Последователи разрушения

– Какая красота! Вот бы муж видел это. Знаешь, дорогая, он у меня такой…

Не сказать, что после помолвки жизнь в поместье стала лучше. Скорее, даже наоборот: скука и отчуждение сменились суетой и непрекращающимся раздражением. Домашний арест был снят, но Грэй и шагу не могла ступить от новых, непривычных доселе обязанностей. Свободное от организационных встреч время было доверху забито визитами родичей и муторными встречами с женихом. Грэй не высыпалась, стала ещё более хмурой и сварливой, но главное – чувствовала сильнейший дискомфорт из-за того, что от её личного пространства отрывали кусок за куском.

Джехана стало слишком много. Посол почти поселился в родовом гнезде Тлея. Он приносил дорогие подарки, галантно целовал руки, губы и шею, пытаясь спуститься всё ниже и ниже. Он болтал обо всем на свете, но при этом ни о чём. Сама Грэй так и не научилась вести светские разговоры об искусстве и обществе и не понимала, каких ответов жених от неё ждал. Масла в огонь подливал и отец. Генерал часто захаживал к дочери «в гости», безо всякого предупреждения пересекая границы женской половины дома. Порой он заставал их с Джеем свидания и считал своим долгом разделять досуг молодых. Отец был щедр на монологи, пустые, непоследовательные и непременно воспитательные. В итоге он воскресил в себе привычку рассуждать при дочери о женской доле: достойном существовании подле домашнего очага, о будущем, окруженном негой, любовью и заботой.

Грэй заявила, что уйдет патрулировать границу, как только оправится от родов. Старик только отмахнулся:

– Ты уже потеряла глаз, глупышка. Представь, что будет, если потеряешь жизнь? Как же малыш? Как же супруг и его поместье?

Чаще всего ифритка позволяла отцу разливаться соловьём и лишь делала вид, что слушает. Но иногда бывало и наоборот: колкость следовала за колкостью, голоса срывались на крик, и старик с покрасневшим от гнева лицом чуть ли не бегом покидал её покои. Джей укоризненно смотрел на гадкие сцены, но никогда не вмешивался.

Как-то утром Грэй долго не могла встать с кровати и куталась в тонкое одеяло. За открытым окном припекало солнце, невесомый песок шуршал по подоконнику, будто звал порезвиться. Ветер донёс до ушей шум каравана, прибывшего к поместью: это торговцы привезли ткани, полудрагоценные камни, диковинных животных и резной паланкин, на котором молодоженов должны будут провезти от дома Тлея прямиком к порогу супруга. Грэй вдруг поняла, что родной дом давно превратился в пресловутую западню. Золотая дверца клетки захлопнулась, и чьи-то ловкие пальцы вот-вот повернут в замочке ключ.

***

Нестерпимо болел живот. Чувство, будто в желудке поселился заморский осьминог, отгоняло всякий покой. Проворочавшись полночи, Грэй сдалась и решила выпить лекарство – горький чай из трав и корешков, что притупил бы чувства и подарил ей хотя бы несколько часов забытья. В голове всплыло смутное воспоминание из детства: мама бросает жёлтые лепестки в маленький чайник, приговаривая, что вот она даст малышке выпить волшебного чаю, погладит по животу, и всё пройдет. Грэй решила продлить приятный момент и не стала будить служанку. Накинув халат, она пошла в сторону кухни.

Ступни неслышно ступали по ворсу ковра. Грэй оставалось пройти пару поворотов, как вдруг она услышала далёкие, но чёткие мужские голоса из общей гостиной. Забыв про боль, ифритка прокралась к входной арке и смогла различить разговор.

– …согласны, что торжество надо провести как можно скорее. Она вот-вот сорвётся.

«Джей?»

– Чепуха. Она всегда такая: недовольная и кислая, будто съела лайм целиком, – отвечал спокойный, уверенный голос отца. – Дорогой зять, не вижу причин беспокоиться. Пусть всё идёт своим чередом.

– Казалось, что мы оба заинтересованы в том, чтобы всё шло по плану. Сделка состоялась, письмо отправлено, место советника при ифа-радже вам обеспечено. С вас, дорогой тесть, причитается разумная плата: дочь с приданым. Однако плата эта мне кажется слишком уж ненадёжной.

Где-то внутри Грэй что-то дёрнулось и замерло, будто загнанный зверь, оскалившись в последний раз, зажмурился и приготовился к неизбежному.

– О, господин посол, вы порой тоже кажетесь мне скользким. Я же не устраиваю по этому поводу бабских истерик?

