Змий

– Нам суждено общаться в виду давних отношений родителей, не молчите, – не утерпел я.

– Думал, что все выдумки сплетников, когда твердили, что теперь вы поселились у отца! Как здоровье вашего батюшки, хворает, правда же? Паркет на загляденье, такой же хочу. Черканите адрес мастера.

– Хворает, но пошел на поправку, вроде перестал кашлять.

– Ах, рад!.. – теряясь, произнес Алекс, поглаживая канапе. – А диван чейный? Это шелк, правда же?.. какой цвет приятный, лавандовый.

– Это канапе, а не диван, разница размером с пропасть. Не путайте, пожалуйста, уж кто-кто, а вы обязаны разбираться. И да, это шелк. Канапе итальянское. Цвет мне тоже нравится, сам выбирал.

– Швед рассказывал мне, что Гавриила Васильевич вас в пример ставит. Вижу, вы действительно заделались в диванные эксперты. Кстати, мне вам кое-что просили передать. Мишка наш… – тихо заговорил Алекс, подаваясь ко мне, – …придумал веселящий порошок из грибов, просил передать, что сегодня кукушка, В* приведет девочек. Так что ровно в полночь за вами заедет Бах, ежели вы, разумеется, все-таки изволите поехать. Приличные барышни тоже явятся. Среди прочих будет Мари и ее подружки. А, кстати, чуть не забыл: обязательным атрибутом сегодняшнего собрания является маска.

– И Аранчевская будет! Тогда, конечно, в деле, пусть Бах заезжает за мной… – вновь начал я, но тут же, сам от себя не ожидая, вскрикнул из-за того, что вспомнил о споре на Уткину; Державин даже поперхнулся кофеем, испуганно отклонившись от меня назад.

– Это что еще за шуточки?.. Вы больны?

– Выражаю согласие…

– А, ну и замечательно! Вы бы видели, какие перлы исторгал из себя фон Верденштайн после этого порошка, а Морилье так долго хохотал, что чуть не разорвался… Слышал, к вам поступили новые картины? – энергично потерев ладоши, заулыбался Державин. – Могу взглянуть, правда же? Мой пузырь собирается открывать еще один музей, может, мы выкупим или арендуем что-нибудь у вас.

– Конечно, Александр Александрович, вы можете взглянуть. А вообще заберите по-хорошему Жана Фуке.

– А по-плохому как? – веселился Державин.

– Аллегорию глупости Массейса прибью перед вашей кроватью.

– Вы настолько безжалостны?

– Поменяемся на Корнелиса де Хема?

– Ваш папаша сначала вас съест за то, что вы Фуке отдали, а потом меня за то, что я вам за него де Хема. Правда же? Они же не равноценны.

– Каждому вину своя бочка. Для меня де Хем лучше.

Так Державин зацепился за пословицу, и разговоры пошли о напитках. Ничего существенного в тех беседах не было, поэтому и приводить их не стану. Говорить нам было не о чем. Иногда мы вспоминали прошлое, но мимолетно, вновь возвращаясь к старому и уже оговоренному, как к спасительному плоту. Перед уходом Алекс потребовал коньяк и, смешав его с остывшим чаем, выпил до дна.

Потом я маялся бездельем, не знал, чем себя занять. С реставрацией мучиться не хотелось, лежать на диване уже не мог, через силу уселся проверять почту, где отыскал письмо Твардовского с адресом. В ужасной спешке, чувствуя вину перед юношей за задержку денег, я выписал к нему тысячу рублей и отослал по адресу.

В седьмом часу мне доставили рулон ткани от Тани, в коем находилось полотно и маленькая записка:

«Дорогой князь Адольф де Вьен, пишу к вам, чтобы поблагодарить вас за великодушие и благородство. Ежели бы не ваша помощь, подделанный портрет рано или поздно был бы обнаружен батюшкой, а это, в свою очередь, обернулось бы самым плачевным концом. Из новостей хочу передать, что матушке моей вы очень понравились; еще долго она хвалила ваш блистательный ум и игру на скрипке.

Сегодня к нам с визитом приедут Державины, чему я очень рада, потому что теперь ваши друзья станут и моими. Желаю вам легкой работы, князь.

