Учительская монстра

Всё пахнет по-другому.

Крем для рук, который я всегда хранила в ящике прикроватной тумбочки, больше не пахнет жасмином. Тот аромат – спокойный, тёплый, как объятие мамы, – исчез. Теперь он приторно-сладкий, как дешёвые духи, которыми никогда бы не пользовалась. Я спрашивала служанку – она поклялась, что ничего не меняла. Но я чувствую. Я точно знаю.

Зеркало в ванной – оно теперь слегка кривое. Я смотрю в него, и моё отражение будто отстаёт на полсекунды. Как будто за стеклом кто-то другой, почти я, но… не совсем я.

Я перестала расчесывать волосы вечером. Они сами начали ложиться, как надо, будто кто-то делает это за меня, пока я сплю.

И ещё звуки.

Сначала это были просто тихие щелчки – как старое дерево, скрипящее под собственным весом. Теперь я слышу шепот. Очень лёгкий, словно кто-то произносит моё имя в соседней комнате и тут же замирает, как только я подхожу к двери. Я включаю свет – пусто. Выключаю – снова. Ш-ш-шш.

Иногда мне кажется, что кто-то входит в спальню. Но я не чувствую страха. Только одиночество. И раздражение. Я будто больше не принадлежу себе..

Мне впервые за столько дней, проведенных в доме, после его слов на кухне, что он не хочет брака, как у всех, захотелось поговорить с Кристофером.

Я ненавижу, как звучит его имя в моей голове: слишком красиво, слишком чуждо. Он избегает меня, как если бы я была проказой, чумой, живой виной. А я всё это время думала, что мне хорошо и без него. Что я выше этого.

Но теперь…

Я не могу больше отличить – я схожу с ума? Или просто наконец-то чувствую себя живой?

Я заметила это снова.

Свет в ванной моргнул – не полностью, не как обычный сбой лампы. Он как будто… намеренно мигнул, будто кто-то проверял, замечу ли я.

В шкафчике духи, которые я точно ставила лицом вперёд, стояли теперь боком. Я не была уверена, не сразу. Но с каждой мелочью, с каждым «мелким» изменением – становилось страшнее.

Я зажала пальцами переносицу, глубоко выдохнула.

Я не схожу с ума. Или… схожу?

На первом этаже было тихо, и от этого – не по себе. Я пошла вниз, решив поговорить с Кристофером. Он должен знать, он скажет мне, что это просто стресс, это я.

Но на лестнице я услышала смех.

Чужой. Молодой.

Я застыла на середине пролёта.

Внизу, в гостиной, у окна стоял парень. Высокий, по-летнему непринуждённый, с кожей цвета медового молока и глазами – зелёными, как стекло на солнце. В дорогой, но не кричащей одежде – тёмные брюки, рубашка цвета шампанского, расстёгнутая у горла. Весь из себя лёгкий, как ветер с побережья. Он обернулся и увидел меня.

– О, здравствуйте! – Он слегка улыбнулся, будто мы давно знакомы. – Простите, я… Вы, должно быть, Амелия?

Я кивнула, чувствуя, как растерянность скользит под кожей.

– Кристофер уехал, но велел мне ждать. Я – Алекс. Алекс Суарес, сын посла. Папа дружит с вашим мужем. Они что-то обсуждают… важное.

Он говорил легко. Приятный голос. Акцент почти незаметный.

Но я всё не могла расслабиться.

– Приятно познакомиться, – пробормотала я, подходя ближе. – Простите, я… просто думала, что дома никого.

– И я думал, что никого, – хмыкнул он. – Но знаете… вы выглядите так, будто сами от себя прячетесь. Всё в порядке?

Я замерла.

– Почему вы так решили?

Он слегка склонил голову и осторожно посмотрел на моё лицо.

– У вас… – он подался вперёд. – Вот здесь. Под глазом. Краснота. Будто вы плакали. Или… вас кто-то ударил?

Я вздрогнула. Потрогала щёку.

Она действительно горела.

– Нет, – тихо ответила я. – Никто не бил. Просто…

Я не собиралась говорить. Не собиралась. Но это слетело само, ведь мне так было нужно, чтобы хоть кто-то здесь выслушал, меня.

– Просто я чувствую, что теряю себя. Забываю, где что лежит. Зеркала отражают странно. Косметика изменилась. Вещи не на своих местах. Я уверена, что это не я. И я… не знаю, как об этом говорить. Даже мужу.

Он вдруг стал серьёзным.

