Крокодилий остров

Мария Цура

Крокодилий остров

Пролог

Что такого сказал я или сделал,

Что поэтов шлешь меня прикончить?

(Гай Валерий Катулл «К Лицинию Кальву»)

Александрия Египетская, 241 г. до н.э.

Агассамен натянул на лицо подобострастную улыбку и заскользил по коридорам дворца, заглядывая то в одну, то в другую дверь и радуясь, что на нем мягкие бесшумные сандалии из кожи – величайшее изобретение человечества.

Царя он нашел в Зале красных лотосов, где обычно проходили советы. Птолемей III Эвергет сидел на золоченом троне с изогнутой спинкой и развлекался, пытаясь забросить куски свитка в большую жаровню. Огонь радостно пожирал папирус, превращая его в черный, кружащийся снег.

– О, Владыка Верхнего и Нижнего Египта! – завопил Агассамен, падая на колени и стуча лбом о мозаичный пол. Его голос прокатился эхом между красными колоннами и вылетел в большое потолочное окно.

– Чего тебе, Агассамен? Снова бунт? – встрепенулся Птолемей.

– Да сохранят нас боги! Я только хотел поговорить о приговоренных к казни. Не о мятежниках, конечно, – поспешно добавил он. – О мародерах.

– Десять голодранцев, кажется? – припомнил царь. – Неужели их до сих пор не умертвили?

– Нет, и смею предположить, что живыми они принесут больше пользы.

– Как это?

– Несколько месяцев назад я совершил небольшую поездку и нашел чудесный остров на Ниле – кусок суши, оставшийся после обвала и наводнения на битумной шахте в окрестностях Летополя. Если отправить туда заключенных и поставить маслобойни, можно будет сбивать кунжутное и оливковое масло прямо там и увозить на лодках, не опасаясь нарушения царской монополии. Много охраны не потребуется, вода изолирует их как от общества, так и от соблазна продать на сторону кувшинчик-другой.

Эвергет, будучи, как все Птолемеи, жадным и прижимистым, заинтересованно посмотрел на дийокета и уже открыл рот, чтобы сказать: «Да», как в зале материализовался пузатый хранитель печати и немедленно влез в разговор.

– Не слушай его, великий государь, Агассамен сам не ведает, что говорит. Если надо завести еще одну маслобойню, то проще привлечь к труду рабов, чем преступников.

«И откуда ты взялся, паршивец?» – подумал дийокет, досадуя, что не только у него есть бесшумные сандалии, а вслух сказал:

– И где же почтеннейший Фаланф достанет лишний десяток рабов? Может, они растут на деревьях в его прекрасном саду? Или он высиживает их, как наседка цыплят? У нас нет свободных рук, из-за голода и бунта умерло слишком много людей.

– Но это не повод сохранять жизнь тем, кто убивал и грабил. Вот послушай, о ком идет речь: Эант – зарубил махайрой старуху-соседку из-за двух мер пшеницы, Клоний – похитил и съел ребенка, Телефа – хватал путников у ворот Летополя и жестоко пытал их, чтобы получить деньги и еду, Фестий – содрал кожу с родного отца… И все, как один, греки, что позорит наших соотечественников в глазах египтян.

– Довольно, – перебил его Агассамен. – Что толку попусту сотрясать воздух? Эдаких молодцов – половина Египта, с голодухи все звереют. Но если мы казним их, народу станет еще меньше, и кто будет работать? Или любезный Фаланф сам желает давить масло?

Птолемей смотрел то на одного, то на другого, как будто они перебрасывались не словами, а мячом. Несколько минут он взвешивал сказанное, потом вынес вердикт:

– Забери их из темницы, Агассамен. Прикажи писцу составить указ от моего имени: десять заключенных и их потомство останутся на острове навсегда, сколько бы времени ни прошло – хоть сто лет.

Последствия принятых решений

Крокодилий остров,197 г. до н. э.

Ах, как же хорош был этот юноша! Залама нарочно вышла стирать в полдень, чтобы налюбоваться им. Тонкие руки, бронзовая кожа – таких нечасто встретишь. И смех у него приятный, заразительный, даже унылый Абес расхохотался рассказанной шутке.

Как, интересно, зовут новичка, и за что его сослали на Крокодилий остров? Наверное, украл что-нибудь. На убийцу он совсем не похож. Тем хуже для него.

Юноша угостил Абеса абрикосом, не забыв сполоснуть фрукт в чане с водой, потом легко вскинул на спину корзину с оливками и понес под навес маслобойни. Писец, приставленный контролировать процесс, проводил его долгим, тоскливым взглядом.

