Секунды до грозы. Книга 1

Эль Гаврик

Секунды до грозы. Книга 1

Арка 1 Водоворот судьбы

Она попробовала подняться – и тут же пожалела. Мир тотчас же закружился, будто её бросало по палубе корабля, раскачиваемого яростным штормом. Ей не оставалось ничего, кроме как снова лечь на стол, вцепившись в его шероховатую поверхность, надеясь, что он сможет удержать её в реальности.

Пересиливая головокружение, она с усилием открыла глаза и повернула голову. Рядом лежала девушка, неподвижная и тихая. Спит? Увы, нет. Отсутствие дыхания сразу дало понять – мертва. Мертва. Каштановые волосы, раскидавшиеся по грубому столу, переплелись с её собственными рыжими прядями, создавая между девушками пугающую связь.

Её сердце замерло, взгляд застрял на мёртвой девушке. С каждым мгновением ужас от увиденного всё сильнее сжимал горло. Дыхание сбилось, воздух просачивался в грудь с болезненным усилием. Голову наполнили беспорядочные мысли отчаяния и непонимания происходящего: что это за место?

Она снова попыталась встать. На этот раз её руки, хотя и дрожали, выдержали вес тела, и ей удалось сесть. Комната попыталась сбежать от неё, меняя очертания с каждым морганием. Холодный пот скользнул по спине, и она судорожно сглотнула, стараясь не поддаться панике.

Её мутный взгляд медленно скользнул по девушке, детальнее рассматривая её. Мантия мага, некогда чёрно-золотая, была изорвана, измята, покрыта пятнами засохшей крови и грязи, будто её владелицу жестоко швыряли о землю, а затем с холодной бережливостью уложили здесь якобы для мирного сна. Это зрелище вновь вызвало приступ тошноты, который она подавила нахлынувшей следом тревогой.

Торопливо свесив ноги, она оказалась спиной к мёртвой девушке и с тревогой оглядела помещение. Столы, тянущиеся вдоль стен, были заставлены кувшинами и склянками так, словно кто-то пытался навести порядок в хаосе, но сделал только хуже. Пламя свечей дрожало и отражалось в стеклянных сосудах, заставляя их мерцать неуверенным светом. Этот тусклый отблеск бессильно расползался по комнате, но не мог дотянуться до тёмных углов, где пряталось нечто, что она не решилась рассматривать. В воздухе повис удушливый запах трав, густой и резкий, смешанный с горечью, встречающейся в госпиталях.

Она глубоко вздохнула, наскребла по закоулкам тела жалкие крохи сил и соскользнула на пол. Ноги слушались так себе, но пол, к счастью, не бросился навстречу.

Помимо редких потрескиваний свечных фитилей, в комнате тянулся звук, будто кто-то нехотя помешивал густую кашу. Она уже была готова разобраться, откуда он исходит, как из-за дверей раздались голоса, перехватившие внимание. Глубокий, прерывистый мужской голос, будто сомневающийся в собственных словах, и резкий, чуть дрожащий от напряжения женский – спорили, перебивая друг друга.

– Да, и в этот раз мертва, – обречённо буркнул мужчина, явно недовольный. – Не берусь верить, что сегодня всё увенчается успехом.

– Да замолчи ты, Шарль! – резко ответила женщина, раздражение бурлило в её голосе, как кипящее молоко. – Кровь свежая, зелье получилось как надо, живое. Не каркай мне тут, нам это сделать надо, иначе гранд-мастер нас обоих на верёвке вздёрнет!

– Святой Корбо, храни нас… Лишь бы не повторилось то, что в прошлый раз, – проворчал Шарль, понижая голос. – Помнишь, как та девка на столе дёргаться начала? Как лягушка, которую в кипяток бросили…

– На сей раз вливать будем медленно, – зашипела женщина, словно ей язык прищемили. – Да с отварами укрепляющими. Не будь трусом! Попробуем сегодня с настоем болотной ряски и пеплом мандрагоры.

