Палимпсест Часть I: Порядок

Молчаливый

Палимпсест Часть I: Порядок

Разрушитель I. Сейчас

Ад пуст. Все бесы здесь.

Уильям Шекспир, “Буря”

Я иду по коридору.

Он довольно просторный и светлый, я не ожидал.

Тюремщиков двое, они идут немного поодаль, чувствую, что они боятся меня. На меня не стали надевать кандалы или даже завязывать руки верёвкой. Зачем? Я тихий и смирный.

К тому же, они знают, что просто исчезнут, стоит мне захотеть этого.

Но возможность и воля – разные вещи, поэтому я иду добровольно и спокойно.

Я немного прикрываю глаза и иду будто в полудрёме. Это состояние между сном и явью, когда ты уже не можешь отличить одно от другого. Просыпаешься, очевидно, в реальности, события, которые ты только что переживал тоже казались ещё секунду назад совершенно реальными, но ты понимаешь, что это был уже сон.

Вот так и сейчас я вхожу в это состояние, я чувствую покой, смирение. Мне всё равно.

Как-то незаметно мой конвой становится больше, несколько священников, из боевого крыла, теперь идут передо мной, а один, кажется, самый молодой, постоянно озирается, нервничает, нарушает торжественность момента. Можно сказать, что теперь я участник целой процессии, большая честь, однако.

Мне сказали, что со мной будет говорить Бог. Странно думать, что с тобой сейчас будет общаться кто-то или что-то в существование чего ты не веришь.

Перед выходом из камеры мне дали попить кофе и теперь я доволен.

Хотя я лукавлю сразу по двум пунктам. Мне не хотелось никуда идти, поэтому довольство тут понятие относительное. Ну и камерой это место я зря назвал, прекрасные апартаменты, которые мне выделили при Первом храме, не заслуживают оскорбительного слова “камера”. Со мной обращались очень хорошо, им нравится, что я со всем согласен, что у меня нет воли.

Мы идём медленно, но всё равно как-то очень долго. Не думал, что тут такие большие расстояния.

Мы поднимаемся по высокой каменной лестнице, подниматься неприятно – болят колени, надо было больше следить за собой, а то вот к 40 я уже развалина. Хотя чего уж теперь. Лестница позади, нас ждёт продолжение коридора, но кажется уже довольно лаконичное.

Мы останавливаемся у высокой деревянной двери. Она ведёт в боковой неф, если я правильно представляю себе географию этого места.

Священник постарше подходит к дверям и с силой толкает их от себя.

Они бесшумно отворяются и на нас падает свет собора. Пока я ещё в тени, но я медленно иду к свету. Шаг, ещё шаг и мне уже приходится сильнее прикрыть глаза, чтобы свет не резал так сильно.

Мне всегда нравилась полутьма, а тут так ярко…

Мы выходим в центральный неф, я приоткрываю глаза пошире. Стеклянная крыша позволяет всему собору наполнится ярким солнечным светом. Надо же, какая хорошая погода.

Позолоченный декор на белых стенах сверкает и искрится.

В зале почти никого, только в дальнем конце, в трансепте, стоит трое человек рядом с простым равносторонним деревянным крестом. За ним белая стена с пятнами несмываемой крови великих жертв.

Люди: Первый, Второй и взбалмошная красивая девица, телохранитель Первого. Я видел её несколько раз раньше, она очень мила, а сегодня даже не заточена в латы. Кажется, на ней платье, надо же, сколько радости.

На мужчинах белоснежные брючные костюмы, аж слепит смотреть. Интересно, как они в них едят?

Мы подходим ближе и я чувствую как Первый нервничает. Второй тоже это чувствует, но не может понять что это. Всё же его способности совсем на детском уровне.

Мои бравые охранники, как я сейчас замечаю, остались в полутёмном коридоре, а боевые священники тихонько разошлись в боковые нефы – я иду один.

Расправляю плечи, хочется казаться чуть выше, хотя до Второго мне всё равно будет далеко. Девица внимательно следит за моими движениями, она очень напряжена. Мне льстит этот её взгляд, полный агрессивного интереса.

Я подхожу вплотную к троице и останавливаюсь.

Ну вот и всё, время вышло, а казалось, что его так много, что можно так долго ничего не делать и ничего не решать.

