День Гнева

Sumrak

День Гнева

Искры во тьме

Часть 1: Искра

Пролог

(Расшифровка аудиофайла из DarkNet. Источник: анонимный канал «Перезагрузка». Голос синтезированный, спокойный, безэмоциональный.)

«Вы спрашиваете, кто мы? Мы – антитела этого гниющего мира. Капитализм съел сам себя, демократия стала театром для клоунов. Но я не предлагаю вернуться в пещеры. Я строю Новый Мир – на идеях, а не на нефти. Да, мы используем ислам, национализм, любую силу, что рвёт старые цепи. Да, мы взрываем мосты и города. Но разве не так рождается феникс?

Меня зовут Осирис. Мой отец учил меня: «Сила – в хаосе, если ты держишь нити». Я держу. Мои алгоритмы предсказывают бунты лучше, чем синоптики – дождь. Мои капиталы текут через офшоры, крипту и чёрные рынки. Марк Цукерберг? Илон Маск? Они думают, что правят вами. А я правлю ими. Их платформы, их ракеты – всего лишь инструменты в моей игре.

Вы видите мигрантов, жгущих машины? Это не бунт. Это метод. Мы доведём этот мир до кипения, чтобы перезагрузить его. И когда всё рухнет, мы построим новую систему – без границ, без флагов, без ваших прогнивших ценностей. Сопротивление бесполезно. Вы уже часть моего алгоритма».

Глава 1: Правая весна

Европа, середина марта 2026 г.

Холодный мартовский ветер нес по улицам Нойкёльна едкий коктейль из запахов: сырость старого асфальта, жженый пластик от догоравшего мусорного бака в соседнем квартале и далекий, едва уловимый, но безошибочно узнаваемый запах слезоточивого газа. Европа вступила в эпоху, которую пропагандистские каналы окрестили «Новым Просвещением», а оппозиционные чаты – «Тёмной весной». Вслед за терактом в Вене коалиции ультраконсерваторов пришли к власти в Германии, Франции и Италии, и их первый указ гласил: «Зачистка от антиевропейских элементов».

Сегодня зачистка пришла в это обшарпанное пятиэтажное общежитие для беженцев.

Тим, блогер-стажер с амбициями военного корреспондента, бежал за отрядом спецназа BFE+, и его телефон дрожал в руках. Дрожали и его колени, а во рту стоял кислый привкус страха, смешанный с дешевым энергетиком, которым он заправился час назад. В нервном свете тактических фонарей он видел выстроенных лицом к стене людей в наручниках. Он слышал не просто плач, а тихий, надрывный вой детей, лай полицейских овчарок и резкие, гортанные команды на немецком: «Hände hoch! An die Wand! Schnell!» («Руки вверх! К стене! Быстро!»). Звук удара приклада о чью-то спину, бряцание защелкивающихся наручников. Он видел немой ужас в глазах стариков и сжатые добела кулаки мужчин, которые знали, что любое сопротивление бесполезно и лишь усугубит их участь.

Внезапно из окна третьего этажа, из темноты, блеснула вспышка. Глухой хлопок. Один из офицеров вскрикнул и схватился за плечо. Ответный залп был похож на разрыв шквального огня. Десятки стволов ударили по зданию, выбивая штукатурку и высаживая окна. Крики внутри перешли в отчаянный, полный ужаса визг.

Когда все стихло, Тим, стараяся не дышать, направил камеру на землю. Луч его фонаря выхватил из темноты маленькое тело. Девочка лет восьми. Амина из Алеппо. Он помнил ее. Днем, когда они ждали начала рейда, он видел, как она рисовала мелом на асфальте неуклюжее, но яркое солнце. Она лежала у решетки ливневого стока, а рядом, застряв в прутьях, валялась ее кукла. Самодельная, из тряпок, с тщательно вышитым ее матерью крошечным платочком, копирующим хиджаб.

Это был тот самый кадр. Жестокий, символичный, идеальный. На мгновение Тим замер. На мгновение в его голове промелькнула мысль: «Не надо. Это ребенок». Но тут же ее вытеснил ледяной профессиональный цинизм, шепчущий об охватах и виральности: «Это твой шанс. Тот самый снимок, который сделает тебе имя». Он представил заголовки, репосты, свою карьеру, которая взлетит на этом маленьком, бездыханном теле. Он быстро добавил хэштег #ТакНадо и нажал «опубликовать». За полчаса, прежде чем системные боты удалят его за «деструктивный контент», видео наберет сотни тысяч просмотров, оставив за собой цифровой шрам в кэше и архивах DarkNet.