– Ряска – мудрое решение. Но позволь спросить, не лучше ли убавить мандрагоры? Зачем ещё сильнее разжигать зелье? Разорвёт ведь девку…

Скрип и последующий хлопок двери, где-то за пределами этой удушающей комнаты, не успели заглушить последние слова, которые липкой паутиной зацепились за уши.

У неё перехватило дыхание. Они обсуждали её, словно она – подопытная скотина. С отчаянием осмелилась обернуться на мёртвую девушку. Только теперь она заметила, что грубые кожаные трубки уходят в тело покойной, соединяя его с массивным механизмом у тёмной стены напротив.

Устройство напоминало орудие пыток из кошмаров палача – тяжёлый, ржавый агрегат из меди и железа, испещрённый старыми, выцветшими рунами. Скрипучие шестерёнки лениво вращались, из центральной ёмкости вырывался пар, а из глубин механизма доносилось зловещее бульканье, словно внутри неторопливо закипал яд. В самом сердце этой чудовищной конструкции покоился стеклянный сосуд, до краёв наполненный серебристой жидкостью, что мерцала в полумраке, робко разгоняя тени.

Ей не составило труда догадаться, что содержимое зловещей склянки предназначалось именно именно для неё. Они собирались насильно влить это в её горло и наблюдать, что будет.

Последний несчастный подопытный корчился в мучительных судорогах, прежде чем его жизнь ускользнула, а дух – испарился. Не о её ли соседке по столу шла речь? Эта мысль пронзила её сознание, и она сжала губы, сдерживая приступ паники. Нужно действовать. Немедленно. Бежать! И бежать как можно быстрее.

Она заставила себя глубоко вдохнуть, потом так же медленно выдохнуть, стремясь обрести хоть немного спокойствия. Ещё раз. И снова. Нет смысла гадать, как она оказалась в этом месте и что этим людям нужно – сейчас подобное знание её не спасёт. Единственное, что имеет значение, – найти путь к свободе. Но просто сбежать – этого мало. Кто поверит в слова старнной девчонки, которая лишь травки собирает и не понимает, как устроен мир? Ей нужно что-то серьёзное, доказательства, которые никто не посмеет оспорить. Нечто такое, что заставит поверить каждому её слову о тёмных делах, творящихся здесь.

Её взгляд, ещё недавно затуманенный, начал проясняться, и, как будто в ответ на её молчаливый вопрос, остановился на склянке с той зловещей жидкостью. Вот оно – доказательство. Зелье, то самое варево, что они собирались использовать, должно стать на защиту правды, когда она наконец вырвется наружу.

Собрав всю решимость, она подошла к конструкции и заставила свои дрожащие пальцы дотянуться до сосуда. Едва слышно выдохнув, вытащила его из металлического гнезда. Холод стекла обжёг ладони, но она прижала сосуд к груди, как последнее спасение. Её сердце колотилось так яростно, что она боялась, как бы этот шум не разнесся по всему подвалу. С трудом сдержав панический порыв броситься сломя голову, она замерла, вслушиваясь.

Тихо. Время таяло, как вода в песке. Задержав дыхание, она осторожно приоткрыла дверь. Петли взвыли, словно старые кости, и на мгновение её охватил ужас, заставив замереть. Но в коридоре всё осталось спокойным. Тишина.

Она осторожно выглянула в щель. Коридор тянулся вправо. За одной из массивных дверей изредка доносились голоса тех самых мужчины и женщины. Она выскользнула наружу, как тень, стараясь не нарушать тишины, но каждый её шаг звучал, как удар грома в безмолвии. Другого пути у неё не было. Только мимо этой двери, только вперёд.

Ноги вели её вперёд, не спрашивая разрешения, унося из этого мрачного места. С каждым шагом страх становился всё ощутимей – а вдруг тупик? Но вот, за поворотом, она увидела лестницу, старую деревянную, что вела к двери прямо в потолке. Её сердце забилось быстрее.