Первый рукой указывает мне на крест. Он улыбается, человек великой воли, ничего не скажешь.

Я тоже улыбаюсь, поднимаю голову и смотрю ему в глаза.

Мгновение длится вечность.

Я делюсь с ним своей памятью, пусть он узнает как всё было.

Прежде чем он перестанет существовать.

Прежде чем я перестану существовать.

Прежде чем перестанет существовать их Бог, если вдруг он у них и правда есть.

Я смотрю ему в глаза…

Жертва I. Чуть меньше года назад

Я сижу тут в одиночестве.

Наверное, уже почти сутки прошли, а может быть меньше, трудно считать время, когда тебе решительно нечем заняться и когда нет контакта с тем, что происходит на улице.

Я надеялся, если честно, что моё последнее пристанище будет с окнами, но нет. Яркие масляные лампы на стенах, вот и всё. В комнате очень светло, можно рассмотреть убранство. Прекрасные ковры на полу, очень мягкая, как оказалось, кровать под балдахином. Несколько шкафов красного дерева набитых книгами, на вид старые – и шкафы, и книги.

Мне дали несколько листов бумаги, ладно удивительно много листов бумаги и перо. Я не так хорошо пишу, как мне хотелось бы, но пробую. Пишу просто так, без особого замысла.

Я думал, что в мою последнюю ночь меня будет мучать бессонница, однако наоборот, спал я просто замечательно. Жаль, что почти никогда раньше мне не удавалось так хорошо поспать.

С другой стороны, ничего удивительного, такая роскошная кровать. Я-то привык спать на топчане, укрывшись старым пледом. Да, я прожил всю жизнь, все 30 с небольшим лет в бедности, но никогда не жаловался. Сам я из бедной семьи, жена моя из такой же, они жили по соседству, так что мы знакомы фактически с детства. Наш брак был логичным продолжением соседства – большой семьёй с какой-то стороны легче выживать. То тут что-то удастся сделать, то там. И всё хорошо.

К нам пришли позавчера под ночь и сказали, что меня выбрал Бог. Что в этом году именно через меня людям явят Чудо прощения.

Я не стал спорить, но, если честно, и не обрадовался. Я избранный, и что с того? Меня скоро-скоро, может через несколько часов, может через считанные минуты ждёт Великая благодать, а мою семью уважение и почёт, теперь они будут в достатке, смогут почти ни в чём себе не отказывать, если сохранят праведность, конечно же.

Это странно, мы живём в мире Великой благодати, мы знаем наверняка, что праведность обернётся вечным счастьем и блаженством, мы может иногда и недоедаем, но никогда не пойдём на преступление. Мы умрём с голоду и будем потом блаженствовать вечно. Но отчего же мне тогда так хотелось всегда, чтобы было лучше? Почему я не могу успокоиться и довольствоваться малым?

Наверное, потому что малое и ничто это всё-таки разные вещи.

Хотя вот родители, старые уже, больные, ликуют. Почти кричат, что всё было не зря, что Бог услышал их молитвы, что это награда и счастье. Я улыбался им, но очень натужно. Только жена поняла, что я чувствую, но ничего не сказала. Но и слова тут были бы лишними.

Меня очень хорошо покормили, трижды! Так часто и много я кажется много лет не ел. Встречу конец, получается, в сытости и праздности. Вроде по Канону человек должен усердно трудиться и приносить пользу до самой своей смерти. А у меня тут получается каникулы, как в школе, которую я не закончил, потому что пришлось помогать отцу в мастерской, когда она ещё была.

Мне хотелось, чтобы мы что-то делали сами, что-то предпринимали, но ожидание Великой благодати и заветы Канона подталкивают в первую очередь молиться, смиряться и не перечить церкви Первого. А у них порядки иногда странные, конечно, но спорить с ними – грех. Мне теперь правда можно, я скоро так согрешу, самый страшный грех совершу. Оборву сам свою жизнь…

Мне показали заранее ритуальный клинок, которым я должен перерезать себе горло. Довольно невзрачный. Мне никогда не удавалось увидеть его так близко, на центральной площади, у собора, где происходит Жертва, я никогда не был в первых рядах. И попасть туда сложно, и желания у меня при этом никогда особо не было. Так что я видел всё это каждый год очень издалека. А вот жена протискивалась, бодалась там, хотела быть поближе к Чуду, но, по её словам, так толком ничего разглядеть и не смогла.

