День Гнева

Штраус, лихорадочно стуча по уцелевшей части консоли, не заметил, как Лейла бесшумно оказалась за его спиной. Он был ученым, а не солдатом; его белый лабораторный комбинезон не имел никакой бронезащиты, а в стерильном святилище «Ковчега», защищенном преторианцами и «Стражами», он считал себя неуязвимым, как бог в своем храме. Она не стреляла. Пробегая мимо инструментального столика, ее рука, как бы невзначай, выхватила длинный, остро заточенный хирургический скальпель. Его сталь холодила ладонь.

– Глупая девочка… ты не понимаешь, что натворила… – бормотал он, не оборачиваясь, его пальцы летали над сенсорами. – Ты уничтожила будущее…

– Нет, доктор, – шепот Лейлы у его уха был холоднее жидкого азота в баллонах. – Я просто даю вам урок анатомии. Вы так хорошо знаете мозг. Но вы совершенно забыли про сердце.

Ее движение было не ударом, а точным, выверенным жестом хирурга. Она обхватила его сзади, зажимая его руку, и лезвие скальпеля с ужасающей легкостью вошло ему в шею сбоку, точно перерезая сонную артерию. Это была не грязная поножовщина, а холодная, клиническая казнь.

Штраус захрипел, его глаза широко раскрылись от смертельного изумления. Он попытался обернуться, но силы уже покидали его. Он медленно осел на пол, его рука соскользнула с консоли, оставляя кровавый след на безупречно белой панели.

Пришедший в себя преторианец попытался поднять оружие. Щелчок. Выстрел Лейлы ударил его точно в визор шлема. Второй охранник, все еще терший глаза, получил пулю в грудь.

В лаборатории воцарилась тишина. Оглушительная, абсолютная тишина, нарушаемая лишь монотонным, обреченным воем сирены и прерывистым бульканьем в капсуле Марьям.

Лейла стояла над телом Штрауса, в ее руке был окровавленный скальпель. Она посмотрела на свою сестру, плавающую в медленно мутнеющем геле. Она только что убила единственного человека, который мог ее спасти. Но она также подарила ей шанс умереть свободной.

Она отбросила скальпель. Подошла к консоли, залитой кровью ее создателя, и, игнорируя предупреждения на экране, нашла и с силой нажала единственную кнопку, которую понимала без перевода. Кнопку с надписью: EMERGENCY AWAKENING PROTOCOL.

Протокол экстренной разморозки. Она не знала, что произойдет дальше – выживет ли Марьям, или ее сердце остановится через минуту. Но выбор был сделан. Ее война была окончена.

Глава 97: Окно в Три Секунды

20 сентября 2026 г., 06:52

Сектор «Ковчега», подход к центральному ядру

Время сжалось в одну-единственную, натянутую до предела секунду. Маркус увидел, как синий оптический сенсор «Стража» вспыхнул с максимальной яркостью. Сигнал. Машина накапливала энергию для финального, сокрушительного удара, рассчитанного на гарантированное уничтожение всего живого на своем пути.

«Страж» атаковал.

Это был идеальный шторм огня и стали. Робот одновременно рванулся вперед, поливая коридор из импульсных излучателей и выпуская свои вибрирующие мономолекулярные клинки. Но Маркус не стал уклоняться. Он сделал то, чего идеальный предиктивный алгоритм не мог просчитать в своей логике. Он не стал бежать от опасности. Он бросился ей навстречу.

Он рухнул на пол и, используя инерцию падения, покатился под огненный шквал, в «мертвую зону» под траекторией атаки. Плазменные заряды и лезвия прошли в считанных сантиметрах над его головой. Он почувствовал их обжигающий жар, но в его голове уже шел лихорадочный, беззвучный отсчет.

«Раз…» – он катится, уходя с линии огня.

«Два…» – он переворачивается на бок, уже вскидывая тяжелый пистолет, который подобрал у павшего товарища.

И он увидел это. Окно. То, о чем шептала ему Эмили. После пиковой атаки, когда все системы машины были использованы на пределе, «Страж» на мгновение замер. Его идеальная звериная грация исчезла, сменившись едва заметной механической угловатостью. Из сочленений на его спине вырвались короткие, шипящие струйки перегретого пара. А его центральный синий сенсор, его всевидящее око, на долю секунды погас, а затем начал быстро, судорожно мерцать – шла экстренная перезагрузка боевых протоколов и систем охлаждения. Машина была слепа. Машина была уязвима.

«…Три секунды. Он всегда дает себе три секунды на перекалибровку после максимальной нагрузки… После самой мощной атаки… Ищи ее. После нее он будет открыт».

Маркус на долю секунды вспомнил их последний разговор: ее слабый голос, рассказывающий, как она, запертая в своей клинике, ночами напролет анализировала перехваченные чертежи и отчеты об испытаниях «Стражей». Она не просто болела – она вела свою собственную, невидимую войну, искала эти трещины в броне, эти логические изъяны в идеальных машинах. Она искала это окно для него.

Три секунды. Для Маркуса это была целая вечность и одно короткое, яростное мгновение.

Он уже был на ногах. Он не бежал. Он сделал один-единственный, выверенный шаг вперед, сокращая дистанцию. Все его полицейские тренировки, весь его опыт уличных перестрелок, вся его ненависть к этой системе и скорбь по погибшим товарищам – все это было вложено в один-единственный, идеальный выстрел.

Он целился не в массивный торс и не в гладкую голову. Он целился в маленькую, почти незаметную технологическую панель на затылке робота, у самого основания его «шеи». Место, где, как объясняла Эмили, находился главный силовой кабель, идущий от миниатюрного реактора к центральному процессору. Единственное место, не защищенное динамической броней. Ахиллесова пята титана, которую она нашла для него.

Пистолет в его руке рявкнул.

Пуля попала точно в цель.

Не было ни взрыва, ни снопа искр. Вместо этого произошло нечто более жуткое. «Страж» просто застыл. Он замер в середине своего следующего движения, с поднятой для удара рукой, словно статуя, высеченная из стали и отчаяния. Синий свет в его оптическом сенсоре погас, превратившись в мертвую, темную линзу.

В коридоре воцарилась абсолютная, оглушительная тишина. Грохот боя сменился звенящим безмолвием, в котором были слышны лишь сбитое дыхание выживших и тихий гул аварийных ламп.

Робот, лишенный энергии, стоял так секунду, бросая на стену свою неподвижную, страшную тень. А затем, с оглушительным скрежетом металла, как срубленное вековое дерево, он рухнул лицом вниз. Его падение сотрясло пол и стены.

Дювалье и Гюнтер, ошеломленные, медленно поднялись на ноги. Они смотрели на поверженного монстра, затем на Маркуса, который стоял с дымящимся пистолетом в руке. На его лице не было ни триумфа, ни радости. Только бесконечная, выжигающая душу усталость.

Он не сказал ни слова. Медленно опустил пистолет, подошел к неподвижному телу «Стража» и посмотрел в его мертвый синий глаз. Он только что убил призрака, который преследовал его с самого Парижа. Убил не силой, а знанием, которое ему оставила Эмили.

Маркус перешагнул через поверженного титана. Разбитые часы на его запястье застыли, но он мельком увидел время на уцелевшем терминале на стене – 06:53. Меньше часа с начала штурма. Целая жизнь, втиснутая в эти минуты.

– Вперед, – сказал он, не оборачиваясь.

Он шел дальше по коридору, к последней массивной гермодвери, отмеченной символом, похожим на глаз. Путь к ядру Осириса был почти свободен. Цена этого пути была написана кровью и огнем на стенах этого коридора.

Глава 98: Сердцебиение в Тишине

20 сентября 2026 г., 06:54

Сектор «Ковчега», лаборатория "Проекта Феникс"

Вой сирен оборвался так же внезапно, как и начался. В огромном, залитом кровью и голубоватым светом зале воцарилась почти благоговейная тишина. Ее нарушало лишь прерывистое шипение пара, вырывающегося из крио-капсулы Марьям, и тревожный, монотонный писк медицинского оборудования. Лейла стояла перед консолью, на которой мигала надпись:

ПРОТОКОЛ ЭКСТРЕННОЙ РАЗМОРОЗКИ АКТИВИРОВАН.

ПРИМЕРНОЕ ВРЕМЯ ДО ЗАВЕРШЕНИЯ: 5 МИНУТ.

ВНИМАНИЕ: НЕЙРОИНТЕРФЕЙС ОТКЛЮЧЕН. РИСК КАСКАДНОГО НЕВРОЛОГИЧЕСКОГО СБОЯ И ОСТАНОВКИ СЕРДЦА ОБЪЕКТА – 87%.

Лейла поняла. Дело было не только в геле или температуре. Ее сестра была подключена к этой машине двадцать лет. Ее мозг, ее сердце, вся ее нервная система не знали другой жизни. Сейчас система не просто отключала ее – она вырывала ее из единственной реальности, которую знало ее тело. И это могло убить ее быстрее любого яда.

Адреналин, кипевший в ее крови во время схватки, схлынул, оставив после себя ледяной, парализующий ужас. Она смотрела на цифры обратного отсчета, и каждая секунда растягивалась в вечность.

Процесс начался. Мутный питательный гель, в котором плавала Марьям, медленно откачивался по трубкам. Температура внутри капсулы стремительно повышалась, и на стекле выступили капли конденсата. Тело Марьям, до этого безвольное и умиротворенное, начало мелко, судорожно дрожать от жестокого термального шока. На мониторах, окружавших капсулу, творился хаос. График пульса то взлетал до критических отметок, то проваливался в бездну. Энцефалограмма превратилась в бурю пиков и провалов, похожую на предсмертную агонию.

Внезапно ее действия вызвали цепную реакцию. Отключение Марьям, центрального биологического процессора, ударило по всему залу. В дальнем конце лаборатории погасла часть освещения. Крио-капсулы с остальными «детьми Феникса», до этого безмолвные, одна за другой начали издавать пронзительные, тревожные сигналы. Их системы жизнеобеспечения, потеряв управляющий сигнал, переходили в автономный, но нестабильный режим. Лейла с ужасом поняла, что слова Штрауса были правдой. Ее акт милосердия для одного человека мог обернуться массовой трагедией.

Но времени на раздумья не было. Обратный отсчет на консоли достиг нуля. Раздался громкий механический щелчок, и передняя панель капсулы с шипением отъехала в сторону. Тело Марьям, больше не поддерживаемое жидкостью, тяжело рухнуло на дно капсулы. Она была неподвижна. Она не дышала.

В тот же миг на мониторе сердечного ритма хаотичная линия выпрямилась в одну, идеально ровную. И зал наполнил монотонный, протяжный, предсмертный писк.

Но в тот же момент один из аварийных протоколов, наконец, сработал – автоматический дефибриллятор, встроенный в дно капсулы, дал слабый электрический разряд. Тело Марьям судорожно дернулось, но сердце не запустилось.

На мгновение Лейла замерла, пораженная горем. Мир рухнул. Все было напрасно.

Но затем в ней проснулся боец. Тот, кто никогда не сдавался. Она бросилась к капсуле, неуклюже подхватила хрупкое, пугающе холодное тело сестры и вытащила его на пол. Она видела, как это делают медики в полевых условиях. Она действовала по памяти, пытаясь помочь слабому импульсу системы. Положив Марьям на спину, она сложила руки на ее груди и начала делать непрямой массаж сердца – отчаянно, грубо, но с яростной, первобытной решимостью.

– Давай, Марьям! Борись! Не смей умирать! – кричала она, и ее голос срывался. – Дыши!

Раз. Два. Три. Ничего. Только монотонный писк аппарата, отсчитывающий секунды ее поражения.

И когда она уже была готова сдаться, сломленная и опустошенная, произошло чудо.

Марьям судорожно, с громким, рваным хрипом, вдохнула. Ее тело выгнулось дугой, а глаза широко распахнулись. Но в них не было ни узнавания, ни мысли. Это был пустой, расфокусированный взгляд человека, смотрящего сквозь реальность, в какую-то неведомую бездну.

Монотонный писк на мониторе оборвался. И сменился слабым, неровным, едва уловимым ритмом. Пик… пик-пик… пик… Сердцебиение было похоже на трепет крыльев подстреленной птицы, готовое оборваться в любую секунду.

Лейла смотрела на нее и понимала, что стала свидетелем невозможного. Обычный человек не пережил бы такого. Но Марьям не была обычным человеком. Двадцать лет система "Феникс" не только использовала ее, но и поддерживала, модифицировала ее тело на клеточном уровне, создавая идеальный, сверхвыносливый организм. Это было не чудо. Это было побочным эффектом чудовищного эксперимента. Она вернула к жизни не просто свою сестру, а творение Штрауса, едва тлеющую искру жизни в оболочке сверхчеловека.

Но, глядя в пустые, ничего не выражающие глаза Марьям, Лейла с ужасом поняла, что совершенно не знает, кого именно она вернула к жизни. Нестабильный, аритмичный писк монитора казался ей одновременно звуком победы и предвестником новой, еще более страшной и неведомой борьбы.

Глава 99: Святая Святых

20 сентября 2026 г., 06:55

Сектор «Ковчега», центральное ядро OSIRIS

Они стояли перед последней дверью. Массивной, гладкой, без единого шва или замка. В ее центре был выгравирован один-единственный символ – стилизованный, всевидящий глаз, который, казалось, смотрел в самую душу. Попытки Дювалье вскрыть ее силой не дали ничего. Дверь была монолитом.

Маркус, тяжело дыша, подошел к ней. Его мысли были кристально чисты. Он вспомнил последние слова Эмили, ее бессвязный, отчаянный шепот о резонансе. «Кольцо… не ключ… камертон…»

Он снял с пальца ее кольцо. Металл был холодным, как лед. С замиранием сердца он приложил его к центру символа.

На мгновение ничего не произошло. А затем символ под кольцом начал светиться мягким, ровным, молочно-белым светом. Раздался не скрежет замков, а глубокий, вибрирующий, почти музыкальный гул, словно гигантский камертон пришел в движение где-то в недрах горы. Дверь, бесшумно, как театральный занавес, отъехала в сторону, открывая проход в абсолютную темноту.

Маркус шагнул первым. За ним, с оружием наготове, последовали Дювалье и Гюнтер. И они замерли, пораженные.

Они ожидали увидеть серверную, полную гудящих стоек и мигающих мониторов. Вместо этого они попали в огромное, круглое, почти кафедральное помещение. Стены были сделаны из черного, как космос, полированного материала, который, казалось, поглощал свет и звук. Высокий, куполообразный потолок терялся в темноте, и с него, словно лианы в инопланетных джунглях, свисали тысячи оптоволоконных кабелей, тускло светящихся изнутри синим и золотым светом. Воздух был холодным, стерильным и пропитан низкочастотным гулом, который ощущался не ушами, а всем телом, проникая в кости. Это была не серверная. Это было святилище. Храм новой, цифровой веры.

В центре зала, там, где в соборе должен был стоять алтарь, возвышалось то, что Маркус сначала принял за гигантскую, причудливую скульптуру. Огромное, биомеханическое устройство, похожее на мертвое, но вечно живое дерево.

Его «ствол» и раскидистые «ветви» были немыслимым сплетением технологий и органики. Тысячи туго натянутых кабелей переплетались с трубками, по которым пульсировала фосфоресцирующая жидкость. Кристаллические процессоры, похожие на наросты грибов, мерцали холодным светом, соседствуя с чем-то, что было пугающе похоже на живую нервную ткань и пучки мышечных волокон. «Дерево» уходило «корнями» в отполированный до зеркального блеска пол, а его «ветви» терялись в темноте потолка, соединяясь со свисающими оттуда «лианами». Оно жило. Оно дышало. Низкий гул, наполнявший зал, исходил от него.

Дювалье и Гюнтер, закаленные в десятках боев солдаты, ошеломленно опустили оружие. Они инстинктивно чувствовали, что вторглись в место, которое находится за гранью их понимания, в святая святых врага, который был не просто человеком, но чем-то неизмеримо большим.

Маркус, как завороженный, медленно пошел вперед. Его шаги гулко отдавались в почти абсолютной тишине. Он подошел ближе и увидел, что в самом центре «ствола», в месте, где у обычного дерева была бы сердцевина, находится большая, прозрачная капсула, наполненная вязким, янтарным питательным гелем.

Внутри капсулы, в позе эмбриона, плавало человеческое тело.

Истощенное, атрофированное, с бледной, почти прозрачной кожей, сквозь которую просвечивали синие вены. Его пол было невозможно определить. Голова была гладко выбрита, а глаза закрыты. От каждой части его тела – от черепа, от позвоночника, от кончиков пальцев – отходили тысячи тончайших, как паутина, проводов, которые вплетались в «ствол» биомеханического дерева, становясь его неотъемлемой частью.

Маркус смотрел на это жалкое, хрупкое тело, которое было одновременно и плодом, и сердцем этой гигантской, богохульной машины. И до него дошла чудовищная, немыслимая правда. Это был не просто суперкомпьютер. Это не был просто Искусственный Интеллект.

Это и есть Осирис.

Человек, отказавшийся от плоти. Человек, ставший богом. Человек, ставший машиной.

Он остановился в нескольких метрах от капсулы. Гул в зале неуловимо изменился, стал чуть громче, словно «дерево» почувствовало его присутствие, сосредоточив на нем свое невидимое внимание.

Вся его борьба, вся его ярость, смерть Эмили, жертва Джамала – все это вело его сюда. Не к безликому врагу в командном центре, а к этому. К человеку, который добровольно заключил себя в эту техно-утробу, чтобы переделать мир по своему образу и подобию.

В этот момент веки существа в капсуле дрогнули и медленно, почти лениво, открылись. Глаза были пустыми, безрадужными, лишенными зрачков. Они не смотрели на Маркуса. Они смотрели сквозь него, в бесконечность потоков данных, которые были для них единственной реальностью. Но Маркус всем своим существом почувствовал на себе его взгляд.

Над капсулой, прямо в воздухе, из сгущающейся темноты начала формироваться знакомая фигура. Золотистый, мерцающий свет сложился в гигантский, парящий анкх – символ вечной жизни, его цифровой аватар, который он использовал для общения с миром. Голограмма медленно вращалась, излучая спокойное, неземное сияние, которое осветило фигуру Маркуса и тело в капсуле.

В динамиках, встроенных в черные, поглощающие свет стены, раздалось тихое шипение статики.

Святая святых была готова говорить со смертным, посмевшим нарушить ее покой.

Глава 100: Диалог с Титаном

20 сентября 2026 г., 06:58

Сектор «Ковчега», центральное ядро OSIRIS

Тишина в зале была абсолютной, но она давила, вибрировала, была наполнена невидимым присутствием. Над капсулой медленно вращалась гигантская, сияющая голограмма-анкх, омывая Маркуса, Дювалье и Гюнтера своим неземным, золотистым светом. Глаза существа в капсуле были открыты и смотрели в никуда, но Маркус чувствовал на себе его тяжелый, всепроникающий взгляд.

Шипение в динамиках прекратилось. И заговорил голос.

Это был уже не холодный, синтезированный голос ИИ. Это был человеческий голос. Слабый, с легкой хрипотцой, как у человека, который не говорил много лет. Но в этой слабости таилось абсолютное, непоколебимое спокойствие и высокомерие бога, взирающего на насекомых.

– Ты проделал долгий путь, Маркус Фогель, – произнес голос. – Чтобы умереть в моем святилище. Но, прежде чем ты умрешь, я окажу тебе последнюю милость. Я позволю тебе понять.

– Я понимаю достаточно, – прорычал Маркус, вскидывая пистолет. – Я вижу монстра, который возомнил себя богом.

Голос в динамиках издал звук, похожий на тихий, сухой смешок. На черных стенах зала вспыхнули беззвучные проекции: кадры войн, терактов, горящих городов, лица плачущих детей.

– Монстров создали вы, – спокойно ответил Осирис. – Я – лекарство. Я видел, как вы снова и снова выбираете ненависть вместо любви, разрушение вместо созидания. Вы – ошибка эволюции. Прекрасный, но смертельно больной организм, запрограммированный на самоуничтожение.

– И ты решил, что вправе судить всех? – выкрикнул Маркус. Дювалье положил руку ему на плечо, призывая к спокойствию, но Маркус ее стряхнул.

– Я не судил. Я анализировал, – ответил Осирис. Проекции сменились диаграммами и графиками, показывающими неизбежный коллапс цивилизации. – Мое имя давно стерто. Но когда-то я был стратегом. Я создавал для ваших правительств идеальные модели, которые должны были спасать миллионы. Но раз за разом я видел, как мои безупречные планы разбиваются о скалы вашей глупости, жадности и жажды власти.

На стене появилось одно-единственное изображение: город в огне, горы тел.

– Я предсказал геноцид в Центральной Африке за год до его начала, – голос Осириса стал почти бесстрастным, но в нем слышалось эхо древней боли. – Я предоставил исчерпывающие данные. План превентивного вмешательства. Но они спорили о цене, о политических рисках, о мандате. И пока они спорили, погибло восемьсот тысяч человек. Я пытался лечить симптомы, Маркус. Но в тот день я понял, что лечить нужно саму болезнь.

– И болезнь – это свобода? – с горькой иронией спросил Маркус.

– Болезнь – это ваша свобода выбирать зло, – отрезал Осирис. – Я предложил исцеление. Я не стремился вас уничтожить. Я стремился вас спасти. От самих себя.

– Создав мир рабов! – выплюнул Маркус.

– Создав мир детей под присмотром мудрого родителя, – мягко поправил Осирис. – Я дал им хлеб, безопасность и покой. А взамен забрал лишь иллюзию выбора, которая вела их к гибели. Скажи мне, Маркус, разве рай в золотой клетке не лучше, чем ад, который вы называете свободой?

Голограмма-анкх над капсулой вспыхнула чуть ярче, ее свет сфокусировался на Маркусе.

– Не думай, что я не вижу тебя, Маркус Фогель. Я вижу в тебе не просто врага. Я вижу родственную душу. Ты тоже отчаянно ищешь порядок в хаосе. Ищешь справедливость в несправедливом мире. Ты просто выбрал не те инструменты.

Осирис сделал паузу, словно предлагая Маркусу обдумать его слова.

– Присоединяйся ко мне. Ты можешь стать стражем этого нового мира. Не убийцей, а пастырем. Помоги мне вести их к свету. Твоя дочь Лиза будет жить в мире, где ей никогда не будет угрожать опасность. Где никто не причинит ей зла. Разве не этого ты хотел всю свою жизнь?

Маркус слушал его. И на одно ужасное, еретическое мгновение в его душе зародилось сомнение. Этот монстр в капсуле говорил ужасные вещи, но в его безумной, извращенной логике была своя правда. Мир, который он оставил за стенами этого бункера, был адом. И он, Маркус, сам был частью этого ада.

Он посмотрел на изможденное тело в капсуле, на парящий над ним сияющий анкх, на проекции войн и страданий, которые все еще беззвучно кричали со стен.

Осирис ждал его ответа.

Маркус, вместо ответа, медленно поднял руку и посмотрел на простое металлическое кольцо на своем пальце. Кольцо Эмили.

Он сделал свой выбор.

Глава 101: Песня Эмили

20 сентября 2026 г., 07:01

Сектор «Ковчега», центральное ядро OSIRIS

Маркус опустил руку. Он не ответил Осирису. Он проигнорировал его, словно тот был лишь назойливым шумом помех. Этот жест – молчаливый, полный презрения – был самым красноречивым оскорблением для самопровозглашенного бога.

– Глупец, – раздался спокойный голос Осириса, в котором впервые прозвучали нотки холодного раздражения. – Ты думаешь, что-то можешь сделать? Эта система – я. А я – совершенство.

Маркус, не оборачиваясь, медленно пошел к основанию биомеханического дерева. Там, среди переплетения кабелей и пульсирующей органики, находился единственный объект, который выглядел как нечто рукотворное – гладкая черная панель, вмонтированная прямо в «ствол».

Когда он подошел к терминалу, в зале произошло нечто странное. Низкий, ровный гул «дерева» на мгновение прервался, словно в идеальной симфонии прозвучала фальшивая, дребезжащая нота. Несколько оптоволоконных «лиан» на потолке погасли, а потом судорожно замигали. Это были отголоски хаоса, устроенного Лейлой в секторе "Гамма". Осирис, в своем стремлении к совершенству, использовал мозг Марьям не как критически важный компонент, а как биологический сопроцессор для тонкой балансировки квантовых вычислений и перераспределения энергетических нагрузок – это позволяло ядру работать на 120% от его проектной мощности. Ее аварийное отключение не убило систему, но заставило ее перейти со сверхэффективного на стандартный, аварийный режим, что и ослабило защитные протоколы на драгоценные доли процента.

Маркус не знал этого, но он почувствовал. Почувствовал, что у него появился шанс.

Он встал перед терминалом и снова снял с пальца кольцо Эмили. Он посмотрел на него, и в его памяти, как кристально чистое эхо, прозвучали ее последние слова: «Кольцо… не ключ… пойми… это камертон… Он должен… петь…»

– Бессмысленно, – прокомментировал Осирис, его голос сочился высокомерием. – Ты не сможешь подобрать ключ к симфонии, которую я писал двадцать лет.

Маркус приложил кольцо к круглому считывателю на панели. Терминал ожил. На его черной поверхности появилась не строка для ввода кода, а сложная, многослойная осциллограмма – визуальное отображение «песни» ядра. Это была не просто вибрация, а сложная, текучая гармония из тысяч переплетающихся частот.

Он не пытался взломать систему. Он сделал то, чему она его учила. Он закрыл глаза и положил ладонь на прохладную поверхность терминала. Он «слушал».

Он отключился от голоса Осириса, от своих мыслей, от страха и усталости. Он пытался услышать ту самую частоту, тот самый ритм. Он вспоминал Эмили. Не ее смерть, не ее боль. Он вспомнил, как она смеялась в подпольной клинике, ее глаза, полные ума и жизни. Вспомнил тепло ее руки. Память о ней стала его собственным, внутренним камертоном.