Крокодилий остров

Рыжая девчушка энергично закивала, соглашаясь с его доводами. Неужели такое юное создание действительно разбирается в медицине?

– Я не знаю ни одного яда со схожим действием, – сказала она.

– И я, – подхватил Орней и понизил голос, чтобы стражники за дверью его не услышали. – Пасандр сердится, когда так говорят, но, клянусь Асклепием, тут не обошлось без злых духов. Птолемей Эвергет, светлая ему память, поселил на Крокодильем острове разбойников и убийц – слишком долго боги терпели.

Брюнетка прищурила холодные глаза и спросила:

– Почему на острове нашли только сорок восемь трупов?

– Сорок семь, – машинально поправил лекарь и испугался.

Он не знал, имеет ли право говорить начистоту, и не навредит ли самому себе. Пасандр и раньше не отличался покладистостью и благонравием, а в последнюю неделю и вовсе распоясался: пьет, бьет стражников и орет на всех, кто попадается под руку. Если сболтнуть лишнее, можно и места лишиться.

– Ладно, – Ксантия прочла его мысли. – Молчи и слушай. Заключенных из разных номов, которых приговорили к работам на острове, почему-то туда не привозили. Напрашивается два вывода: либо местные власти разбирали их для личных нужд и обратили в собственных рабов, либо не могли поручиться за их благополучие. Итак..?

Лекарь почувствовал себя кроликом, загнанным в угол в собственной норе. Гнев этой брюнетки показался ему гораздо более опасным, чем гнев начальника полиции.

– Их находили мертвыми, – он облизнул губы. – Стоило отправить партию преступников на остров, как через неделю ни одного человека не оставалось в живых. Один якобы случайно утонул, другой – упал с пальмы, третий неправильно точил нож и проткнул себя. Тогда стратег повелел оставлять всех в Летополе и тут приспосабливать к общественно полезным занятиям.

– Не проще ли угомонить островитян? – спросила брюнетка.

«Ты-то, пожалуй, и угомонила бы, да здесь подобных тебе нет», – подумал лекарь, окидывая ее оценивающим взглядом. В отличие от многих, кого он знал, включая солдат и стражников, Ксантия носила оружие легко, словно родилась с ним. Ножны не задевали окружающих предметов, когда она ходила, и не упирались в пол, когда она усаживалась. Пасандр, плюхаясь на стул, каждый раз проклинал свой меч, застревавший между ножками стола, и не знал, куда бы пристроить кинжал, чтоб тот не давил ему в живот. А ведь он считался опытным воином и даже получил царскую награду за подавление мятежа Архелая[1]. Вслух Орней сказал:

– А чем их испугаешь? Не ссылкой же, в самом деле. Казнить не позволят: дийокеты, трапезиты да экономы не шибко-то любят разбрасываться рабочей силой. Это в Риме можно распять на крестах шесть тысяч рабов ради устрашения – у них слишком много людей и слишком мало занятий. А здесь только успевай крутиться: урожай два раза в год, пшеница раскуплена соседними государствами наперед, случись недобор урожая, и голодающие всего мира потянутся к нам.

– Почему же островитяне демонстрировали такую нетерпимость? – удивилась рыженькая.

– Да пес их знает. Злобные были, как порождения Ехидны: друг с другом собачились непрестанно, чужаков убивали. Унаследовали слепую ярость от предков. Единственная добрая девушка среди этих зверей – поэтесса Мелисса, она-то и спаслась. Только не ручаюсь, что выживет.

– И как только среди таких чудовищ выросла поэтесса? – удивилась Глафира.

– Покойный староста – не Гиран, который погиб вместе со всеми, а его предшественник Дромен – был родом из Летополя. К восьмидесяти годам он одряхлел, и Мелисса о нем заботилась. Дромен любил книги и научил девочку грамоте. Потом она выросла и начала писать стихи, да такие хорошие, что их повторял весь город. Лет пять назад в Летополь приезжали маленькие царевны: Клеопатра и Арсиноя, они посетили театр, услышали поэму Мелиссы «Великий Нил» и нашли ее превосходной. Царевна Клеопатра, известная своей высокой образованностью, похлопотала перед отцом, и Мелиссе разрешили покинуть остров.

– Почему же она этого не сделала? – спросила Ксантия.

– На ее попечении был отец – крепко пил, нуждался в присмотре и отказывался уезжать. Старый дурак.

