Крылья за спиной

Как только Томел покончил неуклюже выражать сочувствие и отбыл дальше по своим делам, Зеня повернулась к Никлаусу:

– Мне пора идти.

– Знаю, – вздохнул он.

– Я буду писать, – пообещала Зеня, внезапно пораженная реальностью своего намерения оставить его.

– Да уж постарайся! – фыркнул Никлаус. – Не хотелось бы, чтобы ты разучилась писать, как остальные качки.

Она невольно усмехнулась. Но тут же снова помрачнела.

– Я могу не пройти, – прошептала Зеня.

– Пройдешь.

Никлаус был печален, но уверен.

Зеня была книжником по рождению и воспитанию. Она два года готовилась.

Разумеется, она прошла.

Значение имел не сам экзамен (тринадцатилетняя Зеня возразила бы против этого, но у тринадцатилетней Зени еще не развился дар заглядывать в прошлое). Ее судьба на ближайшие годы определялась мероприятием, состоявшимся сразу после него.

Насквозь пропотевшая, Зеня на дрожащих ногах стояла в строю вместе с десятками других претендентов. На протяжении двух часов они демонстрировали свою физическую подготовку: стрельбу из лука и метание ножей, бег, лазание по лестницам. Они сцеплялись друг с другом в борцовских поединках, взбирались по кирпичным стенам, ползали по туннелям, обдирая колени до крови.

Все это время четверо крылатых наблюдали со школьной крыши, как упражняются курсанты постарше, и принимали решения вдали от чужих ушей. Всякий раз, когда Зеня рисковала глянуть в их сторону, ее ослепляло сверкание их крыльев.

Теперь же одна отделилась от остальных. Шагнула с края крыши, словно по мощеной дорожке – невесомая, беззаботная, – изогнув крылья чашами-парашютами. Она коснулась ботинками земли, и у Зени закружилась голова, мозг забуксовал от увиденного: эти крылья, серебристые и невозможно яркие; эти темные волосы, эти глаза, эта непринужденная сила…

Женщина широко улыбнулась, сверкнув зубами:

– Меня зовут крылатая Водайя. Вы все сегодня выступили превосходно… но, увы, у нас не так много открытых вакансий. Готовы услышать назначения?

Они вытянулись по стойке смирно, а Водайя двинулась вдоль строя, сверяя имена со списком, а затем объявила судьбу:

– Отряд крылатого Пиливара. Отряд крылатой Хавы. На переподготовку до следующего года. В другой раз повезет больше.

Дальняя часть строя лихорадочно подсчитывала оставшиеся места. По мере ее продвижения по рядам их шансы таяли. Осталось семь мест, затем шесть.

Наконец крылатая добралась до Зени, которая выпалила «Милар Земолай!», словно едва не позабыла собственное имя. Рядом едва прикрыто фыркнули – она проигнорировала смешок.

– Да, девочка из Милара. – Водайя наклонилась к ней.

Она была всего на пару дюймов выше Зени, но ее харизма ошеломляла, вся она сплошь состояла из мышц и глубокого загара. Она встала слишком близко, на грани приличия, распахнув крылья за спиной, словно сверкающие паруса. Зеня чувствовала, как ее оценивают, беспристрастно фиксируя все – от вороньего гнезда на голове до крови, густо текущей из разбитых коленок.

– Ты набрала очень высокий балл на письменном экзамене, – наконец изрекла Водайя. – По факту выше всех в своей группе. От книжника мы иного и не ждали.

Зеня вспыхнула от удовольствия, но Водайя не улыбалась.

– Твое прошлое весьма пригодилось тебе на бумаге, но в небе борьбы гораздо больше, чем в библиотеке.

Зенин румянец сменился бледностью.

– «Воин должен обладать скоростью, – привычно произнесла Водайя нараспев. – Воин должен обладать ловкостью. Воин ожидает неожиданного».

Она сделала паузу, давая Зене возможность ответить.

Это были слова крылатой Зорски, давно ушедшей воительницы и автора «Боевых искусств». Зеня уставилась на женщину, столь явно ожидавшую продолжения, – и на нее снизошло спокойствие. Она знала следующую строку:

– «Воин – наша единственная линия обороны, когда враг у ворот».

– «И поэтому воин неумолим. Воин бессердечен», – подхватила крылатая и поощрительно кивнула, но едва заметно, и Зеня усомнилась, не почудилось ли ей.

