсь, точно не справлюсь!» А потом – хоп! – и не сдохла. Приятно, знаешь ли.

– Спасибо ещё, что не только целая осталась, но и с полным набором зубов, – пробормотала я, прикидывая, сколько раз сестра возвращалась с синяками, словно её кто-то любовно перекатывал по булыжникам.

– Ну мы же не цветочки там нюхаем! Следующие, между прочим, будут здесь, в Драконьих горах. Магия там разгуливает, как пиво в таверне – в каждую щель затекает. Земля меняется чаще, чем у барда настроение на фестивале Драконьей песни. И напомню, что нам запрещено там пользоваться магией! Никаких зелий и магов в команде, – сестра выдержала паузу для пущей важности. – Правила есть правила.

– Я нисколько не сомневаюсь в твоих навыках. Просто это праздник боли и синяков какой-то, – хмыкнула я. – По мне, так эти ваши соревнования Ори – это узаконенное издевательство над простыми смертными. Маги используют свою силу и создают условия для выживания тем, кто такой силой не обладает. И народ потешается.

– Не скажи, – отмахнулась сестра, закатывая глаза с таким видом, будто я только что усомнилась в полезности хлеба. – Добровольное дело. Никто никого за шкирку не тащит. А награда там такая, что и воры бы призадумались – может, и правда лучше пару скал перелезть, чем на дыбе болтаться. А что мои денежки потом утекают в бездонную яму под названием «папенькины долги», так это уж, извини, семейная особенность. Не соревнования ж виноваты, что у нас отец как дуршлаг: сколько ни наполняй, всё мимо кармана.

– А помнишь, – она хихикнула, сверкая глазами, – как в прошлом году у меня мост из-под ног испарился?

Я поморщилась. Да, помню. Помню, как от ужаса Рене вцепилась в ближайшее дерево, благо она так удачно росло на обрыве. И то поскрипывало, будто тоже нервничало. А моя душа ныла вместе с этим деревом за безопасность сестры.

– А тот лесной дух, что за вами увязался? – теперь уже напомнила я. – Всё плакал, что триста лет как влюблён. Жалобно так, аж Луи чуть не прослезился.

– Понимал бедолагу, как никто другой, – усмехнулась Рене, закручивая прядь волос на палец. – Хорошо ещё, что дух – иллюзией оказалась, а то сидели бы мы на том пне до скончания времён, слушая, как они друг другу душу выворачивают. Один страдает триста лет, второй – с нашей встречи.

– Софи! Софи-и! – раздался отчаянный вопль, словно петуха ощипывали живьём. – Вас ищут! Срочно!

– Только не говори, что опять кто-то блевотного зелья наглотался, – проворчала я, с прищуром высматривая мальчишку, который частенько бегал у нас в госпиталь с вестями.

– Или кто-то всё-таки не смог обратно из птицы в человека превратиться, – добавила Рене зевая.

– Ну тебя!

Лицо маленького гонца пылало красными пятнами, а волосы, как у заплутавшего в буре лиса, торчали в разные стороны.

– Мадемуазель Софи! Там… он… – Мальчишка запнулся, будто слова от страха застряли у него в горле. Вместо фраз у него получались только рыдания, всхлипы и какие-то невнятные звуки.

– Ага, ясно. Или гоблин рожает, или кто-то на заговорённый пирог сел, – протянула Рене, лишь слегка повернув голову в сторону мальчишки. – Ну, выкладывай уже, не томи.

– Рене! – я возмущённо дёрнула сестру за рукав.

– Доктор Леклер страшно зол! – вскрикнул мальчишка, тряся голову, словно пытаясь через уши выбросить все лишние мысли.

– И чего же он так взбеленился-то? – попыталась помочь ему добраться до сути, хоть и чувствовала, что новость будет, мягко говоря, не из приятных.

– Неужто опять кто старику Киприану вместо снадобья от кашля подлил отвар от запора? – зевнула Рене, прищурившись, будто речь шла не о медицинской трагедии года, а о погоде в ближайшем лесу.

Я тяжело вздохнула и вновь ткнула сестру локтем под рёбра. Не то чтобы история с несчастным Киприаном была государственной тайной, но вслух над ней хихикать при свидетелях… ну, не самый благородный поступок.

– Леклер злится? – я нахмурилась. – Он же в лучшем случае хмурится, как будто лимон съел и не понравилось. А тут – зол? И впрямь, что же случилось? – я опустилась на корточки перед мальчиком, положив руку ему на плечо и вглядываясь в его запыхавшееся, пунцово-красное лицо.