– Вы смеете…

– Осадите, дорогой гость. Не стоит портить отношения с советником государя, – в голосе старика прозвучала плохо скрытая насмешка.

В этом весь отец: в то время как другие ифриты втягивают в лёгкие воздух, он дышит чувством превосходства.

– Хорошо. Вы правы, прошу меня простить.

Кажется, Фарие скрипнул челюстями – по крайней мере, Грэй было приятно представлять, как зубы крошатся у него во рту, до крови раня губы и дёсны.

– Из глубочайшего уважения к вашему отцу и в благодарность за протекцию я распоряжусь закончить приготовления к концу недели. Вас это устроит?

– Вполне. Но прошу вас от всей души: приставьте к ней верного ифрита.

– Слуги и так следят за Греираз, не стоит переживать. Вас же, дорогой зять, прошу быть более чутким – многие из девок посмеиваются над вашими неловкими ухаживаниями. Такой хитроумный мужчина, как бывший первый посол, мог бы вести себя изящнее.

– Насколько изящнее?

– Сделайте наконец то, что от вас ждёт невеста. Сводите на конную прогулку: это усыпит бдительность. Посетите арсенал – это развеет сомнения. Подеритесь с ней, в конце концов! Вот знаки внимания, милые этой женщине. Кулаки да клинки нравятся ей больше, чем слюнявые ласки на мягких подушках.

– Скажите это той служанке, – прыснул Фарие.

На этом терпение девушки закончилось. Кровь забурлила в жилах похлеще отвара из целебных корешков. Чудовищным усилием воли Грэй подавила порыв с бешеным криком ворваться в комнату и разбить пару благородных носов. Круто развернувшись, она оставила позади ненавистных мужчин и упорхнула обратно на жёрдочку – в свою спальню. Лишь в этой вычурной, бессмысленно роскошной комнате ифритка могла обдумать своё положение.

Надёжно заперев дверь, Грэй выдохнула. Нужно было думать, и думать быстро, но ей всё никак не удавалось сосредоточиться и погасить пламя гнева, выжигавшее нутро. Больше всего ифритке хотелось проткнуть кого-нибудь клинком. Да, насмерть. Да, просто достать из-под кровати возлюбленных Наги и Наи31, вернуться и…

И что она сделает, когда вернется в гостиную? Устроит резню? Убьёт родного отца? О богиня, не дай ей сбиться с пути.

– Сукин сын! – зарычала Грэй и швырнула подушку в дальний угол комнаты.

До ифритки начинало доходить: лживый Джехан никуда не отпустил бы её после рождения первенца. Он бы нашёл предлог оставить при себе и жену, и баснословно пышное приданое. Картинки будущего замелькали одна за другой – эти вечные гости, тётушки и их беременные дочки, орущие младенцы, платья, приторные улыбки, жизнь в четырёх стенах без права голоса… Губы Джея на шее, на ключицах, на груди и ниже. Шум ветра за окном, далекий горизонт и блеск солнца на алебардах стражников.

Интересно, как часто простые фрийки испытывали стыд и тоску? Испытывали ли вообще, или такая жизнь была им по нраву?

«Они сговорились, они обманули, они почти поймали меня». Круговорот мыслей гудел в голове, но одна из них была громче всех, выбивалась вперёд и приказывала действовать.

«Я не хочу такой жизни».

Над горизонтом было ещё темно, но Грэй торопилась. Она надела широкие шаровары, сапоги для верховой езды и подпоясала кушаком льняную рубаху. Рукава заранее подвязала у локтей. Клинки привычно холодили спину сквозь наплечные ножны, пояс оттягивал кинжал. В походную торбу ифритка запихала смену одежды, объёмную флягу с водой, тряпицу с пахлавой – жаль, не мясо! – и горсть зёрен аниса. Пахучая специя пригодится, если по следу пустят собак. После сборов комната казалась разгромленной, но это Грэй уже не касалось. Закинув ногу на подоконник, девушка помедлила и вернулась, чтобы поставить точку в прежней ненавистной жизни.

Хрустнуло и пошло трещинами разбитое зеркало. Позолоченная рама превратилась в пустую глазницу, и Грэй почувствовала воодушевление.

«Я хочу быть свободной».

Она выпрыгнула в окно. Упав на мягкую почву, девушка перекатилась и, согнувшись в три погибели, побежала вдоль стен на задний двор, прямиком к конюшне. Она часто припадала к земле и осматривалась. К счастью, её никто не замечал, сигналов тревоги слышно не было. Наверняка охрана бдела лишь у главного входа в поместье: там их усердие было на виду у хозяина.

