Последователи разрушения

Выбор был достаточно прост.

Глава 5. Танн

Оставив позади улицы Шу-Уна, джинн нёсся через луга и поля, пока не достиг неглубокой речки. Он пересек её, не ведая брода. Дыхание подвело, сбилось, когда он вышел к сосновому бору на другом берегу. Танн был магом и чиновником, но никак не гонцом или солдатом, привычным к физическим нагрузкам.

Нариен любила выбираться на природу, искать спелую бруснику, красоваться, кружась в бликах холодного солнца, что проникали сквозь плотно переплетённые кроны… Нет, сейчас не время на сожаления о прошлом. Ни в коем случае нельзя сбиваться с темпа. Нельзя останавливаться.

Танн разбежался и попробовал взобраться на крутой южный берег. Он почти добрался до вершины, цепляясь за пучки желтоватой травы, но вдруг почувствовал жжение между пальцами. Мужчина разжал хватку и вмиг потерял опору. Он замахал руками и упал, прокатился вниз, чуть снова не оказавшись в воде. По руке ползли красные муравьи – сначала двое, потом ещё с десяток, и вот уже всё его тело сплошь покрыла колония насекомых.

То, от чего он бежал… Действительно его рук дело? Тогда он был весь измазан в крови, её крови, а весь дом был залит багрянцем.

Мужчине хотелось орать во весь голос, но стоило только разжать губы, как муравьи потоком хлынули внутрь и заполонили рот. Он захлебнулся.

Огонь в очаге ещё тлел, когда Танн вырвался из когтистой хватки кошмара. Ночь он провёл в холодном поту. Во рту стоял горький привкус, будто весь жир со сковороды, на которой жарились те эрпеки, подступил к горлу и был готов исторгнуться наружу. До самого утра маг так и не смог успокоиться; на воздух он вышел с первой песней петуха.

Утренние сумерки встретили Танна свежестью и хриплым карканьем, разрывавшим тишину на части. Над горизонтом растекалось персиковое пятно рассвета. Танн сел перед юртой и долго смотрел, как встает солнце. Он не мог прервать сожаления о произошедшем в Шу-Уне: воспоминания не отпускали. Ужас и горе посеяли в нём гнилые семена, что взошли и окрепли, укоренившись самым живучим из сорняков. Он убил родича. Как от этого вообще можно сбежать?

Стоило только утру вступить в свои права, кочевники начали выходить наружу. Некоторые обращали внимание на лишнюю юрту и сидевшего на сырой земле чужака, но не подходили. Они будто ожидали разрешения. Видимо, Судур слукавил, и главный среди бродячих артистов всё же был.

А вот и он. Завидев Танна, Судур бодро помахал ему в знак приветствия.

– Ал Бистинн! – крикнул джинн, сложив руки у рта. – Общий сбор!

До самого полудня Судур знакомил новичка с будущими соклановцами – артистами и членами их семей. В клане ал Бистинн было немногим больше двадцати джиннов, включая троих маленьких детей. Дар стихий был только у Судура и Танна, прочие артисты могли похвастаться более заурядными талантами. В труппе жили акробаты, певцы и музыканты, силач и девушка, приручавшая хищных птиц. Её звали Сеоки, «хрупкий лёд» на древнеджиннском, и имя ей это очень шло: фиалковые глаза были глубокими, как горное озеро, и будто скрывали страшную тайну. Весь вид джиннки кричал: «Не подходи ко мне, пока не позову». Танн счёл, что вряд ли ошибся с первым впечатлением. Наверняка Сеоки находила общий язык с совами и соколами благодаря хищному характеру. Пернатые послушно прилетали на её изодранную рабочую перчатку и грозно кричали на окружающих.