– Не знаю точно… – прохрипел он, хватая ртом воздух. – Но велено передать, чтоб ты пришла немедленно! Очень немедленно! Прямо сейчас!

– Вот ведь, – пробормотала я, поднимаясь, – а так хорошо отдыхали. Вот и где я госпожу Удачу обидела?

– Вероятно, в прошлой жизни, – мрачно предположила Рене, наблюдая за мной так, словно надеялась: сейчас я грохнусь в обморок, и вопрос моего ухода на работу решится сам собой, без суеты и лишних движений.

– Эх, ладно, – вздохнула я, с трудом поднимаясь с заботливо вычищенной лавки и кивая мальчишке: – Веди, вестник бедствий.

Тот и ждать не стал – подпрыгнул, как ошпаренный, и понёсся вперёд так, будто за ним уже гонится стая голодных вурдалаков. Лёгкий шлейф пыли, паники и чёткое ощущение, что день пошёл наперекосяк, вились за гонцом.

Я же спешить не стала – неохота нестись сломя голову в неизвестность. Подождала, пока сестра встанет, и крепко её обняла на прощанье.

– Ай! – взвизгнула Рене и потёрла плечо. – Ты чего колешься? Или под корсет злобы напихала?

– Это моё негодование прёт наружу, – пробормотала я, понимая, что тело действительно напряжённо. Повод был, что здесь скажешь. – Чем займёшься?

– Пожалуй, пройдусь по лавкам, подумаю, на что бы ещё растратить последние гроши. Может, куплю пирожок. Или фальшивую бороду.

– Не увлекайся, – наставительно произнесла я, вновь обняв её, но на этот раз чуть бережнее. – И если увидишь кого-то, кто торгует зельями иллюзий – обойди стороной.

– Как скажешь, старшая и разумная, – усмехнулась она. – А если по пути до госпиталя наткнёшься на лавку с неприятностями, ты уж прихвати мне парочку. А то скучно.

Вот ведь родная душа.

Мы разошлись. Рене направилась к очередной глупости, я – к очередной беде. Мальчишка скакал впереди, а я шагала следом, стараясь не отставать и не споткнуться о собственные тревожные мысли.

Что там стряслось такое, что Леклер, человек хладнокровный, как вершины Драконьих гор, вдруг закипел? Кто-то, небось, упал с драконьего чучела? Или опять особо смелые и глупые приняли эликсир храбрости вперемешку с настойкой левитации и полезли на крышу? Чего только на фестивали Драконьей Песни я не повидала. Всё самое безумное стекается в госпиталь. А может… о Святой Корбо, может, это я в чём-то виновата? Хотя за три года работы я не припомню ни одного случая, чтобы Леклер орал. Он максимум может показательно вздохнуть.

Короче, я морально готовилась ко всему. Почти ко всему.

Но вот к ЭТОМУ – точно не была.

Что за… Я же пришла в госпиталь, а не в гробницу! Где все? Где вопли? Где сломанные конечности и проклятия в адрес пирожков с мясом? Где отравления, ожоги, и дополнительные наросты на телах? Где этот бесконечный поток стонущих и израненных?

А здесь… тишина. Такая, что хочется проверить, дышишь ли ты сам. Столы пустые, койки заправлены, склянки с лекарствами полные – и ни одной живой души.

– Это что, шутка? – прошептала я, начиная подозревать неладное. Я либо сплю, либо меня забыли позвать на массовое бегство.

Глава 6 От сердца к сердцу

Пустота, глухая и давящая, заполнила узкий коридор госпиталя. Каменные стены, обычно скучные, как лекции старшего лекаря о пользе козьего навоза в компрессах, теперь дышали тревогой – да так, что мурашки по спине маршировать начинали. Свет из крохотных окон под потолком лениво струился вниз, выхватывая из полумрака пыль, тени и нехорошее предчувствие. Где все? Где Леклер?

Единственное место в госпитале, откуда доносился хоть какой-то подозрительный шорох —.зал отсечения конечностей. Я направилась туда с видом мученицы, которую вот-вот принесут в жертву во имя высшего медицинского долга. Едва я подошла к массивной дубовой двери – такой увесистой, что ею запросто можно было бы заколотить вход в драконье логово, – как она, будто учуяв моё приближение, жалобно заскрипела и распахнулась сама.

