Крылья за спиной

Водайя не была ей матерью, но постепенно становилась очень близка к этой роли.)

– Все способы ведения войны сводятся к обману, – сказала Водайя однажды вечером, пока Зеня пыхтела в позе эмбриона, плотно опутанная удачно брошенной сетью. – Заманивай врага. Усыпляй его ложной безопасностью. Понимай врага и тем самым понимай, как его уничтожить. Наноси удар, когда он преисполнен уверенности в себе. Возникай там, где он тебя не ожидает. – Она присела на корточки, вытянув шею, чтобы встретиться с Зеней взглядом. – И уворачивайся от сетемета.

После этого они сидели рядом, Водайя втирала мазь в ссадину у Зени на спине, а та наблюдала, как заходит солнце.

– На, – сказала Водайя, протягивая ей флакон с таблетками. – Это усилители, я их часто принимаю в патруле, когда не тренирую пятерки. Тебе нужно сосредоточиться.

– Но я и так сосредоточенна, – в кои-то веки возразила Зеня: видимо, сказалась запредельная усталость.

Наставница сильно ткнула пальцем в исцарапанную спину ученицы, и та поморщилась.

– Я могла бы сломать тебе хребет, если б захотела. Принимай их по мере необходимости. Или не принимай. Но усталость – не оправдание.

Зеня сунула пузырек в карман.

Вот еще одно неотправленное Зенино письмо, эпизод был слишком мимолетный – «слишком мутный», – чтобы выразить словами.

Однажды после обеда она задержалась в расположении – голова шла кругом от расчетов летных параметров – и, выходя, настолько задумалась, что едва не сшибла болтавшегося в коридоре юношу.

Это был предатель Пава Генколай.

– Извините, – буркнула она и попыталась его обогнуть.

– Постой. – Он заступил ей путь. – Знаю, она загружает вас под завязку. Я быстро.

Зене бы сразу уйти, но она заколебалась. Вблизи он выглядел скорее грустным, чем коварным, мальчик с темными усталыми глазами и сильно нахмуренными бровями.

– Ты у нее в любимчиках, – заговорил он тихо и быстро, – но это ненадолго. Она будет выжимать из тебя все соки, пока не сломаешься, а потом использует это как урок для других. Спроси у них, что случилось со мной.

– Уже спросила, – ощетинилась Зеня. – Ты их бросил.

Генколай поднял левую руку, ту, что была сделана из металла.

– Вот почему я ушел. Разочаруешь ее – а ты разочаруешь, – и она не станет тебя ловить, когда начнешь падать.

Зеня уставилась на него, внезапно задохнувшись.

– Она готовит нас к настоящему бою, – выдавила она куда менее уверенно, чем хотела. – Настоящий бой опасен.

– Понимаю. – Генколай опустил руку. – Поверь, уж я-то понимаю.

Тут его внимание привлекло нечто у нее за плечом, и его лицо вытянулось.

– Просто… постарайся не терять объективности, – настойчиво прошептал он. – Не позволяй ей заслонить тебе весь мир.

И он поспешил прочь, не поднимая глаз. Зеня обернулась, уже зная, кого увидит, и от этого сжалось горло.

Разумеется, в их сторону размашистым шагом направлялась крылатая Водайя. Подозрительно нахмурившись, она проводила Генколая взглядом, а затем, не меняя выражения лица, повернулась к Зене. (Еще одно свойство наставницы, которое у Зени никак не получалось описать: как можно было жаждать ее внимания, а добившись его, прийти в ужас.)

Секунду-другую Водайя пристально разглядывала Зеню, а затем почти небрежно обронила:

– Он плохо учился. В бою я ему спину бы не доверила.

У Зени на языке вертелся миллион вопросов, но она свела их к одному:

– Что у него с рукой?

Водайя уже смотрела мимо нее, погруженная в собственные мысли.

– Дурацкая случайность во время боевой тренировки. Насколько я знаю Генколая, он все еще винит в этом других. Вот уж действительно позор. А теперь идем со мной. Во дворе созывают собрание.

Зеня поняла, что тема закрыта. Она последовала за Водайей на тренировочную площадку, и зрелище немедленно вытеснило из головы всякую мысль о Генколае и его возможной некомпетентности.

Весь курс был в сборе, пять отрядов выстроились «елочкой». Их крылатые наставники гордо встали сбоку, представляя своих подопечных застывшей на песке высокой фигуре.