Танн усердно растягивал рот, изображая радость и благодарность, и искренне надеялся, что хорошо играет роль – ему были неприятны большие компании. Кроме того, в клане ал Уол было принято сторониться низких слоев общества. Бабушка рассказывала Танну о дремучести кочевников, жадности крестьян и беспричинной жестокости солдат, и он впитывал эти знания подобно морской губке. Сейчас, общаясь с простолюдинами, он умышленно искал в них недостойные черты и… злился. Боги, как же он злился! Артисты оказались приветливы и открыты. Каждый их них, почтив дань традиции, не пожалел для мужчины ни денег, ни вещей. У ног выросла целая гора подарков: циновки, обрезы ткани, мешки с мукой и крынки с кислым молоком, кожаные ремни и козлиные шкуры. Сеоки отдала ему три плетёных шнура – белый, фиолетовый и синий – для украшения юрты и с гордостью сказала, что сама сплела их с именем Порядка на устах.

В душе Танна шевельнулось что-то похожее на стыд, и он едва мог смотреть в глаза сиволапым «соклановцам». Но он держался. Возвёл в голове установку, что джинну его круга стоило бы сохранить лёд внутри. Следовало поставить себя над собравшимися вокруг джиннами, не позволить просочиться и капле привязанности или благодарности, иначе его план рано или поздно пойдёт барану под хвост. Он тут не для того, чтобы плести новые узы или творить чары на потеху публике.

Старейшие члены ал Бистинн осенили Танна благословением. Древние, сморщенные как кизил дед с бабкой объявили, что этим вечером только половина из присутствующих отправится в город на заработки. Остальные будут готовиться к празднику.

– Ты всё запомнил? – в очередной раз спросил его Судур, пока они шли в сторону стен, отделявших внешний город от внутреннего.

– Да, – Танн почти что взвыл от раздражения. Свою роль в грядущем представлении маг пересказал уже раз десять, но Судуру всё было мало.

– Тут и ребёнок запомнил бы, брат. Замолчи, – засмеялся артист, имя которого Танн не запомнил.

Кочевники находились в приподнятом настроении. Предвкушали грядущий кутёж после заката?

– Сначала ты будешь в ужасе.

Он не расслышал тихих шагов Сеоки и вздрогнул, когда услышал её шёпот.

– Ты про что?

– Про выступление. Тебе не понравится, – она ускорилась и зашагала с Танном в ногу; девушка не смотрела на него, сосредоточенно поправляя ремешки на запястье, но каким-то образом распознала его беспокойство. – Точнее, будет неловко, и захочется уйти. Не презирай себя за это.

– Этого не случится, – Танн усмехнулся и заслужил болезненный тычок в бок.

Он попытался отстать, но птичница тоже замедлила шаг и, как назло, придвинулась к нему вплотную. Теперь Сеоки шагала совсем рядом, задевая плечом его руку.

– Ты высокомерный и самовлюбленный, – заявила она. – Думаешь, что лучше всех. Таким птичкам больнее всего ломать свои крылышки.

– Мы только что познакомились. Не торопись с выводами.

Фиалковая молния сверкнула и тут же угасла.

– Спорить не люблю, – она плотоядно сощурилась, и миндалевидные глаза превратились в узкие щели. – Так или иначе, воробушек, просто перетерпи. Во второй раз рёв толпы придётся тебе по душе.

– Прости, что ты только что сказала?

– Тебе понравится рёв толпы.

– Я про воробья, – он немного повысил голос, чем только насмешил Сеоки.

– Это имя тебе идёт. Или я правда тороплюсь с выводами, и стоит назвать тебя цыпленком?

– Я выступал перед толпой, – Танн скептически поднял бровь. – Знаю, чего ждать от зрителей.

Укротительница ворон пожевала губами, будто попыталась съесть его сарказм.

– Своим птицам ты так же легко подбираешь имена? – спросил маг.

– Нет, с ними труднее, – её голос стал серьёзнее. – Поди разгляди душу под перьями да пухом.

– Как назвала ворону? Ту, что орала всё утро?