– Послушайте. Возможно, это прозвучит странно. Но… я уже видел похожую историю. Только в моей семье.

Я вскинула глаза.

– Когда я был подростком, у моего отца была молодая жена. Моя мачеха.

Она вдруг стала странной. Одежда менялась, её ключи терялись, она путала дни. Все думали – у неё нервы. А потом выяснилось: это папа.

Он замолчал. Сделал паузу.

Я не дышала.

– Он делал это. Специально. Ради власти. Ради контроля. Она ушла в клинику, а он развёлся спокойно, ссылаясь на «нестабильность». Понимаете, к чему я?

Я вцепилась пальцами в край кресла.

– Но… это не может быть правдой. Кристофер не такой.

Алекс посмотрел на меня не с жалостью – с тревогой. Честной.

– Я не говорю, что это точно он. Но… если что-то кажется неправильным – оно, скорее всего, неправильное.

Он встал, на секунду замолчал и добавил:

– Может, вам стоит немного уехать. Хотя бы на пару дней. Просто выдохнуть. А потом – посмотреть на всё со стороны.

Я не знала, что ответить.

Но впервые за всё это время – кто-то сказал вслух то, что я боялась даже подумать.

– Мне некуда ехать, на самом деле…

– У вас нет семьи?

– Есть, но…

Мама думает, что я с Кристофером живу нормальную семейную жизнь. Даже требует, как можно скорее, пополнение. Сказать, что муж отселил меня в другое, более пустынное крыло особняка, лишь бы подальше от себя, все равно, что подписать себе приговор. На территории любви, я проиграла на самом старте.

– Я не знаю, насколько у вас это неправильно, но я могу предложить сбежать из дома на пару часов? Папа с Кристофером обычно засиживаются, поэтому могут и не заметить нашего отсутствия.

По правилам, которые установил мне мой муж, я должна пойти и сообщить парням, которые присматривают за мной, что нам нужно выдвигаться. Но я не верю уже никому и ничему в этом доме. Настолько, что мне проще сбежать с незнакомцем. И, я это делаю, как только он говорит:

– Мы можем уехать на нашей с отцом машине, у нас тоже есть охрана внутри.

Алекс оказался замечательным молодым человеком. Он разбирается в искусстве, философии, немного психологии. Он рассказывал мне самые неудачные и удачные поездки со своим отцом. Мне кажется, что я даже впервые почувствовала себя комфортно рядом с парнем. И даже, когда он заботливо в какой-то момент спросил, как я себя чувствую, и чувствую ли что-то ненормальное, я улыбнулась.

Нет.

Мы гуляли в парке, зашли в библиотеку, а после зашли в кафе. И ни разу за столько времени рядом с Алексом я не поймала себя даже на мысли, что что-то не так.

Точнее…

Каюсь, в какой-то момент я подумала, что Алекс – плод моей фантазии. Особенно, когда я в голове сравнила один единственный простой выход в люди с Кристофер для глаз народа.

В насколько унизительное положение тебя может поставить человек, который должен защищать? Мне кажется, предела не будет.

Мы с мужем сидим на скамье среди прекрасных деревьев и цветов, вокруг ходят люди. Несчастная попытка завести разговор заканчивается тем, что мимо нас пробегает девушка с наишикарнейшей фигурой. Осиная талия, пышная грудь и округлые ягодицы, высокий хвост с идеальными светлыми волосами, короткие черные шортики и топ. И, если мое внимание она привлекла на долю секунд, то внимание моего спутника было привлечено больше, чем полагалось. Он буквально так провожал её взглядом, что обернулся, наклонившись.

Неприятно? Более чем. Вдвойне неприятно, когда это замечаю не только я. А самое неприятное, что, когда Кристофер поворачивается, вспомнив о том, что я сижу рядом, и видит мой осуждающий взгляд, он усмехается.

– Что?

– Ничего.

И я снова проглатываю печаль. Только вот в планах Кристофера меня добить.

– Не понравилось, что я на неё смотрел? Почему нет? – Снова усмешка. – Она красивая, с шикарной фигурой, следит за собой, а ты нет.

И так явно стало гораздо больнее. Мне никогда не быть обладательницей внешности, на которую будут так смотреть.

Но вот с Алексом. С Алексом я впервые почувствовала себя девушкой, на которую можно смотреть. Девушкой, с которой можно поговорить обо всём на свете, и которую послушать.

Все было идеально ровно до момента, пока я не увидела у кафе разъяренного Кристофера. Конечно, мне пришлось выйти.

