Крылья за спиной

Земолай уже некоторое время бодрствовала, измученная, но в сознании. Боль никуда не делась, но притупилась. Ее больше не лихорадило от воспаления и не трясло от бешенства в мехалиновой ломке.

Она молча ждала, когда девушка заговорит.

– Думаю, ты понимаешь, чем мы здесь занимаемся, – тихо сказала Гальяна. – И почему.

На улице пройдешь мимо и не заметишь. Очередная невысокая, коренастая, разноцветная работница с сине-зелеными волосами, заплетенными в три толстые косы на голове, и старыми шрамами на кистях. Она дрожала, но то, что Земолай изначально приняла за страх, оказалось волнением. А взволновать ее в этой комнате могло только одно.

– Мы исцелили тебя, – произнесла Гальяна.

Земолай повела плечом. Поерзала на ноющих бедрах. Перекинула руку через колено, словно в насмешку, мол, и это – исцеление?

– Ты больше не зависишь от мехалина, – пояснила Гальяна. – Твои хозяева решат, что ты уже умерла.

При этих словах Земолай прошило легкой дрожью тревоги. Никто, кроме высшего командования меха-дэвы, не вводил воинам наркотический коктейль, поддерживавший их в ясном уме и добром здравии. Таково было одно из последствий обретения крыльев. Установка портов обрекала своего владельца на пожизненную зависимость от начальственной аптечки.

– Ты понимаешь, что это значит, – подсказала Гальяна.

В голове у Земолай хранилось много конфиденциальной информации. Стоило Меха Водайе хоть на миг заподозрить, что такой препарат существует вне ее контроля, она бы убила Земолай на месте. И не только воины принимали мехалин для поддержания своих дополнительных возможностей – каждый раненый работник, каждый модернизированный техник, каждый гражданин Радежды, стремившийся к богоподобному совершенству.

Мятежники овладели кое-чем помощнее любого оружия.

У них появилась медицинская независимость.

– Гальяна, подожди нас!

В комнату вбежали еще несколько молодых рабочих, исполненных беспокойства – и таких юных! Ее похитила банда детсадовцев.

Всего их было четверо, в разных стадиях модификации. Земолай мельком отметила длинные ноги, оптику, механические пальцы – приживленные, а не протезы.

(Она снова машинально запоминала, фиксировала, отмечала точки давления и штифты.)

– Тебе не следует приходить сюда в одиночку, – прошептала одна из них, явно с упреком.

– Одной лучше, чем вчетвером, – процедила в ответ Гальяна.

Это выглядело бы забавно, будь Земолай в настроении посмеяться.

– Я Гальяна, – повторила девушка, прикрывая нервозность болтовней, затем по очереди указала рукой на каждого. – Это Хай Элени.

Которая упрекала. Элени отличала кряжистая, по-матерински широкобедрая фигура и фиолетовый отблеск в темных волосах. Явно старше остальных, то есть ей где-то за тридцать (со временем Земолай становилось все труднее определять возраст).

– Это Завет Тимьян.

Худющий, не от мира сего, он прижимал к узкой груди блокнот в кожаном переплете. На встревоженном лице сверкали серебром большие усиленные глаза. Имя дано по рабочему округу, но щуплая фигурка и высококачественные оптические импланты кричали о библиотеке. Земолай не купилась.

– А это Хай Рустайя.

Последний мятежник больше соответствовал ожиданиям Земолай. Модификации у него были дешевые и сляпанные на скорую руку. Уродливые, практичные заплатки свидетельствовали о ремонте за счет завода: скелетообразные ноги, два лишенных плоти пальца. Широкоплечий, с резко очерченными темными бровями, напряженный, недоверчивый. Это тело рассказывало мрачную историю насилия, которая стала бы хитом на меха-вечеринках. Злые, нервные дети – вот они кто.

Чего бы ни ожидала от нее ясельная команда, но всяко не молчания. Они переминались, переглядывались, наполняли воздух между собой старыми спорами и новыми тревогами. Земолай представляла, сколько времени, расходов и риска потребовала ее – как это назвать? – реабилитация. И причина, по которой они стремились ее исцелить; причина, по которой они решились предоставить ей, заложнице, всю эту информацию, тем самым выказав доверие, могла быть только одна.

Им требовалась ее помощь.