Это был Меха Петрогон. Голос меха-дэвы. Глава секты. Человек, который регулярно пролетал через портал меха-дэвы, садился у ее ног и впитывал ее мудрость. Меха Петрогон!

Он оказался моложе, чем Зеня думала, максимум сорока с небольшим, но все эти годы до единого прошли в испытаниях. Волосы у Меха Петрогона полностью поседели, изысканно дополняя крылья и доспехи оттенка пасмурного неба с проблесками синевы. Обе щеки покрывали глубокие шрамы, и Зеня затруднялась сказать, которая из рук у него настоящая.

Но еще сильнее внешности поражала его манера держаться. Спокойствие окутывало Меха Петрогона, словно живое существо, доспехом более непроницаемым, чем самый твердый металл.

Зеня проскользнула в строй рядом с товарищами по команде (три раздраженных взгляда в ее сторону – ей-то откуда знать было!), но Водайя, не сбавляя шага, миновала остальных курсантов, затем – своих крылатых коллег по бокам и встала рядом с Меха Петрогоном.

Кожа его слабо светилась, и когда он улыбнулся Водайе, часть этого свечения, казалось, перешла на нее. Она была его любимицей, его доверенным лицом, выше ее стояли только командиры квадрантов – и то ненадолго. (Не крылатый ли Ракса сердито зыркает по сторонам? Как не к месту.)

– Пава! – воззвала Водайя. – Сегодня мы собрались, чтобы услышать слово Голоса. Слушайте внимательно: он будет говорить о вашем пути в небо.

– Спасибо, – негромко сказал Меха Петрогон, глядя на нее с ласковым одобрением.

От этого взгляда у Зени потеплело на душе (ее учит крылатая, которая заслужила такой взгляд!), а затем Меха Петрогон замер, в молчании своем более властный, нежели любой другой крылатый, даже заори они в полный голос.

И заговорил:

– Пустившись на поиски нового дома, боги обошли всю землю и всюду спорили. Агро-дэву требовалась плодородная почва для посевов. Техно-дэву – металлы и стекло. Схола-дэву – лен и дерево. Меха-дэву не устраивали неогороженные пространства, а дея-дэв приходил в отчаяние, потому что дом, который удовлетворял бы потребности одного, не обидев остальных, никак не находился. И вот пересекли они Келиорские горы и обнаружили тихую долину, населенную трудолюбивым народом. В этой долине имелись обширные поля, пригодные для выращивания хлопка и зерновых. Холмы, поросшие густыми дубравами, таили нетронутые залежи металлов. Природные водоемы, умеренный климат и, что лучше всего, горы со всех сторон, суровые и крутые, полные смертоносных тварей, а несколько торговых проходов – узкие и легко охраняемые. – Меха Петрогон возвысил голос. – Боги одарили наших предков божественными технологиями. Они даровали нам средства построить этот город, наполнить его, накормить и защитить его. Они дали нам способы улучшить наши тела, дабы мы могли поклоняться им посредством неустанного самосовершенствования, переделывая себя по их образу и подобию. И из всех имплантов и химических усилителей, разработанных поколениями верных, нет ничего сложнее, изящнее, божественнее… чем крылья воина.

Он взял паузу. Двор безмолвствовал, каждый затаил дыхание и распахнул глаза. Меха Петрогон продолжил серьезным тоном:

– Радежда процветает благодаря нашей бдительности. Воины меха-дэвы сторожат горы. Сторожат равнины. Они – живой заслон между нашими пашнями и соседями, что жаждут их у нас отобрать. Повелитель Менегал и владыка Аллия хотели бы стереть нас с лица земли, но их мечтам не суждено сбыться никогда, ибо нет у них веры и нет нашей благодати. У Радежды же – сила Пяти богов, но именно благая мудрость меха-дэвы преобладает над остальными. Она мать и судия. Создательница закона. Только лучшие из вас получат крылья. Остальные найдут иные способы послужить меха-дэве – и не заблуждайтесь: вспомогательные роли жизненно важны для нашей секты. Здесь, на учебном полигоне, вам предстоит есть, жить и дышать в унисон со своей пятеркой. Вы исполните все, что велит ваш крылатый, и даже больше. Но не забывайте: жизнь крылатого воина уникальна. Воин стоит один пред лицом меха-дэвы и один пред лицом врага.

Он указал на восток, на башню Кемьяна и горы за ней.

