Палимпсест Часть I: Порядок

Толмач VIII. Время Жертвы

Удивительно, но мне физически тяжело читать мой собственный дневник. Пока я продираюсь через эти слова, написанные моим почерком, я как будто проживаю заново жизнь, которой я и не жил вовсе. Что сейчас есть в ней?

Я всё время вижу перед глазами эту Сэм… Эта влюблённость не даёт мне покоя.

Мне даже показалось, что я видел её в городе, когда я ненадолго выбрался туда, чтобы нормально поужинать – иногда просто уже сил нет есть эту скромную кухню на Скале.

Я побежал за девушкой, которая была так предательски похожа на Сэм. Догнал её, дёрнул за плечо. Конечно, это оказалась не она, я только напугал какую-то бедную горожанку. А заодно ещё кучу людей, которые приняли меня не то за сумасшедшего, не то за мелкого воришку, которые, к счастью, встречались очень редко. Надо, наверное, быть совсем отчаянным, чтобы разменивать вечное счастье на карманные кражи.

Почти прошла эта неделя, которую Первый объявил ожиданием нашего прикосновения к Великой Благодати.

Мы каждый день разговаривали с Артуром, а он тем временем проходил “обучение” у Первого.

Мне всё больше нравился этот человек, который по воле Бога убил себя, а потом по его же, видимо, воле был воскрешён. Кажется, что вслед за призрачной любовью, я начал обретать вполне реальную дружбу. При очень странных обстоятельствах.

Артур раскрывался, встречи с Первым не влияли на него. В какой-то момент я понял, что расслабился и перестал контролировать наши разговоры.

Мы говорили об истории, я дополнял свои записи, которые он прочёл, дополнительными комментариями и рассказами о том, что знал.

Он рассказывал мне о своей жизни, о том, каково это – не чувствовать никакой возможности что-то изменить тогда, когда желание этого внутри тебя очень велико.

И он постоянно говорил о своей жене. Значительно чаще, чем о родителях, и тем более чаще, чем о каких-то знакомых и друзьях. И много, много чаще, чем о Боге…

Мне кажется, что он по-настоящему любит свою жену, но мне сложно об этом судить, я не понимаю, что такое любовь. Я спросил его об этом, но он, конечно, не смог мне объяснить, а я, однако, каким-то своим естеством почувствовал, что он знает. Просто это невыразимо словами.

Хотел бы я познакомиться в реальности с этой Сэм, интересно, я бы почувствовал в действительности то, о чём мечтаю? Я любил бы её как Адрам, как я искренне любил её в этих своих снах?

Я обратил внимание, что она снится мне теперь постоянно, как Артуру снится его жена. Как мне хочется что-то для них сделать, это так несправедливо, что они разлучены и не могут даже увидеться, не могут обнять друг друга, поговорить, любить…

Любопытно, что Второй словно резко потерял интерес и к Артуру, и к тому, что мы с ним там делали и о чём говорили.

Видимо, Первый решил взять всё в свои руки, больше не доверяя решение вопроса ни мне, ни Второму. Есть в этом логика, ведь с Богом напрямую говорит именно Первый. Что-то по ходу с ним обсудил.

Прости Господи, совсем я впал в ересь, как бы не попасть на искупительную казнь. С другой стороны, я их давно не припомню, наверное, и до меня не доберутся. Правда, я, конечно, значительно ближе ко всем этим материям, чем почти все люди в этом мире.

Сегодня у нас с Артуром должен состояться последний перед завтрашней уникальной церемонией разговор.

Но перед ним я хочу сделать две вещи: прочесть ещё часть дневника – вдруг там будет о Сэм (признаюсь, что остальное мне уже не так интересно) и поговорить со Вторым, а в идеале – попросить короткой аудиенции у самого Первого, я знаю, что он сегодня должен быть в своих покоях, я видел как он приехал после службы, которую проводил в главном соборе столицы, Первом соборе. Как раз там, где Артур стал Чудом воскрешения, как его теперь называли все.

Для этого я поговорил с Бьёрном, который нервно и нехотя, но обещал поспособствовать. Также я максимально думал о контакте со Вторым – вдруг он почувствует это и призовёт меня. Не знаю как работает магия мысли, но может быть есть шанс воззвать к ней как бы с обратной стороны. Не уверен, но мало ли.