Брюнетка приподняла бровь, ожидая пояснения. Голубые глаза сверлили его, словно он стоял на суде Осириса перед богиней правды Маат. И почему Пасандр за пять дней не сподобился оторваться от кувшина с вином и согласовать с другими участниками событий, что они должны говорить этим девушкам? Еще несколько минут, и Ксантия вытянет из него все ошибки, просчеты и злоупотребления властей нома.

– Вам бы лучше со стратегом поговорить, – он попробовал отвязаться от опасной темы. – Сам-то я нечасто бывал на Крокодильем острове, просто кормлю вас разными байками, услышанными от других.

– Поговорим, – заверила его Ксантия. – Когда сочтем нужным. Не скрою, складывается впечатление, что у вас тут царил полнейший бардак, который в итоге привел к трагедии, но мы не собираемся вредить ни тебе, ни твоим начальникам. Нас интересует только разоблачение убийцы, если он существует.

– Очень хорошо, – Орней покосился на Глафиру, скромно стоявшую рядом с подставкой для свитков. – А то ведь ее дядя знаком с царским контролером и может донести на нас.

– Мой дядя занят подготовкой к свадьбе, – живо отозвалась она. – Ему наплевать, что тут происходит, а нам нет.

– Итак, – Ксантия ухватила потерянную нить беседы. – Ты назвал отца Мелиссы «старым дураком», потому что…

– Если бы он не упирался, как осел, и переселился с острова в город, был бы жив по сей день, – проворчал лекарь. – Я сам осматривал его труп: он попал в воду уже после смерти, что бы там ни утверждали свидетели.

– Но тебе приказали помалкивать и замяли дело?

– Уж как водится. Кому нужен скандал?

– И кто его убил, как ты думаешь?

– Понятия не имею. Но не считаю, что на острове лишь один был способен на убийство, иначе его давно бы сдали. Там действовала какая-то группа, которую все боялись.

Орней бросил взгляд на клепсидру и с облегчением заметил, что уровень воды добрался до отметки 9, а, значит, ему пора в зал собраний – заслушать сводку преступлений от начальника городской стражи. Он всегда находил это времяпрепровождение скучнейшим до невозможности, потому что главный стражник имел странную привычку повторять одно слово трижды и тянул фразы бесконечно долго. «Найдено-найдено-найдено тело-тело-тело красильщика-красильщика-красильщика» – пока он подбирался к сути, все забывали, о чем говорилось раньше. Но сейчас лекарь обрадовался хорошему поводу удрать подальше от стального взора брюнетки.

– Мне нужно бежать, уж простите – служба зовет, – скороговоркой пробормотал он и, не дожидаясь просьбы, рассыпал перед Ксантией ворох свитков. – Тут описание трупов и прочее, что может вам понадобиться.

Он схватил сумку с лекарствами и инструментами – точно такую же, как у Глафиры – и жестом пригласил надоедливых гостий покинуть его канцелярию.

[1] Мятеж Архелая – вооруженное восстание 55 г. до н.э. Изгнанный царь Птолемей Авлет вернулся в Египет с римским войском в надежде вновь занять трон. Против него выступил его зять Архелай, но потерпел поражение.

Глава 9. Стратег

Летополь и окрестности,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Глафира опасалась, что стратег окажется таким же неприветливым и пугливым, как лекарь. Это могло серьезно осложнить дело, ведь он самый главный в номе. Но Неоптолем встретил их уважительно и даже сердечно, хотя ему нездоровилось: он принимал посетителей в собственном саду, полулежа на клинии в тени фигового дерева, и попивая раствор глины – вернейшее средство от расстройства желудка.

– Какая гадость, – он сморщился и отставил скифос подальше. – Рад, что вы приехали, если действительно сумеете нам помочь. Сами видите, как на нас повлияло прискорбное происшествие: Пасандр беспробудно пьет, чего за ним раньше не водилось, а я страдаю несварением. Дийокет считает, что мы плохо справляемся со своими обязанностями, не сумели защитить островитян.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – ответила Ксантия.

– Стратег Аполлонополя мне так и сказал. Я написал ему на днях и получил ответ: он отзывался о вас с большой теплотой. Обещаю достойную плату.