Почти одновременно в Марселе бульдозеры под покровом ночи въезжали в квартал Сен-Шарль. Группа стариков сидела на ступенях мечети «Ан-Нур», держа в руках Коран и молча встречая ревущие машины. Молодежь пыталась забросать технику камнями, но их атака была мгновенно подавлена отрядом полиции, выскочившим из бронированных фургонов. Минарет, центр духовной жизни для тысяч мусульман, рухнул за двенадцать минут. В прямом эфире France-24 мэр Марселя, улыбаясь, заявил: «Мы возвращаем городу его христианское лицо». В студии приглашенный эксперт согласно кивал: «Наконец-то порядок! А где были все эти правозащитники, когда в наших пригородах горели машины?»

А в тени этих событий, словно невидимая метастаза, действовала Фаланга. В Гамбурге, за день до рейда в Нойкёльне, в DarkNet был слит полный график патрулирования полицейских фургонов. Через два часа один из них попал в засаду на узкой улочке. Двое офицеров погибли. Ответственность на себя никто не взял. Но в анонимных чатах появилось сообщение: «Фаланга не спит». Их объединяло лишь одно имя, которое не звучало в новостях, но чьи следы были повсюду – Осирис.

В Париже Сенат только что одобрил закон №447. В зале шли ожесточенные дебаты.

– Это конец светской республики! Вы объявляете войну собственным гражданам! – кричал сенатор от оппозиции.

– Мой коллега предлагает нам проявить терпимость к тем, кто несет нам нетерпимость, – язвительно ответил председатель и поставил закон на голосование. Большинство было «за».

У здания Сената собрались сотни женщин. Их плакаты гласили: «Мое тело – мой выбор!», «Хиджаб – не преступление!». Их лица выражали гнев, страх и решимость. Среди них уже шныряли провокаторы в штатском, пытаясь завязать потасовку и дать повод для силового разгона.

В отполированных студиях государственных телеканалов эта суровая реальность превращалась в стерильный новостной продукт. Спокойный дикторский голос сообщал об «отдельных инцидентах», в то время как на экране в цикличном повторе мелькали кадры, подкрепляющие официальную линию: горящий платок, закрашенное граффити, довольные лица европейцев. Хаос на улицах был переупакован в необходимый временный дискомфорт на пути к порядку.

Этой ночью, по данным ООН, Европу покинули тридцать четыре тысячи человек. На вокзалах царил хаос. Камера одного из репортеров запечатлела последний поезд, уходящий из Берлина на юг. В его окнах – десятки лиц, искаженных смесью облегчения и невыразимого горя от потери дома. Точка невозврата была пройдена.

А в анонимных Telegram-каналах уже гулял новый мем: изображение пылающей карты Европы, на которой стоял водяной знак – стилизованный египетский анкх, символ жизни и ключ, аватара Осириса. И подпись: «Перезагрузка началась».».

Глава 2: Снайперша из Бейрута

Брюссель, 20 марта 2026 г.

Квартира над заброшенной пекарней была одновременно ее убежищем и тюрьмой. Четыре стены, голая лампочка, кровать и стол. На столе, застеленном старой газетой «Le Soir», лежали разобранные части ее снайперской винтовки. Заголовок газеты кричал: «Мигранты – угроза или спасение?». Лейла усмехнулась. Для таких, как она, этот вопрос давно не стоял.

Она методично, выверенными движениями протирала затвор тряпкой. Это был ее ритуал, ее медитация. Каждое движение было якорем, брошенным в прошлое. Горький запах оружейного масла смешивался в ее памяти с запахом пороха и смерти, который стоял в воздухе Бейрута в 2006 году. Резкий скрежет металла, когда она вставляла затвор на место, напоминал скрежет бетонных обломков, под которыми умирала ее сестра.

Она достала из кармана куртки потрёпанную фотокопию письма. Бумага была мягкой от сотен прикосновений. Она снова и снова перечитывала кривые детские строчки Марьям, ее пальцы впивались в края листа: «…они назвали нас террористами, но мы просто хотели защитить свой дом. Если я погибну, стреляй громче, сестра. Пусть услышат».

«Стреляй громче». Это стало ее мантрой, ее молитвой, ее проклятием.