Именно поэтому ваше последнее испытание – одиночный полет. Выкажете себя достойными в учении и в бою – получите меха-порты. Докажете, что способны управлять меха-портами, – выберете цвет своих крыльев. А если окажетесь среди избранных меха-дэвы, то попытаетесь в ночь выпуска совершить первый вылет. В одиночку подниметесь на гору Рухова Голова, лишь с крыльями за спиной и факелом в руке. Если к рассвету достигнете утеса Виталии – а дойдут не все, – то до высшего служения меха-дэве останется один прыжок.

Он обвел их строгим взглядом:

– Ваша пятерка вам ничем не поможет. Не будет рядом наставника – они подождут в долине. Те из вас, кто доберется до башни Кемьяна, станут воинами. Прочие падут.

Меха Петрогон кивнул Водайе в знак завершения своей речи.

– Что скажете, адепты? – Она вскинула обе ладони к собравшимся.

Грянули аплодисменты.

Зеня вернулась к тренировкам с новым усердием, за каждым уроком ей виделась гора Рухова Голова. Ни в одном сценарии она не представляла себя среди неудачников на дне долины. Она жила и дышала мечтой о первом полете.

Водайя никогда открыто не говорила Зене, что та – постоянный член ее пятерки, но шли месяцы, и вероятность отказа стремилась к нулю. Зеня наконец усвоила, что таков метод Водайи – она отдавала себя без остатка, взамен ожидала не меньше и считала ободрение сиюминутной блажью. Продержится ли Зеня? Это зависело только от нее самой.

Ее усердия вполне хватило бы. Должно было хватить. Жизнь расстилалась перед Зеней, сияющая и ясная: досрочный выпуск, яркие медные крылья, отправка на границу, дабы выказать стойкость и мужество, а затем возвращение в город насовсем. Она будет расти рядом с Водайей, от командира отряда до командира квадранта, тренируя собственных учеников и показывая родным, что это и вправду ее путь…

Но этому не суждено было сбыться.

Раздор пришел в город, как приходил всегда – в форме мысленного эксперимента.

Глава восьмая

Башня достроена, и завтра наступит тот самый день… ах, как жаль, что дедушка не дожил и не увидел этого.

Всю жизнь я слышал эти рассказы, но теперь я в ужасе. А вдруг это окажется не то, чего мы ждем?

Дневник безымянного рабочего

Земолай таращилась на Схола Петке, потрясенно сознавая, что история повторяется.

Ее жизнь коренным образом изменилась, и снова рядом Схола Петке, причем его присутствие еще более неожиданно, чем в прошлый раз. Он же мертв. Должен быть мертв. Она так считала, потому что видела, как ему на голову надели мешок, а тех, кому на голову надевали мешок, больше никто никогда не встречал.

Однако ее бывший учитель был не только вполне себе жив, но и собирался провести неподотчетную схола-службу, чего, как ее заверяли, больше не бывает.

Земолай выскользнула из-за портьеры, но держалась позади толпы, прислонившись к утешительно прохладной поверхности ближайшей стены. Крепко зажимая кулаком рану на бедре, она стискивала в ладони маячок, не в силах остановить круговорот мыслей. Это не может быть он. Конечно это он. Но как же это он? Тогда ему уже хорошо за восемьдесят…

Фонари замигали в простом порядке, и люди принялись рассаживаться на полу, толкаясь локтями, коленями и шепотом извиняясь друг перед другом. Гальяна отыскала своих друзей, но еще не созналась им, что наделала, – детки вели себя расслабленно и ни о чем не подозревали, в то время как сама она то и дело нервно поглядывала на дальнюю стену. Земолай бесстрастно смотрела на нее в ответ.

Мигание прекратилось.

Петке раскрыл сумку, и на помощь ему поспешила женщина с ярко-зелеными пальцами. Она зачерпнула горсти сушеных плодов кильвы и пошла по залу, вручая каждому по два-три сморщенных кусочка жевательного галлюциногена.

Земолай, совсем недавно очистившись от токсинов, в добровольцы не рвалась. Из уютной темноты она наблюдала, как грызут кильву участники собрания. Прошла всего минута, и они расслабились и принялись раскачиваться.

Схола Петке оглядел помещение, терпеливо дожидаясь, пока паства будет готова. На Земолай его взгляд на долю мгновения споткнулся, но тут же двинулся дальше, – наверное, ей просто показалось.