В окнах родового гнезда не горел свет, лишь в покоях отца мигал отблеск зажжённой лампады. Старик Тлея, должно быть, не мог позволить себе уснуть и перекраивал планы на неделю, предвкушая скорое повышение.

Торжество сыграют в поместье невесты: так принято. Пустырь за конюшней озеленят в рекордные сроки, поставят шатры, в вольеры запустят павлинов и белых тигрят. На праздник придут представители высших каст – сливки общества, военные и политики. Наверняка явится с десяток придворных, друзей рода Фарие. Грэй сплюнула в пыль.

Давным-давно, едва перешагнув порог Академии, юная Греираз поставила перед собой цель. Она желала взять всё от наставников и как можно быстрее оказаться в пылу сражения, а там и до подвига недалеко. В бою ведь так просто проявить себя, стать чуть ближе к совершенству и прикоснуться к воле Сильных. Она завидовала мужчинам-ифритам, ведь так многое было им дано просто по праву рождения. Девушка старалась обойти их грубую силу ловкостью и коварством, и у неё получалось – о чудо, она почти встала в один ряд с воительницами запада, дерзкими и независимыми.

Однажды Грэй сумела подслушать разговор преподавателей и долго смеялась, пересказывая его приятелям. «Греираз ужасно неудобный ребёнок», – говорила учитель истории. – «Спит на занятиях. Не умеет себя вести, грубит и задирается. Не думаю, что из девчонки выйдет что-то путное». «Знаю я, что на самом деле для вас неудобно», – отвечал учитель меча. – «Давеча на занятии Тлея не смогла уговорить лидера своей команды принять разработанный план. Песочные часы повернулись трижды, и вот она уже подбила мальчишек на мятеж. Вместе они сместили командира и поставили девочку на его место. Да, да. Бунтарки неудобны, но последнее слово порой остаётся за ними».

Теперь-то Грэй понимала: то была шутка. Но и ей тогда было лет пятнадцать. Цену своим решениям она познала после двадцати, когда тот стелладиец полоснул её по лицу кривым ятаганом.

Что-то зачесалось под лентой чёрного бархата. Некогда ныть, надо делать ноги.

Грэй пробралась в конюшню. В вычищенном деннике она сразу нашла своего жеребца. Погладив гиганта по морде, разбудила его и взнуздала. На вороные бока лёг потник, сверху – дорогое седло с высокой лукой. Парв стоял смирно и не фыркал, будто понимал, что любой громкий звук сможет выдать хозяйку. Ифритка уже приторочила торбу к седлу и вдела ногу в стремя, как вдруг услышала шум возни у входа в конюшню. Остальные лошади пока вели себя спокойно, но скоро здесь должно было стать очень, очень шумно. Уже не таясь, Грэй сняла засов и пинком растворила двери. В открывшемся просвете она рассмотрела отряд стражников. Девушке потребовалось несколько ударов сердца, чтобы вернуться, запрыгнуть на жеребца и гикнуть. Парв всхрапнул и ломанулся во двор.

Стражники бросились в рассыпную, лишь один, самый отчаянный, попытался перехватить коня за уздечку. Встав на дыбы, зверюга наградила смельчака ударом копыта, взяла разгон и понеслась в сторону степи. Грэй ткнула пятками его бока, и Парв перелетел через низкую ограду. Галоп на миг ослепил и оглушил мечницу. Снова ветер в лицо, снова шорох земли, вылетающей из-под тяжёлых копыт. Грэй привстала на стременах и посмотрела в сторону горизонта – туда, куда её направляли первые лучи солнца.       Крик, что она хранила глубоко под сердцем, вырвался наружу и расколол надменную тишину Золотых степей.

Грэй не нужно было подгонять коня. Тот мчался так быстро, как только мог, тоже истосковавшись по знойным просторам. Ноги Парва, мощные и стройные, едва касались копытами земли. Он скользил по степи подобно песчаной буре, стремительной и неукротимой. Увы, девушка понимала, что долго это не продлится: конь уставал. Он скакал добрых полдня, и попона насквозь пропиталась потом. Ещё немного, и Парв падёт. Грэй натянула поводья и плавно перешла на рысь, а затем на шаг.