«Жалеет», – догадалась Залама и протяжно вздохнула. У нее возникла мысль затаиться в камышовых зарослях, дождаться вечера, подбежать к этому милому юноше и предупредить… Но она только еще раз вздохнула и принялась тереть белье натроном так яростно, будто темное пятно на ее совести исчезнет вместе с винным пятном на старой тунике.

Работников маслобойни отпустили по домам после заката. Залама поднялась на крышу и спряталась за плетеной рамой, на которой сохли выстиранные вещи. Симпатичный юноша приветливо помахал рукой Абесу, прощаясь с ним до завтра, и зашагал по тропинке к домику, который ему выделил староста. Может, все еще обойдется? Идти недалеко…

– Эй, ты!

На пути выросли четверо местных. Залама их не узнала, да и какая разница? Сегодня одна банда, завтра – другая.

– Меня зовут Мерир, – представился юноша. – А вас, почтеннейшие?

Четверка вместо ответа окружила его.

– Мне не понравилось, как ты на меня смотрел, – заявил один из них. – Ты у нас, значит, великий умник? Сын какого-то засранца, заседающего в Мусейоне. Говорят, взял на себя вину папаши, когда тот растратил царские денежки. Иди-ка сюда, – это послужило сигналом к действию: Мерира стали бить и пинать, не слушая оправданий.

Да, вот так, запросто. Серьезного повода не нужно – Залама имела возможность не раз в том убедиться. «Не так посмотрел, не то сказал, наступил кому-то на ногу» – вот и весь нехитрый запас мотивов, за которыми скрывается удушающая зависть, лютая злость и жажда причинять боль.

– Не надо! Что я вам сделал? – голос юноши сорвался до недоуменно-обиженного всхлипа.

Наверняка он всегда прекрасно ладил с людьми, был душой любой компании и имел много друзей – абсолютно бесполезные достижения на Крокодильем острове.

Сбегать к дамбе и позвать стражу. Пока не поздно… Пока он не затих. Залама хотела поступить правильно, спасти юношу и воздать по заслугам мерзким тварям, напавшим вчетвером на одного, но страх парализовал ее.

Пока у них есть кто-нибудь, кого можно бить и унижать, они не вспомнят о ней. Если власти перестанут выселять на остров преступников, местные жители, чего доброго, обратят свои взоры на соседей. Кому-то может не понравиться, что Залама – вдова. Или что она слишком громко поет, когда работает в огороде. Или ее обвинят в колдовстве и порче, как Фебу. О, бедная Феба, ее кости уже давно обглодали крокодилы.

– Прости, Мерир, – прошептала она, стараясь не думать о хорошеньком личике, превращающемся в кровавую кашу, спустилась вниз и заперла дверь на засов.

***

Крокодилий остров, 54 г. до н. э.

– Нисса, Нисса! – звала Гарпалиона. В ее голосе отчетливо проступали ужас и отчаяние.

Питиусса ей сочувствовала. Самый страшный кошмар матери: отвлечься на минутку, а потом обнаружить, что ребенок пропал.

– Ты внимательно осмотрела дом? Прошлась по всем комнатам? – приставала к Гарпалионе ее свекровь.

Питиуссе захотелось влепить старухе по губам, чтоб она заткнулась. Ясное дело, проверке подвергся каждый шесеп[1]пространства на этом проклятом острове – они ищут девочку уже больше часа.

– Может, она упала в реку? – предположила Гарпалиона. Ее губы дрожали, а веки покраснели.

– Мы нырнем и проверим, – хором вызвались близнецы Огиг и Перефан. – Если так, далеко бы она не уплыла, застряла где-нибудь в камышах.

– Там крокодилы! – ужаснулась Гарпалиона.

– Наших они не трогают, – возразил Перифан. – Для того мы их и кормим.

«..телами убитых», – мысленно дополнила Питиусса. Она-то знала наверняка, где искать девочку, но сказать боялась. Дулихий, сын кузнеца, задушил ее, а потом выбросил тело в затоку между островом и дамбой. Питиусса видела это, когда поднималась вверх по насыпи, чтобы выйти на пристань и купить кое-что у торговцев из Летополя.

Вид бьющейся в агонии жертвы и совершенно озверевшего подростка заставил ее в один миг забыть, куда она собиралась. Питиусса хотела вмешаться, но испугалась. А ну, как завтра Дулихий подкрадется к ней и тоже придушит? Или заявится с разборками его отец – мрачный кузнец, избивающий свою жену.

