Магнит для ангелов

– Нет, погоди, – нахмурился Арсений, – а как же Спаситель? Слышал ты когда-нибудь о Спасителе, об Иисусе Христе?

– Не помню, – признался Сева. – Кажется – нет.

– Вот чёрт! – Арсений стукнул кулаком по луже портвейна, – надо же! Не уж-то забыли?! А как же Михеич?!

– Он мне вот, – вдруг вспомнил Сева, запустил руку в карман и, разжав кулак, показал образок, – подарил. Может это – то?

– Ага, – рявкнул Арсений, – вот то-то! Так а ты что ж, и не знаешь что сие есть?

– По правде говоря – нет. Но я точно знаю, что это что-то очень важное. И ещё Михеич меня научил формуле: «Господи помилуй».

– Какая ещё формула? Не формула, а молитва, – поправил бородатый Арсений, и, призадумавшись, констатировал. – Впрочем, всё понятно: видать Михеич хочет его на Север оправить. Что ж. Дело хорошее.

– А, по-моему, наш Михеич несколько перебарщивает со своим человеколюбием, – Виталий косо взглянул на Севу, – зачем ему непременно потребовалось его сюда присылать? Неужели своими силами не могли обойтись?

– Значит надо, – твёрдо стоял на своём Арсений, – раз Михеич прислал – да ещё с образком – значит так надо. Мне Михеич – как брат родной, я его душой чую…

– Брат родной! Ну ты даёшь! – неожиданно развеселился Виталий. – Ну ладно. Давай, тогда, выпьем за родство душ, – он кивнул Арсению, и тот разлил портвейн по стаканам.

Эта порция удалась Севе с большим трудом. Он несколько раз икнул, почувствовал внутри неприятные позывы и ощутил острую необходимость в свежем воздухе. Не говоря ни слова, он поднялся и шаткой походкой добрался до открытого окна. Опершись на раму, он некоторое время стоял и смотрел наружу, впрочем, ничего особо там не различая. От свежего морозного воздуха голова ещё больше закружилась, Сева повалился на подоконник, и его стошнило. Через несколько минут он не без труда втянул свое слегка окоченевшее тело обратно в дом и повалился на пол прямо под окном. Ему было крайне неловко, но к его великому счастью, мужчины за столом отнеслись к этому совершенно равнодушно, а может быть даже и вовсе ничего не заметили. Виталий закурил, а Арсений молча смотрел перед собой.

– Это ж надо такое, – сокрушался он, – забыли Спасителя!

– Да что в этом особенного, – глядя куда-то сквозь стену, холодно двинул бровью Виталий, – жили же люди и до Рождества. Вспомни, хотя бы, как мило было в Египте, в Греции…

– Да, но это – тогда… Но теперь…

– А что теперь… Эта религия – слишком высока для этих антропоморфных насекомых. Ярмо закона им значительно ближе и понятнее, чем свобода Евангелия… Они вполне достойны своего… И потом – почём тебе знать? Может быть, они счастливы в этом…

– Но ты же отлично понимаешь, Виталий, – басил Арсений, – что дело совсем не в этом… Искусство неуничтожимо… Значит должны быть новые формы… Искусство же ведь не может погибнуть, исчезнуть…

Сева окончательно перестал различать слова этой беседы. Прижавшись спиной к теплой трубе, он закутался в свой спецкостюм и обмяк. Глаза закрылись сами собой. Ещё некоторое время он витал по кухне рассматривая пятна на стенах и потолке и молча внимая неторопливому говору этих двух метафизических мэтров, но вскоре всё это окончательно смешалось в его голове в некий странно-кучерявый образ, и он провалился в дремучее зыбкое забытё.