Солнце клонилось к западу. Приставив ладонь козырьком ко лбу, ифритка посмотрела в небо единственным глазом: ни облака, ни птицы. Степной простор полнился покоем и тишиной, но это до поры. Кони отцовской стражи тоже были хороши. Грэй бросила поводья на луку и вытащила флягу с водой. Она отпила всего пару глотков. Позолоченная крышка слегка обжигала кончики пальцев. Девушка была привычна к жаре, однако с малолетства помнила слова отца: «Даже самый выносливый житель востока рано или поздно может лишиться последних сил. Он будет рисковать провести ночь на остывшей земле, не найдя себе подходящего укрытия, и горе ему, если он понадеется проснуться».

Слева раздался едва слышимый треск. Парв заржал и скакнул в сторону. Грэй сжала бёдрами бока животного и удержалась в седле. Она увидела, как из-под поваленного ствола акации показалась широкая голова гремучей змеи. Гадина предупреждающе смотрела на девушку и шумела погремушкой на кончике хвоста. Ифритка хмыкнула, сняла с седла кожаную плеть и щёлкнула ею в воздухе, задирая гремучку. Змея зашипела и сделала выпад, но Парв снова отскочил в сторону. Грэй похлопала боевого коня по шее и легко ударила пятками по бокам, заставив шагать дальше.

Ближе к вечеру беглянка поднялась на высокий холм, названный Курганным. С его макушки взору открывался заброшенный город. То были развалины когда-то великого Каша́я, жемчужины торгового востока. Давным-давно сотни, тысячи караванов проходили через его улицы, а на городских базарах можно было найти диковинки со всех уголков земли – от шкур снежных медведей до сладкоголосых птах с южных островов. В эпоху Великого упадка Кашай погиб – высох, искрошился и опустел, попав в клещи войны и неурожая. С запада его подтачивали стелладийцы, с востока – засуха и мор. Терзаемые бесчисленными горестями, кашайцы засыпали колодцы песком и отступили вглубь страны, оставив город на растерзание захватчикам. К злорадству проигравших, Кашай не покорился власти вражеского государства: стелладийцы быстро освободили город, поняв, что тянуть обозы в такую даль и оборонять их от вечных партизанских атак попросту невыгодно.

У северо-восточной окраины Кашая когда-то текла полноводная река Иртак-Имман, дарившая жизнь всему региону. Сейчас же высохшее русло мёртвой змеёй огибало руины, и суховей гудел под единственным сохранившимся мостом. Там, за пересохшей и потрескавшейся поймой, начинались спорные земли – чудотворные участки чернозёма, обагренного кровью противоборствующих государств. Грэй нужно было обойти их стороной: она не хотела рисковать и планировала забрать на север, в сторону безопасной границы с Хизаром.

Девушка залюбовалась видом величественных руин, простиравшихся под холмом, но вдруг воздух пронзил резкий свист. Грэй обернулась: её нагоняло облако пыли. Острое зрение ифритки выхватило очертания всадников. Грэй не удивилась и не испугалась, но осознавала, что видна как на ладони – нужно было спрятаться, спутать кости, пустить погоню по ложному следу.

«Чтоб вам всем сгинуть в спорных землях!»

Грэй гикнула и пустила Парва в карьер. Послушное животное понеслось над землёй, зигзагами сходя с покрытого супесью холма. Совсем скоро подковы застучали по источенной временем мостовой, жёлтой и древней. Скача к остаткам городских ворот, девушка слышала, что люди отца приближалась. Наверное, брали с собой свежих лошадей. Выругавшись, Грэй пригнулась, уткнувшись носом в жёсткую гриву. Сзади уже были различимы гул земли под ногами лёгких конников, свист и крики. Если бы она обернулась, то наверняка различила черты преследователей: украшенные львами кирасы, густые бороды, чалмы. Нет, конечно же, у неё был план. Главное – проехать мост и успеть забежать под крылья заброшенных улочек.

Парв миновал каменистое русло Иртак-Иммана.

– Быстрее! – раздался грубый крик.

Воительница узнала кричавшего: то был капитан отцовской стражи Приа́ш Орм. Он прогремел ещё что-то, но голова ифритки была занята другим – Грэй восстанавливала в памяти план города, куда ещё девчонкой ездила в компании семьи. Она пролетела под треснувшей доломитовой аркой и свернула на первую же узкую улочку. Потом налево, направо, наискосок и вновь налево в сторону площади с развалинами искусственного бассейна.