Под влиянием минутного порыва Глафира чуть не отказалась от денег, но потом вспомнила, что за комнату в гостинице, еду и корм для животных надо чем-то платить, и промолчала. Неоптолем, тем временем продолжал:

– Должен сказать, если это убийство, то весьма ловкое: при желании его легко списать на кару богов. Дийокет же склоняется к версии несчастного случая или массового сумасшествия. Что и говорить, было бы очень удобно: люди отравили скот, а потом приняли яд сами. Беда в том, что лекари не знают зелий с подобным действием.

– Нам очень помогли бы какие-то сведения о взаимоотношениях островитян, – сказала Ксантия. – Мы слышали, там часто возникали конфликты.

– Да, – стратег задумчиво пригладил бороду. – Постоянно. И никогда не догадаетесь из-за чего.

Глафире показалось, что он улыбается в свои седые густые усы. Она села на длинную каменную скамью, предназначенную для посетителей, и предположила:

– Из-за маслобоен? Кто-то оказался лучшим работником и вызвал зависть?

– Из-за стихов! – не стал томить Неоптолем. – Как вам это нравится? Эол, сын старосты, считал себя поэтом. Он переехал на остров ребенком, но его семья не из коренных жителей, и потому у него имелись деньги, чтобы учиться грамоте. Эол сочинял гимны богам, трагедии и песни, какое-то время он был вне конкуренции, но потом Мелисса его перещеголяла, добившись славы за пределами нома и особых привилегий. Тогда Эол забросил сочинительство и начал кампанию борьбы за «идеалы предков». Суть проста: если первые жители Крокодильего острова обходились без чтения и письма, зарабатывая на жизнь тяжелым трудом, то их потомки должны блистать таким же чистейшим невежеством и ставить на место каждого, кто вздумал пожелать чего-то большего. Эол не имел к ним никакого отношения, но его воззвание нашло отклик во многих – преимущественно, в самых озлобленных. Половина острова возненавидела Мелиссу и ее семью. Не знаю, в чем это выражалось ежедневно, но полгода назад преследования достигли апогея – погиб ее муж. Предполагалось, что он скатился с насыпи и сломал шею, но это чушь – он был безногим по колени, передвигался на небольшой тележке, отталкиваясь руками. С какой стати ему подниматься на дамбу?

– Но в его смерти никого не обвинили, – закончила за стратега Глафира.

Ей уже порядком надоело слушать о процветающей в Летополе безнаказанности. Люди убивают друг друга, а властям и дела нет. Ее дядю сложно назвать идеальным чиновником, но он бы такого не потерпел.

– Мы надеялись, что все как-нибудь обойдется, – почти виновато пробормотал Неоптолем и снова отхлебнул из скифоса. – Замирится, уляжется. И вот, что получили. Со стороны я, наверно, похож на какого-то безмозглого фанатика, но, клянусь копьем Афины, без мистики тут не обошлось.

– Посмотрим, – оборвала его Ксантия. – Нам не раз говорили то же самое о разных происшествиях, и за ними всегда стоял вполне реальный злой умысел.

Неоптолем понизил голос и спрятал глаза, словно собирался признаться в постыдном поступке.

– Я даже сходил в контору создателя табличек с проклятиями[1], – прошептал он. – На Крокодилий остров его вызывали шестьдесят три раза, и еще тридцать семь раз горожане жаловались на островитян. Это что-нибудь да значит. Вот, помню, моя теща…

Но Ксантия безжалостно отвергла историю о теще и спросила:

– Что насчет наших полномочий?

– Полная свобода действий, – подтвердил Неоптолем. – Я уже подписал приказ, мой раб отдаст его вам. Остров пуст. Раньше его охраняла царская стража, чтобы исключить контрабанду масла, но они тоже погибли. Эконом боится забирать уже наполненные кувшины – вдруг, причина смертей кроется в какой-нибудь заразной болезни?

– Маловероятно, – покачала головой Глафира.

Изнывая от любопытства, она еще по дороге к дому стратега пробежала глазами свитки, полученные от лекаря. Орней описал классическую картину удушья, когда затопленную печь закрывают заслонкой и умирают во сне. В Египте такие случаи встречаются гораздо реже, чем в Греции или Риме: климат жаркий, отопление не предусмотрено – в очаге греют камни и раскладывают по комнатам, если дует холодный восточный ветер.

– Тела действительно лежали на открытом воздухе? – спросила она. – Или это преувеличение, чтобы сгустить краски?

