Крокодилий остров

Она не договорила, но Ксантия и так все поняла. Подруга хотела приблизиться к тому, кого считала родным. Жаждала узнать о нем больше, установить какую-то связь, пусть даже через общие книги.

– Немир подведет тебя, как не раз подводил меня, – сказала Ксантия, осознавая, что звучит неубедительно и голословно.

Для Глафиры Владыка мечей навсегда останется спасителем, вытащившим ее из бушующего огня, вторым отцом, спешащим на помощь, когда она в опасности. Можно разрушить это впечатление, поведав, как он манипулировал расследованием смерти Гая Фуфия, стараясь выставить убийцей бабушку Глафиры и разрушить ее отношения с семьей. Но Ксантия не хотела причинять ей боль.

– Я вижу все иначе, – упрямо заявила Глафира. – Он любит тебя, а ты даже не пытаешься дать ему шанс.

Ксантия промолчала, перекатившись на другой бок. Она жалела, что вообще начала этот разговор, который возникал уже не раз и всегда заканчивался одинаково – обидами, упреками и взаимным недовольством. И с чего она придралась к Катуллу? Он же не виноват, что Владыке мечей вздумалось его процитировать.

– Был момент, когда я действительно поверила Немиру, – сказала она, внезапно отважившись на откровенность.

Глафира перестала дуться, уселась поудобнее и обратилась в слух.

– Однажды он спас очень дорогих мне людей, – продолжила Ксантия.– И даже поступился ради этого важной для себя вещью. Я подумала: «Вот оно, доказательство его искренней любви». Но спустя какое-то время он подстроил их казнь. Мне стоило большого труда предотвратить беду. А когда я спросила, почему он так со мной поступает, услышала в ответ, что такова его сущность.

– Погоди, – заволновалась Глафира. – Он подставил людей, которых сам же до этого спас?

– Да. Причем, без сожалений. Я дала бы ему шанс, но боюсь.

Последнее слово сорвалось с языка помимо воли: горькое, как кора хинного дерева, и отвратительное, как слизняк. Когда она в последний раз его использовала? Наверное, в раннем детстве, пока не поняла, насколько губителен страх. «Я боюсь» для нее не существовало. До этого момента.

– Я не хотела тебя расстраивать, – Глафира скатала злополучный свиток и убрала в футляр. – Отправлю его бабушке.

– Не надо. Книга тут ни при чем, и ты тоже. У нас с Немиром непростая история, она тянется уже не одно десятилетие, еще с моей прошлой жизни. Зря я взваливаю ее на тебя.

– Не зря, – Глафира взяла ее руку и крепко сжала. – Для чего нужны друзья, если с ними нельзя делиться болью, радостью или страхами?

На рассвете они вошли в Летополь – «город удара молнии». Сразу за воротами их встретили шатры еврейских и персидских купцов, раскинувшиеся вдоль берега Нила. Их верблюды чинно и неторопливо пили воду, запасаясь для предстоящего перехода по пустыни. К пристани причаливали лодки, нагруженные корзинами, узлами и кувшинами. Высокие пальмы выстроились, как стражи, на всю длину широкой улицы. Вдали виднелись пилоны огромного храма. Хени-хебсу, чистильщики канализации, и общественные уборщики мусора пробирались к выходу, волоча за собой отвратительно воняющие тележки.

– Пи-и-иво! Горячие лепешки-и-и! – взывали нараспев лоточники, ловко лавируя со своим товаром в толпе.

Под желтыми навесами на открытых очагах шипела рыба, посыпанная луком, политое уксусом мясо и кусочки тыквы, приправленной перцем. Голодные путешественники, поравнявшись с ними, жадно вдыхали ароматы, а дети канючили и требовали еды. Ксантия, узнав цену, едва не отказалась от куриной грудки в пользу сухарей, но Глафира, смерив ее решительным взглядом, без колебаний протянула деньги продавцу, а взамен получила две лепешки с мясным соусом, завернутые в пальмовые листья.

– Куда пойдем? – весело спросила она, с аппетитом принимаясь за кушанье. – В гостиницу или в тюрьму?

– Сначала узнаем, что с Тирией.

Они быстро нашли квартал Птичников – три узкие параллельные улицы, застроенные, как попало, домами разной высоты. Здесь пели петухи, кудахтали куры, крякали утки и тревожно клокотали цесарки, расхаживая по огороженным плетнями дворам. Небольшая дорожка неожиданно заканчивалась у «Первой гостиницы Диодора».

