День Гнева

Лейла молча взяла патроны. Она знала, что это не упрек, а констатация их отчаянного положения.

Маркус, тяжело опираясь на плечо Каэля, вошел в главный зал. Картина, открывшаяся ему, была сюрреалистическим коллажем из двух погибших миров. Под облупившимися фресками ангелов на потолке, среди рядов пустых, застывших в вечном ожидании кресел, был разбит слаженный военный лагерь. Из оркестровой ямы доносился ровный, низкий гул портативного генератора. Маркус уловил слабый, едкий запах – генератор работал не на бензине, а на какой-то самодельной биомассе, которую бойцы «Эгиды» научились производить из органических отходов. Ресурсы были на исходе, и их порядок держался на отчаянной изобретательности.

Его появление остановило жизнь в этом муравейнике. Десятки глаз обратились к нему. В них была смесь уважения к легенде о «Призраке» и явного, холодного недоверия к человеку из плоти и крови, который стоял перед ними – грязный, изможденный, с безумным огнем в глазах. Он был диким элементом, вторгшимся в их упорядоченное подполье.

Его провели в бывшую дирижерскую комнату, превращенную в штаб. За грубым столом его ждали суровый бывший офицер спецназа Андерс и Каэль. На столе, как улика, лежал пистолет Маркуса. В углу, на старом ящике из-под реквизита, стоял ноутбук. Экран ожил, и на нем, после короткой ряби помех, появилось строгое лицо доктора Елены Вайс. Сигнал был слаб, но ее взгляд проницателен даже через цифровой шум.

Андерс начал без предисловий.

– Вы – живая легенда, Фогель. И ходячая проблема. Ваша партизанская война привлекла к этому сектору внимание всего командования «Химеры». Вы не боретесь, вы шумите.

Маркус, привыкший к прямому контакту, перевел недоверчивый взгляд с Андерса на изображение женщины на экране.

– Я выживал, – прохрипел он. – Пока вы тут играли в прятки, я был там. Мне не нужны ваши нотации. Мне нужны планы этого здания, оружие и взрывчатка. Все остальное – не ваше дело.

Голос Елены Вайс из динамиков ноутбука звучал спокойно, но с металлическими нотками.

– Мистер Фогель, то, что вы считаете «не нашим делом», является единственной причиной, по которой вы еще живы. Андерс, продолжайте.

– Вы одиночка, движимый местью, – продолжил Андерс. – Вы непредсказуемы. Вы – риск, который мы не можем себе позволить.

В этот момент в комнату вошла Лейла. Она подошла к столу и встала так, чтобы быть в поле зрения камеры ноутбука, обращаясь одновременно и к Андерсу вживую, и к Елене на экране.

– Его «шум» – единственное, что доказывало Вольфу, что в этом городе еще кто-то дышит, – сказала она спокойно. – Мы говорим о контроле, а он говорит на языке, который Вольф уважает, – на языке насилия. Да, он отчаян. Но именно его отчаяние провело нас через «Ковчег». Доктор Вайс, вы знаете это лучше других. Мы нуждаемся в его ярости так же, как в стратегии Андерса.

Затем она повернулась к Маркусу.

– А ты… посмотри на себя. Ты на грани. Один ты не войдешь в это здание. Ты умрешь на подступах. Ты нужен своей дочери живым, а не мертвым героем. Они – твой единственный шанс.

В комнате повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тихим шипением динамиков. Наконец, голос Елены Вайс снова раздался из машины.

– Андерс прав в своей оценке рисков. Но и Лейла права в своей оценке необходимости. Хорошо. У нас общая цель. Но будут условия, мистер Фогель. Это наша операция, и я руковожу ей из Мюнхена. Здесь, в Берлине, командовать будет Андерс. Вы будете действовать в составе ударной группы под командованием Каэля. Никакой самодеятельности. Один неверный шаг, одно нарушение приказа – и Андерс имеет мой прямой приказ изолировать вас. Вы согласны?

Маркус посмотрел на Лейлу, затем на суровое лицо Андерса, и, наконец, на пиксельное изображение женщины, решающей его судьбу за сотни километров отсюда. Он сглотнул свой гнев и коротко кивнул в сторону камеры ноутбука.

– Согласен.

– Хорошо, – заключила Елена. – Готовьтесь. Связь будет через час. Экран погас. Андерс с явной неохотой подвинул пистолет по столу к Маркусу.