***

Я сижу в саду и читаю, я перестал пытаться скрыть свой дневник от других, хотя и читать, понятно, никому не предложу.

Рядом возникает Бьёрн, надо же, как я увлёкся, что не заметил как он подошёл.

– Михаил, – приветствует он меня, хотя мы уже виделись сегодня и даже несколько раз.

– Бьёрн, – я киваю в ответ.

– Твои намерения не изменились?

Намерения? А какие, интересно, по его мнению у меня вообще намерения. Я не то чтобы понимаю их сам.

– Не-ет, – как-то неуверенно отвечаю я, растягивая единственное слово.

– Хорошо, Михаил, Второй просил передать, что Первый примет тебя. Под ночь, в Соборе-на-Скале. Вы будет молиться и он разрешит тебе с ним поговорить.

– Понял, Бьёрн, спасибо тебе большое.

– Пожалуйста, Михаил. Смотри, такие разговоры меня ужасно пугают, не знаю зачем ты на это идёшь. Не боишься гнева Первого?

– Не знаю, Бьёрн, наверное, нет.

– Ну смотри… – говорит он, отворачиваясь от меня и уходя по дорожке в сторону одного из входов в сад.

Дневник Михаила V. Примерно десять лет назад

– Адрам, добро пожаловать!

Я въезжаю на лошади в роскошное поместье.

Лошади меня искренне пугают, но, к счастью, это не распространяется на сон. Во сне я, вернее Адрам, ощущает себя в седле очень уверенно.

Понятие не имею, где находится это поместье, но кажется, что не на юге – Адрам одет в чёрную шубу и изо рта идёт пар, температура, видимо, стремится к нулю.

Меня приветствует Галахад, он стоит у входа в особняк, само собой, он не произносит слова вслух.

– Приветствую, Галахад, спасибо за приглашение, это честь для меня.

Снова речь Адрама льётся из меня без всякого моего участия, без всякого усилия воли.

Я слезаю с лошади и привязываю её у стойла. Слуг или ещё кого-то не видать – только хозяин ждёт меня у дверей.

Мы пожимаем руки, Галахад открывает передо мной дверь и жестом приглашает войти.

Внутри тепло.

Особняк очень простой, наверное, даже особняком я зря стал его называть – это большой дом. Добротный, но без признаков роскоши.

Мы проходим через несколько просторных помещений, в каждом из которых топится камин. В последнем Галахад предлагает Адраму присесть в кресло у камина и сам занимает соседнее.

– Мне очень хотелось, чтобы мы поближе познакомились, Адрам. Может выпьешь что-нибудь?

– Красного вина было бы прекрасно, Галахад.

Галахад на секунду замирает и затем продолжает говорить.

– Да, сейчас его принесут, у меня есть прекрасное вино, настоящее, редкое, думаю, что тебе понравится.

– Не сомневаюсь в твоём вкусе. Скажи, почему ты позвал именно меня?

– Мне кажется, Адрам, что мы с тобой похожи, что мы с тобой близки в нашем видении мира, в нашей магии. Мы же оба с запада. Мы же оба видим, что происходит с нашей страной, в каком она упадке, каким безумием её обвалакивают нынешние властители, эти мерзкие церковники, устроившие тут пир магии на крови…

Его тираду, а он распыляется всё сильнее по мере того как затрагивает явно болезненные для него вещи, прерывает девушка, которая входит в дверь, держа в руках поднос с двумя бокалами вина и тарелкой с разнообразным вяленым мясом.

Это Сэм!

Как же она прекрасна, но почему-то так странно реагирует на меня\Адрама…

– Адрам, разреши представить тебе мою ученицу, Самарру…

Так это только момент их знакомства. И, значит, Сэм, это Самарра, а не Саманта. Какое удивительное имя, я не встречал такого ни до, ни после.

– Она очень талантлива и обязательно поможет мне в моих планах.

– Очень приятно, господин Адрам, – говорит она мне, подавая вино и устанавливая блюдо с закусками на небольшой столик между нами с Галахадом, – вы можете звать меня Сэм, меня обычно все так зовут, кроме мастера Галахада.

– Да, эти ваши просторечные сокращения! – делано возмущается Галахад, – дай вам волю вы и меня начнёте звать Хадом!