Когда все достаточно опьянели, Петке уселся, скрестив ноги, на пол и пристроил себе на колени зеркало. Оно было прекрасно – овальное стекло два фута в длину, в кованой железной раме. Книжник сильно рисковал, перемещаясь с таким артефактом.

Помощница хлопнула в ладоши:

– Схола сейчас начнет. Готовы ли вы услышать его слово?

Земолай вдруг вспомнилось, как ее допрашивал крылатый Тескодой («Он показывал тебе еретические материалы?»), и она сжалась, пораженная внезапным иррациональным страхом. Не подразумевалось ли в том вопросе нечто большее? Что, если труды еретика – десятилетиями хранившиеся в памяти единственного оставшегося книжника, который мельком увидел их содержание, прежде чем их отовсюду изъяли, – снова всплыли?

Но дальше служба пошла обычным порядком.

Схола Петке запел. Голос у него был глухой, надтреснутый, отягощенный борьбой за совершенство длиною в жизнь. Единственным свидетельством многолетнего употребления наркотиков оставались яркие мерцающие луны его глаз и дым в его песне.

Он произносил божьи слова – слова призыва. От них воздух тяжелел и наливался сладостью, словно растворенные в нем засахаренные фруктовые дольки превращались в желе. Земолай провела языком по нёбу, кривясь от конфетного привкуса. Схола Петке продолжал петь, медленно, заунывно и неустанно, а привкус усиливался.

В глубине зеркала зародилось призрачное свечение. Одно за другим темные отражения зрителей пропадали, сливаясь с морем черноты. Свет пульсировал в такт пению старого книжника, разгораясь все сильнее, пока не залил всю поверхность зеркала молочно-белым сиянием.

Теперь зеркало отражало другое место, где-то высоко над городом.

Портал.

Публика подвывала мелодию. Нестройный хор из пяти с лишним десятков нетрезвых людей, которые и слов-то не знали, создавал мощный фон. Воздух вибрировал от их стремлений, и мутное свечение зеркала становилось ярче. В отражении появилась тонкая темная трещина, стабилизировалась и начала расширяться.

Портал в небеса схола-дэва распахнулся, и при виде его нутра Земолай скрутило болью.

Наверное, двадцатью пятью этажами выше, над крышей храмовой башни Желан, из портала хлынул свет – явный знак для любого наблюдателя, что некто входит во владения бога. В зеркале же свет казался приглушенным, сплюснутым. Мелькавшие в отражении картины представляли собой нагромождение перенасыщенных цветов, словно три стенки волшебного фонаря наложились друг на друга. Кильва помогала расслабить разум и расфокусировать зрение, позволяя воспринимать оптические эффекты иного мира, но этот способ был не единственным.

У Земолай за плечами лежали годы практики. Ей потребовался всего миг сосредоточения, чтобы разложить увиденное по полочками. Мазки янтарного на изумрудном – внизу. Отблески серебряного и угольно-черного – наверху. На их стороне портал имел постоянное место. Но в том, другом мире он дрейфовал, свободный и хрупкий, как блуждающий мыльный пузырь. Он пролетал над странным и прекрасным ландшафтом, показывая им непостижимые многослойные цвета и текстуры запредельной сложности.

Транслируемый зеркалом пейзаж казался узором из ярких пятен, прискорбно лишенным запаха, звука и божественного ощущения, будто попал на небеса во плоти. Жалкая замена традиционному обряду на вершине башни, но на таком расстоянии большего Петке добиться не удалось. Повинуясь жалобным призывам книжника – каждая нота его песни звучала тоскливой мольбой, – портал поднимался все выше и выше, скользя вдоль ажурного сооружения, где переплетенные распорки из жидкого металла лениво извивались и перетекали друг в друга, образуя подобие змееобразной башни.

А на самом верху они на долю мгновения узрели гладкую сферу, твердую и полупрозрачную, и в ней едва различимые сквозь мутную оболочку ноги спящего божества.

Ахи и вопли заполнили помещение, нарушив гудение хора. Портал снова нырнул вниз, вращаясь при этом слишком быстро, чтобы передать какие-либо детали. Схола Петке запел громче, зрители попытались вытянуть свою часть, но ритуал развалился. Зеркало затуманилось и сомкнулось, подобно векам огромного глаза, выкинув собравшихся обратно в тусклую реальность.

И сердце у Земолай сжалось – спустя все эти годы, – словно проклятый орган не сознавал, что вроде бы мертв.