– Урд. На древнем языке это значит «охальник». И это ворон, не путай!

– Какая разница…

– Он кричал совсем недолго, но прости, что это сбило твой сон.

– Его прощаю, тебя нет, – Танн думал, что запустил репей ей под юбку, однако в ответ получил лишь довольное хихиканье. – И почему же Урд?

– Скоро сам узнаешь.

Суть он понял в начале выступления, когда, смешавшись с зеваками, увидел работу девушки и птицы. Огромный чёрный ворон не только послушно прилетал к Сеоки на руку, возвращая брошенные ею в толпу безделушки. Он весьма похоже изображал голоса и джиннскую речь, а охотнее всего повторял всякие скабрезности. Ужимки его неизменно вызывали у зрителей хохот и довольные хлопки. В конце выступления Сеоки помахала толпе, ворон распростер крылья, и о доски помоста зазвенели, сталкиваясь друг с другом, монетки. Среди них Танн приметил серебро и оглянулся, выискивая богатея, что бросал на ветер неплохие деньги. К своему удивлению, он не заметил кого-то, одетого заметно лучше остальных.

Через какое-то время настала пора его дебюта. Нехотя Танн вынырнул из толпы и крикнул, что желает бросить вызов силачу Найма́ну. Он дождался, пока на площадку вышел Судур и закричал, что богатырю стыдно бороться с каким-то тощим батраком. Судур выглядел внушительно и нарядно: он надел голубой туон с красной оторочкой и меховым воротом, сапоги с загнутыми носами и высокую меховую шапку, украшенную красной же лентой. Кочевник вышагивал туда-сюда по помосту, уперев руки в боки, и бахвалился, что мало кому из присутствующих по силам одолеть его – не то, что силача Наймана, воспитанного буйволами.

Вдруг Судур осёкся, поскользнулся на заледеневшей доске и под радостное улюлюканье скатился с помоста. Он упал на вытоптанную траву, но тут же вскарабкался обратно, потеряв шапку. Меча в артиста снежок за снежком, Танн поднялся к нему и утонул в рёве зевак. Завязалось побоище: замелькали лёд и земля, снег и камни. Толпа не догадалась, что исход поединка был предрешён. Выскочка оказался побеждён, геомант поставил ногу на грудь поверженного противника и воздел руки к небу, купаясь во внимании зрителей. Танн покосился на джиннов и вспомнил слова Сеоки. Да. Это было неприятно – проигрывать на глазах честного народа.

– Хорошо поработали, – сказал ему Судур, как только публика разошлась, а члены клана собирали с земли сегодняшний заработок. – Ты держался молодцом.

– Спасибо.

– Танн, что с тобой? Я думала, ты хотя бы покраснеешь, упав ничком под пяту Судура, – Сеоки набила монетами вышитый мешочек и, плотно затянув горловину, передала его соклановцу.

– Не казни себя. Это нормально – ошибаться при первом впечатлении, – съязвил джинн.

Судур сделал вид, что не слышал их разговор. Он свистел себе под нос, скрывая усмешку.

– Много заработали? – как бы невзначай спросил Танн.

– Явно больше, чем прежде. Новая кровь, новые зрители.

– Как вы обычно поступаете с выручкой?

– Общие деньги хранят при себе старейшие члены клана, – объяснил Судур. – Мы не устраиваем делёжку, если ты об этом. У ал Бистинн всё общее. Если нужны деньги, просто попроси, и тебе не откажут.

– Я просто спросил.

Завершив дела во внешнем городе, артисты поспешили к стоянке. Небо уже облачалось в цвета заката – пронзительный голубой будто развели на огромной палитре, то тут, то там добавив нежные мазки золотого, розового и фиолетового. Вот-вот должны были зажечься первые звёзды.