Слезы Гарпалионы и ее печальный зов разрывали сердце. Но Питиусса слишком хорошо помнила, что произошло со старшим сыном Фестия, когда он попытался защитить пьяницу Регнида. Сагарис зарубил топором их обоих – никто и слова не сказал.

Женщину передернуло от отвращения. Вступилась бы за нее Гарпалиона в случае чего? Конечно, нет. На Крокодильем острове каждый сам за себя. Питиусса, немного успокоившись, присоединилась к остальным и принялась звать:

– Нисса! Нисса!

[1] шесеп – длина ладони, не считая пальцев

Глава 1. Младенец

Летополь, 53 г. до н. э.

– Не хочу оставлять тебя одну, – в третий раз сказал Мегакл, усаживаясь в лодку. – С тобой точно все будет в порядке?

– В полнейшем, – заверила его Тирия. – Я стара, но не немощна. Посмотрю город, куплю еды и приготовлю ужин. И я вовсе не одна – со мной Горгона, она меня в обиду не даст.

Из-под ее накидки немедленно выглянула коричневая голова рогатой гадюки – верной спутницы и любимицы.

– Хорошо. Жди меня к вечеру. Могу же я это обещать? – спросил он у сопровождавших его чиновников.

– Конечно, – ответил один из них. – Если ты так беспокоишься о своей матери, мы отвезем тебя обратно, когда ты осмотришь дамбу.

Лодка медленно отплыла от берега. Мегакл неуверенно улыбнулся и помахал Тирии рукой. Ее охватило раздражение. Приемный сын не доверяет ей. Она бросила вдыхать спен больше месяца назад, и, боги свидетели, чего ей это стоило, а он все еще сомневается! Все утро бродил сам не свой, оставил нетронутым завтрак и явно волновался, отправляясь на Крокодилий остров.

Чтобы немного развеяться, Тирия пошла к храму Гора Хенти-Ирт, возвышавшегося над городом. Считалось, что во времена фараонов, на том месте разразилась невиданная буря, в землю били молнии, с небес сыпались камни-бенбен. Их назвали «подарками солнца» и поместили в святилище. На них-то Тирии и хотелось посмотреть.

Громадное здание создавало иллюзию, будто находится ближе, чем на самом деле. Тирия уже миновала три улицы, а оно все маячило где-то вдали. Наконец, она достигла аллеи статуй, изображающих соколов со сложенными крыльями. Пилоны пестрели иероглифическими надписями, наверняка относящимися к истории храма, но Тирия умела читать только по-гречески, да и то по слогам. Однако она узнала Гора с анхом в руке и богиню Сехмет с львиной головой.

В открытом дворике, окруженном толстыми колоннами, толпился народ с подношениями: корзинами фруктов и оливок, курительницами, пучками ароматных трав, хлебом в виде солнечных барашков и голубей. Люди галдели и препирались, стремясь поскорее добраться до жертвенника и разрушая всяческое благоговение. С тем же успехом можно было отправиться на рынок и получить тычки в спину, приправленные отборной руганью.

Бенбен тоже разочаровал: обычный темно-серый камень, похожий на пирамидку – ничто не выдавало в нем небесное происхождение. Зато ларец, в котором он хранился, оказался симпатичным: золотым, с голубыми эмалевыми медальонами. Жрецы одевались в длинные сусхи глубокого синего цвета, расшитые серебряными нитями и напоминающие звездное небо. Тирия даже исхитрилась украдкой пощупать ткань: она была мягкой и струящейся.

– Жертвуем, жертвуем, – приговаривали сау – храмовые стражи – подталкивая к нише для подношений тех, кто уже прикоснулся к бенбену. – Оливки, масло, кунжут! Кто принес больше одного кувшина, получит свинцовый амулет с благословением.

Тирия фыркнула. До чего же жадные эти жрецы. В нише она насчитала не меньше сорока амфор, при этом лампы в храме светили тускло и постоянно потрескивали, будто туда налили не масла, а самого дешевого жира.

Досадуя, что полдня потратила на паломничество, не принесшее никакой радости и отнявшее последние силы, вернулась в квартал Птичников. Базарная площадь располагалась чуть дальше, но здесь тоже торговали одинокие лоточники, так что Тирия стала обладательницей свежей круглой лепешки с медом, приличной куриной ноги, двух пучков зеленого лука и трех репок.