– Что ты рядом с ним делала такой выряженной?

Это он имеет ввиду платье до середины бедра со свободной юбкой под словом «выряженной»?

– Как ты узнал, где я?

– Какая к черту разница?!

По-моему у Кристофера вылезла только что венка на лбу.

– Что ты здесь делаешь? Повторяю последний раз.

– Я просто обедаю.

– С мужчиной?!

– Боже, Кристофер, я просто принимаю пищу посреди дня и среди людей. Что с тобой?

– Ты едешь домой. Со мной. Сейчас же.

Мужчина тянется схватить меня за руку, но я делаю шаг назад, вскидывая руками.

– Нет, – четко говорю, удивляя и себя, и его.

Сколько можно позволять помыкать собой? Я впервые за время своего брака чувствовала себя хорошо, живой и с совершенно чужим человеком. И я не хочу обратно в свою золотую клетку. По крайней мере сейчас.

– Тебе же было все равно на меня, как на женщину. Какая разница с кем я обедаю?

Эмоцию на мужском лице сложно распознать, но следующую ни с чем не перепутать, – ярость.

– Все просто, милая. Каждая лишняя минута, проведенная тобою здесь, которая ставит пятно на мою репутацию, будет стоить твоему новому знакомому пальца. И ты знаешь, что за мной не постоит осуществить это прямо здесь.

– Почему тебе так важно, чтобы я была несчастна?

– Потому что не видел не одного счастливого со своей фамилией, – рявкает он, а после кивает в сторону машины.

– Я заберу сумку.

– Нет. Сразу в машину, Амелия.

– Но…

– Амелия, не испытывай моё терпение. Все, что ходит обо мне, слухи, а вот увидеть меня в гневе в живую, совсем другое. Так что в машину.

И я делаю, как он сказал, потому что вижу через стекло, как к Алексу, по всей видимости, подходит его отец.

Кристофер молчал почти половину пути.

Смотрел в окно, сжимал пальцы в кулак, снова разжимал. Лёгкая дрожь на его скуле выдавала напряжение, которого он сам, возможно, не замечал.

Машина плыла сквозь вечерний город – приглушённый свет, мокрый асфальт. Внутри – только хруст его терпения.

– Кто дал тебе разрешение уйти из дома без охраны? – наконец прорезал он тишину.

Я спокойно посмотрела вперёд.

– Я не думала, что для похода в кафе нужно получать разрешение.

– Сын посла. – Его голос стал тише, но острее. – Ты ужинаешь с ним на виду у всех. Пресса могла быть в том же зале.

Я повела плечами – как бы небрежно, хотя внутри всё сжалось.

– Он был просто вежлив. Мы говорили о погоде, о живописи… Не думаю, что это трагедия государственного масштаба.

– Ты не понимаешь, как это выглядит. – Его голос начал срываться, и я почувствовала, что задеваю правильные нити. – Ты… ты выглядишь как… как будто ты доступна. Понимаешь?

Я повернула голову. Улыбнулась – мягко, обманчиво.

– А какая тебе разница, Кристофер?

Он резко отвернулся, как будто я дала ему пощёчину. Я бы никогда так не осмелилась говорить с ним, но не после того, как я на пару часов за всю свою жизнь почувствовала себя живой.

– У меня нет разницы. Ты носишь мою фамилию. И пока носишь – веди себя соответствующе.

Я кивнула, как ученица перед строгим учителем.

– Конечно. Только, прости, ты ведь сам сказал, что наш брак… фикция. Не брак. Тогда где границы дозволенного?

Он обернулся на меня. В его глазах не было равнодушия – только злость, бессилие, обида.

– Ты думаешь, я ревную?

– Я думаю, ты бесишься. И сам не знаешь, почему, – тихо сказала я, глядя прямо вперёд. – Но это не моё дело, правда?

Он больше не сказал ни слова. Только постучал пальцами по колену.

Я знала, что его тишина опаснее любого крика.

Внутри у меня всё кипело. Я видела, как он теряет контроль. Как ненавидит то, что чувствует.

И я знала – мне нужно остаться ровной.

Холодной.

Ждать.

Потому что чем больше он пытается разрушить мою почву, тем сильнее трещит его собственная.

***

Машина остановилась у особняка.

Кристофер не сказал ни слова. Просто открыл дверь и вышел, резко – как будто ещё секунда в моём присутствии была бы для него невыносимой. Или, наоборот, слишком притягательной.

