Крокодилий остров

Она ответила, что, без сомнения, стоит, и Немир Владыка мечей, исчез. Она не видела его, по меньшей мере, две недели, испытывая одновременно облегчение, досаду и горечь.

– Мне так понравились эти строки, – объясняла Глафира. – Что я их запомнила. А потом увидела свиток в бабушкиной библиотеке. И прихватила с собой – она все равно их только собирает и не читает. У меня не было намерения вмешиваться в ваши дела. Просто хотела…

Она не договорила, но Ксантия и так все поняла. Подруга хотела приблизиться к тому, кого считала родным. Жаждала узнать о нем больше, установить какую-то связь, пусть даже через общие книги.

– Немир подведет тебя, как не раз подводил меня, – сказала Ксантия, осознавая, что звучит неубедительно и голословно.

Для Глафиры Владыка мечей навсегда останется спасителем, вытащившим ее из бушующего огня, вторым отцом, спешащим на помощь, когда она в опасности. Можно разрушить это впечатление, поведав, как он манипулировал расследованием смерти Гая Фуфия, стараясь выставить убийцей бабушку Глафиры и разрушить ее отношения с семьей. Но Ксантия не хотела причинять ей боль.

– Я вижу все иначе, – упрямо заявила Глафира. – Он любит тебя, а ты даже не пытаешься дать ему шанс.

Ксантия промолчала, перекатившись на другой бок. Она жалела, что вообще начала этот разговор, который возникал уже не раз и всегда заканчивался одинаково – обидами, упреками и взаимным недовольством. И с чего она придралась к Катуллу? Он же не виноват, что Владыке мечей вздумалось его процитировать.

– Был момент, когда я действительно поверила Немиру, – сказала она, внезапно отважившись на откровенность.

Глафира перестала дуться, уселась поудобнее и обратилась в слух.

– Однажды он спас очень дорогих мне людей, – продолжила Ксантия.– И даже поступился ради этого важной для себя вещью. Я подумала: «Вот оно, доказательство его искренней любви». Но спустя какое-то время он подстроил их казнь. Мне стоило большого труда предотвратить беду. А когда я спросила, почему он так со мной поступает, услышала в ответ, что такова его сущность.

– Погоди, – заволновалась Глафира. – Он подставил людей, которых сам же до этого спас?

– Да. Причем, без сожалений. Я дала бы ему шанс, но боюсь.

Последнее слово сорвалось с языка помимо воли: горькое, как кора хинного дерева, и отвратительное, как слизняк. Когда она в последний раз его использовала? Наверное, в раннем детстве, пока не поняла, насколько губителен страх. «Я боюсь» для нее не существовало. До этого момента.

– Я не хотела тебя расстраивать, – Глафира скатала злополучный свиток и убрала в футляр. – Отправлю его бабушке.

– Не надо. Книга тут ни при чем, и ты тоже. У нас с Немиром непростая история, она тянется уже не одно десятилетие, еще с моей прошлой жизни. Зря я взваливаю ее на тебя.

– Не зря, – Глафира взяла ее руку и крепко сжала. – Для чего нужны друзья, если с ними нельзя делиться болью, радостью или страхами?

На рассвете они вошли в Летополь – «город удара молнии». Сразу за воротами их встретили шатры еврейских и персидских купцов, раскинувшиеся вдоль берега Нила. Их верблюды чинно и неторопливо пили воду, запасаясь для предстоящего перехода по пустыни. К пристани причаливали лодки, нагруженные корзинами, узлами и кувшинами. Высокие пальмы выстроились, как стражи, на всю длину широкой улицы. Вдали виднелись пилоны огромного храма. Хени-хебсу, чистильщики канализации, и общественные уборщики мусора пробирались к выходу, волоча за собой отвратительно воняющие тележки.

– Пи-и-иво! Горячие лепешки-и-и! – взывали нараспев лоточники, ловко лавируя со своим товаром в толпе.