Тут ей пришлось резко осадить взмыленного жеребца; Парв прокатился по мостовой и встал, хрипя и нервно переступая ногами. Наперерез всаднице выехала пара солдат. Её решили окружить? Ну каково старание! Увы, воительница не собиралась так просто даться им в руки. Заорав, Грэй в очередной раз пришпорила коня и, воспользовавшись замешательством мужчин, просочилась в узкий проход между домами. Гонке было суждено продлиться ещё какое-то время. Грэй плутала по древнему лабиринту улиц и улочек, прыгала через оплетённые высохшими повиликами ограды, топтала мёртвые сады. Наконец ей удалось оторваться, и настало время для самой трудной части замысла.

Она проскакала под очередной аркой и ворвалась в дом. Ставни и двери когда-то богатого жилища давно сгнили, не оставив после себя даже трухи. Грэй спрыгнула с Парва и сорвала с седла нехитрый скарб. Замявшись на долю секунды, она шепнула коню «прощай» и изо всех сил хлестнула его плетью по крупу. Жеребец замешкался, будто сомневаясь, но со следующим ударом умчался прочь, и вскоре стук его копыт стих вдали.

Медлить – значит сдаться. Сдаться – значит умереть. Так её учили. Сжимая хлыст в руке, ифритка метнулась к оконному проёму. Подпрыгнув, она подтянулась на руках и вывалилась наружу. Прислушалась: шум погони уносился всё дальше. Грэй тенью проскользнула в пролом в каменном ограждении. Неслышимая и невидимая, она пробиралась из одних крошащихся развалин в другие и скоро очутилась на окраине города.

Над Кашаем гуляли голоса молодчиков Орма. Дикое ржание Парва, которое ни с чем нельзя было спутать, означало, что конь пойман. Грэй с разгона прокатилась вниз по руслу, чуть не упала и ободрала ладонь, отталкиваясь от земли. Последний рывок – и вот она под мостом. Кажется, божественная воля была сегодня на её стороне. Ифритка остановилась и прислушалась, а затем юркнула под опоры старинной постройки. Она помнила, что там был лаз. В детстве она называла его «потайным» и считала едва ли не самым укромным местечком во всей степи, но сейчас нашла лишь неглубокую полость у крепления южной опоры. Грэй протиснулась внутрь, забилась как можно глубже и принялась ждать.

Поднятая её движениями пыль моментально забила рот и нос, но Грэй оставалось только глотать её вместе с песком, скрежещущим на зубах. Она замерла и вся превратилась в слух. Из укрытия с трудом, но было можно уловить звуки возни из Кашая. Девушка силилась различить хоть что-то, но над городом расплывалась тишина.

Время тянулось сквозь «талию» песочных часов. Грэй всё сидела и сидела, скрючившись, и старалась не двигаться. Каждая мышца её, казалось, тренированного тела одеревенела. Ифритка сопела и кусала губы. Это было невыносимо – укрываться здесь, в тесном алькове, скрючившись в три погибели… и при этом бездействуя. Больше всего на свете она ненавидела ждать.

Но вот стемнело. Прохладное покрывало ночи опустилось на руины и стёрло едва заметные следы беглянки. Люди отца так и не проехали по мосту, и девушка начала нервничать. Оставалось надеяться, что преследователи ускакали в сторону спорной территории или на худой конец решили переночевать в одном из покинутых домов. Грэй смежила веки и постаралась очистить голову от бесполезных мыслей. Уложенные на спине клинки давили на кожу, камень под носом пах временем. Сосредоточившись на этих ощущениях, ифритка расслабилась, а позже и задремала. Ей снились песок, зной и сброшенная шкура гремучки.

***

Над степью горела убывающая луна. Её красноватый свет падал на выщербленные ступени храма Зрелости, возвышающегося над руинами подобно гнилому клыку. Над входом в здание на одной петле висела чудом уцелевшая медная створка. Оттуда, из угольной пустоты, доносились мерзкие чавкающие звуки. Через какое-то время они сменились стуком когтей по камням, и на свет вышла охристо-жёлтая тварь с окровавленной мордой. Будучи похожей на шакала, она была раза в четыре крупнее, а в глубоко посаженных глазах можно было различить острый ум – к счастью, поблизости не было ни одной живой души. Некому было смотреть в глаза чудовища.

Животное спустилось по ступеням и, облизываясь, побрело по улицам безмолвного Кашая. Скоро к нему присоединились сытые собратья. Вожак повел стаю к выходу из города. Проходя мимо моста, самый мелкий собрат вздыбил шерсть на загривке и утробно зарычал, однако вожак преградил ему дорогу и грозно щёлкнул пастью.

Воняло анисом.