Лейла подошла и положила руку ему на плечо. Прикосновение было коротким, но в нем было больше понимания, чем во всех словах.

– Теперь мы можем работать, – сказала она, глядя на тактическую карту на стене, где красным кругом был обведен центр «Химера».

Союз был заключен. Хрупкий, как стекло в разбитых окнах театра, и острый, как сталь их клинков.

Глава 125: Глазами Оракула

30 октября 2026 г. День

Берлин / Мюнхен. Штаб «Эгиды» (театр) / Медицинский отсек.

Тишина в штабе театра была тяжелой и вязкой. Андерс, Маркус, Каэль и Лейла стояли над столом, на котором были разложены устаревшие, неполные схемы правительственного квартала. Это было все, что у них было. Горстка бесполезной макулатуры против крепости Вольфа.

– Это безумие, – Андерс ударил костяшками пальцев по столу. – Мы слепы.

В этот момент ноутбук в углу, их единственная связь с внешним миром, издал тихий сигнал. Экран ожил, и после короткой ряби помех на нем появилось усталое лицо Елены Вайс.

– Есть один вариант, – ее голос из динамиков был приглушенным, полным статического треска. – Рискованный. Мы никогда не пробовали делать это на таком расстоянии, и протоколы OSIRIS не были для этого предназначены. Но техникам кажется, что они нашли способ создать защищенный нейро-интерфейсный мост.

Лейла напряглась. – Что это значит?

– Это значит, что мы попробуем подключить Марьям к терминалу здесь, в Мюнхене, – объяснила Елена. – И если мост будет стабилен, она сможет «увидеть» локальную сеть «Химеры» отсюда. Но обратная связь на таком расстоянии непредсказуема. Мы можем попытаться использовать уцелевший квантовый канал связи. Это один из старых военных спутников OSIRIS на геостационарной орбите. Он использовал технологию квантовой запутанности для мгновенной синхронизации данных между «Ковчегом» и ключевыми объектами. Теоретически, это должно обеспечить нулевую задержку, необходимую для нейро-интерфейса. Но после падения «Ковчега» спутник перешел в аварийный спящий режим. Наши техники считают, что могут послать «сигнал-пробуждения», но мы не знаем, в каком он состоянии. За годы без обслуживания его оборудование могло деградировать. Кроме того, Вольф установил по всему Берлину мощные комплексы радиоэлектронной борьбы. Их фоновое излучение может "зашуметь" наш хрупкий канал. Любая рассинхронизация даже в одну наносекунду вызовет каскадный нейронный коллапс у Марьям. Это абсолютная авантюра с непредсказуемым исходом.

– Нет, – голос Лейлы был резким, как щелчок затвора. Она сделала шаг к ноутбуку, словно могла дотянуться до Елены сквозь экран. – Вы не будете этого делать. Я не позволю.

– Лейла, – голос Елены стал мягче, но не менее настойчивым. – Я дала тебе слово, что мы не будем ее использовать. Но сейчас речь идет не об использовании, а о просьбе. Каждая минута промедления – это еще один ребенок, которого они могут… изменить. Взгляни на Маркуса. У нас нет другого выбора.

Лейла замолчала, но ее лицо было маской яростного сопротивления.

– Объясните мне, – потребовала она, ее голос дрожал. – Что именно это значит? Что такое «нейронный коллапс»? Я хочу знать, на что вы ее обрекаете.

На видеосвязи Елена кивнула молодому человеку за кадром. В Берлине, техник «Эгиды», сидевший за соседней консолью, повернулся к Лейле.

– Представьте, что ее мозг – это микрофон, а сеть «Химеры» – это динамик, – сказал он, не отрываясь от своего монитора. Его голос был напряжен. – Они находятся в разных комнатах, но мы создаем между ними аудиоканал. Пока сигнал чистый, все в порядке. Но если наш квантовый канал начнет «шуметь» из-за помех или контрмер Вольфа, возникнет эффект обратной связи. Динамик начнет транслировать собственный шум микрофона, микрофон будет его улавливать и снова отправлять на динамик, усиливая с каждым циклом. За долю секунды тихий фон превратится в оглушительный визг, который сожжет и динамик, и микрофон. Только в нашем случае «визг» – это триллионы хаотичных сигналов, а «микрофон» – это мозг вашей сестры.

Объяснение повисло в спертом воздухе дирижерской комнаты. Холодное, техническое, и оттого еще более чудовищное.