Она вспомнила слова вербовщика, сказанные не в темном переулке, а за чашкой мятного чая в чистой, тихой конспиративной квартире. «Запад не понимает справедливости, Лейла. Он понимает только зрелище. Их бомбы – это зрелище. Значит, и наши пули должны стать зрелищем. Мы не просто предлагаем тебе месть. Мы предлагаем расплату всей системе, которая подписала смертный приговор твоей семье. Мы дадим тебе сцену и цель». Именно это обещание – не просто убить, а превратить смерть врага в послание – заставило ее поверить им.

Телефон с криптошифрованием на подоконнике завибрировал. Сообщение было коротким, как выстрел:

Завтра. 14:00. Площадь Мучеников. Красный шарф. Цель – голубой галстук.

Голубой галстук – это Этьен Руже, депутат от ультраправой партии «Единая Франция». Вчера в Европарламенте он требовал «стереть Брюссельский гетто с карты Европы». Лейла подняла собранную винтовку и прицелилась в трещину на противоположной стене, представляя на ее месте его самодовольное лицо. «Сейчас ты заплатишь, – прошептала она. – За всех. За Марьям. За Бейрут».

На следующий день, в 13:55, она уже лежала на крыше отеля «Метрополь». Пробраться сюда было непросто. Пришлось подняться на лифте для персонала под видом горничной, а затем вскрыть замок на чердачной двери, рискуя попасть на камеры. Теперь она лежала на холодном, покрытом гравием рубероиде, и порывистый мартовский ветер пытался сбить ей прицел. Внизу, на площади Мучеников, бурлила толпа. Она видела их лица в оптику: фанатичный блеск в глазах одних, растерянный страх у других, скучающее безразличие у третьих, пришедших просто поглазеть на шоу. В руках у них были плакаты: «Чистая Европа!», «Долой оккупантов!». Ветер доносил обрывки их криков: «…наши ценности!», «…домой!». Вокруг площади, в витринах дорогих бутиков, манекены в нарядах от кутюр безразлично взирали на эту ярмарку ненависти.

Руже вышел на балкон мэрии, улыбаясь и маша рукой, как голливудский злодей. В толпе мелькнул красный шарф – сигнал наводчика… но что-то было не так. За секунду до выхода цели на балкон, она заметила, как наводчик внизу резко опустил взгляд на свой телефон, а затем его рука сделала едва заметный, условный жест. Отмена? Смена цели? Этого не было в плане. Ее палец замер на спусковом крючке, в мозгу боролись инстинкт и приказ.

Бах-бах!

Но выстрелы раздались снизу. Громкие, хаотичные. Лейла на долю секунды потеряла Руже из вида, когда тот инстинктивно пригнулся. Вот он! Она снова поймала его в прицел, но было поздно. Люди в черных масках с эмблемой Фаланги на рукавах открыли огонь в воздух. Толпа взвыла от ужаса и бросилась врассыпную, давя друг друга. Крики, визг, плач. Руже мгновенно скрылся за спинами телохранителей. Миссия Лейлы, ее идеальный, выверенный выстрел, превратилась в балаган.

Она сжала винтовку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Скрип зубов был слышен даже сквозь шум толпы. Ярость и разочарование были почти физическим ощущением, горячим комом в горле.

Вернувшись в свою квартиру-тюрьму, она швырнула винтовку на кровать. На стене, рядом с картой Европы, висели старые, пожелтевшие фотографии – ее семья, дом в Бейруте до бомбежки. На телефон пришло голосовое сообщение от связного. Голос был холодным и безразличным:

«Прости, Лейла. Приказ изменили в последнюю минуту. Осирис посчитал, что паника будет полезнее, чем труп политика».

На экране телевизора Руже, бледный, но решительный, клялся «уничтожить террористов, посягнувших на сердце Европы». По бегущей строке внизу экрана мелькнули новости, которые она пропустила: «Взрыв на мосту в Дрездене, власти подозревают экстремистов…». Лейла с яростью схватила газету с его лицом и начала методично рвать ее на мелкие, крошечные клочки, смешивая их с пеплом от сожженного в пепельнице листка с заданием.

Она подошла к окну. Клочья бумаги медленно кружили в воздухе, опускаясь к мусорным бакам, где копошились дети-беженцы, ища что-нибудь съестное. Она поймала себя на мысли: «Они – следующее поколение. Такие же, как мы с Марьям. Они станут щепками. Или искрами?».