Удаляясь в степь, охристый зверь напоследок посмотрел под мост и вильнул хвостом. Да. Эта женщина готова предать мир огню.

Глава 7. Иса

Непогожая Анра словно надела серый неказистый плащ, скрывавший от взора всё яркое и живое в городе. Дома потускнели, люди заперлись по домам и мастерским, деревья дрожали, теряя ослабевшие от летней жары листья. На редколесье опустилось облако мелкой мороси, густое как кисель.

Выйдя на улицу, Иса поёжилась и закуталась в новый плащ. Подаренная Блаком обновка пришлась ей по вкусу: плотная, подбитая кроличьим мехом пригодится в краю топей с его вечной сыростью. Девушка была уверена, что плащ не понадобится до наступления осени, но ошиблась. Он оказался весьма кстати здесь и сейчас, на ветру, выдувающем тепло из самых костей.

Решение выдвинуться как можно раньше погода не сломила. Путники приторочили к седлам мешки с одеждой и припасами и, стараясь не привлекать лишнего внимания, вышли на болотный тракт. За день им нужно было преодолеть редколесье и выйти к Чёрной полосе – сотам крошечных плодородных полей, редких для этой части страны. По прикидкам Ренана, они должны были добраться до топей через пару недель, если не случится чего непредвиденного.

К счастью теплолюбивой чародейки, после полудня дождь кончился, и на редколесье опустился прохладный туман. Лишенный зеленоватого оттенка, он был непохож на смертоносную дымку, что спускалась с Коргарских гор, однако виленсиец всё равно просил спутников быть начеку и внимательно смотреть по сторонам. Туманная завеса окутывала дорогу до самых сумерек, и даже лучи вечернего солнца не смогли её развеять. Путь утопал в темноте. Исе быстро надоело брести практически на ощупь; она соскочила с уставшей Гнедки и создала перед собой небольшой огонёк, способный подсветить путь и позволить путникам пройти ещё немного. Вскоре впереди показалась жидкая полоска смешанного леса, под кронами которого они бы хотели провести ночь.

– Иса, притуши-ка огонь, – вдруг сказал Ренан.

Иса уловила напряжение в голосе виленсийца. Вздохнув – только ведь согрелась! – позволила дару уснуть и принялась вслушиваться в ночь.

– Что за заминка? – Блак подогнал жеребца.

– Кто-то едет за нами по пятам. И кто бы там ни был, не хочу с ним пересекаться.

– Это могут быть путешественники, такие же как мы, – Иса поёжилась и уткнулась покрасневшим носом в воротник.

– Вначале я различил стук копыт сзади и слева. Теперь я слышу шорох хвои справа. Путники идут по дорогам, а не скрываются в кустах. Понимаешь, к чему я клоню?

– Они могут бояться нас так же, как ты их.

– Кто их разберёт, – Блак вгляделся в туман и сощурился. – Едем дальше. Но без огня и шума. Давай подсажу, мелкая.

Он спрыгнул с коня…

…и чудом разминулся со стрелой, просвистевшей над ухом. Блак запоздало пригнулся и выругался. Наконечник, предназначавшийся ему, ушёл глубоко в муравейник.

– В седло, живо!

Иса даже не успела испугаться, а нога уже встала в стремя. Блак ловко взобрался на жеребца, свистнул и полетел вперёд. В землю, на которой мгновение назад стояли их кони, уткнулось ещё несколько стрел.

– Целят по ногам, – догадался Ренан. – Петляем!

Ноги лошадей взрывали влажную рыхлую почву как плуги. Путники лавировали между кочками и низкими деревцами, и через какое-то время Иса смогла различить пугающие звуки: далёкие мужские крики, храп лошадей, гудение тетивы. Когда до заветной рощи оставалась пара десятков шагов, из окутанных дымкой еловых стволов навстречу им вышла группа всадников. Щёлкнули поводья. Серый конь Ренана встал на дыбы и забил копытами. Виленсиец упал спиной на мокрую траву.

– Ренан! – взвизгнула Иса.

Свист. Стрела воткнулась в землю между его ног.

– Стоять, иначе охолостим, – рявкнул один из всадников. Все они скрывали лица под капюшонами, однако ножи и арбалеты были заведомо выставлены напоказ. – Вяжем бабу.

За спиной раздались тяжелые шаги: некоторые из преследователей спешились и поспешили исполнить приказ. Главный тем временем снял капюшон, явив взору чародейки шевелюру рыжую, как пожар. Грубое лицо не выражало эмоций, лишь глубоко посаженные глаза горели жаждой наживы.