Танн ожидал, что праздник в его честь будет скромен, но вновь ошибся. Юрты и загоны для скота кочевники украсили лентами, выделанными шкурами и вышитыми полотенцами. В центре стоянки развели два огромных костра – один севернее, второй южнее. Над южным установили вертел, на нём уже запекалась туша молодого бычка. Здесь же сбились в стайку женщины ал Бистинн, включая Айну. Пахло жиром, подгорелым мясом, курутом29 и пряными травами.

Детишки искрами бегали по лагерю, заливисто хохоча и сверкая яркими одежками. Двое юношей сидели в свете северного костра и бренчали на лютнях-топшурах. Старший пел кай грубым, будто тянувшимся из самого желудка голосом. Танн разобрал наречье джиннов крайнего севера. Он плохо понимал древний язык, покинувший обиход после воцарения над миром Сильных, но смог узнать древнюю легенду об У́лан-Маре Охотнике. Эту сказку он узнал от отца. Песня рассказывала о том, как прославленный герой забрел к подножию священной горы Элэме́й и обрел дар двух стихий.

Вернувшихся артистов приветствовали хлопками и радостными возгласами. Танн попытался затеряться за спинами кочевников, но Сеоки заметила это и картинно взяла его под руку, да и Судур не остался в стороне, во всю глотку объявив о появлении в клане нового джинна.

Ритуал символического рождения Танна оставил после себя постыдный привкус. Маг разделся до исподнего и пробежал сквозь северное пламя. Дым и жар призваны были очистить его кожу, поглотить прошлые грехи, и джинн предстал перед старейшинами эдаким «чистым листом пергамента». Бабка передала ему костяной нож, испещрённый затейливой резьбой, а дед подвел за шнурок жертвенного козлёнка. Своими руками он оборвал жизнь зверя, и горячая кровь омыла руки. Она затекла под ногти, заструилась к локтям, липкая и пахнущая железом. Она одурманила. Она позвала назад, в Шу-Ун. Джинн отбросил накативший ужас и, встав на колени, подал замаранные ладони старикам.

Старейшины приняли его и объявили младшим сыном ал Бистинн.

Тут же кочевники принялись веселиться, пить и есть, танцевать и подпевать лютнистам. Новая семья приняла Танна, не спрашивая, кто он и откуда; это было опрометчиво с их стороны, но соответствовало его ожиданиям. Чего магу точно не хотелось делать, так это делиться хоть с кем-то своим прошлым.

Айна омыла его руки душистой родниковой водой, босые девушки в венках из полевых цветов одели в чистую рубаху и, хохоча, помогли затянуть завязки на штанах. Они взяли Танна под руки и подвели к южному костру, где его ждали румяные эрпеки с мёдом и лесными ягодами. Кто-то сунул ему рог с креплёным настоем из еловых шишек и миску телятины. Соклановцы обнимали его, хлопали по спине и предплечьям, поздравляя с новым рождением. Босые джиннки, такие юные и такие громкие, расцеловали его в обе щеки и убежали, путаясь в юбках.

Сеоки нарочито медленно жевала кусок сочного мяса и притоптывала в такт музыке. Лютнисты затянули новый кай: в этот раз легенду исполняли оба музыканта. Быстрый бой струн и удивительные голоса рисовали перед воображением слушателей то скачку верхом на коне, то хлопанье орлиных крыльев, то свист удалой охоты. На пиковой ноте птичница стиснула пиалу. Интересно, что девушка слышала между нот? В тот момент Сеоки сама казалась нелепой птицей, кружащей над ним, выжидающей чего-то, что было ведомо лишь ей. Танн фыркнул и отвернулся.

В разгар праздничного ужина, когда солнце зашло за горизонт, а по периметру стоянки зажгли факелы, Судур пригласил Танна выступить перед кланом, показать, на что тот способен. Зашив раздражение под маской признательности, чародей встал между кострами и показал самые простые элементы, которые освоил, ещё будучи ребёнком. Он создал ледяной жезл и раскрутил его над головой, сотворил снег, сахарной пудрой посыпавший волосы сидящих рядом джиннов, и наморозил три сосульки в форме петушков, которые отдал малышам. Мужчина думал, что родители отнимут эти подарки, но нет. Айна открыла крынку с вареньем и позволила ребятишкам макать туда свои ледышки.