Она обернулась, взглядом скользнув по скромному зданию городского госпиталя, мимо которого ежедневно проходят десятки, если не сотни людей, не подозревая, что творится в его темных подвалах. Не тратя ни мгновения, она рванула вглубь лабиринта узких переулков, стремясь исчезнуть там, где тени домов были длинными и густыми.Она рванулась вверх, не теряя времени на осторожность, перепрыгивая через две ступени, не думая о шуме. Скрип старых досок эхом отозвался в пустом коридоре, но ей было не до этого. Наконец, плечо и рука с усилием толкнули дверь, та распахнулась, и на неё ворвался холодный, свежий ночной воздух. Крик облегчения остался в груди, но в душе поселилось небывалое облегчение. Ей удалось.

Сжимая склянку, как самое ценное сокровище, она шептала короткие молитвы, сбивчиво и торопливо, обращаясь к богам Жизни и Смерти. Она просила только об одном – сил, чтобы добраться до тех, кто не только выслушает её, но и поверит.

Глава 1 Под лестницей отцовской судьбы

«Почему моя обыденная жизнь всегда связана с его грязными ботинками, загулами и запахом солёного моря?» – думала я, осматривая таверну, которая вот уже несколько лет служит ему «вторым домом».

В помещении царила душная теснота. Слабый свет едва касался обшарпанных деревянных стен, не смягчая их угрюмого вида. В воздухе витал запах пота, сырости и дешёвого пива, которые неизбежно напоминали о беспросветности заведения. Не место для юной мадемуазель, согласна, но, увы, я здесь завсегда́тая. Стоит отцу вернуться из морского похода, ноги неизменно ведут его в таверну, дабы утопать в пиве, как в тёмном море. А следом за ним, с пятнадцати лет, хожу я – забирать этого бедного утопающего домой, пока он не просадил весь пай.

Завидев меня, трактирщик молча кивнул в сторону тёмного угла под лестницей. Там, окружённый желтовато-серым облаком курительной трубки, сидел человек – воплощение моего стыда. Я едва могла разглядеть его лицо, искажённое мраком собственного выбора.

Петляя между столами и бочками, я стараясь не выдавать раздражения. Неужели трактирщик думает, что я забыла, где искать отца? Он всегда сидит там – за тем самым столом под лестницей, словно приросший к своему закопчённому стулу. Пять лет я уже тащу эту ношу, как древнее проклятие, и каждый раз одно и то же. Мог бы уже сменить стол для разнообразия, в конце концов!

– Ну, ви-и-ишь, кто пришёл! Ик! Софи! – Противный хриплый голос отца донёсся из тёмного угла и заставил меня невольно поморщиться. Он едва выговаривал слова. – Паходи-ка сюда!

Я стиснула зубы и заставила себя не закатить глаза. Вот почему, почему я должна тащиться в эту вонючую дыру, полную пьяных мужиков, чьи представления о хорошем вечере сводятся к тому, чтобы надраться до состояния табуретки и потом швыряться пошлыми шуточками?

Запах немытых тел новой волной ударил в нос, и я подавила желание зажать его. Раздражение поднялось из глубины души, густое, как этот чад перегара и жареного мяса. Мне не привыкнуть к этому шуму, этим гоготкам, этим переговорам о том, кто кому больше задолжал и кто сегодня удачно врезал по морде. Никогда.

И главное – мне не привыкнуть к тому, что именно мне каждый раз приходится вытаскивать отца отсюда.

Стены, покрытые грязью и запачканные жирными пятнами, впитали всю гнусность заведения. Ещё и свечи безответственно справлялись с работой и предательски оставляли тёмные углы, где маячат нагло подмигивающие тени.

Мысль, что я тоже теперь грязная, покрытая чем-то липким и подозрительно пахнущим, просочилась в сознание, и меня передёрнуло. Брр.

Раз, два… пять! Святой Корбо, да это только начало!