Ксантия толкнула дверь, и они с Глафирой оказались в тесном, душном помещении с притаившимся в углу столиком и трехногим табуретом. За ним сидела полная женщина лет сорока и вязала какую-то бесформенную вещь на костяных спицах. Волосы ее затейливо обвивал голубой шарф, а слишком широкая туника из грубого неокрашенного холста хрустела при каждом движении.

Привратница подняла голову. На ее лице изрядное место отвоевало себе темное родимое пятно, поросшее жесткой щетиной.

– Добрый день, – вяло поздоровалась она, не отрываясь от вязания. – Желаете комнату?

– Да, – ответила Ксантия, развязывая кошелек.

– Две драхмы, еду готовите сами.

– И еще мы хотели бы повидаться с одной из твоих постоялиц – Тирией, – добавила Глафира, очевидно уверенная, что та уже успела вернуться.

Женщина на минуту задумалась, потом несколько оживилась и спросила:

– Это старуха, которая пропала? Так она до сих пор не объявилась. Я лично ее искала, и сын ее искал, и все соседи. Как вышла утром, горемычная, так и сгинула.

Ксантия нахмурилась. Ее, конечно, следует найти и побыстрее, пока она не отравилась спеном и не померла в каком-нибудь притоне.

– Как давно ее нет?

– Да уж пять дней. А господина архитектора арестовали, вы ж знаете? Утром прибежала стража и давай в двери колотить. Ну и страху же я натерпелась! – она замахала руками, и забытое вязание шлепнулось на пол. – Говорят, он всех на Крокодильем острове убил. Только я не верю, там такие негодяи жили – сами, кого хочешь, убьют. К ним даже каторжников не пускали, потому что те мёрли, как мухи, клянусь Герой. Скорее, они перебили друг друга.

Ксантия обернулась к подруге. Глафира изменилась в лице и хрипло переспросила:

– Подожди, любезная, значит ли это, что новая партия заключенных из Арсинои на остров не попала?

– Конечно, нет. Их разобрали чиновники для общественных работ.

– Следовательно, из них никто не погиб?

– Неа. Все здоровехоньки. И с острова одна женщина выжила, только долго она не протянет – лежит без сознания в асклепионе, что на Храмовой улице.

Глафира дернула Ксантию за руку и прошептала в самое ухо, привстав на цыпочки:

– Энлиль жив!

Ксантия вздохнула. Бывшего возлюбленного подруги она давно мысленно похоронила и не испытывала по этому поводу никаких сожалений. Негодяй заслуживал смерти.

– Но что я все болтаю и болтаю! – спохватилась привратница, поднимая с грязного пола клубок. – Идите на второй этаж, устраивайтесь, отдыхайте. Кухня на крыше.

– Внизу конь и осел, – сказала Ксантия и добавила еще пару серебряных монет. – О них надо позаботиться.

– Не беспокойтесь, сейчас кликну рабов, они их и накормят, и напоят.

Девушки поднялись по ненадежным, осыпающимся ступеням и нашли свою комнату. Она оказалась вполне приличной: две кровати, старый сундук, два табурета и стол, на столешнице которого пестрели пятна от пролитого вина и соусов, виднелись порезы, чьи-то старательно выдолбленные инициалы и упрощенное изображение лошади. Стены из кирпичей цвета охры никто и не думал штукатурить и уж тем более расписывать. Небольшое окно выходило на улицу, а не во внутренний дворик, так что в него влетали окрики прохожих, дым от жаровен и ни с чем не сравнимый, прохладный, илистый запах реки.

– Приятный город, – констатировала Глафира, простояв у окна минут пять, пока Ксантия разбирала их немногочисленные пожитки. – Если бы не куча проблем, которые надо срочно решать, мы бы отлично провели тут время.

– Не уверена. Массовые смерти сами по себе не случаются – за ними всегда стоят некие люди. И они живут здесь.

Глава 6. Хени-хебсу

Он направлял телегу к южным воротам, и прохожие шарахались, зажимая носы. Вообще-то, нечистоты предписывалось вывозить либо ночью, либо в предрассветный час, но за этим никто не следил, так что ему наплевать. Сам он к запаху притерпелся и даже считал, что ему в некотором смысле повезло.