Лейла медленно повернула голову и посмотрела на Маркуса. Он стоял, сжав кулаки, и не отрывал взгляда от экрана, на котором была схема центра «Химера». В его глазах она увидела отражение своей собственной боли, помноженное на отчаянную, звериную надежду отца. Он ничего не сказал. Ему и не нужно было. Его молчание кричало громче любых слов.

Она снова повернулась к ноутбуку. Ее плечи поникли.

– Хорошо, – прошептала она, и это слово прозвучало как приговор. – Делайте.

Елена Вайс на экране на мгновение закрыла глаза, словно испытывая облегчение и горечь одновременно.

– Спасибо, Лейла. Техники, начинайте подготовку. Берлин, будьте готовы к приему данных. Пять минут.

Действие на экране ноутбука перенесло их за сотни километров, в стерильную медицинскую комнату в Мюнхене. Они видели, как врач проверяет жизненные показатели Марьям на мониторе. Видели, как техник с дрожащими руками готовит тонкие серебристые электроды, подключенные к инвазивному интерфейсу – опасному реликту эпохи OSIRIS. Лейла смотрела на это, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Ее сестра была там, а она здесь, абсолютно беспомощная.

– Канал связи установлен, – доложил техник из Мюнхена, его голос доносился до них как из-под воды. – Сигнал слабый, много помех, но он есть. Пытаюсь стабилизировать… но любая деградация сигнала может вызвать непредсказуемый нейронный фидбэк.  Начинаем нейро-стимуляцию.

В Берлине, рядом с окном видеосвязи, открылось второе, черное окно терминала. Оно было заполнено хаотичным «цифровым снегом», бессмысленным набором мерцающих точек.

Они увидели, как Марьям в Мюнхене не просто вздрогнула – ее тело пошла мелкая, высокочастотная дрожь. Она не кричала, но издала низкий, горловой звук, словно от невыносимого давления изнутри. Ее челюсти плотно сжались. Лейла в Берлине смотрела на экран, ее руки сжаты в кулаки. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной.

Из динамиков в Берлине раздался тревожный, срывающийся голос врача из Мюнхена:

– Витальные показатели в красной зоне! Тахикардия, пульс сто восемьдесят! Мониторы показывают аритмию и массивные синаптические всплески в височной доле! Боже, у нее фокальный припадок!

Одновременно с этим техник в Берлине выругался.

– Проклятье, сигнал пропадает! – «Цифровой снег» на терминале был не просто шумом. Это был шторм из поврежденных пакетов данных, в котором, как призраки, на доли секунды мелькали и тут же исчезали фрагменты чертежей, строк кода и искаженных человеческих лиц.

Миссия проваливалась в потоке цифрового хаоса. В Мюнхене тело Марьям выгнулось в кресле.

Лейла больше не могла этого выносить. Она рванулась к ноутбуку, почти оттолкнув техника в сторону.

– Марьям! – закричала она в маленький микрофон, ее голос срывался. – Я здесь! Я в Берлине! Услышь меня!

Ее отчаянный крик, искаженный помехами, донесся из динамиков в Мюнхене. И это сработало. Не как чудо, а как якорь в шторме. Словно ее голос пробился сквозь цифровой шум, дав истерзанному сознанию сестры точку опоры. Дрожь Марьям на мгновение прекратилась.

И в этот момент хаотичные фрагменты на терминале в Берлине внезапно начали выстраиваться в единое целое. Линии схем проступали из шума, словно восстанавливаемые данные с разбитого диска.

Сначала – внешний периметр, расположение камер. Затем – схемы этажей, одна за другой. Вентиляционные шахты. Красные точки постов охраны. Андерс и Маркус, забыв о разногласиях, склонились над экраном, их умы жадно впитывали каждый байт бесценной информации. Они видели крепость изнутри.

Поток данных внезапно прекратился. Техник успел скопировать основную часть.

– Есть! – выдохнул Андерс. – У нас есть все, что нужно! Елена, отключайте!

Но голос Елены из Мюнхена был полон тревоги.

– Она не отпускает. Канал все еще открыт.

В этот момент на терминале в Берлине, поверх всех холодных и точных чертежей, появился последний образ. Он был другим. Линии дрожали, прерывались, словно их рисовал напуганный ребенок в темноте.

Все в театре замерли, глядя на него.

Это был простой, схематичный контур операционного стола. На нем лежала маленькая, беззащитная фигурка. От головы фигурки к сложному аппарату над столом тянулись тонкие линии, похожие на провода.