Под желтыми навесами на открытых очагах шипела рыба, посыпанная луком, политое уксусом мясо и кусочки тыквы, приправленной перцем. Голодные путешественники, поравнявшись с ними, жадно вдыхали ароматы, а дети канючили и требовали еды. Ксантия, узнав цену, едва не отказалась от куриной грудки в пользу сухарей, но Глафира, смерив ее решительным взглядом, без колебаний протянула деньги продавцу, а взамен получила две лепешки с мясным соусом, завернутые в пальмовые листья.

– Куда пойдем? – весело спросила она, с аппетитом принимаясь за кушанье. – В гостиницу или в тюрьму?

– Сначала узнаем, что с Тирией.

Они быстро нашли квартал Птичников – три узкие параллельные улицы, застроенные, как попало, домами разной высоты. Здесь пели петухи, кудахтали куры, крякали утки и тревожно клокотали цесарки, расхаживая по огороженным плетнями дворам. Небольшая дорожка неожиданно заканчивалась у «Первой гостиницы Диодора».

Ксантия толкнула дверь, и они с Глафирой оказались в тесном, душном помещении с притаившимся в углу столиком и трехногим табуретом. За ним сидела полная женщина лет сорока и вязала какую-то бесформенную вещь на костяных спицах. Волосы ее затейливо обвивал голубой шарф, а слишком широкая туника из грубого неокрашенного холста хрустела при каждом движении.

Привратница подняла голову. На ее лице изрядное место отвоевало себе темное родимое пятно, поросшее жесткой щетиной.

– Добрый день, – вяло поздоровалась она, не отрываясь от вязания. – Желаете комнату?

– Да, – ответила Ксантия, развязывая кошелек.

– Две драхмы, еду готовите сами.

– И еще мы хотели бы повидаться с одной из твоих постоялиц – Тирией, – добавила Глафира, очевидно уверенная, что та уже успела вернуться.

Женщина на минуту задумалась, потом несколько оживилась и спросила:

– Это старуха, которая пропала? Так она до сих пор не объявилась. Я лично ее искала, и сын ее искал, и все соседи. Как вышла утром, горемычная, так и сгинула.

Ксантия нахмурилась. Ее, конечно, следует найти и побыстрее, пока она не отравилась спеном и не померла в каком-нибудь притоне.

– Как давно ее нет?

– Да уж пять дней. А господина архитектора арестовали, вы ж знаете? Утром прибежала стража и давай в двери колотить. Ну и страху же я натерпелась! – она замахала руками, и забытое вязание шлепнулось на пол. – Говорят, он всех на Крокодильем острове убил. Только я не верю, там такие негодяи жили – сами, кого хочешь, убьют. К ним даже каторжников не пускали, потому что те мёрли, как мухи, клянусь Герой. Скорее, они перебили друг друга.

Ксантия обернулась к подруге. Глафира изменилась в лице и хрипло переспросила:

– Подожди, любезная, значит ли это, что новая партия заключенных из Арсинои на остров не попала?

– Конечно, нет. Их разобрали чиновники для общественных работ.

– Следовательно, из них никто не погиб?

– Неа. Все здоровехоньки. И с острова одна женщина выжила, только долго она не протянет – лежит без сознания в асклепионе, что на Храмовой улице.

Глафира дернула Ксантию за руку и прошептала в самое ухо, привстав на цыпочки:

– Энлиль жив!

Ксантия вздохнула. Бывшего возлюбленного подруги она давно мысленно похоронила и не испытывала по этому поводу никаких сожалений. Негодяй заслуживал смерти.

– Но что я все болтаю и болтаю! – спохватилась привратница, поднимая с грязного пола клубок. – Идите на второй этаж, устраивайтесь, отдыхайте. Кухня на крыше.

– Внизу конь и осел, – сказала Ксантия и добавила еще пару серебряных монет. – О них надо позаботиться.

– Не беспокойтесь, сейчас кликну рабов, они их и накормят, и напоят.