Во мне очень много любви, я чувствую её. И очень много желания, удивительно, но я очень хочу жить, значительно больше, чем когда-либо. А теперь всё, только Великая благодать. Откуда эти сомнения во мне? Это же грех. С другой стороны, чего уже теперь…

Я слышу шаги. Дверь не заперта, но мне и в голову не пришло куда-то уходить. Мне же по сути сам Бог велел тут сидеть, можно сказать вежливо попросил об этом устами сердитого усатого священника. Может быть, он очень хотел сам быть Жертвой, а тут я.

Дверь открывается, значит уже позднее утро и скоро, видимо, полдень.

Я выйду на площадь под восторженный рёв толпы, перережу себе горло и сольюсь с другими душами в Великой благодати.

Меня зовут Артур, хотя какое теперь это имеет значение я и сам не знаю.

Прохожий I. Время Жертвы

Какое прекрасное утро. В ресторане сказали, что началось оно с небольшого дождя, но я его благополучно проспал. Сегодня никаких дел и никакой суеты. Я принял ванну, слуги приготовили мои лучшие вещи, клянусь вам, я выгляжу просто потрясающе, по последней моде. Мой скромный ранний обед о трёх переменах был восхитителен. Я думал ещё дополнить его десертом, но не стал. Впереди прогулка и долгое время предстоит после провести на площади, наблюдая за Жертвой и Чудом прощения.

Очень, конечно, утомительный ритуал, но никак невозможно его пропустить. Тем более, что у меня место в одном из первых рядов и даже, возможно, удастся присесть недалеко от высших представителей Церкви и городских чиновников. Скажу вам по секрету, что несколько лет назад я был буквально в двух рядах за Третьим. А Пятый даже задел меня рукой проходя мимо. Вот она какая штука – положение в обществе.

Знаете, мои слуги часто говорят мне, что я очень чувствительный человек. В немного странном смысле. Вот когда у кого-то что-то не так – я сразу это чувствую.

И, может быть, зря я выпил целую бутылку вина за обедом, может быть ещё что-то, но пока шёл по улицам к центральной площади, я явственно ощущал, что в целом что-то не так.

Не у меня, не у кого-то конкретного, а в целом.

Я даже присел на лавочку рядом со входом в Старый сквер, думал, что отпустит.

Но стало только хуже – неизбывное чувство тревоги дёргало мою душу за ниточки.

Я зашёл в таверну по соседству и незамедлительно заказал большую кружку тёмного церковного эля. Выпил залпом, сразу заказал ещё одну и повторил залп.

Вышел обратно на улицу, вернулся на ту самую лавку, раскуривая трубку.

Вроде попустило.

Как раз в это время зазвучали горны. Скоро свершится Жертва.

Не люблю курить на ходу, но в этой ситуации уже было ничего не поделать.

На слегка поплохевших ногах я поспешил к площади, ориентируясь на шпиль соборной башни, как на путеводную звезду.

***

Конечно же, я опоздал. Ещё и подурнело на ходу. Хорошо, что здесь, в отгороженной секции площади для самых видных гостей Чуда, подают вино.

Я решил не стоять в первых рядах, а дать отдых своим ногам и залез повыше и подальше на маленькую трибуну, где можно посидеть. Я немного расслабился и пригубил вино.

Вновь завыли горны, оголтело, исступлённо, яростно… Начиналось.

Но случилась в итоге не та прекрасная, понятная и привычная нам церемония прикосновения к Жертве, Чуду и Благодати, а такое, о чём я хотел бы навсегда забыть, но точно уже никогда не смогу.

Прохожий II. Время Жертвы

Жертва выходит из собора.

Он идёт один, ему не нужны сопровождающие. Площадка для него совсем рядом со входом, буквально пара десятков метров.

Невзрачный такой мужчина средних лет. Идёт медленно, любопытно. Обычно Жертва идёт бодро, ощущая предвкушение. Тут совсем другие шаги. Шаги сомнения и отчаяния. Неужели? Ещё вина мне, скорее.

Жертва поднимается на помост. Вслед за ним, будто вынырнув из толпы, выходит Третий. Он – хранитель Канона. Он несёт в руках ритуальный клинок.