– Уверена, ты догадалась, кто мы, – сказала Гальяна. – Хай Савро успел предупредить нас, до того как его забрали. Не дай ты ему этого времени…

Они бы все погибли, а Земолай жила бы себе как раньше. (На миг у нее перехватило дыхание, грудь стеснило, но она не сорвется на глазах у этих детей, она сосредоточится на том, чтобы выбраться, и не станет заглядывать дальше этой единственной цели.)

Когда Земолай наконец заговорила, голос ее звучал хрипло и рвано: несколько дней обезвоживания и воя не прошли даром.

– Есть хочу.

Она снова их разочаровала, но та, что постарше, Элени, сказала:

– Конечно ты голодна. Потерпи минутку.

Элени притащила из соседней комнаты (неудачный ракурс: планировку не разглядеть) походную печь. Судя по виду, варево состояло из мясных консервов и каких-то корнеплодов, но, слава Пятерым, это хотя бы не каша. И еду собирались подать горячей. Гальяна просунула сквозь прутья стакан воды. Земолай залпом опустошила его и тут же вернула, чтобы налили еще.

– Зря это все! – рявкнул Рустайя.

Земолай покосилась на него. Точно. Длинноножка с многолетними заводскими травмами.

– Рустайя… – тихо сказал Тимьян.

– Да вы гляньте на нее, – настаивал Рустайя. – Развалина же. Выгорела на наркоте.

Элени грохнула кастрюлю на плиту, и Рустайя поджал губы, временно присмирев. Да, главной тут была Элени. При всем своем презрении Земолай не могла не уважать женщину, добивавшуюся своего без единого слова. Элени виновато улыбнулась пленнице, вывалив на тарелку два куска мяса и горку желтоватых овощных кубиков.

От запаха еды желудок у Земолай предательски взвыл, но ей все же хватило достоинства поинтересоваться:

– Мне дадут приборы? Или придется есть как животное?

Гальяна принесла вилку и довольно тупой на вид нож, чем немедленно вызвала еще один спор. Рустайя считал, что Земолай – убийца или, может быть, самоубийца, хотя вслух эти слова не произносил. Элени и Тимьян яростно шушукались в сторонке, взвешивая риски, – может, только вилку?

Эта мрачная комедия закончилась криком Гальяны:

– Я сама ей порежу!

Она нарезала мясо кубиками, бурча себе под нос, что у диктаторов есть одно преимущество – централизованное принятие решений.

Чтобы поесть, Земолай села на пол. Сначала это было мучительно, еда падала в желудок свинцом. Зато чем дольше она ела, не убивая себя и не бросая вилку сквозь прутья, тем меньше делалось царившее в комнате напряжение.

Элени подтолкнула Тимьяна локтем – тот вздрогнул, но выступил вперед. Следующий пошел.

На миг он замер, глядя в свой блокнот (он делал заметки!).

– Нам потребовались годы, чтобы пробраться в башню Кемьяна. За это время мы изучили каждого из вас. Ваши родители были книжниками? – Он был так серьезен, что Земолай едва могла это вынести. – Я ношу имя Завет, но я тоже родился в Миларе. Родители отправили меня в государственную школу, но дома меня учили философии… и рассказывали о Радежде до войны.

«До войны». Как будто речь о древней истории. Этим детям-отступникам, рожденным в бурные годы сразу за последними крупными стычками, Земолай казалась старухой. Она стала жевать медленнее. Она не ошиблась – этот явно из более крутого теста, чем жители Завета.

– Ты поступила туда добровольно, – подметил он. – Наверное, тогда тебе казалось, что это правильно. Большое дело! Защита города! Стычки на границе! Но ты видела, во что превратилось твое правительство. Мы не требуем ничего радикального. Мы не пытаемся заменить вашу тиранию нашей собственной. Единственная справедливость – восстановить совет Пяти. Пусть Пятеро соберутся и решат, как лучше.

Земолай сама помнила те дни и не нуждалась в кучке детей, которые излагали ей слышанную от родителей яркую, приглаженную версию. Совет, представляющий пять богов Радежды, действовал, как и любой другой: говорильни куда больше, чем дела.

– Наша миссия закончилась, когда Хай Савро выдал наши имена, – сказал Тимьян. – Теперь мы на слуху. И в бегах. То, что мы предлагаем, – это… ну, ты много лет служила вне башни Кемьяна…

Земолай проглотила последний кусок. Отложила вилку, чуть слышно вздохнув от удовольствия. Полный желудок – это благо, о котором не думаешь, пока его не лишишься.