Кажется, что я первый и последний раз слышу в этих снах как Галахад смеётся.

– Очень приятно, Самарра, – говорит Адрам, склоняя голову.

Девушка покидает комнату, а я смотрю и смотрю ей вслед. Это либо ускользает от внимания Галахада, либо он просто игнорирует поведение своего молодого гостя.

Да, по ощущению, Галахад годится Адраму чуть ли не в отцы.

– Понимаешь, Адрам, ты здесь потому, что мне кажется, что мы единомышленники, практически союзники!

– А Неизвестный и Барис? Мы же встречались, мы чувствуем друг друга все и все одинаково понимаем, что мы должны остановить безумие этих войн.

– Да, конечно, ты прав. Но Неизвестный странный, откровенно говоря, он южанин и пугает меня, как пугал бы и любого нормального человека. А Барис… ну, он кажется вообще немного не в себе. По его же словам он познал магию мысли, проведя века в медитации! Века! Он либо врёт, либо сам верит в эту ерунду, либо является кем-то или чем-то ещё более странным и непонятным, чем мы с тобой вместе взятые. А мы – люди запада! И знаешь, меня действительно заботит наша с тобой страна, мне кажется, что ты такого же стержня!

– Не знаю, что и сказать, Галахад. Ты, конечно, прав, но вот Барис… да, он действительно удивительный человек и полон загадок, но точно не сумасшедший. А что касается страны, то здесь не поддержать тебя невозможно. Такое количество жертв… Я уже не готов верить ни в какого Бога, если он хочет от нас этого!

– Бог и не хочет, Адрам. Это всё эти кровавые церковники, которые выдают свою алчную гордыню за волю Бога! Мы покараем их!

– Ты думаешь, что мы сможем остановить войну и установить мир?

– Конечно! Я могу на тебя рассчитывать?

– Думаю, что да, но мне хотелось бы понимать, что мы должны сделать. Это план Бариса, о котором он собирается нам рассказать?

– Не совсем, Адрам, это скорее мой собственный план, но я уверен, что ты поддержишь его, чтобы там не предложил этот поклонник драконов.

– Тогда я весь внимание, Галахад.

Хозяин особняка начинает говорить, а я чувствую, что сейчас проснусь.

Но на этой границе сна и яви я ощущаю, что Адрам не особо слушает Галахада. Перед его внутренним взором беспрерывно мерцают черты её лица. “Сэм…” – то ли неслышно говорит он, то ли уже шепчу я сам, проснувшись в своей постели.

Жертва V. Время Жертвы

Мне приходится смириться с несколькими вещами.

Во-первых, я конченый грешник, но меня выбрал Бог, чтобы на моём примере показать всем людям, что всякий, даже такой как я, способен стать праведным, заслужить прощение и пребыть в Великую Благодать, избегнув Хаоса.

Во-вторых, изучать Канон – это ужасно скучно и невыносимо монотонно. Кажется, что Первый (тот, предыдущий, который основал церковь) написал канон так, чтобы его не хотел читать никто, но все были обязаны. Такие страдания ради прикосновения к воле Бога…

Ну, и в-третьих, то, что я так думаю после того как со мной уже почти неделю занимается Каноном и его трактованием сам Первый, делает меня уже не просто грешником, а форменным еретиком.

Но я не могу с собой ничего поделать. Кажется, что я уже больше этого не боюсь. Мне кажется, что я уже больше ничего не боюсь. Я верю в Бога. Но не готов смириться со своей ролью. Не ему предписывать мне, что делать и как жить. И уж тем более не человеку в белом костюме, от речей которого хочется уснуть раз и навсегда.

Интересно, а когда он говорит с Богом, тому тоже скучно? Или они так и общаются между собой в этой манере?

Мне хочется просто вернуться домой и жить своей жизнью.