– Папá! – я повысила голос, но его безнадёжно поглотил гомон таверны. – Пора заканчивать. Мамá не в восторге, когда ты засиживаешься до последнего.

Хотя сейчас и я была не в восторге.

Отцовские глаза налились красным оттенком, источая пустое веселье. Руки тряслись и, судя по грязному и липкому столу, уже давно. Пьяное затмение готово обрушиться на отца буквально со следующей порцией выпивки. Я мягко остановила трактирщика рукой. Больше пива за этот столик не нужно.

– Да ладно тебе, Софи, – ик! – ещё одна… – он ткнул пальцем в кружку, мерзко отрыгнув. – И идём. Побаловать удачу!

Я закатила глаза. Конечно, удачу. Кто бы сомневался.

Отец махнул трактирщику, но тот, наученный горьким (и явно регулярным) опытом, даже бровью не повёл. Вместо этого с грохотом плюхнул на стойку книгу долгов и лениво протянул:

– У тебя уже второй раз подряд для удачи.

И сделал запись.

– Моряк без удачи, как лодка без дна – плывёт недолго, зато весело, – пробубнил отец, с театральным нажимом на последнем слове. – Остаёмся!

Я выразительно посмотрела на него, вкладывая в этот взгляд всю силу осуждения.

– А утром будешь вешаешься над бортом и стонать о своей головной боли, – старый моряк сидел напротив и выплёвывал слова вместе со слюной.

Он говорил более связно, чем отец, попутно захлёбываясь пивом. Каждый глоток мужчина делал так, словно пытался выпить весь океан, что он пересёк в плаваниях. Пена стекала по заросшей солёной водой бороде. Допив кружку, он гордо ударил пустым дном по столу и вытер второй рукой остатки с лица.

– Лобел, – отец неуклюже облокотился на локти. Движением пальцев он призвал старика подвинуться ближе. Тот нелепо попытался произнести «р» в надежде исправить ошибку отца в своём имени, а затем подался вперёд.

– Так вот, не тебе, Ро-бер, ик… – Наконец-то получилось, хотя и картаво. – Говорить о мере. Напомнить, как ты сегодня подрался с хранителем? Всё из-за какой-то там дамуазель?

– Ха-ха-ха, была-была такая. Как я очаровал её! – Помятый жизнью и алкоголем старик двумя пальцами начал пародировать нечто летающее рядом с собой. – Она так и вилась вокруг меня, как пчела – вж-ж-ж – вокруг мёда!

– Ах ты старый морж! Есть ещё порох в пороховницах! Тьфу! – отец энергично для своего состояния хлопнул товарища по плечу, а затем плюхнулся на стол, сбив пустые кружки. – Малька перебрал.

– Папá, пора домой, – я старалась сохранить спокойствие. Только историй про распутных девиц мне сейчас не хватало.

– Ах, дочка, дай мне ещё немного повеселиться! Ик! Я не наговорился с Ло… Ро… Робер! Робер де Бан… де Бум… де Бо-мо-ном. Во!

Вытаскивать заядлого алкаша из таверны – занятие бесполезное. Пока он в состоянии говорить, уговоры отскакивают, как горох от стены. Проще дождаться, когда он сам стечёт под стол, и молча утащить, пока не очухался и не потребовал «ещё одну на посошок».

– А что с девкой-то случилось? – отец хмуро попытался вспомнить детали. – Кажется, я чуток перебрал, ойк, уже и забыл, чем закончилось. Раз ты всё ещё здесь, то что это, тебя опрокинули?

– Хах, так ты и сейчас, парусный трюкач, в зю-зю! А с девкой той… что с ней сталось?! – Старик потряс пустую кружку вверх ногами, убеждаясь, что там не осталось пива. – Чертовка улизнула, когда я в себя пришёл. Недаром говорят, в душе рыжих живут лисицы.

– Папá, пора идти! Мы условились, что не будем задерживаться. Вы вообще обещали больше не пить!