Утренние посиделки

Пробуждение началось с ощущения тупой боли в самом центре головы, которая, постепенно растворяясь во всём теле, преобразовалась в напряжённое оцепенение. Не открывая глаз, Сева пытался сфокусироваться и обрести, хотя бы частично, своё тело и разум. Он открыл глаза и обнаружил себя лежащим на грязном диване, закутанным в собственный спецкостюм. Некоторое время он смотрел перед собой, пытаясь сориентироваться. Яркий солнечный свет наполнял небольшую комнатку, обстановка которой показалась ему несколько странной. У противоположной стены в углу на длинных ножках стоял огромный серый выпуклый монитор, рядом с ним – деревянный застеклённый шкаф, полный книг. В другом углу стоял еще один шкаф, побольше. С потолка на почерневших проводках свисала архаичная лампочка. Больше в комнате никого не было. Некоторое время Сева лежал не двигаясь, пытаясь понять, где он находится и как, собственно, сюда попал.

Тут где-то под диваном что-то звонко затрещало. Сделав отчаянное усилие, Сева сел и, обхватив себя руками, принялся высматривать источник этого дребезжания. В этот момент дверь в комнату распахнулась и внутрь влетела какая-то незнакомая женщина в свитере с высоким горлом и коротенькой юбочке. Резким движением она наклонилась и подобрала откуда-то с пола, из-под дивана большую жёлтую трубку.

– Алло? Ну я… Привет… Сидим… Здесь… – сказала она в трубку, и с любопытством посмотрела на охваченного тяжёлым ознобом Севу. Послушав ещё немного, она протянула трубку ему, – это тебя…

Отчаянно сдерживая тряску рук, Сева осторожно принял из рук женщины трубку и приложил её к уху:

– Лопушок? – услышал он знакомый голос, с трудом доносившийся сквозь металлический скрежет и хруст, – ну што? Как ты там?

– Я тут… – неуверенно начал Сева, не вполне, впрочем, представляя, где именно находится этот «тут». – Проснулся…

– Ты, лопушок, вот чаво… Ты там никаво не бойси… Оне все люди свои, с пониманием. Обратно мы тебя заберём, но таперя сразу не выйдет, канал пока што закрылси… Но эта ничо, нармальна… А как што, дадим знать… Ты там это… – тут голос Михеича куда-то исчез, и в трубке послышались короткие гудки. Сева поднял голову и подозрительно посмотрел на женщину, которая всё это время стояла рядом, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Роста она была невысокого, с коротко подстриженными кучерявыми бронзового цвета волосами, с крупными и резкими чертами лица. Впрочем, её напряжённо-пронзительный взгляд и широкая добрая улыбка как-то сразу вызвали в Севе чувство глубокого уважения и доверия.

– Небось башка-то болит? – ласково поинтересовалась она, понимающе сверкнув глазами. – Ну, пойдём на опохмел… Да и позавтракать надо бы…

– А вы кто? – постукивая зубами поинтересовался Сева, возвращая ей жёлтую трубку, – вы простите, я, кажется, не всё помню…

– Ничо! – убедительно заверила его женщина. – Скоро акклиматизируешься. Меня зовут Анжела. – Одной рукой она забрала из его рук трубку, а другой вдруг ласково потрепала Севу по щеке.

– Ишь какой, касатик… – нежно улыбаясь, пропела Анжела, положила трубку, и отскочила к двери. Там она ещё раз бросила на Севу загадочный взгляд и, кивнув головой, пригласила, – вставай, пойдём…

Сева с трудом распрямил ноги и потихоньку стал сползать с дивана. Ботинки его стояли на полу. Он сосредоточенно втолкнул в них ноги, встал и, пошатываясь, направился к двери. Некоторое время он стоял, опершись на косяк, вглядываясь в сумрак коридора, затем, обретя, наконец, некоторый контроль над движениями тела, но для верности придерживаясь за стенку, направился в сторону кухни, откуда доносилось звяканье посуды и ароматный запах кулинарии.