Поверх деревянного помоста лежит тонкая мраморная плита белого цвета. Третий, естественно, тоже весь в белом, элегантный костюм сидит на нём не идеально, один из магистров полноват, что не делает его некрасивым, пожалуй только размер костюма можно поменять и точно будет статный мужчина.

Жертва проходит по помосту и становится примерно в середину каменной плиты. Третий медленно проходит за ним, оглядывая толпу. Никто не кричит, стихли даже разговоры.

Третий двумя руками передаёт Жертве клинок. Тот берёт его одной, как бы взвешивая в ладони. Так, как будто он много раз держал в руках оружие, однако я слышал, что в этот раз Бог выбрал не военного, не гвардейца, как несколько раз до этого, а обычного горожанина, из бедняков.

Третий также не торопясь уходит и тишина вокруг становится звенящей.

Я делаю большой глоток вина, чем вызываю неодобрительные взгляды соседей.

Солнце светит ярко, оно чуть-чуть перевалило за зенит и я вижу как оно блестит на клинке.

Жертва ждёт. Мгновения тянутся и кажется я слышу, как кто-то в толпе начинает перешептываться.

Всё происходит так резко, что кажется неожиданным, хотя мы наоборот именно этого и ждали.

Он взмахивает чуть изогнутым клинком перед собой. Клинок необычайно острый и небольшого касания хватает, чтобы шея Жертвы оказалась рассечена.

Из раны начинает хлестать кровь. Сперва на камень падает клинок. Затем тело мужчины опускается на колени, он как-то нелепо взмахивает руками, даже не пытаясь зажать рану, а как будто просто хочет уцепиться за что-то. И вот он уже падает на живот, как-то тихо и не торжественно. Кровь заливает камень, начинает стекать на помост, а затем уже и с него на площадь.

Мало кто, наверное, замечает, что в это время от собора уже идёт Первый. Он шагает спокойно и уверенно, мужчина среднего роста и средних лет. Небольшая борода с проседью, короткие тёмные волосы. Простые, но благородные черты немного будто обветренного лица. Его руки приподняты, а ладони направлены при этом к небу. Он идёт совершить Чудо прощения.

Первый поднимается на помост и подходит к телу Жертвы. Он встаёт на колени рядом с ним. Многие на площади, кому хватает на это места, повторяют его движения точь в точь. Он бережно переворачивает тело и мне видно страшную рану на шее Жертвы. Пусть и буквально всего секунду – теперь тело повёрнуто к Первому лицом.

Его руки и костюм уже в крови. Он водит руками по разлившейся крови, берёт тело Жертвы на руки и целует в лоб.

Он отпускает тело и бережно оставляет его лежать на боку. Сам аккуратно и очень плавно встаёт.

Сейчас он пройдёт обратно в собор, и добавит крови новой жертвы на стену великих жертв. И тогда Бог простит этого страшного грешника, свершится Чудо прощения, завоют горны, мы начнём истово молиться и сможем прикоснуться все к Великой благодати. Так и будет.

Вот Первый уже сходит с помоста. Он держит руки также, как когда шёл сюда, но теперь в них он несёт немного зачерпнутой крови.

В это время священники уже накрывают тело Жертвы саваном. Бережно переворачивают на спину и сходят с помоста по другой лестнице. О, оказывается она там есть, а я и не замечал.

Первый уже на половине пути ко входу в собор. Толпа затаила дыхание, ждать осталось совсем недолго.

Внезапно кричит какая-то женщина. Затем ещё одна. Я смотрю в их сторону, а слух мой сходит с ума – крики повсюду, ропот. Я смотрю на помост. Жертва под саваном шевелится. Очевидно, что он уже поднялся на локтях. Он приподнимает руку и стягивает саван со своей головы.

На шее нет раны! Жертва смотрит вокруг непонимающим, отрешённым взглядом.

Толпа бурлит, в ужасе пятясь от помоста сразу во все стороны. Кажется, начинается давка.

На помост буквально выскакивает Второй, главный волшебник церкви, хранитель дара Божьего. С ним несколько человек с носилками. Они быстро перекладывают тело Жертвы на эти носилки и спешно за спиной Второго удаляются по ступеням в сторону собора. Жертва не сопротивляется, но трогает их руками и продолжает озираться.

В это время мы все сразу и каждый по отдельности у себя в голове слышим голос Второго: “Разойдитесь по домам, неповиновение грех!”