Пустой звук. Моя попытка пресечь очередной заплыв по волнам пьянства разбилась о стойкий алкогольный туман. Отец выпрямился, изо всех сил пытаясь изобразить серьезность, но вместо этого икнул. Ну да, моряк, которого качает только на суше, да ещё и от пива, а не от шторма – зрелище в наших краях привычное, как чайки, ворующие рыбу.

– Обещал – значит, надо выполнять! – медленно вставая из-за стола, он одной рукой обнял меня. – Доча, только мамá не говори, что я ходил в таверну, хорошо? Ик! Ты же моя любимая, солнце моё. Я сестру твою тоже люблю, но тебя, ик, больше всех!

Завелась старая шарманка. Нечего и говорить, благоухание перегара и немытой одежды расползётся по всему дому, стоит только нам переступить порог. Конечно, папá, я ничего не скажу, это и не нужно. Святой Корбо, только не дыши на меня, умоляю!

Я зажмурилась, когда ощутила крепкое объятие отца. Запах табака, пива и гнили хлестнул в лицо, когда он попытался поцеловать меня – то ли в лоб, то ли в ухо.

– А я тебе рассказывал, Ро-о-о-бер, какая она у меня умница? – Мне остаётся только ненавязчиво подталкивать его к выходу. – Работает сестрой в госпитале. Умнее даже меня! Поэтому я её слушаюсь. Ик! Она лучше знает!

– Ну, Жерар, ты всегда был глуповат в молодости, – и старик залился смехом.

– Хах, дурак, лучше бы швартов стал более чисто вывязывать, чем всякую чушь говорить! – с удивительной для текущего состояния ясностью отреагировал отец. Он прикладывал много усилий, чтобы не свалиться на пол. Я сделала шаг назад, не желая находиться рядом с этим зрелищем.

– Когда Софи была маленькой, я брал её с собой в море. Она знает всё-ё-ё, – с прищуром протянул отец и описал рукой весь мир. Перепалка с Робером явно прибавила ему энергии. – Понимаешь? Все морские карты! Капитаном станет, не иначе!

Мужчины за соседним столиком не сдержали смеха. Они толкали друг друга локтями и переговаривались, а я закатила глаза. Какие карты, ради богов?! Да, слушала отцовские байки, чтобы не обидеть. Но чем больше он вещал небылиц, тем сложнее становилось делать вид, что мне по душе его истории. В детстве я всерьёз воспринимала рассказы о морских змеях и загадочных приключениях, но с возрастом осознала реальность. Сказки рассыпались и оставили только горькое недоверие, которое с каждым днём становилось крепче. А затем и вовсе заменилось раздражением.

Ну а как можно не вспыхивать от гнева, когда этот человек, мой отец, заставляет мамá жить в страхе? Как можно не испытывать беспокойства, зная, что каждый стук в дверь – это не просто стук, а предвестие беды, когда за ней может скрыться очередной незнакомец, пришедший за деньгами, которых нет? Всё это… всё это заставляло меня прятаться за ложью, изо дня в день сочиняя истории, что отец всё ещё в плавании, когда он валялся на лавке, пьяный в доску. И раньше это работало, когда я была маленькой, когда мои светлые волосы и наивные зелёные глаза заставляли людей умиляться, жалеть и верить. Но теперь… теперь я уже не ребёнок. И от мысли, что он использовал меня, чтобы прикрыться, мне становилось так противно, что в горле встал ком, который я не могла проглотить.

Со временем всё стало только хуже. Отец пил всё чаще, долгов становилось больше, а заботы о нас – всё меньше. Вместо того чтобы хоть раз попытаться выбраться, он лишь глубже зарывался в эту яму, увлекая нас за собой.

Отец громко хлопнул по столу, а затем попытался опять сесть. Я поспешила пресечь этот порыв, ведь если он вернётся на стул, то застрянет тут на всю оставшуюся ночь.