За столом на тех же местах по-прежнему сидели Виталий и Арсений. У Севы даже мелькнула мысль, что они, пожалуй, и не вставали ни разу со своих табуреток. Анжела суетилась около плиты. Наполненное солнечным светом пространство кухни выглядело значительно опрятнее и свежее чем в прошлый раз. Следы произведённой недавно уборки бросались в глаза: стол был чист, грязная посуда истреблена, пустые бутылки аккуратно стояли в сетке углу. Сева осторожно остановился у входа.

– А, Севастьян. Ну, что вы там стоите, – не поднимая головы, произнёс Виталий. – Проходите, садитесь. – Кивком головы он указал Севе на вчерашнюю его табуретку и, выставив вперёд стакан, налил в него из бутылки.

– Доброе утро, – поздоровался Сева и сел на своё вчерашнее место, нерешительно взявшись за стакан. – Мне бы водички…

Арсений понимающе кивнул, встал и взял из шкафа над мойкой большую железную кружку. Затем он открыл кран, налил в неё воды и вручил Севе, который принялся жадно пить. Выпив всё, он ощутил некоторое облегчение, голова слегка закружилась, в животе заурчало. Он посмотрел на Виталия, который курил, глядя прямо перед собой, затем перевел взгляд на Арсения, внимательно наблюдавшего за Севой, и вернул ему кружку.

Тут Анжела, которая все это время стояла к ним спиной, занятая приготовлением еды на плите, повернулась, чётким резким движением положила на стол деревянную досочку и поставила на неё огромную сковороду, в которой шкворчала жаренная картошка и несколько больших котлет. Она выдала мужчинам вилки, и сама тоже присела к столу. Виталий налил вина и ей. Арсений взял большой кирпич серого хлеба и нарезав его крупными кусками, положил их прямо на картошку в сковороде.

– Ну что, дорогие мои, – весело прожурчала Анжела, поднимая стакан, – Вечность не дремлет!.. Предлагаю тост за бесконечный юмор нашего любимого Творца!

– За Абсолют! – поддержал Арсений. – Аминь!

Они чокнулись и залпом опрокинули в себя стаканы с вином.

Севе не хотелось пить портвейн. Но, опасаясь показаться невежливым, он через силу сделал один небольшой глоток и вздрогнул всем телом – мощный поток прошёл от самого низа спины в голову, от чего он буквально затрясся, чуть не упав с табуретки. Но уже через несколько растянувшихся мгновений сосущее ощущение внутри живота отступило, и всё вокруг снова обрело чёткость и глубину. Помедлив немного, он сделал еще пару небольших глотков, поставил недопитый стакан на стол и последовал примеру остальных: взял вилку и принялся закусывать из общей сковороды. Вкус пищи был великолепным – давно уже Сева не испытывал такого удовольствия от простой еды. Через несколько минут озноб окончательно покинул его. В голове образовался тёплый вакуум и он, отложив на время вилку, восторженно взглянул на собравшихся за столом людей. Арсений разлил вино. Виталий поднял свой стакан и, оглядев всех, остановил взгляд на Севе.

– Ну, – тут все тоже взялись за стаканы, – может быть вы, молодой человек, сподобитесь сделать какое-нибудь заявление?

– Я? – Сева огляделся и замялся. – Я хочу сказать, что… Я прожил 30 лет, но сейчас я понимаю, что это была не жизнь. Всё это был какой-то сон, нелепый, бестолковый… А теперь я чувствую, что я стал другим, вернее, становлюсь. И вы… и Михеич… вы все другие, не такие как эти все… Я даже и не знал раньше, что такие люди вообще бывают… Я думал, что все такие же, как и я, ну, примерно, более-менее… И я… короче… я очень рад, что мне довелось с вами познакомиться…

– Ишь, ты, какой касатик, – хитро улыбнувшись, заворковала Анжела, – чувствительный!..

– Погоди, Анжела, – остановил её Арсений, и серьёзно посмотрел на Севу, – и что?