Слова уже вертелись на языке. Это было обещание, обязательство – клятва. Произнося их, она встретилась глазами с Водайей.

– «Воин – это инструмент, с помощью которого меха-дэва проводит волю свою, – и потому воин побеждает».

И Водайя улыбнулась озорно и ярко:

– Не растеряй убежденности, и далеко пойдешь, Милар Земолай. В моей пятерке есть свободное местечко. Остальные учатся у меня уже год. Тебе придется очень потрудиться, чтобы нагнать.

Мозгу Зени потребовалось полсекунды, чтобы уловить намек, а затем весь ее энтузиазм выплеснулся наружу в диком порыве.

– О, спасибо! Я буду заниматься день и ночь! Я сделаю все, что угодно…

– Все, что угодно? – поддразнила крылатая.

– Все, что угодно!

Водайя хохотала долго и радостно, и к тому времени, как она отсмеялась, Зеня была уже пунцовая до корней волос. Исчез двор вокруг, курсанты, соискатели и нетерпеливо ждущие крылатые. Она забыла о брате, о том, что скажет отцу. Здесь и сейчас мир состоял из одного человека, сиявшего серебром.

Что ж, он был неизбежен, этот миг раскаленной добела влюбленности. Вот Зеня, совсем недавно потерявшая мать; Зеня, которой едва ли когда-нибудь доставалось больше внимания, чем интересной сноске в старом фолианте. И вот воительница с крыльями как луна и улыбкой как солнце.

– Будь осторожна в своих обещаниях мне, девочка из Милара. – Крылатая повернулась к следующей девушке в очереди и сказала: – Еще год на переподготовку. В следующий раз повезет больше.

В последующие годы Зеня не раз размышляла о капризах судьбы. Она ведь тогда начала сомневаться в себе – чуть не упустила все, что было дальше, как славное, так и ужасное, – и именно разговор со Схола Петке в последнюю минуту наставил ее на путь истинный.

Интерлюдия

Много лет меня занимает вопрос: что такое Радежда?

Я уже слышу ваше возмущение: «Как – что?! Конечно город!» В таком случае я спрашиваю вас: что такое город? Мастер Стасия писала, что город – связная сеть дорог. Но это не может быть верно. Некоторые дороги уходят прямо сквозь горы, и мы не претендуем ни на всю тамошнюю землю вдоль них, ни на поселения по ту сторону, где они продолжаются. Это явно мечты техника – я построил, потому оно мое.

Тогда является ли городом скопление домов? Такой ответ кажется удовлетворительным, если рассматривать изолированное сообщество, подобное нашему, но в мире есть еще много городов, аккуратно примыкающих друг к другу. Мы оказываемся в той же ситуации, что и с дорогами, – где предел? У нас городское сообщество включает в себя и земледельцев, а они даже не проживают внутри городских стен.

Тогда границы! Вот в чем смысл границ. Взаимно определить пределы и нанести их на карту. Вам – дома в предгорьях; нам – все к западу от реки… Вот только эти границы не на пустом месте возникли! Это ответ воина – упор на защиту того, что уже есть, без вопроса, как оно появилось.

Город, по мнению там работающих, – это такое место, куда идут налоги и откуда берутся социальные блага. Промышленность и правительство. Централизованная экономика. Это, безусловно, самый практичный ответ. Но, как и границы, дома и дороги, он описывает только один момент времени. Завтра целые кварталы могут оказаться проданы, заброшены, поглощены.

Задаваясь вопросом «Что такое Радежда?», я не имею в виду, какое имущество последним поступило в собственность совета Пяти в этом конкретном году. Я спрашиваю: что нас объединяет? Что определяет нас? Какова наша цель?

Город постоянно меняется, это хроника расширений и сокращений, технологических достижений и общественного развития, и поэтому у меня нет выбора, кроме как сделать вывод, что город – это его история.

Так же как поколения семьи остаются связанными долгое время после смерти их предков, город объединяет чувство общности, культуры, признание того, что наше нынешнее существование является результатом десятков тысяч решений, принятых до нас. Для вновь прибывших это самоопределение – активный выбор присоединиться к родословной новой семьи.

Город – это место, которое знает о себе правду. Город – это история.

А история у Радежды странная.

