День Гнева

Он сделал паузу, обходя стол.

– Я не буду повторять его ошибок. Я не собираюсь никого "улучшать". Я собираюсь использовать то, что уже есть в человеке. Его самые базовые инстинкты. Страх боли. Страх смерти. И жажду порядка, когда вокруг хаос.

Вольф активировал защищенный экран на стене. На нем появились диаграммы и короткие видеофрагменты: данные из лабораторий Штрауса, отчеты по "Проекту Феникс".

– Осирис искал "оракулов". Я ищу "хищников", – продолжил Вольф, его голос стал холодным и режущим. – Проект "Феникс" мертв. Его заменит мой. Проект "Химера".

– Что это? – спросил Гросс, вглядываясь в схемы.

– Это создание идеального солдата. Мы не будем лезть им в душу. Мы будем работать с телом и рефлексами. Химическое подавление страха и эмпатии. Усиление агрессии. Внедрение тактических протоколов на подсознательном уровне. Они не будут задавать вопросов. Они будут выполнять приказы. Идеальные инструменты для подавления.

Он переключил изображение. На экране появились фотографии детей, которых вывели из "Ковчега" и других объектов. Лица Лизы, Марьям и других безымянных.

– И вот наш исходный материал. Дети Осириса. Их разум уже подготовлен, он – почти чистый лист. Мы просто напишем на нем то, что нам нужно.

Вольф выключил экран, скрывая зловещие чертежи. Он снова перевел взгляд на Гросса.

– Но "Химера" – это будущее. Сейчас у нас есть более насущная проблема. Эти… "герои". Пока они живы, они – символ. А символы опаснее армий. Они дают людям надежду, а надежда – это топливо для мятежа.

– Мы ищем их, штурмбаннфюрер, – ответил Гросс. – Но они как призраки.

Вольф подошел к нему вплотную. Его голос стал тихим и смертельно опасным, каждое слово – как удар скальпеля.

– Значит, ищите лучше. Мне не нужны их тела в мешках, Гросс. Мне нужно, чтобы их поимка стала представлением. Я хочу, чтобы Маркус Фогель был пойман в Берлине, когда будет пытаться добраться до своей дочери. Чтобы все видели – нет безопасных гаваней. Нет ничего святого. Чтобы само его имя ассоциировалось не с победой, а с провалом и смертью. Найдите их. Любой ценой. Это приказ номер один.

Он снова отвернулся к окну. Внизу, на площади перед Рейхстагом, его солдаты уже сгоняли толпу горожан, оцепляя периметр. В центре площади рабочие возводили простой, грубый эшафот из темного дерева.

– Порядок строится не на надежде, – тихо сказал Вольф, словно самому себе. – Он строится на страхе. И сегодня мы заложим первый камень.

Представление начиналось. И его главные актеры, разбросанные по изуродованной Европе, еще не знали, что для них уже написаны роли в этом кровавом театре.

Глава 117. Призрак на Шпрее

Середина октября 2026 г.

Берлин

Холодный октябрьский дождь моросил над Берлином, превращая серые улицы в черные, блестящие зеркала. Они вошли в город не как освободители, а как крысы – через зловонное, клокочущее чрево старого коллектора, выходящего в реку Шпрее. Ледяная, маслянистая вода обжигала кожу, вонь стояла невыносимая. Это было унизительное, звериное проникновение в город, который Маркус когда-то называл своим домом.

Выбравшись в заброшенном портовом складе, они впервые увидели Берлин Вольфа. Далекие огни патрулей прорезали ночную тьму, вой сирен тоскливо отдавался от бетонных стен, а из уличных репродукторов доносился монотонный, безэмоциональный голос, рассказывающий о "предателе Фогеле" и его "пособниках хаоса". На огромном цифровом билборде через реку медленно проплыла фотография Маркуса. Под ней горела надпись: "ВРАГ ПОРЯДКА". Он больше не был гражданином. Он был официальным призраком, городской страшилкой.

Они двинулись вглубь района Пренцлауэр-Берг под покровом предрассветных сумерек.

– Моя сестра живет в секторе 4, в Лихтенберге, – сказал Маркус, его голос был напряжен. – Осирис знал это. Значит, знает и Вольф. Там наверняка засада. Мы не можем идти туда в лоб.

– Тогда что мы делаем здесь? – спросил Дювалье. – Это в противоположной стороне.