Да, выгребает дерьмо из-под домов богатеев и вынужден ежедневно отмечаться в полиции, зато теперь он не раб. Не вещь. Ему даже немного платят! Большая часть заработка идет в городскую казну, но оставшегося хватает на хлеб с оливками и пиво, а живет он бесплатно в крохотной хижине, предоставленной летопольскими властями.

Одна забота жгла его сердце и не давала спать по ночам – Глафира. Он любил ее, он делал все ради нее, а она позволила предать его суду. Но самое страшное и одновременно нелепое – она отвернулась от него из-за осла! Да-да, можно убеждать себя, что ее смутило его прошлое, напугало убийство вольноотпущенника, но взгляд Глафиры стал суровым и холодным именно в тот момент, когда он попытался прикончить ее мерзкого четвероногого приятеля. Даже положение раба не казалось ему настолько унизительным.

Вспоминая об этом, Энлиль сжал кулаки и прикрикнул на вола, тащившего телегу. Тут же в поле его зрения попал черный осел, идущий навстречу в сопровождении ферганского скакуна, рыжей девушки и вооруженной брюнетки в кирасе.

– Да будь я проклят! – прошептал Энлиль и протер глаза. – Сам Ашшур, ведающий человеческими судьбами, привел их сюда.

На миг он растерялся. Развернуть телегу и последовать за ними нельзя – стражники обязательно спросят, какого Тартара он забыл со своим неаппетитным грузом на улицах города. Бросить вола? Нет, его моментально украдут, а с Энлиля стребуют деньги за казенное имущество. Но и терять из виду девушек он не хотел.

– Эй, любезный, чего встал? – крикнули ему.

Энлиль обернулся и с радостью узнал общественного уборщика, катившего ручную тачку с мусором.

– Бадру! Как же ты кстати! Слушай, я должен отвезти это,– он кивнул на тележку, – В дальнюю деревню Нармер, и не успею вернуться до заката, а папирус с подписью начальника стражи забыл дома.

– Но тебя же не пропустят в город, – заволновался мусорщик.

– Потому я и прошу тебя: забери мою телегу и отвези сам, а деньги оставь себе.

– Ну ладно, мне все равно по пути.

– Тогда встретимся здесь после захода солнца.

Энлиль кивнул и побежал по улице, стараясь не выпускать из виду рыжую голову Глафиры. Он изрядно попетлял по Летополю, пока девушки не остановились у гостиницы в квартале Птичников. Ненавистный осел стоял у сикомора, привязанный к ветке. Энлиль вынул из-за пояса своего схенти[1] заточку, сделанную из толстого четырехгранного гвоздя, и весело помахал прямо перед носом животного.

– Ну, привет. За мной должок, помнишь?

Он мог бы поклясться, что осел его узнал. В больших лиловых глазах вспыхнул ужас, длинные уши взметнулись вверх, маленькие копыта сделали несколько неуверенных шагов назад, но уздечка не позволяла убежать. Золотистый ферганский скакун, привязанный рядом, взволнованно заржал и натянул поводья, но не смог дотянуться и лягнуть обидчика.

– Иди-ка сюда.

Энлиль замахнулся и нацелился в шею ослика, рассчитывая попасть прямиком в артерию. Но на его пути, словно из-под земли, вырос высокий мужчина с аккуратной черной бородкой, одетый в кожаные анаксариды и кирасу, отделанную серебром. Он ухватил Энлиля за запястье и сжал так крепко, что слезы выступили на глазах хени-хебсу. Заточка упала.

Глаза незнакомца напоминали две черные холодные бездны. Впервые в жизни Энлилю стало страшно. «Это «ни» – трепет в присутствии божества», – пронеслось в голове.

– Кто ты? – прошептал он.

– Твой последний собеседник, – ответил незнакомец и медленно, как-то лениво, достал из ножен длинный тяжелый меч.

– Я не хотел убивать осла, это просто шутка, – зачастил Энлиль дрожащим голосом.

– А еще я разгневанный отец, – не слушая, продолжал незнакомец. – Не собирался этого говорить – на мой вкус звучит слишком пафосно – но ты ведь все равно умрешь, так что…

Меч с легким свистом метнулся вперед, и Энлиль ощутил невыносимую боль. Лезвие прошло сквозь его бок, разрывая плоть на своем пути. Он закричал. Убийца выдернул меч из его тела и брезгливо обтер о схенти.

– Ты обидел мою дочь, – услышал Энлиль, и кровавый туман застлал ему глаза.

[1] схенти – древнеегипетская набедренная повязка