Глава шестая

Разделяй и нападай! Вот наилучший способ. Серия небольших побед дает накопительный эффект и оставляет врага рассеянным и сбитым с толку. Лобовая атака – как бы она нам ни нравилась – не всегда оказывается ключом к успеху.

Крылатая Зорска. Боевые искусства

После того срыва Земолай мятежные детки приходили к карантинной клетке парами и приносили дары. Отхожее ведро (даже неинтересно, как они справлялись, пока она была не в себе), спальный коврик (бедренные суставы не возражали), каша умеренно более приличная (умеренно). Подношения оставляли желать лучшего, но все же это были своего рода репарации.

Вернулись к правилу Элени – поодиночке не ходить, – но это вполне отвечало целям Земолай. Она уже положила глаз на Гальяну, а как девица узнает, что пленница к ней благоволит, если ей не с чем сравнить внимание?

Земолай намеревалась скоро выбраться отсюда и рассчитывала заслужить возвращение в башню Кемьяна, сдав ячейку мятежников, разбомбившую склад. (Она не питала иллюзий – в лучшем случае ей позволят вернуться в роли наземной поддержки. Это было разумно. Достижимо. Ниточка надежды там, где раньше царила полная безнадега. Без этого никак.)

На следующий день к ней в камеру заявились Тимьян и Рустайя, первый – с блокнотиком, исписанным планами убеждения, а второй – заранее скрестив руки на груди в оборонительной позе.

Тимьян цеплялся за свой блокнотик, словно за якорь, и пытался убедить Земолай изменить ее касте избранных.

– Мы понимаем, что требуем от тебя многого. Ты работала на них долгие годы, – (всю взрослую жизнь), – поэтому не нужно отвечать сразу, – (перевод: «Времени в обрез, пожалуйста, ответь сейчас»). – Я всего лишь прошу тебя не торопиться с выводами и внимательно нас выслушать.

Он говорил искренне и понятия не имел, о чем просит.

Рустайя избрал тактику более агрессивную, но столь же неэффективную.

– Тебя вышвырнули за то, что ты оставила Хай Савро его идола, – насмехался он. – Что это за закон такой? Гражданин Радежды что, не может поклоняться одному из Пяти?

– А разве крылатые ошиблись? – с пренебрежительным спокойствием парировала Земолай. – Разве Хай Савро не участвовал в заговоре с целью проникновения в административную башню Кемьяна и повреждения оной?

Ладонь Тимьяна вспорхнула к Рустайе в умоляющем жесте, но Рустайя оттолкнул ее.

– Вы уничтожили его секту! – бросил он. – Вынудили их либо становиться работниками, либо умирать с голоду, а потом еще и наказать грозились, если они не проникнутся своей новой ролью! Я гарантирую тебе – я вам, черт подери, гарантирую, – чем больше вы будете пытаться нас прижать, тем больше нас разбередите!

– Перестань, – прошептал Тимьян.

– Савро восстал не потому, что был книжником! – заорал Рустайя. – Вы не оставили ему выбора, кроме как восстать, потому что он был книжником!

Дверь распахнулась. Тимьяна и Рустайю утащили. Уже двое за сегодня.

Затем явились Элени с Гальяной. Напряжение между ними можно было потрогать руками.

Элени изложила бо́льшую часть своих аргументов – ни на один из которых Земолай в ходе операции «Изолируй слабое звено» отвечать не собиралась и заострила свое внимание на Гальяне, искоса наблюдая за реакцией молодой женщины. Элени высказала мнение о контроле мехов над заводами – Гальяна сосредоточилась. Элени перевела тему на иммиграцию – Гальяна отвернулась, заскучав.

Иногда Гальяна пыталась подойти к теме сама, но с другой стороны, явно не связанной с тем, о чем говорила Элени.

– Кстати, как долго ты носила крылья? Ты участвовала в битве за башню Кемьяна?

Но Элени неизбежно пресекала ее поползновения одним взглядом и возвращала беседу к перечислению причин, почему секта мехов коррумпирована и, следовательно, Земолай должна ополчиться на свое божество, командиров и других крылатых. Хранить угрюмое молчание, выжидая подходящего момента, чтобы подбросить другой женщине наживку, не составляло труда.

А затем Гальяна сказала:

– Ты уже видела, чем оборачиваются веления меха-дэвы. Ты смилостивилась. И за твою милость тебя бросили умирать. Что это за система такая?