– Так вот, друзья, хватит об этом, несу круговой баркас не в ту сторону, ведь я всё равно всех любим!

И попробуй понять, то ли он сам всех безгранично любит, то ли окружающие его. Одно я уловила наверняка – интонацию для тоста.

По залу прокатился одобрительный рёв, отец, пошатываясь, подобрал с пола кружку, победно взвыл и сделал глоток… пустоты. Осознание пришло не сразу. Он задумчиво повертел кружку в руках, выдал оптимистичное «завтра я плачу!» и направился к выходу. Ну да, конечно. Отец заплатит. В какой-нибудь другой жизни. А пока он благополучно забудет этот вечер, утром будет болтаться в море, а разбираться с его щедрыми обещаниями придётся мне.

Я догнала его, подставила плечо. Он тут же обмяк, тяжело навалившись, как мешок с прогнившей картошкой. Через распростёртые по полу тела пришлось буквально продираться, сдерживая желание оставить его тут, в естественной среде обитания. Особенно когда он снова попытался вскинуть руку с воображаемой кружкой и заорать что-то про братство морей. Держать его становилось сложнее, а вокруг пьяные вопли звучали как издёвка над моими жалкими попытками вытащить его отсюда.

Наконец, я сделала последний рывок и вытянула отца на улицу.

Таверна, как назло, находилась на другом конце квартала Восточных доков, где мы и жили. Дорога домой растянулась в вечность, но, к счастью, без приключений. Хотя с отцом, который норовил то свернуть не туда, то начать брататься с фонарными столбами, это было настоящим достижением.

Дом встретил нас привычной облупленной суровостью: серые кирпичи, испещрённые мхом, деревянные ставни, пострадавшие от вечных ветров и дождей. Вокруг тянулись клумбы, которые когда-то, наверное, были гордостью матери, но теперь превратились в царство буйных трав и своевольных цветов, наслаждающихся полной свободой.

Внутри царила тишина. Старый дом перешёл отцу от предков и стал единственным наследием семьи. Каждый уголок в нём пропитан воспоминаниями о детстве и уютных семейных вечерах.

В гостиной, сколько себя помню, стоял массивный дубовый стол. Когда-то за ним собиралась вся родня, празднуя редкие счастливые моменты, а теперь он казался слишком большим, слишком пустым. Мастер явно вложил душу в резьбу – морские волны переплетались с узорами из листьев, но годы добавили к ним собственные узоры из царапин и потёртостей.

Позади стола располагался камин, старый, надёжный, как дедов компас. Зимой его треск напоминал ласковый шёпот моря – убаюкивал, помогал сосредоточиться, когда я возилась с вышивкой или разбиралась в запутанных каракулях лекарей. Летом же в огне не было смысла – жара и так душила – поэтому взгляд сам собой скользил выше, на портрет прадеда.

Вот и сейчас я снова уставилась на него. Лицо старого моряка – смесь усталой мудрости, решительности и чего-то ещё, едва уловимого. Волнения? Ожидания? Я не знала, но точно видела: этот человек жил морем. А я стояла здесь, в душной гостиной, с отцом, который не мог доплыть даже до собственной кровати без посторонней помощи.

– Плавать необходимо, жить не обязательно, – шёпотом прочитала я выгравированную под портретом надпись.

Отец пошатываясь направился к скамье, явно собираясь завершить своё ночное приключение традиционной пьянчуговой комой. Я отвернулась, но запах перегара, табака и какой-то кислой вони всё равно тянулся следом, как шлейф дурных решений. Раньше от него пахло солью, ветром, морем, дальними берегами. Теперь— затхлым пивом, несвежей одеждой и просроченными обещаниями.

И самое мерзкое – даже жалость не пробивается сквозь злость. Почему? Да потому что он когда-то приносил домой фрукты, побрякушки, смех, истории. А теперь – только новые долги и мнимую заботу: «Я завтра всё улажу». Завтра? Ну-ну. А мне опять собирать крохи, выдумывать сказки для очередных выбивал и делать вид, что у нас всё хорошо? Почему ему можно валяться пьяным, а мне нельзя просто устать?