– Ну и вот. – Сева осторожно поднял глаза и посмотрел на присутствующих, – я хочу поблагодарить вас за то, что вы есть…

– Ну что ж, – заключил Арсений, – по крайней мере от души. Значит: за нас!

Они чокнулись, выпили и продолжили закусывать. Наступившее молчание было Севе тяжело и непонятно, он ещё раз оглядел сидящих за столом людей и поразился их глубокому, сосредоточенному спокойствию. На какое-то мгновение ракурс его видения сместился, и вся непостижимая загадка этой ситуации вдруг приоткрылась ему во всей своей полноте. Волна понимания захлестнула его, и он снова заговорил, чтобы уравновесить словами эту бесконечную раскрывающуюся перед ним глубину.

– Дело в том… – начал он и слегка замешкался, стараясь удержать это внезапное ощущение. – Понимаете… Я был как все, ходил на работу… Потом вдруг попал в этот клуб, а там мне говорят: мы сделаем тебя свободным. Ну, как это может быть, думал я тогда, ведь я и так свободен? Когда они затащили меня туда, привязали… Какая может быть свобода, если это – насильно?.. Но потом… Всё стало меняться. Я и сам не понимаю, что именно произошло, но во мне вдруг что-то проснулось, и я отчётливо вижу теперь, что вся моя прошлая жизнь – это какой-то нелепый бред. Во что я верил? О чём мечтал? К чему стремился? Зачем я жил? Я всю жизнь играл какую-то роль, притворялся на полном серьёзе, но это всё нелепость, бред какой-то… Коммунизм – да какой там коммунизм!.. Энергетическая революция… Всё это бред, какой-то обман, пародия на справедливость, на равноправие… Весь этот мир – он какой-то фальшивый. Всё замечательно, все очень комфортно, да; но какое-то оно всё… искусственное. Все люди – как биороботы, какие-то пластиковые, не настоящие. Ходят, говорят что-то, но это всё ложь. И глаза, ведь в этих глазах одна только видимость, там в них нет жизни, всё пусто, тупо, нелепо. И все привыкли так жить, по-другому никто и не может… А вы… я же вижу: вы другие, и Михеич… Казалось бы, у вас всё, – Сева сделал жест рукой в сторону пустых бутылок, – скромно, даже очень… Но нет, я же вижу, не в этом дело, у вас глубина, содержание… Для вас вся эта материя ничего не значит, вы смеётесь над этим миром… А там, у них, всё глупо и лживо, кругом ложь и обман, кругом одна пустота, хоть и удобная, благоустроенная, но бессмысленная… Они верят во все эти побрякушки, в деньги, в вещи… Но там жизни нету, одна только видимость…

Сева замолк. Сидящие за столом переглянулись. Виталий отложил вилку и закурил.

– Вот вам и «золотой миллиард», – констатировал Арсений. – Эволюция, блин… Да какая, к чёрту, эволюция! Вырождение, полнейшее вырождение!

– А у тебя есть дети? – поинтересовалась Анжела.

– Нет, – признался Сева. – Лет пять назад у меня была одна подружка, которая всё время хотела родить ребёночка и меня уговаривала. Да ведь это такое дело – нужно пройти обследование, получить допуск. Потом – карантин, потом два года… А у меня работа, я тогда получил повышение как раз, пошел на «Лотерею»…

– Вот так! – заключил Виталий.

– Мда… – Анжела задумчиво посмотрела на Севу. – Так, стало быть, жены у тебя тоже нет?

– Жены? – переспросил Сева, – в смысле, постоянной партнёрши? У нас это как-то не принято… А зачем? Наоборот, считается, что лучше, когда постоянное обновление. Жить с одним человеком – это вредно для общества. Начинаются претензии, много энергии расходуется на личную жизнь. Да и экономически…

Арсений присвистнул, а Виталий, возбуждённо ухмыльнувшись, стукнул по столу рукой:

– Вот вам и сексуальная революция!

– Ну хорошо, – продолжала Анжела, – но ведь у тебя у самого-то, например, были же родители?