Когда она в последний раз лицезрела схола-дэва?

Схола Петке позволил каналу закрыться, затем осторожно отложил зеркало в сторону и молча двинулся по залу, раздавая вторую порцию конфет – на сей раз успокоительных, для ускорения переваривания кильвы.

По пути Петке шептал людям нечто сочувственное и ободряющее. Верующие стискивали его руки и не скрывали слез, удрученные тем, что на краткий миг узрели свое божество и тут же снова утратили его.

Земолай эта боль была слишком хорошо знакома.

От долгой неподвижности тело затекло, и бывшая крылатая рискнула пошевелиться. Бедренные суставы заскрипели в гнездах, словно чужие, а душу захлестнула волна эмоций. В груди отращивало когти и перья понимание, и она не смела дать ему имя, иначе впустила бы его в свою жизнь. Она уставилась в землю, дыша ровно и поверхностно в ожидании, пока это пройдет.

Краем глаза она уловила приближение Схола Петке. Медленно шаркая, он подошел к ней почти вплотную.

– Мне не нужны твои конфеты, старик, – бросила она.

После долгого гортанного пения смех у него вышел хриплый.

– Тебе вообще ничего не нужно, правда, Милар Земолай?

Она резко вскинула голову, вгляделась в его лицо, но не увидела ни гнева, ни обиды, насколько возможно прочесть выражение незрячих глаз. Она не понимала, на что смотрит, но ей это не нравилось.

– Это не мое имя, – тихо сказала она.

– Не твое, – согласился он. – У тебя больше нет округа. Но это не значит, что ты не на службе.

Незнакомая тоска охватила ее тогда, хотя она не знала почему.

– Как вы тут? – спросила она (окольный, неуклюжий способ спросить: «Как вам удалось бежать? Как вы уцелели?»).

– С большим трудом, – кратко отозвался он. – Ты пришла забрать меня?

Бедро пульсировало. В кулаке был зажат резонансный маячок.

– Нет.

Петке мгновение раздумывал над ее ответом, а затем кивнул, принимая вероятную ложь. Земолай ужасно захотелось его предупредить – разжать кулак и молить о прощении, – но язык прилип к нёбу при одной мысли об этом. Вместо этого с ее губ непроизвольно сорвался один из вопросов Гальяны:

– Как вы думаете, меня бы приняли обратно? После…

После того дня.

– Нет.

Земолай поморщилась. Ответ ожидаемый, но от этого слышать его не легче.

– Как-то раз мы с вами беседовали о теории, – сказала она. – Как раз перед тем, как я перешла в секту мехов.

Петке замер, нахмурившись, пока шарил в памяти.

– Да, – медленно ответил он. – Твои родители просили проконсультировать тебя?

Земолай сглотнула. В тот миг, много лет назад, ее путь лег перед ней простой и ясный, и с тех пор она тысячу раз прокручивала в уме слова учителя – но для него это был один мимолетный разговор из многих.

– Отец просил, – уточнила она. – Мы обсуждали эссе Лемена о природе личности. Он считал, что мы – все те люди, кем когда-либо были, всегда.

– А-а?.. – Поняв, о чем речь, Петке смягчился, и его жалость ударила больнее, чем возможная злоба. – Последствия наших поступков сопровождают нас всю жизнь, и в этом смысле ничто не остается истинно прошлым, да.

– А вы как считаете? – осторожно спросила Земолай. – Вы тот же человек, каким были в тот день? А я?

Она не знала, какой именно день имела в виду – того разговора или черного мешка, – но это не имело значения. Оба. Все.

– Ты спрашиваешь, меняемся ли мы. – Старик замер. – Очень на это надеюсь.

Книжник повернулся, собираясь уйти, и ей бы с облегчением смотреть ему в спину, но Земолай была не готова. Вот-вот собравшиеся придут в себя, откуда-то выскочит Гальяна вместе с кучей возмущенного молодняка, и Земолай выпустит зажатый в кулаке маячок, но, прежде чем это произойдет, она должна сказать еще кое-что.

– Схола! – выпалила она. – Я… простите меня.

Петке замер. В этот миг, сгорбленный и осунувшийся, он выглядел на все свои восемьдесят пять лет.

– Знаешь, я ведь так и не читал их. Труды Схола Викенци, – пояснил он, как будто речь могла идти о чем угодно.