Дверь захлопнулась за ним.

Я осталась одна.

Водитель не оглянулся. Сидел молча, как тень, словно его здесь и не было. Я смотрела на своё отражение в окне – тусклый силуэт, мерцающий от фонарей. Мягкое платье, собранные волосы, губы, едва тронутые помадой. Женщина, которую никто не должен был заметить.

А он заметил.

Слишком сильно.

Я провела пальцами по колену, как он делал это несколько минут назад. Не нервничала. Просто вдыхала – медленно, спокойно.

Он начинает терять выдержку. Он начинает меня замечать в своей жизни.

Я почти слышу, как его мысли путаются, как он не может отделить ревность от раздражения, контроль от заботы. Всё переплетается у него, как клубок. А я? Я просто держу нить.

Он хочет, чтобы я чувствовала себя безумной? Пусть.

Пусть он думает, что у него получается.

Пусть шепчет колонкам, меняет запахи, играет тенями за дверями.

Я всё помню. Я всё замечаю.

И я дождусь момента, когда он сам не сможет отличить – кто здесь кого с ума сводит.

Я улыбнулась. Настоящей улыбкой – не для него. Для себя.

– Поехали до стоянки, я зайду через другой вход домой, – тихо сказала я водителю.

Машина тронулась.

А я – уже знала, что шаг за шагом приближаюсь к моменту, когда он всё разрушит сам.

И я буду смотреть.

Из первых рядов.

И я знаю, кто мне в этом поможет, ведь единственный человек, которого я не чувствую чужим, и с кем могу всем поделиться, – Ральф Билфорг. Он – единственный, кто замечает и хочет замечать моё существование и причастие к их семье. Как-то он дал мне свой номер, на случай, если захочу поделиться чем-нибудь. И моя надежда на то, что он ни о чем не знает и не примет сторону племянника, – единственное, что у меня есть.

Пальцы быстро набирают нужный номер, и я прошу оставить водителя меня одну в машине. Он тут же выходит.

– Амелия, приятно видеть от тебя исходящий, – с улыбкой слышится мужской голос.

– Мис…

Я тут же поправляюсь. Я не могу звонить, как чужая, когда делаю это с целью того, чтобы мне помогли. Да ещё и против собственной крови.

Прочищаю горло.

– Дядя, – робко обращаюсь я, – У меня проблема, и я не знаю, к кому с ней обратиться. В безвыходном положении решилась позвонить вам.

– Что произошло, девочка?

– Я знаю, что я не имею права говорить о своем муже так, и не знаю, поймете ли вы меня. Потому что мне очень кажется, что я сильно рискую.

– Я на стороне правды, милая. Говори.

– Мне кажется, что Кристофер хочет от меня избавиться.

Затянувшаяся тишина заставляет подумать, что дядя моего мужа знает обо всём. Либо же, конечно, он мог бы удивиться, но как будто на это не похоже. А, может, я просто этого боюсь.

– Что он делает? – Прорезает тишину мужчина.

– Сейчас? – Глупо и растерянно спрашиваю я.

– Нет. Как пытается избавиться?

– Мне кажется…

Ну же, Амелия! Вдох… Выдох.

– Он пытается свести с ума, – где-то во мне снова находится смелость. У меня меняются запахи на кремах, едва заметно, но ощутимо. Шаги, скрипы, зеркала не такие, как были…

– Амелия…

– Дядя, я не могу сходить с ума, потому что вне дома чувствую себя более живой. Там ничего странного не происходит.

– Я понимаю, милая, – голос нового родственника мягко пытается внушить безопасность, – Это любимой игрой Криса стало, видимо. Какое-то время назад, может, ты слышала из первых уст или от Джареда, он пытался свести с ума Кэролайн.

– Да, собственную сестру…

На свадьбе Кэролайн, которую устроил ей её брат, было нападение, в результате которого, её жених умер на её руках. На следующее утро, когда Кэролайн проснулась, Кристофер заставил всех играть так, как будто ничего этого не было, и как будто в далеком детстве после смерти родителей не отправил её из дома, и все это время она жила тут. Он заставил её поверить, что все происходящее – плод её фантазии. Сказал девушке, что все это время был рядом, что у неё случаются приступы. И, естественно, что парень, которого она полюбила, и которого Кристофер не одобрял, – тоже плод фантазии. Говорят, что младшая сестра моего мужа до сих пор боится, что путает реальность с фантазией. Всё-таки, брат запихнул ее в психиатрическую лечебницу, где ей тоже внушали безумство.