– Вы хотите меня завербовать, – спокойно сказала она. – Хотите, чтобы я поделилась сведениями об устройстве Кемьяны и о протоколах безопасности, дабы вы могли устроить диверсию в центре управления меха-дэвы.

– Ну… Я имею в виду…

Она смутила его. Тимьян повернулся к остальным за помощью, но какие тут можно подобрать слова?

– Гальяна считает… – заговорил он, собравшись с силами для новой попытки.

Элени откашлялась, резко и угрожающе. Разразилась небольшая битва воль, выраженная в раздраженно поднятых бровях и несогласно поджатых губах. Земолай обратила внимание на ту, о ком шла речь. Гальяна, не такая уж и трусиха, как оказалось, смотрела на пленницу с таким напряжением, что Земолай внезапно вспомнила разговор, подслушанный ею в полуобмороке: «Ну? Есть там что-нибудь?» – «Много. Но не то, что я ищу».

Она встретилась с девушкой взглядом и не поняла, к каким выводам та пришла. Как бы то ни было, Земолай вытащили из сточной канавы не просто потому, что пожалели.

Земолай решила прощупать внутренние противоречия группы. Она откашлялась и указала на Гальяну:

– Она уже рассказала мне о вашем новом препарате.

Гальяна округлила глаза. Вокруг нее взвилась огненная буря – о чем она думала! Они договорились пока не упоминать об этом! Вот почему никто не приходил один…

И тут Рустайя выпалил единственное, что имело значение:

– Тебе нужна доза нашего супрессанта дважды в день, иначе ты умрешь.

Элени вздохнула и закрыла глаза. Тимьян и Рустайя смотрели с вызовом; Гальяна – просто грустно. А Земолай… ох. В ней все же осталась капля чувств, и она раскалилась добела – это была лава, это были сломанные коленные чашечки, черные мешки и долгое падение с высокой скалы.

– То есть все это брехня? После всех уговоров вы заявляете мне, что я просто сменила одну зависимость на другую? Вы не сделали ничего!

– Наша формула станет достоянием общественности, – возразил Тимьян. – Никто не должен жить или умирать по воле механского начальства.

– И где я могу ее получить?

Виноватое молчание. Они дружно отводили глаза, и Земолай думала, что захлебнется собственной желчью. Но винить их не получалось, пусть она и ненавидела их за это. Она представляла собой неизвестную величину, посвященную в опасную информацию, и им что-то от нее нужно. Конечно, они оставили себе рычаги воздействия.

А затем Гальяна взглянула ей прямо в лицо.

– Мы собираемся проникнуть на тренировочный полигон Павы, – сказала она, совершенно не стыдясь. – Мы хотим, чтобы ты дала нам код от оружейной.

Долгие секунды Земолай могла только смотреть на нее, одновременно возмущенная и впечатленная такой дерзостью – сбежать из одной крепости мехов только для того, чтобы добровольно влезть в другую. Но все чувства заслонила ярость, вызванная подтекстом просьбы: помоги нам или придется умереть.

Гнев пополам с ядом хлынули из нее неудержимым грозовым потоком. Она обзывала их трусами, идиотами, чудовищными младенцами, не имеющими ни малейшего представления о том, во что ввязываются, и когда она выберется из этой гребаной ржавой клетки!.. Тарелка полетела в прутья, а затем последовал полновесный удар ногой – с потолочного крепежа посыпалась пыль.

– Ладно, ладно! – произнесла Элени.

Внезапно она начала хватать своих людей за локти и подталкивать к двери, и детсадовская банда отступила, чтобы обсудить ситуацию без посторонних.

Земолай потребовалось добрых полчаса, чтобы успокоиться, но к тому времени у нее уже сложилось зерно плана побега и, что еще важнее, возвращения домой.

Глава пятая

Мы увидели в них мудрость, намного превосходившую нашу. Мы томились по их водительству; мы на коленях молили о нем, и они были рады услужить.

Они сказали: не нужно умолять. Они сказали: мы желаем вашего внимания так же сильно, как вы желаете нашей речи.

Свитки горы Дирка. Фрагмент 18

Когда Зене едва сравнялось одиннадцать, а ее брату должно было вот-вот исполниться десять, их мать отправилась исследовать какое-то историческое место на границе и не вернулась.