Маркус застыл. Он узнал в этом рисунке свои худшие кошмары. Андерс молчал, его военный прагматизм разбился об этот простой, ужасающий образ. Это больше не была тактическая задача. Это была спасательная операция.

Но цена была ужасающей. Врач в Мюнхене снова закричал:

– У нее судороги! Давление критическое! Температура тела растет! Мы должны немедленно прекратить!

На экране в Берлине они увидели, как у сжатых губ Марьям появилась тонкая белая полоска пены.

Соединение взорвалось. Экран терминала вспыхнул белым и погас, издав короткий, пронзительный писк. Видеосвязь с Мюнхеном прервалась. Последнее, что они увидели, – это как врач подносит к груди Марьям электроды дефибриллятора.

Ноутбук показал синий экран с надписью: «СИГНАЛ ПОТЕРЯН».

В штабе повисла абсолютная тишина. Андерс, до этого сохранявший ледяное спокойствие, медленно опустился на стул. Его лицо было бледным. Рядом с ним один из молодых бойцов «Эгиды» сжал кулаки так, что побелели костяшки, и тихо выругался сквозь зубы. В его глазах стояла бессильная ярость. Прагматичная военная операция в одно мгновение превратилась для них в личный крестовый поход.

Маркус медленно поднял глаза и посмотрел на Андерса. В их взглядах больше не было вражды. Только общая, мрачная решимость.

Время на исходе.

Глава 126: Логово Химеры

1 ноября 2026 г. 04:30.

Берлин, Центр «Химера» (бывшее Министерство внутренних дел).

Утро в кабинете Вольфа было стерильным. Этот центр, оборудованный в старом, хорошо защищенном крыле Министерства, был его личным проектом, его лабораторией. Не огромный комплекс, а пилотный инкубатор, работающий на аварийных генераторах, которые гудели в подвалах, и пожирающий последние ресурсы очищенного правительственного квартала. Вольф знал, что эта идеальная чистота – лишь островок порядка в океане разрухи, и этот островок был уязвим.

Вольф в своем безупречно черном мундире, стоял у огромного, от пола до потолка, окна.

Но за этим окном был не Берлин. За ним простиралась «зона рекреации» – огромное белое помещение, залитое ровным, бестеневым светом, словно бесконечная больничная палата. Внутри, как фигурки на шахматной доске, двигались около тридцати детей разного возраста. Все они были одеты в одинаковые серые комбинезоны без единой складки.

Вольф наблюдал за ними не как за детьми. Он видел «объекты», «успешные прототипы». Он смотрел на них с холодным, отстраненным удовлетворением скульптора, любующегося законченной работой. Дети двигались с неестественной, идеальной синхронностью. Группа из пяти детей собирала сложнейшую трехмерную головоломку, их руки двигались слаженно, без единого лишнего движения, не выказывая ни радости, ни разочарования. В другом конце зала мальчик лет десяти споткнулся и упал. Ближайшая к нему девочка немедленно, без паузы, прервала свое занятие, подошла, помогла ему встать и вернулась на свое место. Ее движение было точным, эффективным и абсолютно лишенным сочувствия. Она не посмотрела ему в глаза. Она не спросила, больно ли ему. Это не была помощь. Это была коррекция ошибки в системе.

Вольф мысленно сравнил этот идеальный порядок с хаосом детской площадки из прошлого мира, который он видел на архивных записях. Шум, крики, слезы, бессмысленная беготня – все это казалось ему уродливой болезнью, симптомом неисправного биологического кода. Здесь же царили тишина, цель и эффективность. Это была красота в ее высшем, очищенном проявлении.

Дверь за его спиной бесшумно скользнула в сторону, и в кабинет вошел штурмбаннфюрер Гросс. Он остановился рядом с Вольфом, глядя на детей за стеклом. На его грубом, гранитном лице отражалось плохо скрываемое отвращение.

– Они пугают, штурмбаннфюрер. Даже меня, – пророкотал он. – В них нет ничего живого.

– Ты ошибаешься, Гросс, – ответил Вольф, не поворачиваясь. – В них нет ничего лишнего. В этом разница.

Он медленно отошел от окна. Его голос был спокоен и дидактичен, как у профессора, объясняющего непреложную истину.