– Я думаю, как они. Вольф знает, что я знаю о засаде у сестры. Он ждет, что я буду искать другой путь, собирать информацию, искать контакты. Он будет ждать меня где-то еще. А моя старая квартира… – Маркус запнулся. – Это единственное место в этом проклятом городе, которое связано только со мной и Анной. Мы всегда шутили, что если мир рухнет, у нас будет "тайник". За старым, неработающим камином. Анна была методичной. Она не доверяла цифровым носителям. Если она успела что-то спрятать для меня перед тем, как ее забрали – пароль к счету, адрес старого контакта, хоть что-то, что поможет найти Лизу, – она спрятала бы это там. Это не просто ностальгия. Это последняя, отчаянная надежда на ее предусмотрительность.

Это было отчаянное паломничество. Он шел не за дочерью. Он шел за призраком надежды.

Квартира на третьем этаже старого здания встретила их молчанием. Дверь была заперта, но не взломана. Словно ее просто оставили несколько недель назад. Внутри все покрывал тонкий слой пыли, но порядок не был нарушен. Слишком идеально. И тут Маркус понял свою ошибку. Осирис действительно мог не знать об этой квартире. Но Клаус… Клаус знал. Он был здесь. Он знал, что значит это место для Маркуса. Он не просто ждал его. Он срежиссировал эту сцену.

На холодильнике все еще висел детский рисунок Лизы – солнце с кривой, но счастливой улыбкой. На комоде в гостиной стояла их с Анной свадебная фотография. Маркус ходил по комнатам, как по гробнице, его душат воспоминания. Все было на своих местах. Словно кто-то специально расставил эти приманки для его ностальгии.

Его взгляд упал на кофейный столик. Там стояла ее любимая музыкальная шкатулка, простая, деревянная, с балериной внутри. Именно она. Клаус знал. Он знал, что если Анна и оставила бы записку, она спрятала бы ее в самом дорогом для Лизы месте. Это была не просто ловушка. Это был расчетливый, жестокий удар по самому больному.

С замиранием сердца он подошел и открыл ее.

Но вместо тихой мелодии раздался едва слышный щелчок. Беззвучный датчик давления. Ловушка сработала.

В тот же миг входная дверь с оглушительным треском вылетела внутрь от удара тарана. В квартиру хлынул штурмовой отряд – шестеро бойцов в черной тактической броне "Химеры". Они двигались быстрее и слаженнее, чем любые солдаты, которых он видел. Но впереди них стоял человек без шлема.

Маркус застыл. Он узнал его. Это был Клаус Рихтер, его бывший коллега.

– Здравствуй, Маркус, – сказал Клаус. На его лице играла холодная, сочувствующая улыбка. – Я знал, что ты придешь. Твоя сестра – слишком очевидная ловушка. Я сказал Вольфу, что ты будешь хитрее. Что ты пойдешь туда, где болит больше всего. Ностальгия – твоя главная слабость.

Предательство ударило сильнее любой пули.

Бой начался без предупреждения. Бойцы "Химеры" были машинами. Один из них получил от Гюнтера пулю в плечо, но даже не пошатнулся, продолжая наступать. Используя знание планировки квартиры, Маркус опрокинул тяжелый книжный шкаф, выигрывая секунды и отгораживаясь от двух нападавших. С крыши напротив, куда успели перебраться его товарищи, ударила снайперская винтовка Гюнтера, заставляя часть отряда укрыться.

Дювалье, оставшийся на лестничной клетке, привел в действие небольшой заряд, который он заложил у перил. Взрыв был несильным, но грохот и облако пыли создали необходимый хаос.

Маркус, отступая к спальне, оказался прижат к стене. Он видел, как Клаус, стоя за спинами своих бойцов, хладнокровно целится в него. Времени не было. В отчаянии Маркус ударил ногой в хлипкую стену кладовки. Старая штукатурка поддалась, и он, проломив ее, провалился в темноту и пыль соседней, пустующей квартиры. Он бежал, пока Гюнтер и Дювалье прикрывали его отход огнем.

Час спустя они сидели в затопленном, вонючем подвале в нескольких кварталах оттуда. Гюнтер перевязывал Маркусу плечо, расцарапанное осколками в суматохе боя. Но физическая боль была ничем по сравнению с тем, что творилось у него в душе.

Он смотрел на свое отражение в мутной воде на полу. Он видел не героя, а загнанного зверя. Его последняя ниточка надежды – квартира – оказалась наживкой. Его прошлое было использовано против него. Его друг стал его палачом.