– Это чистая правда. Лекарь тоже удивлялся. Он сказал, все угорели, но такое невозможно. Потому-то в мою голову и полезли мысли о вмешательстве богов или духов. В городе нарастают панические настроения, особенно среди тех, кто лично бывал на Крокодильем острове. Поразительно, насколько люди склонны принимать мнение толпы. Еще неделю назад я считал себя скептиком, – он невесело улыбнулся и осторожно погладил живот. – Я, кстати, приказал коропластам[2]с улицы Забав сделать 47 мягких кукол в человеческий рост и разложить на острове, как лежали мертвые. Мне показалось, так вы лучше представите, что мы увидели.

– Отличная идея, – искренне похвалила Ксантия.

– Не думаю, что это сильно поможет, но, по крайней мере, вы поймете, почему мы тут ведем себя, как истеричные идиоты. Единственный шанс узнать истину, на мой взгляд – разговорить Мелиссу. Она спаслась, но потеряла дар речи. Лекари в асклепионе утверждают, что такое часто происходит.

– Где и как ее нашли? – спросила Ксантия.

– Ее выбросило на берег у пристани. Стражники вытащили из воды, она была без сознания. Орней ее осмотрел и сказал, что девушка тоже стала жертвой удушья, но почему-то не умерла.

– Вовремя покинула зону поражения? – предположила Глафира. – Значит, не яд и не эпидемия. Если угоревших в доме вовремя вынести на улицу, они могут выжить. В вашем же случае вместо дома выступает целый остров.

– Еще один аргумент в пользу кары богов, – заметил Неоптолем. – Погибают все, кто оказался в определенном месте, как в легенде с городом во Фригии, который Зевс и Гермес уничтожили в отместку за негостеприимность.

– Об этом мы подумаем после, – перебила Ксантия. – Меня пока интересует другое: как Мелиссу «прибило к берегу»? Остров ведь не в море, а на реке, ее должно было отнести течением за пределы Летополя, в дельту.

Стратег нахмурился. На его лице взамен фаталистичной меланхолии проступило выражение глубокой задумчивости. Наконец-то его мозг получил какую-то реальную пищу для размышлений. Глафира едва заметно усмехнулась. Ксантия – живое олицетворение принципа Платона: задавай правильные вопросы, и покинешь темную пещеру[3].

– Провались я в Тартар, – буркнул он. – И почему не заметил? Мало того, Крокодилий остров, оправдывая свое название, кишит крокодилами, любого упавшего в воду они бы сожрали. Может, приказать арестовать Мелиссу? Вдруг сбежит?

– И что выйдет? Ты говоришь, народ уже начинает паниковать. Арест Мегакла прошел тихо, но со знаменитой поэтессой так поступить не получится. Мы с ней поговорим, а там посмотрим, – Ксантия поднялась со скамьи. – Спасибо, что уделил нам время.

– Всегда рад, – широко улыбнулся Неоптолем.

– Ах, да, – Ксантия сделала вид, что внезапно вспомнила. – Ты не рассматриваешь версию о контрабанде? Все-таки, островитяне производили один из самых ценных продуктов – это большой соблазн.

Глафира взглянула на стратега и заметила, как дернулась его шея. Он явно не собирался затрагивать эту тему сам.

– Думал, конечно, думал, – пробормотал Неоптолем. – Но в отчетах все цифры сошлись, а их проверяют самым обстоятельным образом, можете мне поверить. Вопрос деликатный, тут речь о репутации чиновников нома, и я бы не хотел бросаться обвинениями. Договоримся, что официально вы ищите убийцу или убийц, а уж если попутно раскроете хищения, то сразу придете ко мне.

– Не сомневайся, – холодно ответила Ксантия и направилась к воротам.

– Чуть не забыл, – крикнул вслед стратег, – Между дамбой и островной деревней есть затока – ее стоячие воды были зелеными до рокового дня. Теперь они красные и пахнут кровью.

***

– Нас что, хотят использовать вслепую? – возмутилась Глафира, пока они шли на пристань. – Архифалакит и стратег очевидно подозревают либо друг друга, либо кого-то столь же высокопоставленного, но не хотят марать руки. Давай просто выкрадем Мегакла из тюрьмы и вернемся в Арсиною.

– Ну уж нет, – усмехнулась Ксантия. – Я намерена все выяснить.

– Они нас подставляют!

– Пусть. Посмотрим, кто выиграет партию.

– О, боги, я слышу в твоем голосе азарт! Знаешь, иногда выгоднее проиграть или вообще не вступать в игру.