– Осирис был гением и романтиком. Он верил, что человечество можно «исправить», переписать его душу, как программу. Глупец. Он пытался управлять хаосом. Я же – хирург. Я не лечу болезнь, я удаляю опухоль. Страх, сострадание, сомнения, любовь… это не чувства. Это дефекты, генетические ошибки, которые веками приводили наш вид к войнам и саморазрушению. Я не создаю рабов, Гросс. Рабы могут бунтовать, потому что у них остается память о свободе. Я создаю совершенство. А совершенство… подчиняется законам логики, а не эмоций.

Идеальную тишину его рассуждений нарушил тихий сигнал интеркома. Вошел адъютант, его выверенные движения были чуть более резкими, чем обычно. Он молча протянул Вольфу дата-планшет.

Вольф взял планшет. Выражение его лица не изменилось, но взгляд стал острым, как скальпель. Он пробежал глазами по строчкам текста, коротким и емким.

04:17 – Диверсия на топливном складе, сектор Дельта. Подтвержденный отвлекающий маневр.

04:29 – Зафиксировано несанкционированное проникновение в сектор Гамма, район правительственного квартала. Источник: заброшенная система подземных коммуникаций.

04:52 – Визуальное подтверждение с дрона-наблюдателя: «Призрак» (М. Фогель) опознан. Он не один. С ним вооруженная группа, минимум десять человек. Снаряжение и тактика соответствуют протоколам сети «Эгида».

Вольф медленно поднял глаза. В них не было тревоги. Только холодный, хищный интерес. Он подошел к огромной тактической карте Берлина на стене, которая сейчас была просто декоративным элементом в его стерильном мире. Он смотрел на маленькую красную точку, обозначающую его цитадель, и на предполагаемый маршрут проникновения врага.

И в этот момент он все понял. «Эгида»… значит, они привели ее с собой. Они не рискнули бы такой операцией без точных данных. А это значит, они использовали «Оракула». Какие же они идиоты. Они думают, что ведут охоту на меня, но на самом деле они просто доставили мне главный приз прямо в руки.

Он повернулся к Гроссу. На его губах впервые за утро появилась улыбка. Тонкая, хищная, лишенная всякого тепла.

– Не нужно расставлять ловушки, Гросс, – сказал он тихо. – Охота пришла к нам сама. Активируйте протокол «Изоляция». Запечатайте все выходы из комплекса, начиная с нижних уровней. Пусть войдут. Я хочу посмотреть, как призрак из прошлого будет сражаться с совершенным будущим.

Он снова повернулся к окну. За стеклом его идеальные «дети» продолжали свои синхронные, безэмоциональные занятия, не подозревая, что снаружи, в грязном и хаотичном мире, в их стерильный рай уже пробирается зараза.

Вольф превратил свою крепость в смертельную ловушку. И теперь с нетерпением ждал, когда дичь сама в нее войдет.

Глава 127: План «Икар»

30 октября 2026 г. Вечер.

Берлин, Штаб «Эгиды» (театр).

Пыльный воздух дирижерской комнаты гудел от напряжения и тихого шума работающей электроники. Единственный источник света – проектор, бросавший на старый, потрескавшийся театральный задник холодный синий свет схем, добытых ценой здоровья Марьям. В полумраке фигуры Андерса, Маркуса, Лейлы и Каэля казались тенями, склонившимися над этим призрачным светом, словно древние жрецы, пытающиеся прочесть судьбу в разбросанных костях.

Андерс, как хирург над операционным столом, водил тонким лучом лазерной указки по чертежам.

– Здесь, – красная точка замерла на главном входе в центр «Химера». – Это смертельная ловушка. Три пулеметных гнезда, датчики движения, сейсмические сенсоры. Забудьте о нем. Но вот тут… – луч скользнул в сторону, к боковой стене. – Система вентиляции. Старая, еще до-осирисовских времен. Она ведет прямо к техническим помещениям на минус первом уровне.

– Я знаю эту систему, – хрипло произнес Маркус, всматриваясь в чертеж. – Она проходит под старым коллектором. Скорее всего, затоплена на входе. И наверняка решетки усилены. Нам понадобится плазменный резак и как минимум двадцать минут под водой, чтобы войти.

Андерс выключил детальные схемы и вывел на экран общую карту сектора. Он взял красный маркер, и его тень на стене стала огромной и зловещей.