Она удовлетворенно хмыкнула и открыла дверь желтого глинобитного трехэтажного дома с вывеской «Первая гостиница Диодора». Внутри царила густая тьма и запах жженого кирпича. Тирия осторожно поднялась вверх по выщербленным ступеням, проверяя каждую носком сандалии – не хватало еще упасть и свернуть шею. И куда только смотрит привратница? Уж не перетрудилась бы, если б зажгла факел.

Кухня с открытым очагом и длинным столом помещалась на крыше во избежание пожара. Солнце палило так, что, казалось, в его лучах можно испечь репу, не разводя огонь. Из окон последнего этажа донесся детский плач. Тирия застыла со стеблем хлопчатника в руке.

– Да когда же ты заткнешься?! – взревел мужской бас. – Чтоб тебя Ехидна унесла.

Малыш заревел еще горше. Сердце Тирии сжалось и оледенело. Обычно люди не любят ввязываться в чужие дела, грозящие неприятностями. Они твердят себе, что не так все поняли, что без них как-нибудь разберутся, что им ничего не известно, и ситуация на самом деле не такая уж страшная. Но у Тирии когда-то был ребенок. Его отняли и отдали незнакомым людям. Все, что касалось благополучия детей, вызывало в ней участие.

– Надо было швырнуть тебя в Нил, – не унимался мужчина. – А я ношусь с тобой, рискуя собственной жизнью. Давай, ори громче, чтоб весь Летополь про нас узнал!

Тирия нахмурилась. Она моментально сообразила, что незнакомец – не отец ребенка, в противном случае, он бы знал, как его успокоить. Конечно, есть совершенно ненормальные, агрессивные папаши, которых раздражают дети, но они скорее поручат их заботам кого-нибудь из женщин-родственниц, чем возьмут с собой в путешествие. И что значит «ношусь с тобой, рискуя жизнью»? Уж не хочет ли он сказать, что украл младенца, и его ищут по всему городу?

Словно в подтверждение ее мыслей, мужчина продолжил:

– Ты есть хочешь что ли? Вини во всем свою мать: если бы она не была такой настырной стервой, ты бы лежал сейчас в своей люльке и пускал слюни. Ладно, раздобуду чего-нибудь пожрать. Скоро все закончится, не ной.

Тирия бросила овощи и спустилась с крыши. Она увидела, как плечистый незнакомец лет двадцати пяти запер дверь, спрятал ключ за пазуху короткой туники и вышел на улицу, пересчитывая на ходу монеты.

Не теряя ни минуты, Тирия принесла длинный нож, вставила его в щель под деревянным засовом, нащупала бронзовый штифт и, надавив на пружину, сдвинула его в сторону. Механизм коротко крякнул и поддался. В комнате, на узкой кровати, отчаянно кричал полугодовалый младенец, завернутый в толстое льняное покрывало.

– Бедный малютка, – заворковала пожилая женщина, подхватывая его на руки. – Кто это у нас такой славный и пухленький? Не плачь, мы найдем твою маму.

Ребенок всхлипнул, замолчал и уставился на нее большими карими глазами. По смуглым щечкам катились крупные слезы. Тирия принесла его в свою комнату, быстро накинула гиматий, укрывший их обоих, взяла кошель, оставленный Мегаклом, и выбежала из гостиницы.

Что делать дальше? Пойти на пристань и дождаться сына? Бежать в фалакитон – полицейскую канцелярию – и сообщить об украденном ребенке? Но ведь она совсем не знает, кто похититель. Что, если он окажется стражником, родственником царского контролера или просто богатым и влиятельным негодяем? Тогда их в два счета найдут. Нет, пока все не выяснится, нужно скрыться так, чтоб сам Апофис [1]сбился со следа.

[1] Апофис (Апоп) – гигантский змей, темная сила в древнеегипетской мифологии, противник бога Ра

Глава 2. Предчувствие беды

Лодка скользила по водной глади, подгоняемая веслами, на которые изо всех сил налегали четверо рабов-гребцов. Мегакл издалека разглядел Крокодилий остров, напоминающий очертаниями букву «С». Перед ним высилась дамба, оберегающая от наводнений во время разлива Нила, а в середине образовалась затока, в которой, важно крякая, плавали и ныряли утки. Женщины, стирающие белье, на несколько минут оставили свое занятие, чтобы рассмотреть приближающуюся лодку.

– Ты, главное, не бойся, – сказал вдруг староста острова по имени Гиран.