– А мне можно петушка? – Сеоки протянула руку.

Танн было отвернулся, но она сделала пару шагов и снова оказалась перед ним, протягивая ладонь.

– Можно совёнка. Я расскажу, как они выглядят, если ты не знаешь.

– Совёнка? Тебе же не пять лет. И не пятнадцать.

– Хорошо, что ты заметил, – она захлопала ресницами. – Я взрослая женщина и всегда знаю, чего хочу.

– И чего же ты хочешь?

– Леденец.

Джинн вздохнул, коснулся леденящего душу дара, и на его ладони появился прозрачно-голубой ворон. Ледышка получилась простой, даже без лапок, но зато с крупным массивным клювом. Бросок! Птичница ловко поймала подарок и просияла.

– Ох, спасибо! Это же Урд.

– Это всего лишь назойливая сорока.

Над стоянкой зазвучал новый мотив. Эта песня, хоть и звучащая по-северному, исполнялась на общем языке – наверняка артисты привыкли исполнять её в приграничных городах, где редко, но метко можно было встретить хизарцев или виленсийцев. К лютнистам присоединились джинны с бубнами и свирелью, а два мужских голоса разбавил громкий, уверенный напев Айны. Женская партия то отступала, то бросалась в атаку, срываясь на рык. Голос певицы повествовал о метаниях принцессы, что сбежала из-под венца и стала разбойницей. Ритм песни зажигал кровь, и Танн сам не заметил, как начал покачиваться ей в такт.

– Пойдем танцевать? – голос Сеоки доносился будто бы издалека.

– Что?

Танн осознал, что струны топшуров унесли его слишком далеко от реальности.

– Я говорю: пойдем танцевать. Тебе же весело, я вижу.

– Не хочу.

– Пошли, хватит капризничать, – укротительница воронья впилась острыми ноготками в его руку и потянула к костру.

Танн упрямо стоял, с лёгкостью сводя на нет усилия девушки, но та не сдавалась. Он заметил, что другие танцующие смеются над ними, качают головами, и понял, что выглядит глупо.

– Ладно, – он подался вперёд, и девушка, совершив очередной рывок, чуть не полетела на землю.

В мелодию ворвался басовый варган. Джинн подхватил Сеоки за талию и легко поднял на руки. Сеоки ахнула, Танн сморщил нос, дразня её, и присоединился к веселящимся кочевникам. У костра было невыносимо жарко и шумно, Сеоки верещала то ли от неожиданности, то ли от восторга. Маг опустил её на землю и закружил в танце, сначала медленно, но потом всё быстрей и быстрей по мере того, как нарастал темп этой длинной, как полярная ночь, песни.

Сеоки казалась довольной – на голубоватых щеках проступили пятна румянца, глаза сияли, узкие губы кривились в победной улыбке. Она то подбегала к нему, то отскакивала, притоптывая в такт барабанам. Танн мог разглядеть, как капелька пота бежит по её виску, скатывается по шее и теряется под воротом рубахи. Волосы цвета воронова крыла растрепались, неряшливые косы подскакивали, пестря красными лентами и вплетёнными в локоны бусинами.

Песня оборвалась, и джинны ал Бистинн разразились овациями. Танн хлопал наравне с остальными. Музыканты показали настоящее искусство, тронули сердце и пробудили внутри что-то, что он, кажется, давно уже запрятал так далеко и глубоко, куда непросто было дотянуться. Когда он танцевал в последний раз? Кажется, на собственной свадьбе. В груди яростно застучало, но потихоньку успокоилось, и жар покинул его тело. Он заслужил покой хотя бы на эту ночь.