– Не порти удовольствие. Лучше скажи: есть соображения, как приторговывать маслом из царских маслобоен и избегать разоблачения?

Глафира задумалась. Кунжут и оливки поставлял ее родной ном, и она знала, как строго ведется учет.

– Можно найти дикие оливковые рощи, – неуверенно сказала она. – Или свободную землю, которая в документах числится неплодородной, и там выращивать деревца. Привезти сырье, изготовить жернова, чтоб о них не подозревали контролеры, и сбивать дополнительные партии по ночам. Еще иногда разбавляют оливковое масло кунжутным или вообще жиром, но это рискованно.

Ксантия задумалась.

– Пасандр сказал, что жители острова заметно разбогатели и навели на себя подозрения. А ведь они простые крестьяне и со всей масляной аферы наверняка получили меньше, чем их высокие покровители. Насколько же в общей сложности нагрели государство? Почем у нас масло?

– Оливковое – по 140 серебряных драхм за хекет[4], кунжутное – по 40 драхм. Чтобы его продажа принесла ощутимую прибыль… – Глафира замолчала, поняв мысль Ксантии.

– Вот именно, – отозвалась та. – Кто купит такую крупную партию?

– Кто-то вне Египта. Другая страна? Но можно же легально заключить договор на поставки: выйдет дешевле и безопаснее!

– Значит, нельзя. И мы должны выяснить, почему.

[1]создатель табличек с проклятиями – реальная профессия Древнего мира, преимущественно, Рима

[2]коропласт – мастер по изготовлению игрушек

[3]Платонова пещера – знаменитая философская аллегория Платона из его диалога «Государство». Чтобы получить точное представление о мире, нужно задавать правильные вопросы и подвергать сомнению сложившееся впечатление. В пример приведены люди, сидящие в темной пещере и видящие только тени на стенах.

[4] 1 хекет примерно равен 4,8 л.

Глава 10. Тени мертвых

Крокодилий остров,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

На пристани Ксантия выкупила на несколько часов легкую лодку, связанную из стеблей папируса. Глафира предлагала сначала заглянуть в асклепион – все равно ведь по пути, но подруга, как часто бывало, настояла на своем.

– Нам все рассказывают байки. Еще немного, и мы начнем предвзято относиться к фактам. Надо увидеть остров своими глазами, – сказала она.

Нил, уже поднявшийся на два локтя, лениво тек на север. У деревянного причала сидели рыбаки, сонно ожидая добычи и укрывшись от палящего солнца широкими соломенными шляпами. Река в этом месте казалась необъятно широкой, противоположный берег едва виднелся вдали.

Интересно, каково жить на острове и никогда его не покидать? Наверное, довольно тоскливо. Во всяком случае, Глафира точно знала, что ей бы это не понравилось. Ее учитель Никандр рассказывал об удивительном феномене, распространенном среди моряков и путешественников: когда небольшая группа людей надолго изолирована от мира, между ними возникает неприязнь такой силы, что они готовы убить друг друга.

– Садись в лодку, – прервала ее мысли Ксантия. – Отплываем.

Глафира любила речные прогулки. Ее отец был греком, а мать – варваркой, но она выросла в Египте и относилась к Нилу с тем трепетным обожанием, какое свойственно коренному народу. На прозрачно-голубоватой поверхности воды колыхались листья кувшинок, берега заросли розовым лотосом и высоким тростником. Девушка коснулась пальцами своего отражения, оно задрожало и рассыпалось цветными пятнами.

– Осторожно! – предупредила Ксантия.

И тут Глафира заметила маленькие зеленые кочки. Пять, нет, десять или даже больше. Крокодилы.

– Ой! – вскрикнула она и быстро отдернула руку. – Боги милосердные! Они нас перевернут?

– Пока что они достаточно любезны, чтобы не качать лодку.

Один из них выбрался на берег, улегся, поджав под себя толстые лапы, вытянул морду, как будто обращался персонально к Глафире, и зарычал – протяжно, тоскливо, устрашающе. Из желтых глаз покатились слезы, оставляя темные бороздки на пятнистой шкуре.

– Смотри, он плачет!

– С ними всегда так после еды, – равнодушно ответила Ксантия.

Лодка удалялась, а крокодил печально смотрел им вслед, и Глафира чувствовала себя виноватой, словно бросила на произвол судьбы существо, взывающее о помощи.