Попытаться всё объяснить родителям, что можно попробовать иначе – можно самим взять свою жизнь в руки, кажется, что люди так делают и ничего, не тонут в грехах. Теперь-то я точно это знаю – Канон не осуждает рациональной и деятельной жизни. Где там граница между любовью к этой жизни и любовью к Богу, которая должна оставаться в человеке невообразимо сильнее? Как не любить другого человека или других людей сильнее, чем Бога? Там нет ответов на эти вопросы, подразумевается, что это неправильно и невозможно. Но если Бог милостив и великодушен, разве не простит он нас за это, если способен, пусть и с силами Первого, простить того, кто прервал собственную жизнь? Простить меня…

Мне хочется забрать жену и уехать из этого города. Из этой столицы, может быть, и из этого нашего прекрасного государства. Там, восточнее, пусть земли и остались разорены былой войной, всё равно есть жизнь. Там тоже всё больше людей верят в настоящего милостивого Бога, ждут свою Великую Благодать, но я не верю, что нельзя, может быть, совсем на севере или на юге, отыскать такое место, где это бы не довлело над людьми так сильно, где можно было бы жить “своей жизнью”. Что это, кстати, такое, если вся наша жизнь, все наши жизни, принадлежат Богу?

Я постоянно о ней думаю, больше всего мне хочется просто её увидеть. Хотя бы ещё раз. Я пробовал говорить с Первым о том, что меня ждёт, но он отвечал, что “на всё воля Бога”, хотя я уверен, что это он, именно он сам будет принимать решение о том, что будет со мной происходить.

Моя жизнь в руках этого человека, а не непосредственно Бога, потому что я не верю, что если бы тот слышал меня, то был бы так жесток, чтобы разлучить нас и даже не дать нам возможности видеть друг друга.

Однако завтра я буду участвовать в некой церемонии, после которой мы все прикоснёмся к Великой благодати. Увижу, видимо, бабушку с дедом, посмотрю как души их блаженствуют.

Что может быть прекраснее, чем вечное блаженство? Мне кажется, что я начинаю понимать, что на этот вопрос есть ответ. Но формулировка пока от меня ускользает. Наверняка я ошибаюсь и окажусь заточен в Хаосе навек и буду мучиться, даже не осознавая себя самого, а чувствуя только бесконечные боль и страдание, но сейчас в своей мысли я не могу остановиться.

Канон действительно обширно освещает судьбу грешных душ в Хаосе. Страх сильное оружие и хорошо, что Первый и церковь используют не только его, иначе жизнь бы наша была, наверное, совсем невыносима.

Завтра большой день, но и сегодня у меня есть ещё немного времени перед разговором с Михаилом. О, я очень жду этого разговора. Зачем он мне?

Кажется, что всё просто, я смогу снова поговорить со своим… другом. Да, так я это чувствую. Этот человек стал мне близок, я знаю, что он понимает меня и даже, если я остаюсь для него по-прежнему только рабочим объектом, то пускай – это уже его проблемы, не мои. Я искренен. К тому же, я не верю, что он такой, мне кажется, что он тоже проникся какой-то симпатией ко мне. Здорово найти друга, пусть и в таких дремучих обстоятельствах.

И надо признать, что читать тексты, написанные Михаилом оказалось значительно интереснее, чем постигать Канон.

Бог, Первый, простите меня, но не буду кривить душой.

Что же, немного времени у меня действительно ещё есть. Пусть голова полна тяжёлых мыслей и усталости после общения с Первым, я потрачу это время не на сон и не на праздный отдых.

Я потрачу его на то, на что хочу.

Записки историка. Глава IV

Раньше мы с вами говорили об истории, о событиях, которые происходили в центральной части нашей земли. Нашего, как говорят некоторые умудрённые географы, континента.

Центральная часть была во многом разорена противостоянием магов воды и огня. К востоку же от этих земель простирается земля Невообразимого, как называют её жители юга. Тем, кто пытается углубится на восток противостоит сама природа. В одном и том же месте путников встречает то пустыня, то болота, то вообще горы вырастают из ниоткуда.

Есть теория, что за этими землями простирается непосредственно сам Хаос, где заточены души грешников. В этом возможно есть смысл, но тогда мы должны сделать вывод, что где-то в относительной досягаемости находится и Великая Благодать, но это ужасная ересь. Небесному царству не место на земле, потому, возможно, и Хаосу тоже. Но всё это в любом случае скорее фантазии и предположения на уровне абсурда, поэтому воспринимать их всерьёз достаточно сложно.

Мы же с вами люди запада. И сейчас поговорим об истории нашей с вами земли.