– Чего мне бо…– начал Мегакл и осекся, почувствовав толчок. Бортик суденышка накренился и зачерпнул воды. – Что это?

Из реки, как по команде, вынырнули крокодилы: с десяток здоровенных тварей густого зеленого оттенка. Один щелкнул зубастой пастью так близко, что Мегакл учуял его зловонное дыхание, брызги окатили путников с головы до ног.

– Почему их так много?

– Пес их знает, – ответил староста. – Напасть какая-то. Но если они нас не опрокинут, мы скоро доберемся до затоки – туда им не заплыть. Мужайся.

Крокодилы вели себя странно: кружили в воде, как золотые рыбки в пруду богача, переворачивались кверху брюхом, поднимали головы и разевали рты, но никакого вреда не причиняли, а вскоре и вовсе отстали.

– У них тут много добычи, – пояснил молчавший до сих пор писец. – Стада коров, дикие антилопы, овцы, птиц без счета. Вот они и устраивают представление вместо охоты. Не голодные.

Мегакл кивнул и отер ладонью выступивший на лбу холодный пот. Он еще не ступил на Крокодилий остров, но уже успел его невзлюбить.

– А вот и дамба, которую надо поправить, – радостно объявил староста, когда лодка пристала к берегу. – Я слышал, ты опытный архитектор, работал в Афинах.

– Угу, – только и выдавил из себя Мегакл, с ужасом представляя обратный путь до Летополя.

К ним подошли солдаты, вооруженные мечами и копьями. Они невозмутимо обыскали судно и пассажиров, а потом молча кивнули старосте.

– Такой у нас порядок, – вздохнул Гиран. – Сбиваем масло, каждая капля на вес золота, сам понимаешь.

Они поднялись по пыльной дороге на самую вершину насыпи. Отсюда открывался живописный вид на меленькую деревню, притаившуюся среди пальм, зеленоватую поверхность затоки и пестрые навесы маслобоен.

– Видишь, сильно просела, я думаю, внизу, под водой, какой-то обвал, – сказал староста.

Мегакл усилием воли заставил себя думать о деле и тщательным образом исследовал дамбу.

– Впереди нужно поставить каменную плиту с откосом, – заключил он. – Иначе я не ручаюсь, что следующий разлив вас не утопит.

– И во сколько это обойдется? – оживление старосты сменилось мрачной деловитостью. – И где мы ее достанем в такой короткий срок?

– Я могу заказать блоки в Фивах – мастера заранее придадут им нужную форму, нам останется только составить их вместе. Каждый обойдется примерно в 250 драхм, нам нужно девять, итого, 2250 драхм. Если местные жители готовы поработать под моим руководством, мы сэкономим на строителях.

– Нас всего сорок восемь человек, – фыркнул староста. – Включая меня, почтеннейшего Яхмоса, – кивок в сторону писца, – И малых детей.

– Серьезно? – удивился Мегакл. – Я имею в виду, Птолемей Эвергет поселил здесь десять семей почти двести лет назад, неужели их потомки столь малочисленны?

– Да все как-то вымерли, – пожал плечами староста, точно речь шла о жуках, которых он держал в коробке и не знал, чем кормить. – Болезни, несчастные случаи и, конечно же, вырождение. Запрет на браки с внешним миром – вот наша беда. Дети рождаются слабыми, как тростник после засухи.

– А разве сюда не ссылают преступников?

– Нет, стратег счел, что они нужнее на общественных работах и заселил ими целый квартал в Летополе.

Писец буквально ожег его взглядом черных, как маслины, глаз. От Мегакла это не укрылось. Ему захотелось немедленно убраться отсюда.

– Тогда я напишу стратегу и попрошу рабов, – ответил он и посмотрел вниз, на деревню. Небольшая группка людей окружила кричащую женщину, пытаясь схватить ее и оттащить в один из домов.

– Смотрите! – Мегакл указал на них пальцем, привлекая внимание своих спутников. – Что там такое?

– А, ерунда, – отмахнулся староста. – Мелисса всегда скандалит. Сам знаешь, как бывает: выгнала пастись десять уток, вернулось восемь – в краже заподозрена соседка.

Женщина, между тем, вырвалась и залепила оплеуху бородачу в набедренной повязке. Он схватил ее за горло и повалил на землю. Вокруг них с гиканьем забегали подростки, швыряясь камнями.

– Да нет же, надо вмешаться! – заволновался Мегакл.