Это слишком походило на собственные полуночные мысли Земолай, и потому вздрогнула она вполне натурально. Пришлось напомнить себе о плане: поощрять, вовлекать, но ничего действительно ценного не выдавать.

– Суждение меха-дэвы абсолютно, – сказала она после минутного раздумья. – Она бескорыстна. Она защищает остальных Четверых. Каждое ее суждение направлено на достижение этой цели. Она не… она не какой-то там диктатор, загоняющий рабочих на фабрики ради собственной славы. Она не запрещает другие формы поклонения.

Вот оно – капля уязвимости, приглашение присмотреться внимательнее.

Но следующей наклонилась к решетке Элени, и глаза ее сияли.

– Так почему тогда? – подсказала она. – Почему меха-дэва позволяет вашей предводительнице издавать эти указы от своего имени? Ведь ты права, она не запрещает поклоняться техно-дэву или схола-дэву. Вместо этого она корректирует заявку на пайки, или перестраивает финансирование жилья, или меняет тарифы на товары предварительного выбора, и их базы сокращаются сами собой. Сначала она делает жизнь вне ее системы невозможной, а потом думает, что руки у нее чисты, когда граждане совершают добровольное обращение.

А это уже не о меха-дэве, а о ее наместнице на земле – Меха Водайе. О Меха Водайе, которая проводила в общении с дремлющим божеством так много времени, что становилась серебристой. О Меха Водайе, которая первой оказывалась в фокусе внимания, когда божество просыпалось настолько, чтобы пролить свет суждения.

Почему богиня позволяет творить все это ее именем, если не одобряет? Меха-дэва просыпалась не часто, но, когда это случалось, простирала над своим голосом ласковую длань. К какому еще выводу можно прийти? Похоже, она действительно верит, что они делают для города-государства все возможное.

Земолай всегда считала, что Радежда процветает благодаря равновесию Пяти. Граждане выбирали, которому из божеств служить, но все их действия способствовали общему благу. Цивилизация родилась из разделения труда, и в разделении труда граждане находили свои отдельные цели. Так говорили.

Но картина, нарисованная Элени, – цель, извращенная в пользу голой экономики, – выглядела не просто оскорблением, но богохульством.

А еще она очень напоминала Водайю.

Земолай позволила лицу застыть. Отвернулась всем телом, положив на сегодня конец любительским попыткам вербовки, но не раньше, чем увидела перемену в лице Гальяны: зарождающееся подозрение, задумчиво прикушенную нижнюю губу. И от этой крошечной победы Земолай ощутила мрачную радость.

«Да, девочка, имей в виду: пленница будет говорить только с тобой».

Так они по кругу и ходили: Тимьян, запинаясь, читал записанное в блокноте, Рустайя бесился, Гальяна задавала как бы отвлеченные вопросы – вовсе не такие хитрые, как ей представлялось, – а Элени играла роль контролера: пресекала разговоры, когда они касались слишком деликатных тем.

Каждый раз, когда Элени перебивала Гальяну, Земолай подмечала раздражение на лице девушки. Она понимала, как сильно той хочется выкрикнуть правильный ответ – и какая необходима сила воли, чтобы сдерживаться при разговоре на любимую тему. У Гальяны имелась навязчивая мысль, что пленница владеет информацией, имеющей отношение к делу. Земолай нужно было только отлепить от нее Элени, чтобы выяснить, о чем речь.

Так продолжалось несколько дней. Женщины приходили с едой и дозой подавителя для бывшей крылатой – теперь в форме таблеток, что было куда предпочтительнее очередного укола в шею. Земолай пыталась подсчитать, сколько времени прошло с момента ее падения. Неделя? Больше? Никто бы не сказал, сколько дней ее ломало, прежде чем наркотики подействовали, а окна, чтобы считать дни с тех пор, как она пришла в себя, не было. О тренировочном полигоне больше не упоминали, но вопрос сквозил в каждом разговоре, ожидая, когда его снова поднимут в открытую.

Хозяева принесли себе пару стульев (мол, мы на одном уровне). Но поставили так, чтобы сквозь решетку их было не достать (она попробовала).

Порой абсурдность ситуации поражала Земолай, и она почти смеялась. Но затем снова злилась – ей не полагалось находить в этом ничего смешного; сами виноваты, что подошли близко.

Они пробовали говорить спокойно.

– Посмотрите на законы за последний год, – увещевала Элени. – Иммигрантов заставляют делать религиозные заявления… Переписку отслеживают и в городе, и за его пределами…

Они пытались страстно взывать.