И толпа подчиняется, не моментально, но буквально за пару минут площадь начинает пустеть, однако судя по криками и плачу, бесследно давка всё же не прошла. Пустеют и ряды вокруг меня, я не тороплюсь. Эти потуги Второго не могут на меня толком подействовать, так что я продолжаю сохранять хладнокровие и спокойствие.

Я замечаю, что ни священников с носилками, ни Первого уже не видно. Кажется, не прикоснёмся мы сегодня к Великой благодати. А я вот чувствовал, что что-то не так. Прямо таки знал это.

Неужели мне теперь придётся…

Нет, даже думать сейчас об этом не могу. Скорее, ещё вина!

Толмач I. Время Жертвы

Я сижу в Зале сложных разговоров и жду.

Скоро приведут несостоявшуюся Жертву и мне предстоит с ним поговорить. Попытаться понять, что произошло, попытаться понять его и прикоснуться к правде, если удастся.

Меня зовут Михаил и я толмач. Разговоры с грешниками, сбившимися с пути, с сомневающимися, с потерявшими смысл – вот моя работа, мой путь.

Насколько я знаю, я такой один, потому что нужно быть одновременно искренне верующим и искренне сомневающимся. Второй толмач не нужен. Меня на эту роль экзаменовал лично Первый. Я прошёл через пытки, через соблазны, через проявление чудес Бога. Второй, сильнейший из живущих магов Мысли, рылся в моём сознании до тошноты. Причём и у меня, и у него.

Я не выбирал этот путь, судя по всему это всё совокупность наблюдений и, простите, доносов.

Как я стал толмачём? Девять лет назад, многих образованных людей “проверяли” на вот этот странный баланс веры и сомнений. Многих, к несчастью казнили, когда поняли, что с ними будет больше проблем. Казнили с благими, естественно, намерениями – чтобы таким образом искупить их грех неверия и спасти душу.

Многих, к счастью, просто отпустили дальше заниматься своими малозначимыми делами. Могли бы и меня – кем я был? Работал в библиотеке и увлекался историей мира.

Но меня оставили на Скале. Так называет народ замок, возвышающийся в горах недалеко от столицы. Здесь живёт Первый, собирается большой совет, а теперь вот и я. Живу и собираюсь.

Живу, признаться, хорошо, но в то же время под постоянным надзором. Я волен проводить время как и где мне угодно, но должен явиться по первому зову Второго, который, кажется, так часто бывает у меня в голове, что я к нему уже привык. Поэтому жить постоянно в городе неудобно, я не люблю ездить верхом. Если честно, вообще побаиваюсь лошадей. Верблюды ещё куда ни шло, но очень уж медленные.

И вот примерно здесь на Скале и проходят все мои дни. Рутина быта, ожидание, разговоры… Однако всякий разговор не похож на предыдущий и не похож на следующий. Я полюбил быть толмачём и не желаю себе ничего другого.

Почему эти разговоры веду я, а не священники или хранители Канона? Ну вы же понимаете, они со своей верой могут убеждать, могут принуждать и заставлять. Но они не способны понять.

А Первый, с тех пор как занял этот пост примерно 9 лет назад, распорядился, что должен быть толмач. Что надо разобраться, как так можно убеждённо грешить или сомневаться в вере, если вот они чудеса, вот она правда Канона Божьего, вот они души праведников в Великой благодати. Однако смотрите – есть и грешники, и сомневающиеся, и идущие наперекор. И стали искать толмача.

После того как Бог призвал к себе Первого, того самого, который стал, по сути, основателем нашей церкви, его преемник внёс достаточно много изменений в некоторые аспекты того, как быть с грешниками. В частности, считается, что он верит, что искоренить грех возможно полностью только тогда, когда удастся понять саму природу греха…

Я считаю, что во много природа греха и есть природа человека, но такое мнение ему лучше не высказывать.

Я постоянно работаю в Зале сложных разговоров, можно сказать, это моё рабочее место.

Архитектурно это совершенно особенное помещение, к которому пришлось несколько месяцев привыкать. Дверь в него проделана непосредственно в наружной стене одной из многочисленных башен. Причём очень близко к шпилю. Снаружи сделана небольшая комната из прочного горного хрусталя. Абсолютно прозрачная. То есть в целом мы как будто просто висим тут в небе. На всех, кто бывает здесь впервые это производит сильнейшее впечатление. Не знаю, зачем так сделали, может быть, думали, что первоначальный шок поможет разговору. Отчасти это так, сложно только с теми, кто боится высоты.