– Ну, конечно, думаю, были… только я их совсем не помню… – развёл руками Сева. – Всех детей после двух лет у нас отдают в начальную школу. Зачем родителям тратить время на индивидуальное воспитание? Всё централизовано…

– Чертовщина какая-то, – сурово буркнул Арсений.

– Ну, ладно, – не унималась Анжела, – а по национальности – ты кто?

– Как это? – не понял Сева.

– То есть, национальности у него тоже нет? – усмехнулся Виталий. – Шикарно!

– Но ведь ты говоришь с нами по-русски…

– Разве? – Сева почесал макушку, – мне казалось, что это – устаревшая форма второго языка восточно-европейского биорегиона. У нас все в основном на нём говорят. Но я могу говорить и на всеобщем… Я учил в школе несколько устаревших языков, но локальные языки – это ведь пережитки. Анахронизм. Скоро все люди будут говорить на едином всеобщем языке…

– За что же мы боролись, за что же мы страдали… – нараспев проговорил Арсений. – За что ж мы проливали нашу кровь…

– Мда… – согласилась Анжела, – далеко зашли наши потомки…

– Простите, – сконфузился Сева, – а где я сейчас?

– Ты сейчас в Москве. В России! Но ты лучше спроси – когда? – поправил его Арсений, – ты представляешь себе, какой у нас нынче год на дворе?

– Вчера был 87-ой после ВЭР… – пожал плечами Сева, – ну… после Великой энергетической революции.

– ВЭР! – ухмыльнулся Виталий. – Забавно!

– Ну, так я тебя по-другому сориентирую, по-нашему, – предложил Арсений, – сейчас от Рождества Христова 1990-й год.

– Это мне не понятно, – смутился Сева. – Как это – от рождества? Какого рождества?

– Так вы и Христа забыли? – возмущенно вытаращила глаза Анжела. – Ну, всё ясно…

– А я вам об том и говорю, – резюмировал Виталий. – Катабасис… Зачем вообще им нужен Бог?

– Покуда я жив, – уверенно заявил Арсений, – Бог жив.

– Ну, в таком случае у Бога появился шанс на бессмертие, – ухмыльнулся Виталий. – В этом можно усмотреть лёгкий повод для оптимизма… Хотя…

– Я им ещё покажу… – Арсений грозно взмахнул указательным пальцем. – Сейчас мы им устроим «теракт». Такую бомбу закинем, что… вздрогнут потомки!..

– Вот именно, – согласилась Анжела. – Но этот касатик явно не в курсе всего… Надо его немножечко «причесать»… А то он, чего доброго, подумает, что в секту попал.

Призадумались. Виталий снова закурил. Арсений достал из-под стола очередную бутыль портвейна и принялся сосредоточенно срезать пробку ножиком.

– Мда… – задумчиво изрёк, наконец, он, поставив открытую бутылку на стол. – Но как можно объяснить это всё? Ведь это ж целая вселенная, целый космос!..

– А ты попробуй, – уверенно парировала Анжела, – вдруг получится. По-простому, без лишней ортодоксии. Не отправлять же касатика в библиотеку. Ведь его сам Михеич к нам прислал!.. за доктриной, блин!..

– Ну если по-простому, то дело такое, – подумав, начал Арсений, внимательно следя глазами за Севой. – История эта, конечно, долгая, но, если вкратце… Пару тысяч лет назад люди на Земле дошли до жуткого остервенения. Забыли они Бога, и вместо него понапридумывали себе разных идолов и ударились в жуткий духовный разврат и беспредел. Им, конечно, много раз напоминали, и весьма, надо сказать, иллюстративно, но, однако ж, чем дальше – тем хуже.

– Впрочем, конечно, не все, не все так уж совсем-то отреклись, – поправил Виталий. – Кое-кто вполне себе ещё был в курсе разных там вопросов…

– Нет, ну, конечно: оставались еще кое-где кое-кто, но это – отдельная история. Для большинства путь наверх отрезало так, что, если бы они и хотели, да как бы ни стремились, не смогли бы.