Он понял. Вольф не просто захватил город. Он оккупировал его прошлое, отравил его воспоминания, превратил его дом в смертельную ловушку. Берлин – не просто укрепрайон. Это крепость, построенная из его собственного отчаяния. И он был заперт внутри.

Глава 118. Сеть «Эгида»

Середина октября 2026 г.

Мюнхен

Путь из Альп в Мюнхен занял почти две недели, превратившись в медленную, мучительную одиссею. Захваченные на складе припасы и медикаменты дали им шанс выжить, но не сделали дорогу легкой. Они двигались по ночам, обходя патрули Вольфа и территории, контролируемые бандами. Каждый день был борьбой: за жизнь Марьям, чье состояние оставалось критическим, и против собственного истощения. Несколько раз они были на грани столкновения, но новое оружие и тактическая выучка Каэля спасали их. Когда они наконец добрались до разрушенных пригородов Мюнхена, от их первоначального восторга не осталось и следа – только глухая, въевшаяся усталость и последняя, отчаянная надежда на кодовую фразу, прошептанную Марьям…

Пригороды Мюнхена встретили их холодным, промозглым дождем и молчанием разрушенных зданий. Припасы, захваченные на складе "Эдельвейс", почти закончились. Группа двигалась на последнем издыхании, ведомая не надеждой, а упрямством. Их последней зацепкой была кодовая фраза, которую Марьям прошептала в одном из своих лихорадочных снов: "Асклепий вызывает, Гиппократ отвечает".

Лейла, укрывшись под навесом разбомбленной автобусной остановки, настроила захваченное оборудование связи на нужную частоту. Она передавала кодовую фразу снова и снова, ее голос был ровным и лишенным эмоций, но внутри все сжималось от напряжения. Часы ожидания тянулись, как вечность, под аккомпанемент монотонного дождя. Каэль и его бойцы молчали, но их взгляды говорили о многом. Это был последний бросок костей.

И когда надежда почти угасла, из динамика раздался треск, а затем – тихий, спокойный женский голос.

– Гиппократ слышит. Ждите у южной стены старой пивоварни. Не двигайтесь. Конец связи.

Они не знали, ловушка это или спасение. Но у них не было выбора.

Руины пивоварни возвышались над землей, как скелет доисторического зверя. Они ждали, вжавшись в тени, оружие наготове. Из темноты бесшумно, словно призраки, появились несколько фигур. Они не были похожи ни на анархистов, ни на солдат Вольфа. Они двигались слаженно, как профессионалы, их темная одежда сливалась с ночным мраком.

Их лидер – пожилая женщина с суровым, но умным лицом и седыми волосами, собранными в тугой узел. Ее взгляд был проницательным и оценивающим.

– Я – доктор Елена Вайс, – сказала она без предисловий. – Когда-то я возглавляла сеть "Асклепий". "Асклепий" был сетью врачей. Нашей задачей было спасать жизни, латать раны. Но после падения Парижа мы поняли, что этого недостаточно. Нельзя вылечить пациента, если не убить болезнь. Поэтому мы стали "Эгидой". Наша задача теперь – защищать. А иногда, чтобы защитить, нужно сражаться. Идемте.

– Вы хорошо вооружены для беженцев, – добавила она, ее взгляд скользнул по их оружию и остановился на носилках с Марьям. – И у вас есть "ключ".

– Мы не беженцы, – ответила Лейла так же прямо. – Мы солдаты. И мы ищем союзников. Мы были в "Ковчеге".

При упоминании "Ковчега" на лице Елены промелькнуло удивление.

– "Асклепий" почти уничтожен, – сказала она после паузы. – Вольф выжигал нас каленым железом. Но на его обломках мы построили нечто новое. Более скрытное. Более жесткое. Мы зовем себя "Эгида". Идемте.

Но путь к убежищу не был простым. Их провели не на базу, а в сырой, холодный подвал неподалеку. Двое крепких бойцов "Эгиды" вежливо, но твердо попросили их сдать оружие.

– Проверка, – коротко пояснила Елена, заметив напряженный взгляд Каэля. – В наше время доверие – это роскошь. Мы должны убедиться, что вы не привели за собой "хвост" и что вы те, за кого себя выдаете.

Они провели в этом подвале несколько часов. Их допрашивали поодиночке – не пытали, а методично и холодно задавали вопросы о "Ковчеге", о Вольфе, о маршруте их отступления, сверяя показания. Только после того, как аналитики "Эгиды" убедились в их истории, а патрули подтвердили, что за ними нет слежки, Елена вернулась.