– Странно как-то они себя ведут, – заметила девушка. – Будто собаки, потерявшие хозяина.

– Да, интересно, не правда ли?

До острова они добрались в молчании. От неухоженной пристани тропинка вела вверх, по дамбе. У нее их ждала пара тряпичных кукол, одетых в туники и кирасы стражников. Набитые соломой болваны лежали, распластавшись, а рядом валялись копья и шлемы.

– Всего двое на весь остров? – приподняла бровь Ксантия и склонилась над куклами. – Маловато, если слухи о характере местных жителей – правда. Как их звали?

Глафира с готовностью выудила из сумки кожаный футляр, вытряхнула папирус и прочла:

– «Специальная царская стража: Демоклид, сын Диандрика, из Александрии и Некенб, сын Тотенхари, из Гераклеополя. Оба находились там, где положено – на берегу, чтобы встречать и проверять лодки».

– Ладно, идем дальше.

Склон насыпи был достаточно пологим, чтобы подняться на вершину или спуститься с нее не только пешком, но и верхом и даже с тележкой в руках. Глафира вспомнила о безногом мужчине, которого упомянул стратег. Смог бы он взобраться самостоятельно? Нет, пожалуй, для калеки это все-таки затруднительно.

Между дамбой и островом образовалась затока. Грязно-бурая вода казалась застывшей, над ней кружили комары и мошкара, камыш увял и почти упал, прибрежная трава потемнела. Ни уток, ни другой живности не наблюдалось. Глафира постаралась не поддаваться впечатлению и сохранять трезвость суждений, но готова была поспорить, что чувствует запах крови.

– С этим водоемом определенно что-то не так, – сказала Ксантия, и Глафира испытала облегчение: удручающий пейзаж действовал на нервы не только ей.

– Выглядит жутковато.

– Посмотри на траву. Ее как будто прибило морозом, – закончила мысль подруга.

– Морозом? – удивилась Глафира. Она читала о настоящем холоде только в книгах и пару раз слышала от путешественников, рассказывавших диковинные истории на званых обедах ее бабушки. Мягкий, но колючий снег, реки и озера, застывающие так, что по ним можно ходить – в такое трудно поверить, когда вся твоя жизнь проходит в теплом Египте. Она видела лишь тонкий, прозрачный лед, который продавал перс Сарда из собственных яхчалов[1].

– Да.

– А люди от него умирают?

– Если только пробудут на морозе какое-то время, – ответила Ксантия. – Ни один человек не станет ждать, пока замерзнет насмерть: попытается укрыться в доме, развести огонь, укутаться, согреться.

– Так, может, они действительно пытались, затопили печи, но что-то пошло не так, потому и угорели?

– Не торопись, – предостерегла Ксантия. – Мы еще ничего не видели.

Другой склон дамбы заканчивался широким и вполне добротным мостом из уложенных параллельно каменных плит, перекинутых через затоку, и дорогой, ведущей к деревне. Еще издали Глафира заметила пестрые кучи и содрогнулась: вот, значит, какое зрелище поджидало Мегакла, стратега и начальника полиции нома. Стоит ли удивляться, что один из них пьет, а второй рассуждает о богах и проклятии? Мегакла от шока спасло только исчезновение Тирии и предъявление обвинений в убийстве – проблемы личные и более насущные.

Трупы животных, в отличие от человеческих останков, не убрали – отвратительный смрад разложения проникал в легкие и жег глаза. Тучи серых и зеленых мух жужжали над маленькими тельцами воробьев и коровьими тушами. Глафира, в общем-то, вполне привыкшая к запаху смерти, лишь усилием воли удержала завтрак внутри.

– Какой… какой ужас, – выговорила она, окидывая взглядом опустевшие дома, мертвых животных и кукол, имитировавших тела.

Ей ответил хриплый лай, переходящий в неистовый рев – у крутого берега острова собрались десятки крокодилов, словно крестьянская депутация перед резиденцией откупщика. Среди них был тот самый дымчато-зеленый, которого Глафира видела плачущим. Из его желтых глаз по-прежнему катились слезы.

***

Первым зданием, встречавшим путников, был большой амбар, уставленный коробами и пифосами с оливками, обмолоченными семенами кунжута, и склад с запечатанными амфорами на подставках. У входа, прямо на дороге, лежал труп пятнистого красно-рыжего вола, запряженного в телегу. На возу, странно скрючившись, примостилась очередная кукла.