Внезапная потеря вызвала шок («Несчастный случай», – говорилось в отчете безопасников; «Набег, скрытый», – шептали материны коллеги… В любом случае спешная кремация вдали от дома – и полная планов жизнь обернулась дымом).

Зеня и Никлаус и прежде были привычны к тихой самостоятельности, теперь же они постигали совершенно новые глубины одиночества. Томел с головой ушел в работу и рассчитывал, что дети поступят так же. Никлаус проникся отцовским примером: он сделался одержим неоконченной рукописью Натили, убежденный, что однажды завершит труд от ее имени. Уже маленький книжник, едва окончивший начальные классы.

Но Зенино горе трансформировалось иным путем. Она грезила о том, что могла бы предпринять, окажись в тот день на горе. Девочка рисовала себя в крыльях (торопливо сжигая рисунки, чтоб Томел их не нашел) и зациклилась на курсантских испытаниях в Паве – первом шаге к вступлению в секту мехов в качестве будущего воина.

На подготовку оставалось два года, целая небольшая жизнь, прежде чем ей исполнится тринадцать. Зеня перечитала в библиотеке все книги, где хотя бы вскользь упоминалась секта мехов, и посетила все праздники и богослужения, где могли появиться крылатые. Она составила последовательный список голосов, насколько позволяли открытые источники, и выучила имена и боевые награды всех расквартированных в городе воинов.

Сначала она не осознавала, что скрывает план от отца. Натиля и Томел в своей ласковой, но деловой манере ясно дали понять, что намеренно зачали детей одного за другим в надежде побыстрее проскочить требовательные годы их детства и вернуться к работе: Томел – к своим архивам, а Натиля – к исследованиям и публикациям.

Им и в голову не приходило, что кто-то из детей может захотеть другой жизни. Переход из секты в секту не был чем-то неслыханным, – напротив, имелись некоторые естественные совпадения в интересах, скажем, у книжников и техников. Думай ее родители о секте мехов вообще, они бы представляли ситуацию совершенно наоборот: все это юное хулиганье жаждет высшего образования и более спокойной жизни в Миларе. Каждый студент, родившийся на ферме и стремящийся получить мантию, был тому подтверждением; каждая рабочая семья, готовая отправлять своих детей учиться чему-то, помимо основ чтения и арифметики, служила вдохновением. Почему у воинов должно быть иначе?

Личное пространство было для Зени нормой жизни, специально она к нему не стремилась. Когда она начала прятать под кроватью стянутые из библиотеки книги, никто этого не заметил. Прогуливая физкультуру ради занятий по боксу в другом округе, она думала, что наверняка попадется и отец спросит, что происходит, – но он не сказал ни слова.

А ей очень хотелось высказаться. Но каждый раз, собираясь поднять эту тему, Зеня представляла себе глубину отцовского разочарования, и все слова куда-то девались. Натиля и Томел были книжниками до мозга костей. Они собирали личную библиотеку и нанимали своим детям частных репетиторов, даже если это означало подработку в печатне. Папа просто не понял бы.

Она видела, как Никлаус с блеском и воодушевлением идет по стопам матери; как Томел загорается от каждого его достижения, и говорила себе: «Не сейчас».

Скоро, но не сейчас.

В конце концов, еще ничего не решено. Если она провалится, пойдет получать высшее, как папа и хотел, а он никогда и не узнает, что у нее был другой вариант.

Медленно, а потом стремительно прошли два года.

В то утро, когда должны были состояться испытания курсантов в Паве, Зеня обнаружила, что заперта вместе с братом в читальном зале башни Желан. Отец этажом ниже занимался исследовательским проектом – тем самым, с которым, по его уверениям, должен был закончить час назад.

На прошлой неделе она уже сбега́ла на письменную часть экзамена, изобразив пищевое отравление. Теперь осталось сдать только физкультурно-спортивную часть, и Зене отчаянно требовалось время на разминку.

Никлаус разложил перед собой гору бумаг (что-то про политические мотивы в народных сказках; сестра слушала его жизнерадостные объяснения вполуха). Зеня тупо глядела в книгу и раздумывала, как бы улизнуть с обеда, не вызвав подозрений.

– Прекрати стучать ногой, – пробормотал Никлаус.

– Я не стучу.

Зеня прикидывала, прокатит очередной приступ колик в животе или она уже использовала этот предлог слишком часто. Не то чтобы это было совсем неправдой…

– Прекрати стучать ногой.