Девушки поднялись по ненадежным, осыпающимся ступеням и нашли свою комнату. Она оказалась вполне приличной: две кровати, старый сундук, два табурета и стол, на столешнице которого пестрели пятна от пролитого вина и соусов, виднелись порезы, чьи-то старательно выдолбленные инициалы и упрощенное изображение лошади. Стены из кирпичей цвета охры никто и не думал штукатурить и уж тем более расписывать. Небольшое окно выходило на улицу, а не во внутренний дворик, так что в него влетали окрики прохожих, дым от жаровен и ни с чем не сравнимый, прохладный, илистый запах реки.

– Приятный город, – констатировала Глафира, простояв у окна минут пять, пока Ксантия разбирала их немногочисленные пожитки. – Если бы не куча проблем, которые надо срочно решать, мы бы отлично провели тут время.

– Не уверена. Массовые смерти сами по себе не случаются – за ними всегда стоят некие люди. И они живут здесь.

Глава 6. Хени-хебсу

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Он направлял телегу к южным воротам, и прохожие шарахались, зажимая носы. Вообще-то, нечистоты предписывалось вывозить либо ночью, либо в предрассветный час, но за этим никто не следил, так что ему наплевать. Сам он к запаху притерпелся и даже считал, что ему в некотором смысле повезло.

Да, выгребает дерьмо из-под домов богатеев и вынужден ежедневно отмечаться в полиции, зато теперь он не раб. Не вещь. Ему даже немного платят! Большая часть заработка идет в городскую казну, но оставшегося хватает на хлеб с оливками и пиво, а живет он бесплатно в крохотной хижине, предоставленной летопольскими властями.

Одна забота жгла его сердце и не давала спать по ночам – Глафира. Он любил ее, он делал все ради нее, а она позволила предать его суду. Но самое страшное и одновременно нелепое – она отвернулась от него из-за осла! Да-да, можно убеждать себя, что ее смутило его прошлое, напугало убийство вольноотпущенника, но взгляд Глафиры стал суровым и холодным именно в тот момент, когда он попытался прикончить ее мерзкого четвероногого приятеля. Даже положение раба не казалось ему настолько унизительным.

Вспоминая об этом, Энлиль сжал кулаки и прикрикнул на вола, тащившего телегу. Тут же в поле его зрения попал черный осел, идущий навстречу в сопровождении ферганского скакуна, рыжей девушки и вооруженной брюнетки в кирасе.

– Да будь я проклят! – прошептал Энлиль и протер глаза. – Сам Ашшур, ведающий человеческими судьбами, привел их сюда.

На миг он растерялся. Развернуть телегу и последовать за ними нельзя – стражники обязательно спросят, какого Тартара он забыл со своим неаппетитным грузом на улицах города. Бросить вола? Нет, его моментально украдут, а с Энлиля стребуют деньги за казенное имущество. Но и терять из виду девушек он не хотел.

– Эй, любезный, чего встал? – крикнули ему.

Энлиль обернулся и с радостью узнал общественного уборщика, катившего ручную тачку с мусором.

– Бадру! Как же ты кстати! Слушай, я должен отвезти это,– он кивнул на тележку, – В дальнюю деревню Нармер, и не успею вернуться до заката, а папирус с подписью начальника стражи забыл дома.

– Но тебя же не пропустят в город, – заволновался мусорщик.

– Потому я и прошу тебя: забери мою телегу и отвези сам, а деньги оставь себе.

– Ну ладно, мне все равно по пути.

– Тогда встретимся здесь после захода солнца.

Энлиль кивнул и побежал по улице, стараясь не выпускать из виду рыжую голову Глафиры. Он изрядно попетлял по Летополю, пока девушки не остановились у гостиницы в квартале Птичников. Ненавистный осел стоял у сикомора, привязанный к ветке. Энлиль вынул из-за пояса своего схенти[1] заточку, сделанную из толстого четырехгранного гвоздя, и весело помахал прямо перед носом животного.