Она взяла письмо Марьям и приколола его к стене, рядом с картой, на которой уже стояли крестики над Парижем и Берлином. Теперь она добавила третий – Брюссель. В углу карты ее рука арабской вязью вывела: «Мы не щепки. Мы искры».

Глава 3: Шрамы на погонах

Берлин, полицейский участок Моабит, 17 марта

Комната для допросов пахла несвежим дыханием, дешевым кофе и застарелым страхом. Маркус Вайс разминал левое плечо, где под формой скрывался старый шрам от пули, полученной в Гамбурге два года назад. Он всегда ныл в таких комнатах, словно впитывая в себя ложь и отчаяние. Напротив него сидел курд по имени Джавид. Его лицо было распухшим от побоев, но в глазах горел упрямый огонек. Его арестовали за «распространение экстремистских материалов» – в телефоне нашли фотографии разрушенного сирийского города Кобани. Его родного города.

– Вы работаете на Фалангу? – Маркус ударил кулаком по столу, скорее для проформы, чем от злости. Протокол требовал жесткости. – Говори, или я лично отправлю запрос в Анкару. Уверен, твоей семье в Диярбакыре будут очень рады "визитеры".

Джавид дернулся, когда Маркус, непроизвольно коснувшись своего шрама, поморщился. Он криво усмехнулся, показав сломанный зуб.

– Я работаю на свою память, офицер. А вы? Ваши коллеги уже давно работают на кого-то другого. Фаланга везде… – его взгляд скользнул по объективу камеры на потолке, по дверной ручке, по нашивке с гербом на рукаве Маркуса, – …даже здесь. Везде их знаки.

Красный огонек записи, казалось, насмешливо подмигнул.

Позже, в своем кабинете, Маркус сидел над остывшим кофе. Стол был завален папками. Нераскрытые дела, где так или иначе мелькало слово «Фаланга». Взрыв у мечети, нападение на патруль, исчезновение информатора. Везде – тупик. Он посмотрел на фотографию на стене: он и Селим, его напарник, улыбаются после успешного задержания. Пять лет вместе. Селим однажды прикрыл его в перестрелке, поймав пулю, предназначенную ему. Маркус доверял ему, как себе. Но в последнее время Селим стал замкнутым, избегал его взгляда.

Маркус открыл на компьютере папку по делу о недавнем взрыве в гамбургском метро. Пятнадцатого марта, девять жертв. Еще вчера здесь лежали показания свидетеля – турка-электрика, который видел подозрительного человека в форме охранника. Сегодня вместо файлов был лишь системный лог: «Файлы 113-117 архивированы и переданы. ID пользователя: S.Ozdemir. Основание: Запрос Sonderkommission 'Heimat', §129a StGB (террористическая организация).» Селим.

– Селим, где файлы? – спросил он, хотя уже знал ответ.

Селим не поднимая глаз от монитора, ответил:

– Их забрали, Маркус. Sonderkommission 'Heimat'. Запрос из прокуратуры. Сказали, дело теперь федерального уровня. Нам приказали забыть.

– Но там был свидетель… – Маркус замолчал. Он обошел стол и встал за спиной напарника. На мониторе Селима был открыт чат, свернутый в угол экрана. Маркус увидел эмблему – сломанный меч и полумесяц. И обрывок переписки:

Информатор-электрик устранен. Объект "Гамбург" чист.

Принято. Цель 3 подтверждена. Передано Осирису.

Сердце Маркуса ухнуло вниз.

На следующий день, вернувшись домой в свою пустую квартиру в Шпандау, он нашел в почтовом ящике простой белый конверт. Холодный пот прошиб его спину. Он лихорадочно осмотрел подъезд, лестничную клетку. Казалось, за ним наблюдают из каждой тени. Внутри конверта была microSD-карта и стикер с надписью: «Твой первый напарник. Последняя смена».

Запершись в ванной, он… вставил карту в слот.

«Первый напарник». Это был не Селим. Это был Баро, его первая служебная овчарка, списанная из-за травмы. «Последняя смена» – 11 мая. Он помнил этот день до минуты.

Пальцы Маркуса набрали пароль: Baro1105.

На экране появилась одна папка: «Zieliste». Список целей.

Он открыл ее. Внутри было двадцать файлов.

Этьен Руже – депутат, Франция (статус: в обработке).

Анна Шмидт – начальник берлинской полиции (статус: в обработке). Рядом с ее именем стояла короткая пометка: Wächter-Protokoll autorisiert (Codewort: 'Eisenfaust') (Протокол "Страж" авторизован. Кодовое слово: "Железный кулак"). Слово ничего не говорило Маркусу, но от него веяло холодом системной, безличной угрозы.