Танн почувствовал касание Сеоки. Девушка прижалась к плечу и уткнулась в него лбом. Она обжигала кожу дыханием даже сквозь плотную ткань. Как у них всё просто, у этих простолюдинов, и как быстро. Внутри Танна зашевелилась злость, но усилием воли он подавил её. Укротительница птиц станет занозой в заднице. Но пока что она не сделала ему ничего плохого – зачем портить ей потеху?

– Ты танцуешь… здорово, – пропыхтела она.

– Знаю.

– Вот ведь надменный тетерев!

– Ты тоже хороша, – снизошёл Танн, и в благодарность она ещё крепче сжала его кисть.

– Наклонись, – сказала она.

– Нет.

– Наклонись, – голос её прозвучал до смешного властно.

Маг сдался и согнул спину, а затем почувствовал горячие губы на скуле.

– Это благодарность, – шепнула девчонка.

Танн не ответил. Темнота скрыла то, как исступленно и яростно дёрнулись уголки губ.

Вновь зазвучал варган, напряженно и протяжно. Переведя дух, музыканты готовились разразиться новой легендой.

– Мне не пять и не пятнадцать, – сказала Сеоки чуть громче, пока они отходили от костра. – И я умею работать с хищными птицами.

– Охотно верю.

– Ты другой, – сказала она и вдруг отпустила его. – Мне нужно уйти к себе и покормить ребят. А ты иди, веселись, твой же праздник. Танн ал Бистинн, – протянула она его новое имя, вертя его на языке, как карамельку.

Они разошлись, и Танн смог перевести дух. Он всё ещё чувствовал прикосновение её губ на коже и грубо тёр скулу. Сеоки действительно умела работать с хищниками, да вот только он не птица.

Глава 6. Грэй

Дробный стук отозвался в висках занудной болью.

– Ну кто там ещё? – рявкнула Грэй.

– Простите, молодая госпожа, – залепетала служанка, приоткрыв дверь. – К вам гость.

– В такую рань?

– Молодой господин Фарие сказал, что хочет пожелать доброго утра своей невесте.

«Он что, переночевал у меня дома?»

Ифритка отбросила точильный камень с кинжалом и бухнулась на ковёр в поисках сброшенной одежды. Штаны и правую замшевую туфлю удалось отыскать под кроватью, с прочими вещами возникли затруднения. Грэй втиснулась в штаны и заглянула в платяной шкаф.

– Шади, мать твою, заходи и помоги одеться!

Девка ужом проскользнула в покои и подхватила брошенный чёрный кушак. Грэй тем временем почти затянула шнуровку просторной туники. Увидев себя в уголке уродливого зеркала, она расплылась в шкодливой улыбке: волосы стояли дыбом, а коса напоминала пожёванный ремешок уздечки. Однако Шади спрятала непослушные пряди под платок и подала госпоже бархатную повязку.

Джехан ждал хозяйку поместья в гостиной женского крыла, расположившись на заваленном пыльными подушками диване. Он задремал и не расслышал гулких шагов наречённой. Грэй вихрем ворвалась в комнату и нарочито громко захлопнула за собой дверь. Ифрит встрепенулся, увидел вошедшую и просиял даже несмотря на то, что встретила его девушка грозным:

– Что ты тут делаешь?!

– Доброе утро, моя драгоценная невеста, – сказал он и поклонился.

Выпрямившись, он подавился смешком.

– Зачем покрыла голову? Мы что, в Стелладии?

– Окантовка платка отлично подчёркивает цвет моего глаза, – процедила Грэй. – Что ты забыл здесь в такую рань? Все порядочные гости разъехались задолго до рассвета.

– Твой отец великодушно предложил переночевать в гнезде Тлея, раз уж я теперь почти член семьи. Да и чего врать, мне не терпелось увидеть тебя вне атмосферы званого вечера.

– Что ж. Ты увидел меня усталую, опухшую и злую. Доволен?