– Ну, привет. За мной должок, помнишь?

Он мог бы поклясться, что осел его узнал. В больших лиловых глазах вспыхнул ужас, длинные уши взметнулись вверх, маленькие копыта сделали несколько неуверенных шагов назад, но уздечка не позволяла убежать. Золотистый ферганский скакун, привязанный рядом, взволнованно заржал и натянул поводья, но не смог дотянуться и лягнуть обидчика.

– Иди-ка сюда.

Энлиль замахнулся и нацелился в шею ослика, рассчитывая попасть прямиком в артерию. Но на его пути, словно из-под земли, вырос высокий мужчина с аккуратной черной бородкой, одетый в кожаные анаксариды и кирасу, отделанную серебром. Он ухватил Энлиля за запястье и сжал так крепко, что слезы выступили на глазах хени-хебсу. Заточка упала.

Глаза незнакомца напоминали две черные холодные бездны. Впервые в жизни Энлилю стало страшно. «Это «ни» – трепет в присутствии божества», – пронеслось в голове.

– Кто ты? – прошептал он.

– Твой последний собеседник, – ответил незнакомец и медленно, как-то лениво, достал из ножен длинный тяжелый меч.

– Я не хотел убивать осла, это просто шутка, – зачастил Энлиль дрожащим голосом.

– А еще я разгневанный отец, – не слушая, продолжал незнакомец. – Не собирался этого говорить – на мой вкус звучит слишком пафосно – но ты ведь все равно умрешь, так что…

Меч с легким свистом метнулся вперед, и Энлиль ощутил невыносимую боль. Лезвие прошло сквозь его бок, разрывая плоть на своем пути. Он закричал. Убийца выдернул меч из его тела и брезгливо обтер о схенти.

– Ты обидел мою дочь, – услышал Энлиль, и кровавый туман застлал ему глаза.

[1] схенти – древнеегипетская набедренная повязка

Глава 7. В тюрьме

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

– Смотри, тут кровь!

Ксантия опустила взгляд на землю: трава действительно покрылась бурыми пятнами. Глафира осмотрела ослика и с облегчением констатировала:

– На Аристофане ни царапины.

Ксантия подошла к своему коню Берзу: бока целы, шея тоже, нос чист. Она приподняла копыто – гиппосандалии[1]сидели, как надо и не натирали, заноз тоже не наблюдалось.

– Эй, любезная! – крикнула она привратнице. – Ты уверяла, что наших животных накормят, но они по-прежнему стоят у дерева.

– Рук не хватает, – поспешила оправдаться та, даже не потрудившись выглянуть за дверь. – Одного раба я послала к реке за растопкой, второй ушел на рынок, третий…

– Мне плевать, – оборвала ее Ксантия. – Брось вязание и займись моим конем сама, раз нет других. Не советую испытывать наше терпение.

– И моим осликом, – добавила Глафира. – Ему давно пора подкрепиться.

Привратница, обиженно сопя и ковыляя – от долгого сидения у нее явно затекла нога – выползла-таки из гостиницы и молча принялась отвязывать Берза.

– Будь умницей, – Глафира чмокнула Аристофана в печальную морду и поудобнее перехватила сумку лекаря, которую всегда носила с собой. – Эй, любезная, а где у вас тюрьма?

– От Храмовой площади направо до улицы Канцелярий. Не спутаете, здание большое.

Девушки устремились в указанном направлении. Тюрьма действительно выделялась среди прочих построек не только размерами, но и мрачностью. Стены из спрессованного нильского ила и соломы, во дворе клетки с собаками и обезьянами, приученными ловить беглецов, над входом целый ряд плетей, палок, копий и щитов, а также столбы для порки, забрызганные кровью. Над всем этим великолепием невозмутимо порхали почтовые голуби, радостно воркуя и стараясь отнять у зазевавшегося бабуина кусочек печеной рыбы.

Двери из невинносрубленной финиковой пальмы охраняли неулыбчивые низколобые стражники, до того неподвижные, что казались статуями.

– Мы к архифалакиту, – заявила Ксантия, развернув письмо, написанное дядей Глафиры к своему коллеге. – Он нас ждет.

Они также безмолвно расступились, открывая проход в длинный коридор, освещенный факелами. Внутри витал запах чеснока, сырой глины, анисового отвара и рыбы – так, по мнению Ксантии, пахли все тюрьмы мира, и еду заключенным везде подавали одинаковую, словно сговорившись: переваренную кашу, клеклый или черствый хлеб, вдоволь чеснока и рыбный суп, похожий на миску с застиранными тряпками.

– Тут множество комнат, – шепнула Глафира. – Где он, как думаешь?

Ксантия прислушалась. Откуда-то доносилось неясное, мерное урчание. Она пошла на звук и распахнула одну из дверей. Половину помещения занимал письменный стол на металлических ножках, отлитых в виде бычьих копыт. На столешнице покоилась голова в аттическом шлеме с черным гребнем из конских волос. Раскрытый рот выводил причудливые рулады, рука обнимала кувшин с вином. Рядом стояла пустая миска с обглоданными куриными костями – хозяина кабинета явно не кормили помоями с общей кухни.

– Эй, любезный, – Ксантия потрясла спящего за плечо.

Храп прекратился. Толстые губы умильно почмокали спросонья, глаза раскрылись, осоловело уставившись на нее.

– Ты начальник полиции нома?

– Я, – подтвердил мужчина невнятно. – А вы кто?

– Ксантия и Глафира из Арсинои.

Глафира с готовностью протянула рекомендательное письмо, но Пасандр жестом его отверг.

– Я и так вас узнал, заверил он, и его взгляд на миг обрел осмысленность. – Подруги архитектора, забодай его Минотавр.

Он привстал и тут же рухнул на стул. Запах вина и пустой кувшин красноречиво свидетельствовали о состоянии Пасандра: напился по самые брови.

Ксантия удивилась. По всем законам бюрократического Египта начальник полиции нома должен был бегать сейчас, как белка в колесе, занимаясь расследованием, опрашивая свидетелей и диктуя бесконечные отчеты, но уж никак не устраивать посиделки в обнимку с кувшином. Массовые смерти на царских маслобойнях – это вам не скарабея раздавить, наверняка, уже и Птолемею доложили.

– Не очень-то вы торопились выручать своего приятеля, – хмыкнул он, болтая осадок в чаше.

«А ты не очень-то спешил его казнить, – подумала Ксантия. – Хотя это существенно облегчило бы твое положение: виновный найден и наказан, можно вздохнуть спокойно».

Вслух она ничего не сказала и взглядом предостерегла Глафиру. Им нужно, чтобы он говорил. И Пасандр не разочаровал.

– Я шестнадцать лет служу в полиции, и из них семь как архифалакит. Всякого насмотрелся: смертей, интриг, предательств, заговоров, но чтоб вот так уничтожить разом целый остров… Трупы лежали повсюду, как после битвы. Кем, я вас спрашиваю, надо быть, чтоб убить сорок семь человек ради прикрытия собственной задницы? – речь прервалась пьяной икотой.

– Почему ты думаешь, что их убили? – Ксантия догадалась, что у Пасандра уже есть подозреваемый, но по какой-то причине он не способен до него добраться.

– Я сначала чувствовал себя как обычно, – не слушая, продолжал архифалакит. – Тела велел осмотреть и увезти, походил по острову, записал все, что положено. А потом на меня навалилась такая тоска… Они, конечно, негодяи, я сам сто раз предлагал отдать некоторых под суд, но чтоб отравить исподтишка…

– С чего ты взял, что их отравили? – вновь спросила Ксантия. – Так лекарь сказал?

– Не, – Пасандр помотал головой. – Этот остолоп твердит, что они умерли от удушья, но непонятно, с какой стати. Костров никто не жег, топились только печи на маслобойнях. Я думаю, туда и подсыпали какой-то яд: дым разнес его по острову, и все умерли.

– Зачем кому-то их травить? – Ксантия старалась проявлять терпение.

– Ну пораскинь мозгами, – раздраженно отозвался начальник полиции. – Ты же, вроде, умная, если театральный распорядитель не врет. – Кое-кто вступил с ними в сговор и продавал масло на сторону, да забыл объяснить, чтоб они не бежали сразу тратить денежки. Испугался, что они его раскроют – избавился от всех одним махом.

– И ты знаешь этого человека.

– Догадываюсь, – подтвердил Пасандр. – Но называть не стану. Ищите сами и помните, что у меня ваш приятель. Не найдете объяснения смертям вместе с доказательствами – я казню его.

– Приятно иметь с тобой дело, – криво усмехнулась Ксантия. – Люблю четкие и ясные заявления. А теперь нам нужно поговорить с Мегаклом.

– Пройдете мимо столовой и спуститесь вниз по лестнице, – сориентировал Пасандр и устало махнул рукой. – Да, и еще навестите в асклепионе женщину, что спаслась. Она онемела, но вы найдете способ что-нибудь из нее вытрясти.

В тюрьме царила еще большая духота, чем в канцелярии: воздух тут будто бы сгустился и повис тяжелым облаком. Единственное потолочное окно не справлялось с вентиляцией. Длинное помещение разделялось на клетки железными решетками. В них томились заключенные – человек пятнадцать, не так уж много.

Мегакл сидел в одиночестве, подоткнув под голову гнилую солому. Его светлая шевелюра вспотела и спуталась, щеки и подбородок заросли щетиной. Он задумчиво плел косичку из сухих травинок.

– Здравствуй! – крикнула Глафира и помахала ему.

Лицо Мегакла тут же разгладилось, он кинулся к решетке и схватился за прутья, словно ожидал, что его мгновенно выпустят.

– Слава богам! Доехали! Были в гостинице? Мать вернулась?

Его глаза покраснели и слезились, лицо исхудало за пять дней испытаний. Этот человек, не смотря на свою внушительную фигуру, мощные кулаки и высокий рост, никогда не был бойцом. Но Ксантии понравилось, что первый вопрос он задал не о своей судьбе, а о Тирии.

– Нет, но мы ее найдем, – пообещала Ксантия. – Поэтому сразу к делу: рассказывай все.

– Ну, на четвертый день падающей луны[2]в Летополь явились староста и писец с Крокодильего острова. Вместе мы доплыли на лодке до дамбы, я оценил ее состояние и составил план работ. Мы записали все на папирусе. Я заметил, что меня не хотят впускать в деревню. С высоты я видел, как толпа накинулась на девушку, староста тут же послал своих рабов разнять драку и убедил меня, что это обычная ссора соседей, но мне так не показалось.

– Почему?

Вопрос озадачил Мегакла: он прикрыл глаза и несколько секунд думал, потом неуверенно ответил:

– Та девушка выглядела доведенной до отчаяния. Она буквальнобыла готова биться насмерть со всеми. Ударила бородатого мужика раз в пять сильнее нее. А еще дети… Никогда не видел таких злобных детей, они швыряли в нее камни!

– Хорошо, продолжай.

– Из вежливости я предложил сходить к эпистату и забрал свитки, чтобы избавить старосту от хлопот. Меня отвезли в Летополь. Привратница гостиницы сказала, мать не вернулась с утренней прогулки, хотя обещала ждать меня с ужином. Я собрал рабов и пошел ее искать, но безрезультатно. Пока сидел здесь, сообразил, что в гостиницу она все-таки заходила: утром на ней был светло-зеленый гиматий из тонкого хлопка – я нашел его на ее кровати, зато из сундука пропал толстый бордовый изо льна. Его она не любила, говорила, что он слишком тяжелый и широкий, но почему-то взяла с собой. Я лег спать, а с утра меня разбудили стражники и поволокли на остров. Там лежали трупы. Никого живого не осталось, даже птицы упали замертво. Никогда не забуду той картины. Начальник полиции обвинил меня в убийстве, не особенно скрывая, что сам в это не верит. Мы поплыли назад. Стражники в порту объявили, что вытащили из воды женщину без сознания. У нее было бледное лицо и синие губы. Мне показалось, что именно на нее накинулись островитяне накануне днем, но не могу поручиться. Староста называл ее имя, да я забыл. Мелина или Мелайя.