Голос Ральфа выводит меня из секундного помутнения:

– Да, именно. Видимо, он устал выполнять обещание своего отца.

– Но чем я ему мешаю? Я в принципе не общаюсь с ним, делаю беспрекословно все, что он хочет.

Он перевел меня в другое крыло, и я промолчала. Он сказал, что не хочет брака, как у всех, и я промолчала. Но как мне молчать, когда он хочет от меня избавиться? Мама, если узнает, точно убьет меня. Она не поймет, что нужно такого сделать своему мужу, чтобы он решил от тебя избавиться таким образом. Да, и я сама не понимаю.

– Никто не поймет посыла Криса, кроме него самого. Хочешь, чтобы я с ним поговорил?

– Нет, – тут же отвечаю я.

Почему? Потому что внутри меня, после того, как Кристофер отчитал меня за выход из дома с Алексом, горит несправедливость. Оказывается, так здорово общаться с кем-то непринужденно, и так обидно, когда человеку, который сам отказался от общения с тобой, не нравится, когда ты начинаешь по-настоящему жить. Мне не хочется злить Кристофера, жалуясь на него, и скорее всего делать свою жизнь ещё хуже.

– Я хочу, чтобы вы мне помогли с этим разобраться без лишних жалоб. Мне хочется…

– Поиграть в ответ?

– Да.

В ответ я слышу усмешку. Но такую, как будто мом ответом гордятся.

– Амелия, конечно, я готов тебе помочь. Ты можешь приехать, мы все обговорим?

– Эм…

– Я придумаю, что сказать племяннику о твоем отъезде.

– Тогда хорошо.

Дорога занимает достаточно времени до места, где живет дядюшка Ральф. Так же не мало времени занимает обучение новым премудростям от старшего Билфорга. Не скажу, что это настолько ужасно и неправильно. Ведь это не семейный просмотр порно, чтобы подготовить тебя к первой брачной ночи. Но в этот раз в особняк я вернулась более смелой, чем была до. Видимо, дело в том, что, раз почувствовав себя свободной и ничем не обремененной, не хочется проблем, хочется снова этой легкости. Ведь, схождение с ума тоже не самое страшное по сравнению с тем, что после этого устроит моя мама.

Кэндон зашёл в библиотеку, как призрак – мягко, бесшумно, точно знал, что я здесь. В последнее время помощник моего мужа чаще обычного находится здесь. Просто надоедливая тень моего мужа, которая сто процентов, по мнению Ральфа, исполняет все, что ему поручено, чтобы свести меня с ума. Я дома меньше получаса, а он уже тут, как тут.

Я не подняла головы, делая вид, что читаю. На самом деле страница была пустым шумом – я чувствовала его присутствие сильнее, чем слова под пальцами.

– Амелия, – проговорил он ровно. – Вы сегодня поздно вернулись.

Я обернулась через плечо, чуть смутившись.

– Простите… я… задержалась. Иногда мне становится трудно… понять, сколько времени прошло.

Он кивнул, в его взгляде не было ни жалости, ни участия – только оценка.

Как будто он следит за ростком, который сам и поливает.

– Всё в порядке? – спросил он, и в голосе была нарочитая мягкость. Примерная.

Я сложила руки на книге.

– Я не уверена. Я стала слышать какие-то звуки… и… мне кажется, что кто-то трогает мои вещи. Может быть, это я… начинаю терять ориентиры?

Он сделал едва заметный шаг ближе.

– Вам стоит сказать об этом мистеру Кристоферу. Он… будет обеспокоен.

Я посмотрела прямо на него.

– Он и так обеспокоен. Я же ему не нужна, правда?

Кэндон ничего не ответил. Но я видела – он отметил мои слова. Значит, донесёт. Всё, что я хотела.

Он ушёл.

А я осталась.

Ответ от дяди пришёл не письмом, а действиями.

На следующее утро в чайной гостиной я нашла новый тонометр с крошечной запиской внутри: "У них камеры. У меня – мозги. Ходи, девочка. Я рядом."

С этого момента я начала спотыкаться.

Оставлять вещи не там. Путать имена.

И время от времени – шептать Кэндону, что "она"снова приходила. Та, что стоит ночью у двери.

А ночью я писала Ральфу, каждую мелочь.

Каждое "искажение".

Теперь это была и моя игра.

Глава 6

Кристофер

– Я хотел, чтобы она подумала, что сходит с ума, – проговорил я, подойдя к окну. – А она, что?.. Реально рихнулась на этом фоне?