– Генетически обусловленное вырождение? – уточнил внимательно слушающий Сева.

– Вроде того, – согласился Арсений, – только я бы сказал, метафизически обусловленное. То есть падение человекообразных дошло до такой глубокой точки, что, если бы можно было ещё дальше вниз – потребовалось бы уже прикладывать дополнительные усилия; а как в верха восходить люди напрочь забыли, да и само направление «верха» сбилось до такой степени, что какая-то уж прямо-таки обречённость настала.

– А в материальном-то смысле всё как раз было наоборот, – ностальгически объявил Виталий, – в смысле роскоши, там, или всяческих кайфов, так это даже совсем наоборот. Таких изысков нынче, – он сделал загадочный жест рукой, – даже с развитым воображением… представить себе не могут…

– Короче, закисла вся эта система, – резюмировала Анжела, – в своей псевдо-герметичности до полной безысходности. Некуда стало праведной душе податься… Сплошной разврат и падение, так ведь, Виталька?

– Ну, в целом, да; ребята, конечно, малость подзаблудились, – признался Виталий.

– А потому и праведность утратила всяческое значение, – закончил Арсений.

– А что такое праведность? – поинтересовался Сева.

– Это когда душа твоя сильно рвётся к Богу, – объяснила Анжела, – к Всевышнему, к истине, туда, – и она указала пальцем в небо.

– Понимаю, – задумчиво проговорил Сева, – да ведь и сегодня люди всё больше думают о благосостоянии, об удовольствии… Разве это противоречит праведности?

– Все земное – преходяще, – философски заметил Арсений, – и когда оно кончается, неизбежно встаёт вопрос: дальше что? Когда вся жизнь твоя связана с телом, с материей, то, когда тело умирает, душа проваливается в глубину пустоты и попадает в бесконечный круговорот, из которого нет выхода. Для души, которая сиротеет после смерти тела, такой круговорот представляет собою жуткое страдание, от безысходности, от бесцельности, от невозможности что-либо изменить…

– Конечно, в такой ситуации душа уже при жизни тела пускается во все тяжкие, – развела руками Анжела, – а что ей тут ещё делать. Раз уж «там» хода нет, то хоть бы «здесь» маленько приторчать… Вот и начинается беспредел.

– Так и получилось, – продолжал Арсений, – что человечество дошло до того, что отрезало себе всякую возможность, всякую надежду на спасение.

– Ужас-то какой, – Севу аж передёрнуло, – ведь и в самом деле, что может быть ужаснее такой вот безвыходности…

– Но Бог милостив! – уверенно заявил Арсений и поднял свой стакан.

– И любовь Бога – безгранична, – Анжела тепло и ласково посмотрела на Севу, – понимаешь? И в этой любви единственная наша надежда, и на неё всё наше упование…

– И поэтому, – сделав пару глотков портвейна, Арсений задумчиво провел рукою по бороде, – Он дал людям ещё один шанс: Он Сам сошёл на Землю и стал человеком. Понимаешь, какая штука!

– Бог стал человеком?! – изумился Сева, – вот это да! Как это? Не может быть!..

– Отчего же? Раз уж Он умудрился создать это все… Впрочем, что тут рассуждать. Мы знаем наверняка, что Он родился здесь на нашей Земле, человеком.

Наступила звонкая тишина. Глаза Севы горели, и он загадочно улыбался. Анжела внимательно наблюдала за ним, а Виталий с Арсением молча попивали вино.

– Но ведь тогда, – задумчиво проговорил Сева, – об этом все должны узнать! Ведь что может быть важнее этого! Ведь если Бог Сам стал человеком – это же немыслимо, это непостижимо, это… это чудо…

– Вот то-то и оно, – улыбнулась Анжела, – только, как оказалось, чудо это далеко не всех устраивает…

– То есть как, – удивился Сева, – да о чём же тут можно рассуждать? Что значит – не устраивает?