Я сижу на аккуратном деревянном стуле, передо мной невысокий столик, дерево его чуть темнее, кажется это бук. За ним, ближе к кристальной стене стоит ещё один стул – брат-близнец моего.

На столике три графина: с водой, с яблочным соком и с вином. Рядом два небольших глиняных стакана. У одного из них чуть отбит край, это мой. Я попросил его не менять после того как уронил его на стол. Зато после этого у меня появился тут свой стакан. Обидно будет, если однажды о моей просьбе забудут и принесут новый. Но слуги не меняются тут годами да и на память не жалуются.

***

Сегодня, конечно, особенный случай. Я не ходил на площадь, но мне коротко рассказали о том, что произошло. Я как раз гулял по саду, когда прилетел мой приятель Бьёрн и выпалил, что меня срочно ждут в замке. Я кривлю душой, Бьёрн никакой мне не приятель, просто именно его посылают за мной. Судя по всему, Второй настроил ему метку на меня и этот священник находит меня даже в туалете.

Я не могу понять, почему Второй иногда обращается ко мне на расстоянии сам, а иногда присылает Бьёрна. Наверное, мотивацию и логику магистра не дано постичь простому толмачу.

По пути к замку Бьёрн с выпученными глазами поведал мне свою версию событий. Она немного меньше походила на выдумку, чем то, что я услышал ранее, но верилось всё равно с трудом.

Почему-то я сразу подумал, что случилось не Чудо прощения, а Чудо воскрешения. Это лютая ересь, так как такого чуда не прописано в Каноне, но кажется меня тут и держат потому, что я немного еретик.

Любопытно, Жертву, а его зовут Артур, приведут ко мне сразу? Или после свидания с Первым и Вторым? Или после общения со священниками-дознавателями?

Скоро я узнаю ответы на все эти вопросы – дверь за моей спиной открывается, я встаю и разворачиваюсь, чтобы поприветствовать гостя.

Толмач и Жертва I. Время Жертвы

В Зал сложных разговоров входит мужчина. Дверь за ним закрывается. Плавно и без звука.

Прямо перед ним стоит чуть полноватый мужчина с приятным открытым лицом.

Толмач: Здравствуй, Артур. Ты не против, если мы будем на “ты”?

Жертва: Мммм… Ээээ…

Он озирается, не понимая чему больше удивляться – комнате, в которую он попал или тону и интонациям человека, который стоит напротив и протягивает ему руку.

Артур пожимает эту руку.

Жертва: Нет, конечно, не против, пожалуйста. А вас как зовут?

Толмач: Тебя. Как тебя зовут. То есть меня. Меня зовут Михаил. Садись.

Жертва видит стул, на который указывает Толмач, проходит, отодвигает его от стола и садится, продолжая глазеть по сторонам. Михаил тоже садится.

Толмач: Как тебе? Нравится?

Жертва: Что?

Т: Ну, эта комната, вид. Красиво, правда?

Ж: Да….

Т: Хочешь сока, воды или вина?

Ж: А вино настоящее?

Т: Ну, конечно. А какое ещё бывает?

Ж: У нас пили только такое сброженное из того, что вырастало в садах. О виноградном я только слышал.

Т: Тогда ты обязан попробовать!

Михаил наливает Жертве вина, а себе сока.

Т: С твоего позволения я буду сок, всё же я на работе

Ж: А кем ты работаешь?

Т: Я толмач. Помогаю разбираться с такими вот деликатными ситуациями.

Ж: Я не понимаю. Вы… Ты не похож на священника или хранителя канона.

Т: Всё правильно, я ни тот, ни другой. Ни тем более уж “инквизитор”. Хе-хе-хе.

Ж: Кто?

Т: А, ты этого куска истории даже не знаешь. Ну и отлично. Просто церковь не всегда была такой гуманной и добродетельной как сейчас. Были знаешь ли, времена в истории. Скажем так, самые разные. Я тебе дам почитать одну книжку, там очень много интересного. А ты хорошо читаешь?

Ж: Кажется нормально, пишу чуть хуже. Но читаю всё же медленно, знаете… знаешь, у меня не очень с учёностью.