Кэндон молчал. Как всегда. Как будто его работа – не отвечать, а фиксировать.

– Она разговаривает сама с собой. Она оставляет чашки в духовке. Она перепутала мою тетю с горничной. – Я сжал зубы. – Но почему это не пугает остальных? Почему сын посла всё ещё приглашает её на прогулки, пишет ей, а теперь, говорят, даже прислал цветы?

Кэндон, наконец, ответил, размеренно, как судмедэксперт:

– Возможно, он не считает её… опасной.

Я обернулся к нему резко.

– Так это плохо или хорошо? Потому что если она действительно сходит с ума – она должна быть непредсказуемой. А если она не сходит… и просто играет? Тогда что мы делаем, Кэндон? Что ты делаешь?

– Я слежу за ней, как вы просили. Её поведение изменилось. Она теперь не сопротивляется. Она… принимает всё.

Я замер.

"Принимает".

Слово пронзило что-то под рёбрами, где я не хотел ничего чувствовать.

– Она стала мягкой. Восприимчивой, – продолжил Кэндон. – Она доверяет. Начала говорить о «другой женщине», которая будто бы навещает её по ночам. Она верит в это. Или хочет, чтобы мы поверили.

Я подошёл ближе. Медленно.

– А ты веришь?

Он приподнял бровь, почти с уважением.

– Я думаю, она либо начинает терять контроль, либо делает вид, что теряет.

Я отступил к столу. Пальцы сжали край мраморной столешницы.

Сын посла. Его руки на её талии, когда он помогал ей выйти из машины. Её смех. Лёгкий, свободный. Не напуганной женщины. Не сломанной.

– Если она сумасшедшая, – сказал я, глядя в одну точку, – почему мужчины вокруг неё не чувствуют угрозы? Почему она выглядит… красивой, а не сломанной?

Кэндон не ответил. Я это ненавидел.

Я хотел, чтобы она испугалась. Чтобы она забилась в угол, начала умолять, чтобы я забрал её к себе, держал под замком, кормил с ложки. А она…

Она гуляет. Она черт возьми флиртует. Она расцветает.

– Ты считаешь, она играет? – снова спросил я.

– Я думаю, она становится опасной. Только не себе. А вам, – спокойно сказал Кэндон.

И на секунду в комнате стало слишком тихо.

Я отвернулся.

На губах – привкус металла.

Никогда ещё мне не хотелось сильнее… закрыть эту историю. Или – открыть полностью. И посмотреть, что там, под маской. Кто кого переиграет. Амелия неожиданно стала очень интересным паразитом, который завелся в моем доме.

Я вышел из её комнаты, захлопнув дверь чуть сильнее, чем собирался.

Рука всё ещё дрожала. Слабая дрожь, не от страха – от бессилия.

Я не знал, что она делает, но чёрт побери, она делает это хорошо.

То ли сходит с ума, то ли с ума свожуcь уже я.

Кэндон ждал в коридоре. Как всегда – незаметный, в тени. В темно-сером пиджаке, безупречно прямой спиной.

– Усильте воздействие, – сказал я. – Хочу, чтобы она начала сомневаться во всём. Звук, свет, прикосновения – размывайте границы. Пусть трещит.

Он кивнул, не задавая вопросов. Я ценил это в нём.

– И никакой жалости, – добавил я. – Если она играет – пусть сорвётся. Если не играет – тогда мне плевать.

Я хотел верить в это «плевать».

Но внутри скребло.

– Ты всё ещё уверен, что это… нужный путь? – тихо спросил Кенден. Его голос не дрожал. Но впервые он позволил себе вопрос.

Он знал, что я его услышу. Он знал, что я всё меньше уверен сам.

– Делай, как сказано, – оборвал я.

– Что сказано? – отозвался третий голос. Тихий. Сухой. С иронией, закатанной в бархат.

Мы обернулись.

У камина, в полутьме, стоял Ральф Билфрг.

Мой дядя. В легком поло для сегодняшней погоды, в черных джинсах, с длинным зонтом, который держал, как театральный реквизит.

– Кристофер, – сказал он спокойно, подходя ближе. – А я думал, ты больше не играешь в детские игры.

– Это не игра, – ответил я, быстро. Слишком быстро.

Он приподнял бровь.

– Правда?

– Тогда объясни мне, зачем ты сводишь с ума девочку, которая даже не просила тебя быть её спасителем.

Я сжал зубы.