– Да, вот именно так, – кивнул Арсений. – Оказалось, что такой Бог людям не нужен. И тогда они Его распяли на кресте.

– Что? Что они сделали? Как это – распяли?

– А вот так. – Арсений показал висящий на его груди большой крест с распятием, – прибили Его гвоздями к кресту. Чтобы Он умер поскорее и не беспокоил их Своим присутствием.

– Но ведь Он – Бог. Как Он может умереть. И потом, ведь если Он – Бог, как же Он мог такое допустить? Но нет, нет, всё равно, я не понимаю, не понимаю… Как это можно – убить Бога? – недоумевал Сева.

– Убили-то они человека. И хотя человеком этим был Сам Бог, они не верили в это, не хотели в это верить. Они ждали другого бога, который бы узаконил всё их беззаконие, весь этот ужасный беспредел.

– Да что же ещё может быть нужно людям, кроме Бога? Ведь Бог – это всё!

– Жизнь показала, что это далеко не всем так очевидно, как тебе сейчас, – покачал головой Арсений, – Впрочем… Так вот: они распяли Его, и Он умер, а потом – воскрес. И пришел обратно к людям, к апостолам своим, и им тогда стало ясно всё, что Он им до этого говорил. А говорил Он им, что пришёл в мир, чтобы спасти его, и что все, кто в Него поверят – спасутся. Он открыл проход, Он сам стал этим проходом, этим путём к спасению.

– Всё это совершенно непостижимо, – после некоторого молчания высказался Сева. В душе его произошло глубокое смятение. – Убить Бога невозможно, – твердил он, – убить Бога – это значит убить всё, ведь Бог – это самое главное; по-моему, Бог – это основа всего… Разве есть что-то больше, выше Бога? Что-то, кроме Бога?

– Ну, а если вот я вам сейчас скажу, – безучастно поинтересовался Виталий, – что Бог – это я. Вы мне поверите?

– В каком смысле? – не понял вопроса Сева.

– Буквально, – уточнил Виталий. – Вот: перед тобой сидит Бог, смотри. Видишь?

– Нет, – признался Сева. – То есть, я, конечно, вам верю, но вы… вы это серьёзно?

– Во-во, – развеселилась Анжела, – ты ему ещё про Бездну, про Бездну расскажи!..

– Не пугайте молодёжь, – сверкнул глазами Арсений, и повернулся к Севе, – Виталий хочет сказать, что и тогда люди не видели Бога в человеке. Все думали, что Он – обычный человек, понимаешь, что Он – как все. Ведь Он и был человеком. Но только внешне. И поэтому как тогда, так и теперь, это прежде всего вопрос веры.

– А как же отличить обычного человека от Бога в облике человека? – резонно поинтересовался Сева. – Должны быть какие-то способы. Ведь если Он – Бог, то это должно быть неоспоримо…

– Дело не в этом, – устало сообщил Арсений, – Бог стал человеком, чтобы человек мог стать Богом. Если ты видишь Бога в самом себе, если понимаешь, чувствуешь, что Он и ты – суть одно, то тогда ты узришь Бога и во всякой твари, и во всякой вещи, и вообще – везде. Ежели же ты свою собственную божественность не можешь постичь, то и вокруг себя ты видишь лишь свое жалкое подобие, тварный мир, ограниченный твоим же собственным несовершенством.

– То есть как? – Сева ошарашено поглядел на Виталия, – я есть Бог?.. То есть в некотором смысле… Как часть всего… Ну, конечно, ведь в принципе, всё имеет божественную природу, это я понимаю…

– Ни хрена ты не понимаешь, – вдруг уязвила его Анжела. – Дело тут не в аналогиях и не в соотношениях. Бог есть всё не потому, что так принято считать, а потому что так и есть на самом деле. Но это не имеет смысла знать, этим можно только быть…