Селим Оздемир – офицер полиции (статус: актив).

И последняя, двадцатая строка:

Маркус Фогель – «Цель 0. Предать до Часа Х».

Маркус замер, его дыхание сбилось. Он смотрел на свое имя, на приговор, написанный сухим системным шрифтом. Он инстинктивно выдернул флешку, словно это могло отменить увиденное. Но было поздно. Прошло не больше десяти секунд, как на его служебный планшет, лежавший на столе, пришло системное уведомление. Красный восклицательный знак и короткая фраза: Статус пользователя M.Fogel изменен. Уровень допуска: 0. Протокол наблюдения активирован. Это не было магией. Это был тотальный, всепроникающий мониторинг сети, который зафиксировал доступ к файлу-ловушке и мгновенно отреагировал.

Ледяной холод сковал Маркуса. На секунду сработал инстинкт полицейского: «Ловушка. Сохраняй спокойствие. Не делай резких движений. Они ждут твоей ошибки». Но в следующую секунду эта мысль была сметена волной горячей, личной ярости. Селим. Его напарник. Брат. Эта боль была слишком сильной, чтобы подчиняться протоколу и холодному расчету.

Он выскочил из ванной и тут же набрал номер Селима. Он хотел сохранить хладнокровие, говорить спокойно, но из горла вырвался сдавленный крик:

– Встретимся у моста Обербаумбрюкке! Я ВСЁ ЗНАЮ!

Ответом ему была тишина, а затем короткие, резкие, безжалостные гудки. Звук приговора.

Глава 4: Код красный

Париж, госпиталь «Питье-Сальпетриер», 19 марта

Операционная была ее святилищем, местом, где хаос внешнего мира уступал место стерильному порядку. Но сегодня хаос просочился внутрь. За огромным окном ночной Париж напоминал растревоженный муравейник, перечерченный синими и красными всполохами полицейских мигалок и оранжевыми отсветами факелов протестующих.

Под ярким светом ламп лежал шестнадцатилетний Карим. Ножевое ранение в живот, задета печень. Эмили работала быстро, ее руки двигались с отточенной точностью.

– Зажим. Скальпель. Тампон, – ее команды были тихими, но абсолютными.

– Боже, что они с ним сделали?! – прошептал анестезиолог, указывая на старые, грубые шрамы на теле парня, похожие на клейма.

– То же, что делают со всеми «нежелательными», – отрезала Эмили, не отрывая взгляда от раны. – Заткнись и следи за показателями.

Она чувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Это были не просто шрамы. Это была летопись унижения, вырезанная на коже.

В час тридцать ночи, когда она заканчивала с Каримом, двери приемного покоя распахнулись.

– Доктор Леруа, срочно! – крик медсестры Надии был полон паники.

Эмили, едва успев снять перчатки, мгновенно переключилась с усталости на режим экстренной помощи. На каталке лежал мужчина в черной куртке, его лицо было закрыто шарфом. Он был без сознания, одежда пропиталась кровью. Пулевое ранение в плечо. Эмили, разрезая рукав, чтобы наложить жгут, замерла. На его запястье была татуировка: сломанный меч и полумесяц. Фаланга.

«Террорист… – пронеслось у нее в голове. – Но пациент». Профессиональный долг, вбитый годами практики, пересилил страх.

Операция проходила в напряжении. Монотонный писк кардиомонитора отсчитывал секунды жизни человека, которого полиция искала по всему городу. Пуля калибра 9 мм, выпущена с близкого расстояния. Операция проходила в напряжении. … Когда Эмили очищала края раны, ее тонкий хирургический щуп, предназначенный для поиска мелких осколков, наткнулся на что-то твердое, не-биологическое. Раздался тихий, но отчетливый металлически-керамический "клик". Это было не пуля и не кость. Движимая инстинктом, она осторожно надавила щупом, и в этот момент пациент, находясь на грани сознания, дернулся и начал бормотать обрывки фраз: «…система… они внутри… чипы… даже сны…»

Эмили извлекла ее и бросила в металлический лоток.

– Мне нужен гемостатик, – сказала она Надии.

Но нужной ампулы на столике не оказалось.

– Черт, – выругалась Эмили и, повернувшись к шкафу с медикаментами, начала искать препарат. Это заняло не больше десяти секунд.