– Вы чисты, – сказала она. – Добро пожаловать в "Эгиду". Теперь по-настоящему.

Их провели через лабиринт подвалов и затопленных тоннелей в самое сердце нового Сопротивления. Это был не просто лагерь беженцев. Это был хорошо организованный узел: небольшой, но идеально чистый лазарет, оружейная мастерская, где инженеры чинили трофейное оружие, и центр связи, гудящий от работающей аппаратуры. Впервые за много недель Лейла увидела не хаос и распад, а порядок и цель.

Марьям немедленно передали в руки медиков. Главный врач, седой мужчина с усталыми, но цепкими глазами, осмотрел ее и отозвал Елену Вайс в сторону. Лейла, стоявшая неподалеку, услышала его тихий, встревоженный голос:

– Мы можем ее стабилизировать. Но мы используем последний флакон нейроблокатора широкого спектра. Все, что у нас осталось, – это стандартные успокоительные. Если у нее будет еще один такой приступ, как описывает ее сестра, мы ее потеряем. Наши ресурсы почти на нуле.

Елена лишь коротко кивнула, ее лицо стало еще более суровым.

Лейла наблюдала, как ее подключают к датчикам, как врач осторожно вводит ей в вену катетер. Она смогла выдохнуть. Но затем она поймала на себе взгляды других членов "Эгиды". В них было не только сочувствие. В них был страх, смешанный с почти религиозным трепетом, который она уже видела в глазах бойцов Каэля.

Вскоре ее позвали в кабинет Елены – маленькую, аскетичную комнату с картой Европы на стене.

– Итак, вы уничтожили Осириса, – начала Елена, глядя на Лейлу без тени улыбки. – И разбудили кое-кого похуже.

Она рассказала Лейле о ситуации. О том, как Вольф укрепился в Берлине, и о его новом, чудовищном проекте.

– Мы называем его "Химера". Он прагматичнее и, возможно, страшнее Осириса. Он не пытается контролировать всех. Он создает идеальных убийц.

– Из кого? – спросила Лейла, хотя уже знала ответ.

Елена помолчала, глядя ей прямо в глаза.

– Он охотится на всех, кто прошел через нейро-проекты OSIRIS. Дети, подростки, взрослые – неважно. Он считает их идеальным "подготовленным материалом". Их разум уже был… вскрыт. Их естественные психологические барьеры сломлены или изменены. Это делает их невероятно восприимчивыми к его, более грубым, методам кондиционирования.

Мир Лейлы, который только начал обретать какие-то очертания, снова рухнул.

Елена коснулась сенсорного экрана на своем столе. На нем появилось несколько досье с фотографиями людей разного возраста – в основном подростков, но были и взрослые лица. И среди них – фотография Марьям, сделанная камерой наблюдения в "Ковчеге" за несколько часов до штурма. Под ней красными буквами горела надпись: "ОБЪЕКТ 'ЕВА'. ВОЗРАСТ: 27. СТАТУС: ПРОПАЛ. ПРИОРИТЕТ ЗАХВАТА: МАКСИМАЛЬНЫЙ".

Лейла замерла. Одно дело – слышать об абстрактной угрозе для безликих "субъектов". Другое – видеть лицо своей взрослой сестры в списке целей, помеченное как главный приз. Ее Марьям. Ее маленькая сестренка, которая выросла в кошмаре и которую она вынесла на руках из ада, была не просто одной из многих. Она была их целью номер один. Вольф охотился не за абстрактным "сырьем". Он охотился за ней. За прототипом.

Ледяной холод сковал ее изнутри. Она поняла, что нет безопасного места. Нет убежища в горах, нет тихой гавани. Пока Вольф жив, он будет искать Марьям. Он будет идти за ней по пятам, куда бы они ни отправились. Ее борьба за спасение сестры не закончилась. Она только что перешла в новую, куда более смертоносную фазу.

– Лейла, – продолжила Елена, ее голос стал мягче, но не менее твердым. – Мы примем вас. Мы дадим вам убежище и поможем. Но вы должны понять. Ваша сестра… она одновременно наш самый большой шанс и наша самая большая угроза. Ее разум – это карта минного поля, по которому мы бредем вслепую. Мы можем получить от нее координаты складов, коды доступа. Но каждое использование ее "дара" истощает ее. И мы не знаем, что еще, кроме полезных данных, может вырваться из глубин ее сознания. Возможно, протоколы, которые выдадут нас всех.