Я едва не впечаталась носом в жилет доктора Пьера Леклера. Моего начальника, учителя, и, без всякого сомнения, одного из самых талантливых лекарей, каких только носила земля. Пациенты его обожали – и не только за то, что говорил ласково, а резал точно. За три года под его началом я не видела ни одной ошибки – ни капли лишней крови, ни диагноза мимо цели. Да кто он вообще, человек или благословение? Удивительно, что за двадцать лет безупречного врачевания его ещё не переманили в госпитали Голубых Крыш почётным титулом и подносом пирожков.

Правда, в данный момент он выглядел так, будто вот-вот кого-нибудь вскроет не по медицинским соображениям, а чисто для душевного равновесия.

– Здравствуйте, месье Леклер, – пробормотала я, чувствуя, как щёки залились лёгким румянцем от его мягкого, почти родного взгляда – тёплого, уютного, заботливого. Мы не были близки, но я невольно считала его своим дедушкой. Возможно, это из-за того, что, когда он улыбался, морщинки у глаз становились такими же, как у капитана над камином в гостиной дома.

– Оставим формальности, Софи, – сказал он, обхватывая меня за плечи, и с мягким усилием уволок в свой кабинет, что находился в том же коридоре.

Каменные стены этой лечебной коморки, в отличие от унылых госпитальных коридоров, не вызывали желания срочно сбежать куда подальше, желательно в лес и с кабаном наперегонки. Тут было… уютно. По-провинциальному, по-домашнему. Полки ломились от склянок с настойками, мазями и прочими зельями, которыми можно было и вылечить, и покалечить. Большую часть из них я заготавливала сама, а потому знала, где какая стоит, даже с закрытыми глазами – особенно если сильно воняет.

Потолок хоть и низкий, но не давил – широкое окно щедро пускало внутрь солнечные лучи, и казалось, что комната приглашает: мол, заходи, чайку попьём, потом ноги ампутируем. Свет играл на стеклянных пузырьках, и всё вокруг словно оживало. Аромат свежей ромашки с ноткой лаванды ласкал нос, вызывая острое желание завернуться в плед и лечь посреди пола, игнорируя больных и свою работу. Да, кабинет явно был единственным местом в этом госпитале, где не хотелось повеситься. Или кого-нибудь повесить.

Я перевела взгляд на отполированную поверхность стола, где уютно расположились три кожаных тома, видавших больше страданий, чем оракул на исповеди. Края страниц были измяты, пятна расплылись по обложкам, а записи – такими корявыми, будто делались в самый разгар землетрясения. Или приступа ярости. Рядом мирно лежали инструменты: щипцы, скальпели с ручками, которым пора бы на покой, и ножи с такими зазубринами, что ими можно было не только резать, но и кости дробить. И на каждом из них видны следы прошлого – высохшие капли крови и стёртые пятна, которые ни одна усердная сестра не сумела до конца очистить. Прямо-таки выставка анатомического ужаса. Эти штуковины, вообще-то, должны находиться в ампутационном зале, а не здесь, в тёплом кабинете, где пахнет ромашкой, а не свежей мясной нарезкой.

Бросив на доктора выразительный взгляд с лёгким намёком: «Случаем, не меня ли собираетесь разбирать на органы, уважаемый?» – я сдержала усмешку, чувствуя, как тот чуть заметно напрягся. Он, будто уловив мой ментальный сарказм, перешёл к делу, и я приготовилась слушать. Или, если повезёт, остаться при всех конечностях.

– Сегодня к нам привезут больного, важного не только для этого города, но и, быть может, для самой короны, – сказал Леклер, его голос был серьёзным, даже тревожным. – Его ждёт сложная процедура, от которой зависит его жизнь. Но, к несчастью, сестра, что должна была помогать, занемогла – лихорадка, бедняжка. И я, конечно, не могу позволить ей приблизиться к пациенту. Особенно когда дело касается такого высокого гостя.

Подойдя к столу с важным видом, доктор аккуратно провёл рукой по инструментам. Затем смахнул кудрявые, седые волосы с глаз, глубоко вздохнул и твёрдо заявил:

– Процедура должна быть проведена именно сегодня. В нашей лечебнице скончалась девушка. Трагический случай оборвал жизнь юной мадемуазель. Однако её преждевременная смерть, хоть и полна печали, может сослужить нам добрую службу.

Месье Леклер сделал многозначительную паузу. Затем сел за стол, важно подпёр руками подбородок и продолжил.

– Сейчас к нам везут шевалье Луи Перро, и его жизнь мы можем спасти, если сумеем воспользоваться этим грустным стечением обстоятельств в корыстных целях.