Когда она обернулась, операционный стол был пуст. Лишь смятая, пропитанная свежей кровью простыня. Надия в ужасе прижала руки ко рту. Эмили подбежала к столу. Она почувствовала пальцами еще теплую, липкую ткань, прежде чем увидела его. Это был не листок бумаги, а маленькая, тонкая металлическая карточка, холодная на ощупь. В ее центре был выгравирован сложный QR-код. Пока Надия в панике вызывала охрану, Эмили, движимая профессиональным любопытством, которое пересилило страх, быстро навела на карточку свой телефон. На секунду на экране вспыхнула помеха, а затем появилось изображение – мерцающая голограмма египетского анкха, которая тут же растворилась, оставив на дисплее одно слово: VIDEBIS (Увидишь).

В семь утра Эмили сидела в своем кабинете, пытаясь написать отчет, который бы объяснил исчезновение пациента, не подставив под удар ни себя, ни больницу. Ее личный компьютер, который она оставила включенным, вдруг загудел сильнее. Экран замерцал. Привычный рабочий стол исчез, сменившись картой Европы, испещренной десятками красных меток и таймеров обратного отсчета. D-Day + 14, D-Day + 30… По экрану пробегали странные символы, похожие на египетские иероглифы, среди которых она узнала анкх – ключ жизни. Мелькали чьи-то лица, фрагменты кода. Она в панике попыталась выключить компьютер, но он не реагировал.

В дверь ворвалась Надия, ее лицо было белым от страха.

– Доктор, бегите! – задыхаясь, проговорила она. – Я видела их у входа… подозрительные люди в черном фургоне. Они спрашивали о хирурге, который оперировал ночью…

Страх в глазах медсестры был реальным и заразительным. За окном со скрипом затормозил черный фургон без номеров. Эмили, не раздумывая, схватила свою сумку, в которой были ее личные записи и жесткий диск с исследованиями, и бросилась к запасному выходу.

Дверь вела в темный, воняющий мусором переулок. Она спряталась за большим контейнером, ее сердце бешено колотилось. Она слышала, как в больнице сработала сигнализация. Они уже внутри. Они ищут ее.

В кармане ее халата завибрировал телефон. Неизвестный номер. Она с ужасом ответила. Голос в трубке был не просто с акцентом. Он был механическим, синтезированным, лишенным человеческих интонаций. Нечеловеческим.

– Вы проявили интерес к нашей технологии, доктор, – произнес голос, и в его бесстрастности было больше угрозы, чем в любом крике. – Теперь технология проявит интерес к вам. Ваше досье открыто.

Эмили уронила телефон. Она стояла в темноте переулка, под начавшимся холодным дождем, прижимая к себе сумку, и смотрела на свет, который горел в окне ее кабинета. Она поняла, что ее старая жизнь только что закончилась.

Глава 5: Первая кровь

Тренировочный лагерь «Дельта», Румыния, 20 марта, 18:00

Сырой бункер пах плесенью, порохом и фанатизмом. Джамал Оченг, бывший кенийский коммандос, слушал инструктаж, стоя среди десятка таких же, как он – солдат удачи, сломленных ветеранов и идеалистов со всего мира. На стене висела карта Европы, утыканная булавками. Рядом с ключевыми городами – Парижем, Берлином, Роттердамом – стояли странные символы, похожие на египетские иероглифы. Те же, что он видел на планшете у вербовщика.

Капитан Фаланги, бывший майор армии Мали с выжженными солнцем глазами, тыкал указкой в Дрезден.

– Цель – дестабилизация. Мост Августусбрюкке. Никаких свидетелей. Чистая работа.

В памяти Джамала всплыла сцена его вербовки. Это был не грязный бар, а стеклянный офис на 20-м этаже в центре Найроби. Но что-то в этой роскоши было фальшивым. Мебель была дорогой, но безликой, словно из каталога. На стенах висели абстрактные картины без подписей. Пахло не успехом, а дорогим освежителем воздуха. Это было не рабочее место, а декорация. И человек в идеальном костюме, говоривший о справедливости и возвращении детей, казался актером, играющим роль.

«Европа грабит Африку столетиями, Джамал. Твои навыки пропадают зря. Ты был лучшим в своем отряде, но тебя уволили за то, что ты отказался стрелять в своих же во время бунтов. Мы ценим такую принципиальность. Мы вернем Африке ее богатства – нефть, алмазы, детей».