Сердцем истории запада, как и в другой части мира, конечно же, стала магия.

Но магия совершенно другая.

Если мы посмотрим на стихийную магию срединных земель, что северных, что южных, мы увидим, что там очень малое значение играла вера. Религия.

Стихии и их энергии, конечно, наделялись простым народом божественными сущностями, но всё это был не Бог. Это были различные боги, местами даже “божки”. Однако величайшие магистры вполне могли быть сопоставимы с ними в глазах простого люда, а уж о почитании Неизвестного на юге вообще говорить не приходится – его боялись, его обожали, его боготворили…

На западе же стихийные школы магии распределились довольно равномерно. Всем было место среди плодородных и благодатных земель между Западным морем и Центральным хребтом. Но никто не “вырывался вперёд”, магия была подчинена интересам людей, королевства дежурно воевали между собой, мечь и копьё по-прежнему решали в сражениях значительно больше, чем какие-то магические изыски.

Вера в кровавого бога (а мы должны понимать, что раньше для людей это был Бог – настоящий, ныне низвергнутый в ересь милостивой церковью Первого и истинного Бога) развивалась неравномерно. Это совершенно не было похоже на явление Неизвестного и взрыв огненной магии.

Мне кажется, что эта вера, основанная на страхе, была большой ошибкой. Но власть, которую она даровала своим служителям была колоссальной. Изначальные посылы про праведность и следование пути бога были практически такими же, какими мы знаем их сейчас по Канону, но вот пути следования им были совершенно противоположными. Там где Бог сейчас толкает нас к принятию, прощению и состраданию, там, где он обещает нам Великую благодать как спасение, в те времена он (хотя мы понимаем, что дело не в боге, а в людях, которые о нём говорят и во многом его для нас, обычных людей, олицетворяют) настаивал на каре. И поиске греха. Грешен каждый. У каждого за душой возьмёт, да и найдётся какой-нибудь грешок. И этого достаточно. Достаточно, чтобы приговор церкви был прост и категоричен – пытки, страдания, смерть.

Магия крови. Человеческая жертва, боль и страдания человека, который приговорён к смерти за грехи, которые может быть ему и приписаны широкими мазками пера инквизитора, даёт энергии для магии больше, чем все стихии вместе взятые.

И нет ничего удивительного, что эти очаги культа, возникая казалось стихийно то тут, то там, благополучно обрели общий стержень, учение, и, как следствие, а может быть, как причину – лидеров.

Торенгон Младший.

Отец его, тоже Торенгон, был обычным кузнецом. А вот сын обрёл себя в облечении грехов. Основал инквизицию божью и вырастил из неё страшную церковь, которая, построенная на угнетении и порицании, быстро выросла в многочисленное движение и постепенно подмяло под себя все королевства запада.

Торенгон был садист и живодёр, во имя борьбы с грехами он не щадил никого, придумывал изощрённые пытки. Однако величие Торенгон получил не потому, что был маньяком, а потому, что был маньяком рациональным.

Часть магии крови он направлял во благо, никто не понимает, как он научился (и научил всех последователей) направлять такую тёмную энергию на какие-то очевидно добрые дела. Церковники боролись с засухами, лечили больных, строили города и храмы. Сейчас в столице мы до сих пор видим целые кварталы, воздвигнутые в те времена, и они по-прежнему прекрасны.

Торенгон поставил стихийных магов, которые существовали на западе, в подчинённое, практически в рабское положение. По силе они не могли конкурировать ни с ним, ни с его инквизиторами. Все эти волшебники были объявлены грешниками и еретиками, так как большая часть из них, будучи связанными со своими стихиями, в той или иной степени обожествляли их и под пытками не могли это отрицать. А на самом деле согласились бы на всё, что угодно, лишь бы эта боль прекратилась хоть на несколько минут.

Но Торенгон не был фанатиком и безумцем, всем этим магам, нет, не даровалось прощение, но им предлагалось хотя бы немного искупить свои грехи. Служа церкви и народу. И почти ни у кого из запуганных и страдающих колдунов не было желания с этим спорить или выступать против церкви. Бежать на запад по морю неизвестно куда решался мало кто, а в почти самоубийственный переход через Центральный хребет отправлялись только самые отчаявшиеся…

И вот на таких парадоксах здесь, на западе, развивалась цивилизация, росло и укреплялось государство.