– Родители вписывают детей в секту задолго до того, как те смогут сами понять разницу! – восклицала Гальяна. – Богослужения проводятся под надзором! И строго по расписанию! Это не защита. Это контроль!

– Все указы спускаются с вершины башни Кемьяна, – заключала Элени, – и никакая рука суда из того портала не выходит. Почему меха-дэва позволяет творить подобное ее именем?

Земолай ответить не могла. И не хотела. Оправданий она привела бы сколько угодно. Необходимость держать в страхе соседние города-государства. Предыдущие случаи применения насилия со стороны людей, маскирующихся под членов других сект. Здешняя маленькая ячейка мятежников сама по себе служила прекрасным доказательством надвигающейся опасности! Но это объясняло лишь, зачем предводителям мехов еще больше власти. Какое дело самому-то божеству до нормирования рациона или иммиграционных документов?

Между посещениями Земолай мучилась от лютой скуки и безвыходного круговорота мыслей. Она терзала себя видениями возвращения в Кемьяну с юными бунтарями на буксире. Хватит ли этого? Примет ли такое покаяние меха-дэва? А Водайя? Долгими ночами ее терзали сомнения.

Но она видела, как растет нетерпение Гальяны каждый раз, когда говорит Элени, а Земолай замолкает. Она видела, как вращаются шестеренки в мозгу у девушки теперь, когда Гальяна пришла к тому, к чему подталкивала ее Земолай: «Возможно, пленница ослабит бдительность, если…»

И вот свершилось: Гальяна начала заглядывать к ней одна.

Гальянин первый безнадзорный визит имел место ночью – Земолай так решила потому, что уже получила вторую дозу лекарства, а в соседней комнате, когда девушка прокралась к ней в камеру, был потушен свет.

– Я подумала, тебя порадует еда повкуснее, – прошептала она, озорно заломив бровь, словно они подружки, которые делятся конфетами, а не заключенный и тюремщик.

Она притащила горячую тарелку вермишели со всяким мясом – блюдо, популярное у любителей ночного дожора, щедро сдобренное чесноком, дабы выровнять вкус разнородных остатков. Пахло восхитительно.

Земолай не пришлось имитировать оживление при виде гостинца.

Прежде чем просунуть тарелку в клетку, Гальяна, поставив ее на свободный стул, нарезала большие куски мяса поменьше, и тогда Земолай набросилась на, пожалуй, лучшее горячее блюдо за всю ее жизнь.

– Я не хотела, чтобы все обернулось вот так, – негромко произнесла Гальяна.

Земолай проглотила то, что было во рту.

– Ты не хотела сажать под замок бывшую крылатую и выпытывать у нее секреты?

– Ну не так же, – поморщилась Гальяна. – Если по-честному, ты как бы сама свалилась нам в руки.

Земолай фыркнула. Что тут скажешь? На их месте она бы тоже воспользовалась такой возможностью.

– Как тебе горячее? – спросила Гальяна.

– Горячее.

Девушка рассмеялась и тут же зажала себе рот ладонью, тревожно оглянувшись на дверь.

– Хорошо. Мне подумалось, что пюре из банки тебя уже утомило.

Земолай быстро расправилась со своей порцией, а дальше они некоторое время вели светскую беседу – обе стороны прощупывали почву, не торопясь открыться. Гальяна пыталась выманить пленницу из панциря небольшими личными подробностями (она сама предпочитает плотный завтрак; разве не странно, что за столько лет в башне их пути ни разу не пересеклись?), а Земолай по-прежнему отвечала туманно – ровно настолько, чтобы поддержать разговор, но ничего существенного, ничего полезного не выдать.

И все сработало как по писаному. Она видела, как лицо собеседницы заливалось волнением, как Гальяна все больше убеждалась, что вся эта бесполезная болтовня – ее победа, успешная разминка. Плотина треснула, и ее вот-вот прорвет.

– Тебя ведь учила Меха Водайя? – спросила Гальяна.

– Я устала, – сухо осадила ее Земолай. – Хотела бы лечь спать.

Надо же, какое разочарование! Как Гальяна себя ругала! Она же перешла черту, и теперь Земолай отстраняется, вот незадача. Остаток ночи девушка собиралась провести, размышляя над каждым сказанным и услышанным словом.