– Она не инструмент, – холодно ответила Лейла.

– В этой войне все мы – инструменты, – вздохнула Елена. – Вопрос лишь в том, в чьих руках. Мы хотим спасти ее. Но мы хотим и победить. Иногда эти две цели могут войти в противоречие.

Лейла поняла. Она нашла союзников, но не нашла друзей. Она нашла убежище, но не нашла покоя. Их союз с "Эгидой" с самого начала был построен на этом неразрешимом конфликте. И она была все так же одинока в своей главной борьбе – борьбе за душу своей сестры.

Глава 119. Октябрьский Холод

20-е числа октября 2026 г.

Европа

Октябрь принес в Европу холод, который пробирал не только до костей. Это был холод отчаяния, медленно сковывавший континент. Мир без Осириса не вздохнул свободно. Он задохнулся в вакууме, который тут же заполнился страхом, анархией и новым, более примитивным порядком.

Берлин

Клерк по имени Ганс шел по Фридрихштрассе. Улицы были идеально чистыми, мусор убран, витрины целы. Но это была чистота морга. Вместо оживленной толпы по тротуарам двигались молчаливые, одинокие фигуры, не поднимая глаз. На каждом углу стояли патрули – не просто солдаты, а первые отряды "Химеры" в облегченной черной броне. Их лица были лишены эмоций, движения – механическими и выверенными. Они не смотрели на людей, они сканировали пространство, как бездушные машины. На огромных экранах, где раньше крутили рекламу, теперь транслировались строгие директивы: расписание выдачи продовольственных пайков, список запрещенных действий, объявления о публичных казнях "врагов порядка".

На одном из экранов появилось спокойное, аристократическое лицо Вольфа. Он не кричал и не обещал рай. Он говорил холодно и прагматично, его голос был лишен даже намека на страсть.

– Соблюдайте правила, и вы будете накормлены и защищены. Нарушайте их, и вы будете уничтожены. Порядок – это не право. Это привилегия, которую вы заслуживаете своим послушанием.

Ганс ускорил шаг. Власть Вольфа здесь не просто была установлена – она стала обыденностью, от которой невозможно было скрыться, как от холодного, моросящего дождя.

Париж

Над мостом Искусств висели низкие, свинцовые тучи. Там, где раньше влюбленные вешали замки в знак вечной любви, теперь висели ржавые цепи импровизированного блокпоста. Париж погрузился в феодальную анархию. Город был поделен между десятками группировок: дезертиры из армии OSIRIS, националистические ополченцы, обычные банды. Мост контролировала банда "Les Corbeaux" – "Вороны".

Пожилой мужчина по имени Пьер пытался пронести через их "таможню" упаковку антибиотиков, которую он выменял на последние семейные ценности.

– Это для моего внука, – умолял он.

Главарь банды, подросток с пустыми, жестокими глазами, вырвал у него из рук драгоценную коробку. Он повертел ее в руках, а затем бросил Пьеру под ноги одну банку ржавых консервов.

– Справедливый обмен, старик. Жизнь за жизнь.

Пьер рухнул на колени, собирая с грязного асфальта свое сокровище. Западная Европа не боролась с тиранией. Она пожирала сама себя изнутри.

Вашингтон, Округ Колумбия

В стерильном, кондиционированном воздухе ситуационного центра ЦРУ аналитик показывал своему начальнику спутниковую карту Европы. Восточная ее часть, от Польши до центральной Германии, горела стабильным, уверенным красным цветом – зона контроля Вольфа. Западная же представляла собой пеструю мозаику из "серых зон" безвластия и крошечных, постоянно меняющихся очагов влияния.

– Вольф – чудовище, сэр. Но он предсказуемое чудовище, – докладывал аналитик. – Он создал буферную зону и не лезет дальше. Он даже поддерживает работу нескольких ключевых промышленных объектов, которые нам нужны. Вмешательство дестабилизирует регион окончательно.

– А Западная Европа? – спросил чиновник, отпивая кофе.

– Полный хаос. Нет единой силы, которую можно было бы поддержать. Любая интервенция увязнет в партизанской войне с десятком разных фракций. Текущая директива – сдерживание. Мы закрываем границы, оказываем минимальную гуманитарную помощь и ждем, пока они сами себя не перебьют.

Чиновник кивнул. Мировое сообщество официально списало Европу со счетов. Никто не придет на помощь.