– Идите, разберитесь от моего имени, – нехотя приказал староста невольникам, безмолвно маячившим за его спиной. – Да шевелитесь, иначе получите на ужин палок вместо хлеба. Ты не беспокойся, любезнейший Мегакл, у меня не забалуют: разнимем, накажем.

Вечером Мегакл возвращался в Летополь один, укрепившись в мысли, что Гиран и Яхмос спешили от него избавиться. Один лихорадочно составлял необходимые договоры, допуская помарки и ошибки, другой притворно сокрушался, что жена болеет, а без ее присмотра рабы не в состоянии приготовить сколько-нибудь приличное блюдо, которым не стыдно угостить именитого архитектора. Видимо, боялся, что Мегакл напросится на обед.

Наконец, Яхмос предъявил многострадальные бумаги, но тут же вспомнил, что их некому заверить – они забыли пригласить эпистата[1], а его печать с барельефом Птолемея XII была единственным ключом к легальным поставкам камня. Толстые щеки Гирана стали малиновыми, а унылая физиономия писца совсем скисла. Мегакл вызвался сходить в контору сам и покинул негостеприимный остров.

Погружающийся в сумерки город показался ему родным и прекрасным. Выбравшись на берег, Мегакл с удовольствием вдохнул запах жареного миндаля, цветущих роз, конского навоза, человеческого пота, рыбы и речного ила. Насвистывая, он миновал пристань, Гончарную и Кузнечную улицы, опустевший рынок, Храмовую площадь и половину квартала Птичников. В окнах «Первой гостиницы Диодора» горел свет: люди готовились ко сну в окружении факелов, лучин и масляных ламп.

Его появление разбудило привратницу, дремавшую за неудобным, слишком низким столиком. От скрипа женщина дернулась и уронила с колен клубок серой шерсти.

– О, – сказала она, ее глаза и рот приняли почти одинаковую круглую форму. – Так ты вернулся? Я-то думала, съехал уже.

– Конечно нет, моя мать до сих пор здесь, – с некоторым раздражением ответил Мегакл, стараясь не смотреть на уродливую, поросшую волосами родинку на ее щеке.

– А вот и нет, почтеннейший. Ее с утра никто не видел.

– Она говорила, куда пойдет?

– Меня тут не было, я отлучилась к жене пекаря – принять роды у коровы, а за это время от нас удрали два постояльца. Твоя матушка и мужчина с ребенком. Ох, задаст мне господин Диодор, вот как пить дать, прогонит, а я вдова.

– Деньги за комнаты ты берешь вперед, значит, хозяину не за что на тебя злиться, – пробормотал Мегакл, почти машинально.

Беспокойство нарастало. Тирия упоминала, что посмотрит город, сходит на рынок и к вечеру будет дома. Так куда она подевалась? Неужели вернулась к своей пагубной, с таким трудом преодоленной привычке, и теперь лежит в каком-нибудь гнусном притоне в ядовитых парах спена? Или ей стало плохо на улице? Или на нее напали?

– Любезнейшая, найди мне двух толковых рабов, можно детей – лишь бы они хорошо знали улицы. И пусть возьмут с собой факелы. А я пока расспрошу соседей, вдруг кто-то ее видел или говорил с ней, – он бросил на стол две серебряные тетрадрахмы.

Привратница окончательно проснулась, и ее изуродованное родимым пятном лицо посерьезнело:

– Думаешь, со старушкой беда?

– Очень боюсь, что так. Она обещала ждать меня здесь.

– Ты успокойся. Я весь квартал на уши подниму, и мы ее разыщем.

Рабы с факелами в керамических горшках метались по узким улочкам Летополя. Дрожащий свет выхватывал из тьмы облупившиеся фрески Исиды, чьи крылья, некогда сиявшие лазурью, теперь походили на грязные тряпки. Мегакл, стиснув зубы, заглянул в публичный дом у западной стены. Матрона с систром в руках – символом священной проституции Хатхор – хрипло рассмеялась:

– Ищи свою мать в другом месте! Мы не принимаем бабок старше пятидесяти.

Он швырнул на пол медный обол и выбежал, едва не сбив нубийского раба с амфорой спена. Густой маковый сок с запахом гниющих фиников – раньше Тирия жить без него не могла. «Хвала всем богам, она бросила это занятие. Или нет?», – Мегакл мысленно умолял высшие силы, оградить приемную мать от проклятого зелья.

На его пути выросла ночлежка для моряков, и он ворвался туда, угодив прямо в разгар попойки.

– Видели пожилую женщину? Одета в красный гиматий, а на шее рогатая гадюка.