Странно было сидеть по эту сторону решетки – в старой одежде, на жалком тонком матрасике, с тарелкой готовой еды, но без столовых приборов – и при этом полностью контролировать ситуацию. (Честно говоря, было неловко повторять тактику, столь хорошо знакомую с обратной стороны. Уделить дурехе немного лишнего внимания – а потом отнять, заставив желать большего. Когда она успела стать такой сознательной? Было бы куда проще по-прежнему игнорировать ее, чем видеть, как невыносимо резко отражается собственная уязвимость на лице этой девушки.) Гальяна извинилась и выскользнула за дверь, а Земолай (солгавшая) еще несколько часов после ее ухода лежала без сна.

* * ** * *

Гальяна приходила еще трижды. Она всегда приносила еду и всегда выбалтывала больше, чем намеревалась. Земолай делала вид, что рада компании (Земолай делала вид перед самой собой, что только притворяется, что рада компании).

– У тебя кто-нибудь был? – спросила Гальяна, многозначительно дернув подбородком. – В смысле, кто… остался там?

– Нет.

Гальяна закусила губу, но в неустанном стремлении выудить информацию тут же поделилась собственной:

– А у меня Тимьян и Рустайя.

– Как мило, – выгнула бровь Земолай.

Девушка покраснела.

– Это важно, – сказала она. – Все вы, мехи, вы… вам мало чего-то или кого-то одного. Но мы семья. Мы сражаемся за наших друзей и любимых. А подобные тебе сражаются за себя, за власть. Разве вы не видите, чего лишены?

Земолай не сомневалась, что главари восстания только рады втянуть в него целые семьи разом! Они же не способны предать друг друга. Но тут представилась возможность выведать что-то новое.

– Ты разговариваешь как селянка, – бросила Земолай и с удовольствием смотрела, как заливается краской лицо собеседницы.

– Ты… ты не должна унижать селян, – запинаясь, произнесла Гальяна. – Без земледельцев город бы голодал. Ни сражений, ни строительства, ни работы. Деревня – настоящая основа свободы. Мы… они…

Она замялась и умолкла. Нервно потерла тонкие шрамы на тыльной стороне ладоней. Потянулась к вечернему подношению (плотный ореховый хлеб, очень вкусный), отрезала еще ломтик и отложила нож, стукнув чуть слишком громко.

Хлеб Земолай приняла, но отвлекаться не стала.

– Я знаю, что ты не из Хай, – заявила она.

Руки, глаза. Как они ухитрялись скрываться так долго?

Гальяна открыла рот. Закрыла.

– Я родилась в деревне, – наконец призналась она. – Когда уходила, у меня было пять родителей и восемь общих братьев и сестер.

Среди адептов агро-дэва это было обычным делом. Земолай их почти понимала: ресурсы сосредоточивались в меньшем количестве домохозяйств, и несколько взрослых делили между собой и рабочую нагрузку, и семейные обязанности. Насчет любви, видимо, тоже можно было что-то сказать, но она никогда не считала этот вопрос стоящим внимания.

В следующей реплике Гальяне хватило такта изобразить огорчение.

– Я любила их, но мне хотелось для них лучшей жизни, и я решила, что принесу больше пользы, если у меня получится внести в их труд технологические усовершенствования. Поэтому я записалась в техническую школу.

– Полагаю, они были в восторге, – пробормотала Земолай.

– Я встретила Элени, когда волонтерила на раздаче благотворительных обедов. Инженерное дело оказалось не тем, чего я ожидала, и мне было горько. Я хотела заниматься чем-то более осмысленным, чем расчеты баллистики, но не видела выхода, чтобы не бросать работу совсем. И у меня так хорошо получалось, что я не могла остановиться. Элени убедила меня применить образование с большей пользой. Так что теперь я земледелец, ставший техником, скрывающийся под именем рабочего.

В пору юности Земолай таких, как Гальяна, называли «попрыгунчиками». Вечно в поиске, никогда не остепеняются. Она гадала, помнят ли это слово теперь, когда регистрация стала такой строгой.

– Ты меня понимаешь, – не унималась Гальяна. – Изображаешь скепсис, но сама-то знаешь, каково это – отказаться от всего прежнего ради служения иному божеству. Книжники не пересекаются с адептами меха-дэвы, как у них иногда бывает с адептами техно-дэва. Должно быть, тебе нестерпимо хотелось уйти.