– Я не стучу.

Довольно странно, что Томел попросил их навестить его сегодня в башне. Как часто они вообще едят вместе – почему именно сегодня?

Никлаус умолк, и уже тут стоило насторожиться.

– Я знаю, что ты пробуешься в Паву, – после долгой паузы произнес он.

Зеня оцепенела. Сколько сценариев катастрофы она в голове ни прокручивала, такой ей в голову не приходил.

На языке вертелись десятки возражений, но она смогла только выпалить:

– Но как?!

– Это же очевидно, – закатил глаза Никлаус.

У Зени вспыхнули щеки.

– Ты рылся в моих вещах.

– Нет.

– Видел, как я сбега́ла.

– Ни разу.

– Я же не настолько прозрачная!

– А вот и настолько.

– Клянусь, если ты шпионил…

– Тупица. – Он щелкнул ее по уху. – Помнишь тот раз, когда ты чуть не задушила Векля в борцовском захвате за то, что он спер у меня ботинки? Или когда сделала бумажные крылья и спрыгнула с моста Арио-Завет? А все те игры в Безумного Гарула, где ты ни разу не дала мне играть в обороне? А…

– Не вздумай никому рассказать! – прошипела Зеня. – Или ты уже кому-то рассказал?!

Брат отвернулся, словно окно захлопнулось.

– Ты собиралась просто однажды уйти?

– Нет, конечно! Я просто…

– Просто что?

Она смотрела на брата, который давно вырос из круглолицего малыша, что помог ей собрать первые крылья, но все равно юного и, вопреки ее намерениям, все равно обиженного.

Как уместить пять лет стремлений в слова так, чтобы не защищаться и не обвинять?

– Ты прав, – признала она. – Я слишком долго ждала. Боялась, что скажет Томел, и не знала, смогу ли продолжать, если он это скажет. Каждую ночь мне снилось, что я летаю. Сражаюсь. Что стала одним из воинов меха-дэвы и защищаю город. Я хочу парить на крыльях из сияющей меди. Хочу кожаный костюм и разгрузку. Хочу молиться у подножия божьего древа. Как мне сказать ему, что я люблю его, но не хочу им быть?

Брат не успел и рта раскрыть, а она уже увидела виноватую правду в его глазах.

– Ну вот, теперь мне из-за тебя совестно…

– Нишка, не-ет… – застонала Зеня.

Поздно. В дверь коротко, властно постучали, и на пороге возник Томел, с лицом мрачным, как похоронная служба. Себе в поддержку он привел наставника Зениного детства, достопочтенного Схола Петке.

Были слезы. Пылкие споры. Взаимные обвинения. Отвернувшись от схола-дэва, Зеня отказывалась от диалога ради послушания, от сложности ради двумерности, от моральной неоднозначности ради суждения.

– Я предлагаю тебе знания, – кричал Томел, – а ты хочешь исполнять приказы!

Зеня изо всех сил пыталась строить свою защиту так, как любил отец, – на логике.

– Надзор меха-воинов делает возможным научные исследования, – сказала она. – Поступив к ним, я буду защищать все секты! Твоя работа невозможна без охраны границ.

– Мы остались в Миларе, потому что он ближе к порталу схола-дэва, – гнул свое Томел. – Здесь тебе открыты все возможности. Если уйдешь к ним, станешь инструментом. Откажешься от выбора!

– Но это и есть мой выбор! – воскликнула Зеня. – Какой у меня есть выбор, если за меня выбираешь ты?

В этот момент попытался вмешаться Никлаус, братская солидарность наконец-то взяла верх над обидой.

– Она не ошибается…

Томел резким жестом оборвал его, а затем привел аргумент, которого Зеня боялась больше всего:

– Что бы сказала твоя мать?

Всю эту унизительную пытку Схола Петке терпеливо просидел рядом. Он, человек среднего возраста, недавно посвященный в ближний круг схола-дэва, еще не привык к новым одеждам. На протяжении тех лет, что учил малышей – включая Зеню и Никлауса, – он не скрывал своих устремлений. Петке хотел добывать знания в царстве богов и делиться высшей мудростью с городом. Каждый миг его жизни был шагом в одном направлении.

Теперь он поднял руку и сказал:

– Я хотел бы поговорить с Зеней.

Последовала долгая пауза, Томел выжидательно молчал.