Позади раздался глухой стук – отец, наконец, рухнул на скамью. Ну и пусть. Пусть валяется. Всё равно утром поднимется, пошарит по карманам, сообразит, что денег нет, и снова сбежит в море. Как всегда.

Я решила оставить отца наедине с его ночным концертом храпа и отправилась наверх. Взгляд непроизвольно упал на выцарапанные на стене рисунки у лестницы – детские каракули, неровные линии, выведенные острым камнем. Рене. Она разрисовала весь дом, будучи ещё мелкой, но гостиной уделила особое внимание. И почему-то всегда за её художественные порывы мне. Почему? Ах да, как же я могла забыть? Я же старшая сестра, и моя обязанность – присматривать за младшей. Да за ней присмотришь! Обезьяна в юбке!

В комнате было уютно, если не считать запаха, который, похоже, я притащила на своём платье из таверны. Сняла одежду, оставив её в уголке, и надела ночную рубашку – такую же мягкую, как пустые обещания моего отца. Рене мирно спала, но её нога выглядывала из-под одеяла, покачиваясь в ритме собственных снов. Я скривила губы. В такие моменты даже самое терпеливое существо может сорваться.

– Прекрати трясти ногой, Рене, – буркнула я, как обычно.

– Пожалуйста, – ткнула мне в в мою неучтивость сестра, – так мне легче заснуть. Отстань!

Нога всё ещё тряслась, только теперь уже робко, как будто она проверяла, сколько времени у неё есть, прежде чем я взорвусь. Вдох. Выдох. Теперь моя жизнь – борьба с ногой сестры!

Хватит!

Я схватила свою подушку, без раздумий швырнув её в Рене. Она резко шарахнулась, как кошка, напуганная внезапным звуком, и чертыхнулась. А потом, в ответ на мою атаку, схватила ту же подушку, не дождавшись, пока окончательно проснется, и, как только её глаза чуть приоткрылись, метнула её мне прямо в лоб. Всё. Отпустить ситуацию. В войне с сестрой у меня нет шансов.

Когда мы с Рене были совсем маленькими, нас воспринимали как единое целое. Никогда не звали по именам – только «дети» или «девочки». «Девочки, приберите в комнате», «детям пора ужинать»… Мы не близнецы, но прохожие часто путали нас. К тому же и одежда всегда носилась одинаковая. Кто заметит разницу в два года? Обе светлые, обе мелкие. Только мы с Рене знали, насколько отличаемся – и внешне, и по характеру. У неё волосы весело вьются, а у меня – идеально ровные. Она хоть и младше, но выше меня, сильнее, увереннее. Упрямее! Рене как ветер – неуловимая и живая, а я стояла на месте, как старое дерево.

Такое отношение жутко раздражало, поэтому мы постоянно ссорились. А теперь… теперь эта связь – наша гордость. Доверие, выстроенное годами, ценнее всего. Но привычка пререкаться по поводу и без никуда не делась.

Я распахнула окно, впуская в комнату прохладный морской воздух. Он наполнил пространство тихим шумом прибоя, создавая атмосферу умиротворения. У меня появилась возможность закрыть глаза и попробовать заснуть.

Глава 2 Фестиваль Драконьей Песни

На следующее утро я проснулась с ощущением, что меня переехала не просто телега, а телега с грузом из кирпичей, да ещё несколько раз проехалась для верности. Синяки под глазами и отёк смело могли бы составить конкуренцию похмелью отца, но в этот момент меня больше волновала Рене, которая, в свою очередь, решила, что лучшая месть за мою подушечную атаку – это разбудить меня с помощью скрипа своей кровати. Идеальное средство для пыток, если честно. Я бросила на неё взгляд, от которого обычно даже крепкие люди падают в обморок. У мама́ научилась.