Земолай была слишком потрясена, чтобы поправить его – еретика Викенци. Мысленный эксперимент, для подавления которого ей пришлось зайти так далеко. Из-за которого ему на голову надели мешок.

Петке заверил с оттенком сухой иронии:

– Я бы обязательно прочел, поверь! Но случая так и не представилось. До меня тоже доходили те самые слухи, – мол, один студент нашел случайный экземпляр, затерянный в верхних архивах. Мол, этот студент планировал опубликовать находку без одобрения полноправных книжников. Схола Лемен неоднократно цитировал Викенци, но даже он не воспроизвел текст целиком. – В тоне его проступило любопытство. – Это правда? Или то была меховская уловка, предлог, чтобы добраться до нас?

Язык у Земолай отлип от нёба.

– Правда, – ответила она. – Но книгу уничтожили.

– Эх… Тем более жаль. – Старик тряхнул сумкой. – Точно не хочешь конфетку? Нет? Тогда мне и вправду пора.

Он проковылял обратно к своей помощнице, и они исчезли в глубинах храмового лабиринта с божественным зеркалом под мышкой и пустой сумкой в руках – вернулись к жизни в подполье, до тех пор пока следующему тайному собранию не потребуется служба.

Воцарившуюся после его ухода тишину нарушил уже знакомый вопль Рустайи:

– О чем ты думала!

Земолай обнаружили. Набежали все еще обалдевшие от небесного видения мятежные малыши. Гальяна добралась до нее первой и загородила Земолай своим телом.

– Она должна была это увидеть! – настаивала девушка. – Поверь!

Нога горела, в груди саднило, а Земолай обдумывала слова Петке. Он никогда не видел тех записей, а ведь каталог на том этаже поручили именно ему, в этом она была уверена. Так как же он мог их не видеть?

– Зачем ты меня сюда привела? – вопросила она хрипло (пусть думают, что голос у нее сел от гнева, а не от горя).

– Хороший вопрос, – напряженно согласилась Элени, сердито глядя на Гальяну.

Та сглотнула.

– Я хотела, чтобы она увидела, как их указы воплощаются на земле. – Гальяна развернулась, с мольбой уставившись прямо на Земолай. – Я хотела, чтобы ты своими глазами увидела, к чему вы вынуждаете людей: прятаться, молиться тайком, довольствоваться мельчайшими отблесками небес из страха получить обвинение в мятеже. Это же неправильно. Ты сама знаешь, что это неправильно! Но одно дело знать, а другое – видеть собственными глазами. И… я надеялась, что служба Схола затронет что-то в твоем сердце.

Земолай зажмурилась. На миг представила, что следует сделать. А следовало ей усмирить полный зал преступников, известить высшее командование и как можно скорее выполнить последний долг перед этим городом.

Двадцать шесть лет она служила меха-дэве – больше половины своей жизни провела в воздухе, в патруле, начеку, творя порядок из хаоса ради спящего гиганта, который едва ли помнил о ее существовании. Она делала это с целеустремленной преданностью, не оставившей в ее жизни места ни для чего другого. Святая Радежда пожертвовала ради города жизнью – кто такая Земолай, чтобы отдать меньше?

Но теперь все кончено. Она заглянула внутрь себя – желания драться с этими детьми давно уже не было. Ярость иссякла десяток, нет, два десятка лет назад. Земолай не знала, что осталось в пустом месте, где жила цель, но чувством долга это не было.

Суть происходящего накрыла ее с головой и едва не уничтожила. В глубине души она чувствовала, что, как только столкнется с реальностью, ляжет и больше не встанет. Но к своему удивлению, обнаружила, что умирать-то не хочется.

Смысла жить дальше не осталось, но и к посмертию она оказалась не готова.

– Я знаю, что это не идеально, – негромко произнесла Элени («И близко нет»). – Понимаю, изменилось очень многое и очень быстро, и тебе не с чего прислушиваться хоть к одному моему слову. Но я прошу тебя, погоди. Просто дай нам время объяснить.

Хорошая шутка – напомнить, что они держат ее на коротком поводке, а затем вежливо попросить выслушать. Они это знали, знала и она. «Оставайся с нами или ступай умирать мучительной смертью» – вот что имелось в виду.

Конечно, существовал и третий вариант. Она могла отпустить маячок. Позволить себя обнаружить, доставить домой и судить повторно, теперь уже с кучей пленников в качестве оправдания.