– Тот самый?! – удивлённо выпалила я.

Город уже неделю шептался, что весьма знатная особа прибыла из столицы в Луарион, но я не придавала этому значения – военные меня редко волновали. Вот только другое интересно: как шевалье сюда занесло? При всём уважении к нашему довольно посредственному госпиталю, он явно не подходит для важной особы с титулом.

– В нашем госпитале вечно хаос, запах трав перебивает аромат гнили, и в крыше дыры! А тут – шевалье Луи Перро, человек при дворе. Почему его везут сюда, а не в королевскую лечебницу Шатодора? Или на худой конец в госпитали наших Голубых Крыш?

Месье Луи Перро – человек, чьё имя известно по всей империи, многократно отправлявшийся в военные походы по личному указу самого императора. Говорят, что он жесток, привержен традициям и непреклонен в соблюдении всех правил. Для него нет ничего важнее, чем отдать свою жизнь за страну. Так о нём шепчет народ.

– Вопрос не в том, почему он здесь, а в том, сможем ли мы ему помочь?

Доктор устало откинулся на спинку, потерев подбородок – жест, который я знала наизусть. Леклер обычно не держал меня в неведении, особенно когда дело касалось пациентов. Так что сейчас моё любопытство вспыхнуло, как искра в сухом лесу. Почему шевалье у нас? Что случилось? Куда делись другие пациенты? Ах, как я хочу это обсудить с Рене… Она точно будет в восторге!

– Если речь об ампутации, – предположила я, – здесь мне бояться нечего. Я справлюсь. Вы сами говорили, что у меня рука твёрдая. Могу помочь, если понадобится.

Не зря Леклер выходил из зала, где люди теряют всё, что только можно потерять – руки, ноги, пальцы, уши… и дальше по списку, который мог бы растянуться до самых подземелий.

– Ампутации? Нет, Софи, эта процедура совсем иного рода. Мы говорим о пересадке сердца.

– Пересадка… сердца? – слова застряли у меня в горле, и я непроизвольно сделала шаг назад, не веря услышанному. Ошарашенно посмотрела на доктора, ожидая, как он вот-вот скажет, что это ошибка. Но Леклер сохранял спокойствие, хоть в глазах его и проскользнула тень сомнения.

– Да, дитя моё. Не ампутация, – голос доктора стал низким, почти шепчущим. – Мы собираемся пересадить сердце. От одного человека – другому.

– Но как? – вырвалось у меня, и я уже чувствовала, как логика соскальзывает в бездну абсурдности. – Это вообще возможно?

Леклер посмотрел на меня, как на маленького упёртого котёнка, который только что понял: молоко из котелка не убежит. Одновременно терпеливо и осуждающе.

– Но… это же… – я попыталась найти хоть какой-то здравый смысл, но, похоже, сознание решило взять короткий перерыв. – Это вообще возможно? Он… выживет?

– Возможно ли это? Никто не знает. Но когда иных путей нет, приходится ступать в неведомое. Послушай, дитя моё, – доктор стал напряжённым, как струна, натянутая до предела. – У нас нет права на ошибку. Этот эксперимент, хоть и смелый, обернётся катастрофой, если что-то пойдёт не так.

– Но… никто в империи Тринитэ никогда не делал подобного, – тихо произнесла я, пытаясь осознать весь ужас предстоящего. Где-то в глубинах разума мне послышался смех – наверное, это мой внутренний голос, наконец-то понял, что пора смеяться, иначе свихнусь от всей этой абсурдности. – Что-то подобное вообще практиковали в мире? Есть ли у нас примеры других таких пересадок? Лекари, которые проводили нечто подобное? Как же мы можем…

Доктор устало прикрыл глаза. Он знал, что я не просто задаю вопросы – я кричу в тишину. Он понимал и принимал мою панику, негодование, растерянность. А что ещё оставалось? Любой другой на моём месте уже давно бы растерял всякую решимость. Я же, надо признать, держалась удивительно стойко, учитывая, что на душе была выжженная драконьим пламенем пустота.

– Мы готовились долго, очень долго, но планировали провести эту процедуру позже. Сейчас же… – он замялся, собираясь с мыслями. – Риск велик, но у нас нет времени. Буду с тобой честен, только одна крыса выжила после испытаний, и до сих пор неясно почему. Хочу, чтобы ты понимала, о какой услуге я тебя прошу.

– Тогда к чему такая спешка? – я не могла скрыть растерянности. Мне давали выбор без выбора.