– Наедине, – добавил Петке.

– О! – Томел опешил, явно рассчитывая, что прилюдная выволочка произведет желаемый эффект, но поднялся без возражений.

Никлаус вышел следом, бросив на Зеню последний извиняющийся взгляд, и дверь захлопнулась.

С их уходом в комнате стало ужасно тихо; воздух сделался слишком горяч, а стены – слишком тесны. Зеня потерла глаза, злая, униженная и убежденная в собственном эгоизме. Схола Петке сел за стол рядом с ней и лениво пролистал работу Никлауса.

– Он влюблен, – негромко заметил Петке.

– Я знаю, – хлюпнула носом Зеня.

– Но ты – нет.

Зеня не ответила. В классе наставник не любил очевидных ответов. Зачем сейчас начинать?

– Ты понимаешь, почему твой отец пришел ко мне? – задал он наводящий вопрос.

– Надеялся, что вы приведете веские доводы, ведь он никогда ничего не предпринимает без опоры на источники?

Это вызвало у Петке тихий смешок.

– Вы считаете так же, как он? – спросила Зеня.

Неуверенность нашла-таки брешь в ее обороне. Девочка привыкла не соглашаться с отцом, пусть даже только в мыслях. Но Петке всегда относился к ней как к целостной и отдельной личности. Его мнение имело вес именно в силу нейтралитета.

Книжник колебался.

– Твои родители составили определенный план своей совместной жизни, и твой отец полон решимости следовать ему даже в отсутствие твоей матери. Он так долго его придерживался, что теперь ему трудно отказаться от своих ожиданий. Думаю, это у вас общее.

– Это не ответ, – заметила Зеня, обдумав комментарий.

Петке развел руками:

– Хочешь, чтобы я сказал, что одобряю жизнь, проведенную в служении меха-дэве? Конечно одобряю – абстрактно. Она божественна, равноправный член Пятерки, и, как и у всех Пятерых, ее учения способствуют благу целого. В частности? – Он пожал плечами. – По-моему, ты создана для лучшей доли. Секта книжников мала, это элита. Не стоит легкомысленно от нее отказываться.

Проблема была в чести. Как всегда, она легла ей на плечи тяжким бременем: нечто нежеланное, за что полагалось быть благодарной. Зеня сплела руки на коленях.

– Я так долго этого хотела… Я не знаю, как отпустить.

– А! – просиял Петке, задумавшись лишь на миг. – Кажется, у меня для тебя есть текстик.

– По-моему, не… – поникла Зеня.

Но Петке развеселился, уверенный, что нашел ответ (и что тот, как всегда, кроется в книге святых)!

– Это эссе Лемена о природе личности. Является ли человек, который проснулся, тем же самым, кто заснул прошлой ночью? Схола Паруш, как известно, утверждал, что мы постоянно развиваемся, в каждый следующий момент возникает совершенно новая личность, уникальные итерации слабо связанного набора основных воспоминаний. Но Лемен считал, что человек является каждым из тех, кем когда-либо был, – не рожденным заново, а непрерывным и одновременным.

– Не уверена, что улавливаю.

Петке подался вперед и накрыл ладонями ее сплетенные пальцы. Его прикосновение было теплым, а взгляд еще теплее.

– Это означает, что ничто никогда не теряется по-настоящему и время на любое дело потрачено не впустую, даже если жизнь пойдет по иному пути.

Впервые за весь день – на самом деле за много лет – бурлящий водоворот мыслей в голове у Зени затих.

– То есть ничего не меняется? – тихо переспросила она.

– Ничего не пропадает, – поправил Петке и улыбнулся. – Из тебя вышел бы отличный специалист по истории мехов. Так что видишь? Ничего не пропадает зря.

Он был добрым человеком, и Зеня не хотела его разочаровывать.

– Я с радостью прочту эссе, спасибо, Схола Петке.

Учитель хлопнул в ладоши, довольный тем, что его вмешательство восприняли должным образом.

Зеня сидела в свежевосстановленной тишине, пока Петке зазывал ее родных обратно и шептал слова ободрения Томелу. Затем он ушел искать в стопках архивов верхнего уровня эссе о природе личности.

Самым большим страхом Зени было простое «что, если». Что, если она передумает? Что, если она отклонится от своего нынешнего пути, а затем пожалеет об этом? Петке по-своему убедил ее: она всегда будет девочкой, которая хотела в небо.