– Мне нужно максимально подробное описание трупов, – сказала Глафира. – Чтобы определить причину смерти.

– Ты найдешь его у лекаря по имени Орней. Он бестолковый, но записал все тщательно. Пасандр, надо отдать ему должное, ничего, кроме тел, не двигал. На острове все осталось таким, как мы увидели.

– Отлично. Немедленно туда отправимся. Вряд ли тебя отпустят раньше, чем мы разберемся в этом деле, так что наберись терпения.

– Боги, ну почему это случилось со мной? – Мегакл без стеснения шмыгнул носом. – Лучше бы остался в Гелиополе в качестве второго архитектора – строил бы сейчас новый храм Гелиоса, так нет же, выбрал остров, где веками жили преступники, чтобы никому не подчиняться. Вот наказание за мое честолюбие.

Ксантия попыталась подавить нарастающее раздражение. В конце концов, люди не обязаны поголовно проявлять чудеса стойкости. Правда, шестнадцатилетняя Глафира и в худших ситуациях не теряла присутствия духа, но она исключение. От Мегакла требовалось только одно: собраться с духом и подождать, пока другие решат его проблемы.

– Мы постараемся управиться как можно скорее, – сухо сказала она и протянула ему сверток – Вот, купили тебе еды по дороге сюда.

– Спасибо, – Мегакл жадно развернул промасленные лепешки и сыр. – Здесь отвратительно кормят. – А теперь идите к Орнею, нельзя терять время. Его канцелярия тут же, в тюремном дворе.

[1]гиппосандалии – древние подковы для лошадей, напоминающие по форме сандалии с креплениями для ремней

[2] четвертый день падающей луны – 27-е мая

Глава 8. Лекарь

Летополь,

4-й день растущей луны месяца панемос (4 июня)

Орней ожидал гостий из Арсинои с нетерпением. Ему было любопытно взглянуть на девушек, раскрывших несколько громких преступлений. Лекарь представлял себе кого-то вроде пифий из храма Аполлона: одухотворенные, серьезные лица, глаза, как бы обращенные мимо собеседника и длинные белые одежды.

Но к нему явились натуральные варварки, не похожие ни на гречанок, ни на египтянок: одна высокая брюнетка с мечом на поясе, другая – рыженькая, кудрявая и курносая. И у обеих голубые глаза, а кожа такая светлая, словно они недавно прибыли из Галлии или Британии.

Брюнетка назвалась Ксантией и без долгих предисловий скомандовала:

– Рассказывай.

– Ну… – Орней немного сбился, определяясь, с чего бы начать. – За мной прислали на рассвете, стражник сказал, чтоб я бежал прямо к пристани. Оказалось, зеленщик и торговец мукой приплыли поутру на остров, а там все мертвые. Они не соврали: люди и животные лежали, где придется, как будто смерть настигла их внезапно. Одни трудились в маслобойнях, другие стирали белье или ели. Я сразу понял, что они угорели: все признаки налицо. Тела красные, словно только из бани, трупные пятна слишком быстро появились, и оттенок у них синеватый, а кровь жидкая. Вот только ни костров, ни пожаров на острове не было, да и на открытом воздухе трудно задохнуться даже сидя у огня. Я подождал бальзамирования, чтобы взглянуть на внутренности и проверить себя: никакой ошибки, правда, в легких нет копоти, но сердца обмяклые, мозги отекшие и в пятнах крови, органы все ярко-красные. То же и с животными.