Наша столица уже тогда стала самым, наверное, передовым и удивительным городом в мире. Городом, где чудеса магические сочетались с чудесами инженерными и архитектурными, а уровень жизни граждан казался удивительно высоким по сравнению с тем, что можно было наблюдать в отдалённых деревнях или тем более в других частях света.

Да и деревни не бедствовали, магия крови справлялась со всем – от банальной борьбы с дикими животными до устранения засух или предотвращения потопов.

Все, правда, жили в страхе, что могут стать следующей жертвой инквизиции практически в любой момент, зато в сытости и достатке.

Церковь потихоньку превращалась в империю, правда слишком локальную для такого громкого названия. Наследники Торнегона, а всех в роду теперь должны были звать так и только так, спали и видели расширение своей власти, хотя, конечно, в их речах это звучало исключительно как обращение неверных в истинно правильную веру единственного бога.

Торенгон разрешил высшим иерархам своей церкви заводить семью и иметь детей ов много именно потому, что был настоящим фанатиком магии крови и считал, что править дальше должна именно его кровь. Мало кто возражал, особенно учитывая тот факт, что под прикрытием семьи многие церковники в итоге позволяли себе откровенно грешную жизнь, полную плотских утех.

Итак, наследники Торенгона укрепляли армию и ставили себе на службу всё более и более смертоносную магию крови.

Среди венцов творения этой магии был “Голем боли”. Существо, на вид будто сотканное из тумана кровавого цвета, могло материализоваться рядом с местом наиболее жестоких казней и обладало фантастической силой. Неуязвимое, неостановимое, оно распространяло свой туман, себя самого, на противников церкви и просто поглощало их, становясь только сильнее и сильнее.

Голем боли со временем просто рассеивался, но за время своей относительно недолгой жизни мог поглотить невообразимое количество жизней других.

Никто не сомневался в величии армии Торнегона на тот момент уже под номером VI.

Но воевать, казалось, было совершенно не с кем – Центральный хребет оставался естественной преградой, преодоление которой по-прежнему оборачивалось для любых путешественников или армий слишком дорогой ценой.

Но, как мы помним, однажды случился Большой разлом…

Записки историка. Глава V

Часть Центрального хребта обрушилась и образовался Большой разлом.

Торнегон VI объявил это чудом и знамением, которое открывает истиной вере путь на восток. Воинство церкви стало готовиться к походу, периодически отправляя отряды на разведку. Эти вылазки за Центральный хребет не могли остаться без внимания с той стороны.

И Гилеад, и Совет огня (так стали называть себя последователи Неизвестного, обожженные его искрой) понимали, что к ним может присоединиться третья могучая сила. Присоединиться в войне всех против всех, битве за власть над этим миром, ну, или за тем, что от него останется.

После того как часть гор обрушилась, крупные и мелкие катаклизмы не прекратились.

Наводнения, засухи…

Стихийные маги так увлеклись войной, что стали забывать для чего на самом деле была рождена магия.

Всё больше обычных людей понимали, что им не дождаться помощи от сильных мира сего в те моменты, когда они оказывались один на один со стихией и жизнь их становилась тяжела как никогда.

“Зачем это всё?”

“Когда уже они прекратят?”

“Сколько можно жить в этом кошмаре?”

Люди ничего не могли сделать, но желание мира и спокойствия росло в сердцах, даже в тех, что были поражены горем и ненавистью, обязательным эхом идущих магических войн.

Однако никакого мира не просматривалось.

Если бы существовали в тот момент какие-то сторонние наблюдатели, не вовлечённые в то, что сейчас является историей, а тогда было самой что ни на есть жизнью, они бежали бы в ужасе. Куда угодно, лишь бы не оставаться в этих, видимо, проклятых кем-то землях.

Ситуация выглядела страшно и всё больше было похоже, что разрушения не остановятся уже никогда.

Гилеад, физическая оболочка которого уже мало походила на человека – таких измученных и больных старцев надо ещё поискать (а ему не было на самом деле ещё и тридцати лет), энергией своей внутренней один уже стоил целого воинства. На подступах ко всем крупным городам севера беспрерывно бушевали бури – бушевал Гилеад.