– Мне в радость принимать тебя во всех ипостасях.

Грэй раздула ноздри и титаническим усилием воли подавила раздражение.

– Прости. Мне не стоило срываться на тебе.

– Не любишь ранних подъемов?

– Ты спрашиваешь это у той, кто несколько лет прожил в казарме. Я встаю раньше всех в этом доме. Просто запомни: ненавижу сюрпризы.

– Запомню, – он важно кивнул, будто оставив пометку в памяти.

Будучи учащимся дипломатического корпуса, Фарие слыл дотошным до невозможности и с первого раза запоминал имена, термины и даты. Тогда он казался Грэй страшным педантом, но, к счастью, терпеть его общество приходилось только на совместных занятиях по истории.

– Ну и как там отец? – спросила ифритка.

– В смысле?

– Очевидно, что вы до зари обсуждали наш брак.

– Ошибаешься. После приёма мы распрощались, и он приказал слуге проводить меня в гостевую спальню.

– О нет, – девушка скрестила руки на груди. – Если старик за что-то берётся, то прёт по головам, попирая приличия и рамки морали.

– Сама говоришь, мол, наш брак – дело решённое.

– Да, но!..

– Вот и он так решил, – перебил Джехан. – После чего не увидел необходимости нам мешать и отбыл в свои покои. Ты мне не веришь?

– Верю. Но придётся учиться доверять, – девушка задумалась, потом вдруг поклонилась в пояс. – Джей, даю слово, что не буду срываться на тебя. И выходить из себя постараюсь реже. Я… я попробую стать хорошей женой.

Мужчина взял её за плечи, заставив выпрямить спину. Янтарные глаза впились в лицо Грэй с выражением, которого она не могла понять.

– Вот такую женщину я полюбил, – горячо заговорил он. – Чувственную и импульсивную. Резкую и прямолинейную. Ты поразительно быстро меняешь маски, то атакуя, то отступая. Знаешь, как одержать победу в любой ситуации… и в разговоре, и, бьюсь об заклад, на поле брани. Стоит только осознать, что женщина вроде тебя стала моей, так за спиной будто вырастают крылья!

– Я уже стала твоей? – заворчала ифритка.

Вместо ответа Джей ухватил её за острый подбородок и страстно поцеловал.

От Фарие душно пахло золой, кардамоном и спелыми яблоками. Нехотя Грэй ответила на поцелуй: что ей терять? Руки неуверенно скользнули по плечам мужчины, путаясь в шитых бисером складках шервана30. Властные пальцы жениха двигались уверенно: скользнув по шее, потянули за платок и сорвали его с головы. Мужчина провел вниз по спине Грэй и, нашарив узел кушака, оттянул ткань и погладил талию. Дыхание Джехана стало горячим, словно угли. Ифритка почувствовала, как внизу живота зашевелилось что-то неприятное, чуждое, и резко оттолкнула жениха.

Глаза его сузились, стоило только наречённым разорвать объятия. Он посмотрел на Грэй недовольно, даже сердито, брови его недоуменно изогнулись. Собрав в кулак то немногое кокетство, что в ней сумели воспитать, девушка мило улыбнулась, подмигнула и выпорхнула из комнаты. Остаток дня она провела на заднем дворе, у конюшен: до кровавых мозолей тренировала выпады и вольты на соломенной кукле.

И начался круговорот суматошных дней, занятых встречами с родней, подготовкой к торжеству, примерками и дегустациями кушаний от лучших кулинаров Фрии. Тётушка Лаян с двумя замужними дочерями – младшая носила ребенка – прибыли в гости в обещанный вечер полнолуния. В их честь генерал Тлея закатил роскошный пир. Обещанный пиромант, размалёванный сурьмой джинн в яркой чалме, ночь напролёт запускал в небо огненные лилии, фениксов и драконов. Кузина Али́ла, держась за округлый живот, всё охала и ахала: