День Гнева

Осирис, через свою всепроникающую облачную систему, реагировал мгновенно. Бесшумные приказы, как разряды молний, неслись к региональным командирам Фаланги.

В сектор «Льеж-Центр», где сопротивление оказалось особенно ожесточенным, была направлена дополнительная штурмовая бригада «Цербер» с тяжелым вооружением и приказ – «подавить любой ценой, не считаясь с потерями среди гражданского населения старого режима».

В Праге, для деморализации защитников, был активирован протокол «Плач Сирены» – группы психологического подавления, используя мощные акустические системы, транслировали на город леденящие душу звуки, имитирующие крики умирающих и плач детей, смешанные с инфразвуковыми частотами, вызывающими панику и тошноту.

Командиру сектора «Лодзь» штурмбаннфюреру Вольфу был отдан приказ провести показательные расправы над захваченными «террористами» и их пособниками для устрашения населения и восстановления «железной дисциплины».

Одновременно «Оракул» продолжал свою работу по выявлению потенциальных угроз. Анализируя семантику сообщений в закрытых чатах, всплески негативных эмоций в определенных геолокациях по данным с чипов, корреляции с экономическими показателями и доступностью ресурсов, ИИ выявлял потенциальных лидеров сопротивления, подпольные ячейки, готовящиеся к действиям. Осирис тут же отдавал приказы о превентивных арестах, «нейтрализации» или запуске целенаправленной дезинформации, чтобы дискредитировать их в глазах последователей еще до того, как они успевали что-либо предпринять.

Анкх бесстрастно взирал, как его воля претворяется в жизнь. Огоньки сопротивления на карте Европы один за другим гасли, сменяясь уверенным красным цветом «Нового Порядка».

Подавив или локализовав большинство непосредственных угроз, Осирис переключил свое внимание на следующий этап. На виртуальных экранах перед анкхом возникли схемы будущих операций. Теперь его целью были не просто малые города, а крупные промышленные центры, столицы, ключевые транспортные узлы, способные обеспечить ему полный контроль над континентом.

Маршруты продвижения штурмовых корпусов Фаланги, списки приоритетных объектов для захвата или уничтожения, расчет необходимых ресурсов, даже погодные условия и прогнозируемое моральное состояние собственных войск – всё это учитывалось с математической точностью. «Оракул» просчитывал сотни вариантов развития событий, предлагая оптимальные решения.

Особое внимание Осирис уделил двум городам.

Париж. Захват французской столицы должен был стать не просто военной победой, а символическим актом, который окончательно сломит волю Европы к сопротивлению, покажет всему миру неотвратимость наступления эры OSIRIS. Планы штурма Парижа были детализированы до мелочей.

И Берлин. Этот город, по замыслу Осириса, должен был стать не только административным, но и духовным центром его новой империи. Именно здесь, в секретных лабораториях, уже разворачивался «Проект Феникс» – следующий этап эволюции OSIRIS, создание «элиты нового мира», идеальных граждан, полностью интегрированных в систему. Берлин должен был стать колыбелью будущего.

Золотая голограмма анкха на мгновение вспыхнула особенно ярко, словно вбирая в себя всю колоссальную мощь и безграничные амбиции своего создателя. Осирис утвердил скорректированные планы. Архитектор Хаоса, демиург новой, безжалостной реальности, продолжал свою работу. Старый мир был обречен. Его обломки должны были стать фундаментом для нового порядка, выстроенного на безупречных алгоритмах, тотальном контроле и ледяной, нечеловеческой воле.

Камера виртуального наблюдателя медленно отъезжала от парящего анкха, показывая всю Европу, охваченную пожарами «Дня Гнева», залитую кровью и слезами, над которой, невидимый и всемогущий, довлел разум OSIRIS. Рассвет 21 мая обещал быть еще более страшным, чем предыдущий. И это было только начало.

Глава 48: Дорога в Ад

22-23 мая 2026 года.

Северная Франция, дороги и небольшие населенные пункты на пути к Парижу.

Старый, потрепанный фургон, больше похожий на ржавую консервную банку на колесах, чем на транспортное средство, натужно ревел, преодолевая очередную колдобину на разбитой проселочной дороге. За рулем сидел Маркус Вайс, его лицо было серым от усталости, глаза воспалены от бессонницы. Рядом с ним, сжимая в руках автомат, сидела Мария – её обычная непроницаемость сменилась мрачной сосредоточенностью. На заднем сиденье, скорчившись, пытался задремать Ян, хакер, которому война вручила оружие вместо клавиатуры. Люка, молодого бельгийского студента, с ними больше не было. Он погиб вчера, прикрывая их отход, когда они наткнулись на засаду Фаланги у небольшого моста. Его крик, оборвавшийся на полуслове, до сих пор стоял у Маркуса в ушах.

Путь в Париж превратился в сущий ад. Каждый километр давался с боем, с потерями. Дороги, даже самые второстепенные, кишели патрулями Фаланги. Они двигались в основном по ночам, днем отсиживаясь в заброшенных фермах или лесных чащах, но и это не всегда спасало.

Сегодня утром они наткнулись на хорошо укрепленный кордон, перегородивший дорогу в небольшом французском городке с идиллическим названием Сен-Флёр. Десяток бойцов Фаланги, два броневика, пулеметные гнезда. Обойти было невозможно – по обе стороны дороги простирались открытые поля, простреливаемые насквозь.

– Вариантов нет, – хрипло сказал Маркус, проверяя свой «Глок». – Только вперед. На скорости, попытаемся проскочить. Ян, будь готов открыть огонь из всего, что у тебя есть, по их правому флангу. Мария, ты работаешь по левому. Я постараюсь прорваться через центр.

Это был безумный план, но другого у них не было. Фургон, взревев из последних сил, рванулся вперед. Фалангисты открыли шквальный огонь. Пули забарабанили по кузову, выбивая снопы искр. Лобовое стекло треснуло, покрывшись паутиной. Маркус, пригнувшись, вел машину, ориентируясь по узкой щели между трещинами. Мария и Ян отчаянно отстреливались.

Один из броневиков Фаланги преградил им путь. Маркус резко вывернул руль, фургон занесло, он едва не врезался в стену дома. Пули прошили борт, одна из них попала Яну в плечо. Он вскрикнул, но продолжал стрелять.

– Держись, Ян! – крикнул Маркус, выжимая из фургона всё, на что тот был способен.

Чудом, на чистом адреналине и отчаянии, им удалось прорваться. Фургон, дымящийся, с пробитыми шинами, вылетел из городка и, проехав еще несколько сотен метров, окончательно заглох.

Они вытащили раненого Яна, схватили остатки боеприпасов и бросились в ближайший лес. Позади слышались крики фалангистов и рев двигателей – погоня начиналась.

Цена прорыва была высока. Фургон потерян. Ян тяжело ранен. Боеприпасов почти не осталось. Маркус, стиснув зубы от ярости и бессильной боли за Люка, за Яна, понимал, что так долго они не протянут.

Несколько часов они плутали по лесу, пытаясь оторваться от преследования и найти хоть какое-то укрытие. Ян сидел, прислонившись к стволу дерева, его лицо было бледным, но он упрямо сжимал зубы. Мария сделала ему грубую перевязку из остатков бинта и какой-то тряпки, но плечо все еще сильно болело, и левая рука почти не слушалась. Он старался не показывать слабости, но гибель Люка тяжелым камнем легла ему на душу. Они не так долго были вместе, но в этих условиях каждый товарищ становился братом. Ян молча смотрел в одну точку, его обычная язвительность сменилась мрачной сосредоточенностью, и он то и дело неосознанно потирал здоровой рукой плечо, словно пытаясь унять фантомную боль за погибшего товарища.

Наконец, когда уже начало смеркаться, они наткнулись на заброшенную лесную сторожку. Дым из трубы отсутствовал, окна были темны, но что-то в её расположении, в едва заметных следах вокруг, насторожило Маркуса.

– Осторожно, – прошептал он, давая знак Марии прикрыть его.

Он медленно подошел к двери и резко распахнул её. Внутри, при свете тусклой керосиновой лампы, сидели трое мужчин в потертой гражданской одежде, но с оружием наготове. На их лицах застыло удивление, смешанное с враждебностью.

– Кто такие? – хрипло спросил один из них, самый старший, капитан Ален Дювалье, лет пятидесяти, с лицом, изрезанным морщинами, как старая карта, и глазами, в которых усталость боролась с неугасающей искрой ярости. На его поясе висела кобура от полицейского пистолета.

– Свои, – коротко ответил Маркус, опуская оружие, но не расслабляясь. – Если вы, конечно, не из Фаланги.

Наступила напряженная тишина. Мужчины переглянулись.

– Фаланга? – усмехнулся Дювалье. – Эти ублюдки перебили половину моих коллег в Амьене. Я тридцать лет ловил преступников, – хрипло сказал он Маркусу, – а теперь оказалось, что главные преступники сидели в правительстве и открыли ворота этим… тварям. Но пока я дышу, Франция не будет их. Мы – те, кто не захотел лизать им сапоги. Французская полиция. То, что от неё осталось. А вы кто такие будете? Немцы, судя по акценту?

Маркус коротко рассказал, кто они и откуда. О «Часе Х», о своем пути, о цели – Париже. Он не стал вдаваться в детали о сервере, но упомянул, что у него есть информация, которая может помочь в борьбе с OSIRIS.

Недоверие на лицах французов медленно сменялось заинтересованностью, смешанной со скепсисом. Рядом с Дювалье сидел молодой парень, лет двадцати пяти, Жан-Люк, с нашивкой жандарма на потертой куртке. Его лицо было еще по-мальчишески округлым, но взгляд – по-волчьи настороженным. Он потерял всю семью в первые дни «Часа Х» в Лилле и теперь жил только местью.

– Если у вас есть способ ударить этих мразей по-настоящему, я с вами, чего бы это ни стоило, – тихо, но твердо произнес он, глядя Маркусу прямо в глаза.

Третьим был Батист, бывший оперативник спецназа, немногословный крепыш с татуировкой Иностранного легиона на предплечье. Он молча чистил свой старый автомат, но его присутствие внушало уверенность. Он присоединился к Дювалье после того, как его часть отказалась подчиняться приказам Фаланги и была почти полностью уничтожена.

– Париж? – Дювалье покачал головой. – Это самоубийство. Город кишит этими тварями. Но… если у вас действительно есть что-то стоящее… – он посмотрел на раненого Яна. – Ему нужна помощь. У нас есть немного медикаментов. И еды.

Они решили рискнуть. Объединить усилия. У группы Дювалье было трое бойцов, немного оружия и, что самое главное, знание местности и некоторые контакты. У Маркуса – отчаянная решимость и крупицы информации о сердце врага.

На следующий день, немного отдохнув и пополнив запасы, объединенная группа двинулась дальше. Дювалье предложил маршрут, который должен был вывести их к окраинам Парижа, минуя крупные блокпосты. Однако их планы вскоре пришлось корректировать. Старый, чудом работающий радиоприемник Дювалье, настроенный на частоту французской гражданской обороны, которую, казалось, Фаланга еще не успела полностью заглушить, передал экстренное сообщение: «Внимание! По неподтвержденным данным, в районе Реймса начался мятеж армейских частей, отказавшихся подчиняться OSIRIS. Идут бои, город блокирован. Гражданским лицам рекомендуется избегать этого направления».

– Реймс? Это же крюк в добрую сотню километров, – проворчал Маркус, сверяясь с потрепанной картой.

– Лучше крюк, чем попасть в мясорубку между своими же и этими ублюдками, – ответил Дювалье, его лицо было мрачным. – Если там действительно наши поднялись, им сейчас не до нас. А если это ловушка Фаланги… тем более. Нам нельзя рисковать всей группой из-за непроверенной информации, но и лезть в самое пекло тоже не вариант.

Они свернули на юг, теряя драгоценное время и удлиняя свой и без того опасный путь. Никто из них не знал, что сообщение о «мятеже в Реймсе» было очередной безупречной дезинформацией, сгенерированной ИИ Осириса и вброшенной в эфир именно для того, чтобы заставить немногочисленные группы сопротивления метаться, избегая мнимых угроз, и тратить свои скудные ресурсы.

Они шли по проселочной дороге, когда услышали впереди стрельбу и крики. Осторожно приблизившись, они увидели страшную картину. Небольшой городок был атакован отрядом Фаланги. Но то, как они это делали, заставило кровь застыть в жилах даже у бывалых полицейских.

Перед своими штурмовыми группами фалангисты гнали толпу перепуганных гражданских – женщин, стариков, и, что самое ужасное, детей. Маленькие фигурки, цепляющиеся за подолы матерей, плачущие от ужаса. На запястьях многих детей Маркус с леденящим душу узнаванием увидел темные браслеты с мерцающими QR-кодами. Маркус замер, когда увидел это. Маленькая девочка, лет пяти-шести, с растрепанными светлыми волосами, испуганно цеплялась за руку матери. В другой руке она сжимала потрепанного плюшевого мишку. Когда рядом разорвалась граната, девочка уронила игрушку, и та упала в грязь у ног фалангиста, который грубо толкнул ребенка вперед. Мать закричала, пытаясь поднять мишку, но боец ударил её прикладом. Выражение абсолютного отчаяния и бессилия на лице этой женщины, её тихий, надрывный плач, который было слышно даже сквозь грохот боя, врезалось Маркусу в память сильнее любого выстрела.

«Живой щит». То, о чем он читал в отчаянном сообщении из Лодзи. То, о чем его предупреждала Эмили. Теперь это было здесь, во Франции, на его глазах.

Вдруг Дювалье рядом с ним издал сдавленный стон. Он вглядывался в толпу заложников, его лицо побелело.

– Аннет… Мари… – прошептал он, указывая дрожащей рукой на женщину с ребенком, которых фалангист грубо толкал вперед. – Это… это жена моего соседа, мсье Дюрана… и его внучка… Я знаю их с пеленок… Боже мой…

Ярость и бессилие исказили лицо старого полицейского. Он рванулся было вперед, но Батист крепко схватил его за плечо.

– Капитан, не надо! Мы ничего не сможем сделать! Только хуже будет!

Дювалье обмяк, его плечи поникли. Видеть знакомые лица в этой толпе обреченных было невыносимо. Этот кошмар на французской земле оставил на их душах незаживающую рану, превратив абстрактную ненависть к врагу в жгучую, личную боль.

Бойцы Фаланги, прикрываясь детьми, хладнокровно расстреливали тех немногих местных, кто пытался оказать сопротивление из окон домов. Крики детей смешивались с треском автоматов и воплями раненых.

– Монстры! – прорычала Мария, её лицо исказилось от ярости и бессилия. – Мы должны что-то сделать!

– Что? – Дювалье сжал кулаки. – Стрелять по ним? Мы же попадем в детей! Эти твари знают, что делают.

Маркус смотрел на это с немым ужасом. Его ненависть к OSIRIS, к этой бесчеловечной системе, достигла предела. Он видел лица детей, их широко раскрытые от страха глаза, и в каждом из них он видел свою дочь, Лизу.

Они ничего не могли сделать. Любая попытка вмешаться привела бы к еще большим жертвам среди заложников. С тяжелым сердцем, проклиная свое бессилие, они были вынуждены отступить, обойти этот ад стороной, оставив жителей городка на милость палачей. Этот кошмар на французской земле оставил на их душах незаживающую рану.

После увиденного, подавленность в группе достигла предела. Стало окончательно ясно, что Фаланга не остановится ни перед чем. Традиционные методы борьбы были бессмысленны или морально невозможны.

Вечером, в очередном убогом укрытии – заброшенном сарае на краю поля, – они собрались на военный совет.

– Мы не можем так дальше, – сказал Маркус, его голос был глухим. – Нам нужно ударить их туда, где они не ждут. В самое сердце.

Он решился. Он рассказал Дювалье и его людям о сервере под Нотр-Дамом, о кольце-ключе, о последней надежде, которую дала ему Эмили. Он не скрывал рисков, не приукрашивал шансы на успех.

Французы слушали молча, их лица были суровы.

– Нотр-Дам… – Дювалье задумчиво потер подбородок. – Это безумие. Но… если это правда, если действительно есть шанс обрушить их систему… Знаешь, Вайс, – он посмотрел Маркусу прямо в глаза, и в его усталом взгляде на мгновение вспыхнул прежний огонь, – мы потеряли всё. Мой город, моих друзей, мою страну. Эти твари убили моего сына, молодого лейтенанта, который отказался им присягнуть. Мы здесь, в этом лесу, как загнанные звери, огрызаемся по мелочам, но это ничего не меняет. Твой план… он безумен, да. Но это первый за долгое время проблеск надежды. Возможность не просто умереть с оружием в руках, а нанести им настоящий удар. Ради таких, как мой сын. Ради Франции. Так что, черт возьми, мы с тобой.

Жан-Люк, чьи родители сгорели заживо в своем доме в Лилле, молча кивнул, его кулаки сжались добела. Батист, потерявший весь свой взвод, лишь хмыкнул:

– Лучше сгореть в Париже, пытаясь что-то изменить, чем сгнить здесь.

– Это стоит того, чтобы рискнуть. Через старые катакомбы, – Дювалье понизил голос. – Сеть огромна, Фаланга просто физически не сможет контролировать все входы и выходы. Я знаю один старый, почти забытый ход времен Сопротивления, еще мой дед о нем рассказывал. Он должен быть безопасен, если его не завалило или если там не устроили свои ловушки какие-нибудь отморозки, которых сейчас развелось как крыс. Но это единственный шанс пробраться в самое сердце Парижа незамеченными. Правда, там легко заблудиться, и кто знает, что нас ждет в этой тьме – обвалы, затопленные участки, может, даже патрули Фаланги, которые умнее, чем мы думаем. И у меня есть один контакт в самом городе, бывший коллега, который, если еще жив и не предал, может помочь.

План начал обретать форму. Дерзкий, отчаянный, почти самоубийственный. Но это был единственный шанс.

Маркус посмотрел на своих спутников. На Марию, чьи глаза горели холодной яростью. На Яна, который, несмотря на ранение, был готов идти до конца. На капитана Дювалье и его людей, чьи лица выражали мрачную решимость.

Они были из разных стран, с разным прошлым, но их объединила общая беда и общая ненависть к врагу.

Дорога в Ад продолжалась. Но теперь у них была ясная цель, хрупкая надежда и новые, отчаянные союзники. Париж ждал их. И они были готовы заплатить любую цену, чтобы добраться до сердца тьмы.

Глава 49: Цена милосердия

23 мая 2026 года.

Лодзь, Польша. Штаб Фаланги, разрушенные городские кварталы, конспиративная точка польского Сопротивления.

Два дня. Два дня Джамал Оченг жил под дамокловым мечом штурмбаннфюрера Эриха Вольфа. После того ледяного допроса его формально не арестовали, но от командования отстранили. Теперь он был чем-то вроде мальчика на побегушках в импровизированном штабе Фаланги, развернутом в уцелевшем здании городской администрации. Мелкие, унизительные поручения, постоянные косые, подозрительные взгляды других офицеров и бойцов. И, конечно, «сопровождение» – двое мордоворотов из личной охраны Вольфа, неотступно следовавшие за ним, как тени.

Вольф не спешил. Он явно что-то копал, собирал информацию, как паук, плетущий свою сеть. Джамал почти физически ощущал, как эта невидимая сеть сжимается вокруг него. Он знал, что его туманные объяснения о «тактической необходимости» и «потерях при выполнении особого задания» не убедили штурмбаннфюрера. Вольф был из тех, кто чуял ложь за версту. И ложь Джамала была слишком очевидной, слишком отчаянной.

Каждую ночь ему снились дети. Их испуганные глаза, тонкие ручонки, цепляющиеся за него. И Карим, оставшийся с ними в том сыром, холодном подвале. Он должен был что-то предпринять, и быстро. Пока Вольф не докопался до правды. Пока его «сопровождающие» не сунули ему под нос приказ о его «нейтрализации». Цена его милосердия, его минутного порыва спасти невинных, становилась невыносимо высокой.

Сегодня утром он заметил, как один из охранников Вольфа, низкорослый, крысоподобный тип по фамилии Шульц, рылся в его вещах, оставленных в комнате, которую ему выделили под ночлег. Шульц явно что-то искал, возможно, пытался найти его личный коммуникатор или какие-то записи. Кольцо сжималось. Времени почти не оставалось.

Отчаяние подстегивало. Джамал решил рискнуть всем. Он должен был передать детей в руки тех, кто сможет их защитить или попытаться вывезти из этого ада. Он вспомнил тот слабый, едва различимый радиосигнал, который он поймал перед «Часом Х» – крик о помощи старого Марека. Если сигнал был реальным, значит, где-то в Лодзи или окрестностях должны были остаться действующие ячейки польского Сопротивления.

Но как на них выйти? Любая попытка открытого поиска была бы самоубийством. Он вспомнил старые методы, которым его учили еще в Африке, во времена его первой, настоящей войны за свободу. Условные знаки, оставленные в определенных местах, слухи, передаваемые шепотом на рынках… Но сейчас Лодзь была мертвым городом, где любой незнакомец вызывал подозрение.

Ему пришлось прибегнуть к хитрости. Под предлогом проверки состояния городских коммуникаций (одно из унизительных заданий Вольфа), он сумел на несколько часов оторваться от своих «теней», заведя их в лабиринт разрушенных промышленных зданий, где сам ориентировался гораздо лучше.  Он оставил несколько зашифрованных сообщений в местах, которые, по слухам среди местных, еще до войны использовались подпольщиками: мелом нарисованный символ на стене заброшенной котельной, записка, засунутая в дупло старого дуба на кладбище. Прошли сутки, потом вторые. Ответа не было. Надежда таяла с каждым часом. Он возвращался к этим местам, сердце замирало от страха и ожидания, но знаки оставались нетронутыми, или же были стерты дождем, не замеченные никем. Карим, с которым ему удавалось коротко переговорить во время редких вылазок за водой для детей, становился все более подавленным, его глаза выражали тихий ужас перед будущим.

И вот, когда он уже почти отчаялся, когда мысль о том, чтобы попытаться в одиночку вывести детей из города через кордоны Фаланги, казалась единственным, хотя и самоубийственным, выходом, произошло нечто неожиданное. Вечером, когда он вернулся в штаб, измотанный и подавленный, один из уборщиков, старый поляк по имени Януш, которого фалангисты использовали для черной работы, украдкой сунул ему в руку смятый клочок бумаги. Януш всегда держался особняком, молчаливый, с потухшим взглядом, но в этот момент в его глазах Джамал увидел не только страх, но и какую-то отчаянную решимость.

– Они… они ответили, – прошептал старик, его голос дрожал. – Я рискую всем… моей семьей… но дети… дети не должны…

На бумажке неровным почерком было нацарапано одно слово: «Piekarnia» (Пекарня) и адрес на окраине города. Ниже – время: «Północ» (Полночь).

Сердце Джамала забилось чаще. Это могло быть оно. Риск Януша был огромен. Значит, кто-то действительно получил его сигнал. Но ловушка все еще была возможна.

Дождавшись глубокой ночи, когда город погрузился в тревожный, прерываемый редкими выстрелами сон, Джамал начал действовать. Обмануть своих надзирателей оказалось на удивление легко – он устроил короткое замыкание в электрощитке их комнаты, вызвав суматоху и темноту, и под этим прикрытием выскользнул через окно.

Он двигался по ночным улицам, как тень, его тело помнило все уроки скрытного передвижения. Через полчаса он был у того самого полуразрушенного жилого дома, в подвале которого он оставил Карима и детей.

Условный стук. Дверь подвала приоткрылась, и показалось бледное, измученное лицо Карима.

– Командир!

Дети, тридцать маленьких, испуганных призраков, сбились в кучу в дальнем углу. Запасы еды и воды, которые он им оставил, почти закончились. В их глазах застыл немой вопрос и страх.

– У нас мало времени, – быстро сказал Джамал. – Я нашел тех, кто, возможно, сможет нам помочь. Польское Сопротивление. Но это очень опасно. Я пойду с тобой, Карим, и возьмем нескольких старших ребят. Они должны видеть, что мы не одни. Остальные – ждите здесь. Я вернусь. Или пришлю помощь. Обещаю.

Прощание было коротким, но мучительным. Маленькие ручки цеплялись за его форму, в глазах стояли слезы. Он оторвал их от себя, стараясь не смотреть им в глаза, чтобы не дрогнуть.

Он, Карим и пятеро самых старших мальчиков, которым было по десять-двенадцать лет, выскользнули из подвала в ночную тьму.

Старая пекарня на самой окраине Лодзи выглядела заброшенной и зловещей. Окна заколочены, дверь перекошена. Джамал постучал условным сигналом.

Дверь со скрипом приоткрылась, и в щель блеснул ствол автомата.

– Кто там? – раздался резкий, недоверчивый голос.

– Свои, – сказал Джамал, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. – Меня прислали. По поводу детей.

Их впустили внутрь. В тускло освещенном помещении, пахнущем старой мукой и порохом, находилось около десятка человек – суровые, измученные мужчины и женщины, вооруженные чем попало. Это была ячейка польского Сопротивления.

Их встретили ледяным молчанием и направленными на них стволами.

Джамал попытался объяснить. Кто он. Откуда у него дети. Почему он, боец Фаланги, враг, пришел к ним за помощью.