– Мы не можем пробить их оборону в лоб. Значит, мы заставим их ослабить ее, – сказал он. – Здесь, – он обвел в круг топливный склад в восточной части сектора, – их главная логистическая артерия. И это не просто склад с дизелем. По нашим данным, именно здесь хранится и синтезируется особый катализатор для энергоядер, питающих системы защиты «Химеры». Без него весь комплекс ослепнет и обесточится через несколько часов. Это его ахиллесова пята.

Он сделал паузу, обводя взглядом их напряженные лица.

– Отряд «Браво» под командованием Рихтера, – он кивнул одному из командиров «Эгиды», стоявшему в тени, – устроит там масштабную диверсию. Они заложат заряды на ключевых цистернах и реакторах синтеза. Сам склад расположен в плотной застройке. Они выйдут в открытый эфир, на частоте командования «Химеры», с ультиматумом: либо Вольф снимает оцепление с их сектора и дает коридор для выхода гражданских, либо через 15 минут весь склад взлетит на воздух.

Маркус посмотрел на Андерса с недоверием.

– Ты готов пожертвовать сотнями гражданских?

– Это блеф, Фогель, – холодно ответил Андерс. – Заряды установлены так, чтобы вызвать максимальный пожар на самом складе, но не цепную реакцию в кварталах. Но Вольф этого не знает. Он прагматик, он просчитывает худший сценарий. И в его расчетах угроза уничтожения актива и прилегающей территории будет абсолютной. Он бросит на них все, что у него есть, чтобы уничтожить угрозу до истечения срока. Эти 15 минут паники и хаоса – наше окно для проникновения. Пока он будет смотреть на восток, мы, ударная группа «Альфа», ударим с запада. Снизу. Через коллектор.

Он снова повернулся к карте.

– Но мы будем слепы. Поэтому нам нужны глаза. Лейла.

Он повернулся к ней. Впервые за все время планирования его взгляд был лишен холодного прагматизма, в нем читалось признание.

– Ты и Гюнтер, – Андерс кивнул в сторону молчаливого, седовласого ветерана, лучшего наблюдателя в «Эгиде», – будете нашим элементом прикрытия, позывной «Сокол». Ваша задача – выдвинуться за два часа до основной группы и занять позицию в этом офисном здании. Вы – наша страховка. Вы снимаете любые непредвиденные угрозы сверху и прикрываете наш отход. Если он будет. Связь с вами будет односторонней – только прием до начала штурма. Любая передача с вашей стороны может выдать позицию.

Лейла молча кивнула. Она понимала: ей и Гюнтеру предстояло провести часы в ледяном аду в полном одиночестве, наблюдая и ожидая. Каэль, стоявший рядом, коротко сжал ее плечо – жест молчаливой поддержки. Его место было внизу, в гуще боя.

Один из молодых техников «Эгиды», до этого молчавший, тихо произнес, глядя на экран:

– Это… как полет к самому солнцу.

Маркус, услышав это, криво усмехнулся. В его голосе не было надежды, только горькая, всепонимающая ирония.

– Икар. Он тоже летел к солнцу. И его крылья, сделанные из воска и перьев, сгорели.

Имя прижилось мгновенно. План «Икар». Оно звучало не как название героической операции, а как приговор. Оно идеально отражало их отчаяние, их амбиции и почти стопроцентную вероятность того, что они не вернутся.

Андерс обвел взглядом лица присутствующих. Никто не возражал. Все всё понимали. Они – команда «Икара», готовая к своему последнему, фатальному полету.

Глава 128: Призраки Прошлого

31 октября 2026 г. Ночь.

Берлин, Штаб «Эгиды» (театр).

Глубокая ночь окутала театр, приглушив острые углы руин и спрятав в тени следы недавних боев. Генератор в оркестровой яме работал в экономном режиме, его гул стал тише, почти убаюкивающим. Основной зал был погружен в полумрак, лишь несколько рабочих ламп, расставленных на сцене, бросали длинные, пляшущие тени на ряды пустых бархатных кресел. Большинство бойцов «Эгиды» спали, свернувшись в спальных мешках прямо в проходах, или молча чистили оружие при свете налобных фонариков. Воздух был пропитан усталостью, застарелым страхом и последним, отчаянным затишьем перед рассветной бурей.

Маркус не мог найти себе места. Сон не шел. План «Икар», холодный и безжалостный, снова и снова прокручивался в его голове – каждая деталь, каждый риск, каждая возможная точка провала. Образ с операционным столом, нарисованный истерзанным сознанием Марьям, был выжжен на его сетчатке. Это был его персональный ад, ставший их общей целью.