Мюнхен, База "Эгиды"

В стерильном медицинском отсеке подземного убежища Лейла наблюдала, как врач меняет капельницу для Марьям. Ее сестра была в безопасности, ее состояние стабилизировалось, но она редко приходила в сознание, оставаясь в туманном пограничье между сном и реальностью. За стеной Лейла слышала, как Каэль и его бойцы, теперь часть сил "Эгиды", проводят инструктаж для новобранцев, используя трофейное оружие со склада "Эдельвейс".

Прошло несколько дней. Лейла наблюдала. Она видела, как "Эгида" работает: с холодной, почти клинической эффективностью. Они спасали беженцев, но каждого тщательно допрашивали, отсеивая бесполезных или подозрительных. Они проводили вылазки, но каждая операция была просчитана с точки зрения затрат и приобретений. Это была не армия спасителей, а прагматичная организация выживальщиков. И каждый день к ней подходила доктор Вайс или один из ее аналитиков с одним и тем же вопросом: "Как ваша сестра? Были ли новые… всплески?". Они были вежливы, но за их заботой Лейла видела холодный расчет. Они ждали, когда их "оракул" снова заговорит.

Они были вежливы, но настойчивы. Для них Марьям была не пациентом, а самым ценным стратегическим ресурсом, который простаивал без дела. Лейла раз за разом отказывала, становясь нежеланным стражем у постели "оракула". Ее благодарность "Эгиде" смешивалась с растущим недоверием. Она поняла, что они сбежали от волков только для того, чтобы попасть в клетку к расчетливым пастухам, которые тоже хотели использовать ее сестру в своих целях.

Мюнхен, Штаб "Эгиды"

Глубоко под землей, в секретном убежище "Эгиды", доктор Елена Вайс сидела перед коммуникационной консолью. Ее лицо, изрезанное морщинами усталости, освещалось лишь тусклым светом экрана. На тактической карте Европы горели несколько десятков крошечных зеленых точек – разрозненные ячейки Сопротивления, с которыми они поддерживали связь.

Ей удалось связаться с небольшой группой в Марселе и передать им данные о передвижении одной из банд. На карте загорелась еще одна зеленая точка – хрупкий символ маленькой победы. Но почти сразу после этого одна из точек в районе Гамбурга начала мигать красным, а затем погасла. Потеря связи. Возможно, навсегда.

Елена устало потерла глаза. В этот момент свет в штабе несколько раз мигнул и погас на пару секунд. Запустилось аварийное освещение, заливая лица героев тревожным красным светом. Слышно, как генератор в оркестровой яме несколько раз кашляет, прежде чем снова завестись с натужным ревом.

Андерс, стоявший рядом и изучавший донесения, даже не поднял головы.

– Сколько у нас еще топлива? – бросил он технику, работавшему за соседней консолью.

– Топлива для генератора хватит на три-четыре дня в экономном режиме, – донесся ответ. – Но если мы задействуем все системы для поддержки штурма – центр связи на полную мощность, терминалы для взлома, медицинские мониторы – у нас будет окно не более чем в 12 часов. Это наш лимит на всю операцию от начала до конца. Если мы не уложимся в этот срок, вся наша техника превратится в бесполезный хлам в самый разгар боя»

Андерс мрачно посмотрел на Елену.

– Вы слышали. Это не просто атака. Это будет спринт. У нас есть один рывок, и он должен быть идеальным.

"Эгида" была не армией. Это была сеть людей, пытающихся удержать в руках тонкие, постоянно рвущиеся нити цивилизации. Они были последней свечой на пронизывающем ветру истории. И они отчаянно нуждались в чем-то, что могло бы разжечь из их искры пламя. Становилось очевидно, почему рискованная, почти самоубийственная операция в Берлине была их единственным выходом. В этом октябрьском холоде нужно было либо зажечь огонь, либо замерзнуть навсегда.

Глава 120. Один в Крепости

Конец октября 2026 г.

Берлинские катакомбы

Он был один.

Это осознание пришло не сразу. Первые дни после засады в квартире он ждал. Они с Гюнтером и Дювалье разделились, договорившись встретиться через трое суток в условленном месте – у заброшенной насосной станции на окраине Кройцберга. Маркус пришел. Он ждал день. Потом еще один. Но никто не появился. Связи не было. Они либо мертвы, либо схвачены, либо, как и он, загнаны в свою собственную одиночную камеру в этой огромной городской тюрьме.