Ваша знакомая,

Татьяна Дмитриевна».

– Крыса Державин! – воскликнул я, отбросив листок. – Выплясывал передо мною, хитрец! Глаза мозолил, тянул волынку про коньяк, а сам!.. Что ж, на войне как на войне, напросился!

Засуетившись по комнате, шаги мои топали из стороны в сторону. «Ведь теперь даже отказаться не смею от спора, денег у меня нет, а отец не даст. Какое низкое положение занимаю, почти на карачках!» – пыхтел я. Отправив отцу прошение, чтоб он пригласил к нам Уткиных, я занялся картиной Тани. Работа шла хорошо, большого труда реставрация не составила, так что до кукушки я успел и поужинать, и чаю покушать, и продумать костюм. Пока отдыхал, выходил старый князь. Не сказал он мне ничего, только швырнул на стол записку, сверкнул глазами и удалился. Прошение мое было усердно перечеркнуто красными чернилами.

Перед зеркалом я прокрутился до самого приезда Феликса. Дорогой я старался делать меньше движений, чтобы не растрепаться, этим забавлял князя, лицо которого то и дело оживлялось тонкой немецкой ухмылкой. Путь был мрачным и тусклым, Петербург спал. Один почерневший в ночи дом сменялся другим до тех пор, пока колеса не примчали нас на другой конец города к особняку Мишеля Баринова.

В душной передней, как обычно, остановившись у зеркала, я натянул на лицо фирменное выражение принужденности к визиту, а Феликс, удерживая в своей ладони крохотное зеркальце, усердно прилизывал брови. Новый лакей Мишеля странно на нас тогда посмотрел: со злобою и ненавистью, взглядом вынужденной униженности, будто он должен быть на моем месте, будто он заслуживает моей жизни больше меня, и судьба его – жить в роскоши и расслаблении, а не провожать кого-либо от дверей до дверей да снимать одежды. Разумеется, я не отвернулся от взгляда слуги и принялся давить на него своим взором, пока тот не потупил виноватые глазенки в пол.

Когда о нашем прибытии было доложено, спустился Девоян, расставляя по сторонам смуглые, всегда загоревшие руки в радушном приветствии. Пока мы поднимались, Артур что-то живо рассказывал Феликсу, а я брел позади, разглядывая расшитые золотом фалды фраков, и понимал, что здесь я совершенный одиночка и что мне, вероятно, даже не стоило приезжать: «поэтому Розенбах ни словом не обмолвился со мною по пути на вечер и постоянно посмеивался; как же раньше я не догадался? – вертелось в голове. – Дурак, теперь не уйдешь! Хотя… может, я все придумал?». Решившись провести эксперимент, я остановился посреди лестницы, но ни Феликс, ни Девоян этого не заметили и прошли вдвоем до самого входа, скрывшись в дверях салона. «Все-таки дурак! – утвердился я, дотрагиваясь рукою до розовых гвоздик в мраморном вазоне. – Что теперь делать? И ведь уехать-то не смею, это будет еще более унизительным». Парадная лестница гремела отзвуками живой музыки Виотти, эхом раздавался заливной хохот под лихой рассказ Керр и звон бокалов. «А может, ну его? Уеду себе и уеду, никто даже не заметит», – продолжая размышлять, я услышал: раздался смешок. Внизу, внимательно наблюдая за мною, стоял все тот же наглый лакей, искривившийся в насмешливой гримасе. Мне вдруг захотелось раствориться в воздухе, словно бы я и не приходил вовсе, но нужно было себя скрепить. Ловко отщипнув головку гвоздики, я приколол ее к фраку и поднялся наверх. В гостиной Баринова находилось, по крайней мере, около пятидесяти человек. Разговоры жужжали, посуда гремела, искрилось шампанское, и надрывался уставший рояль. С моим появлением сонм звуков стих. Спертый воздух салона мгновенно обдал холодное лицо. Завидев меня, Аранчевская выронила из рук бокал шампанского, что тяжело покатился по полу, расплескав напиток.

– Явление царя народу! – провозгласил я, развеивая напряженную обстановку. – Действие первое: вечер у Мишеля!

Все дружно засмеялись, лишь Мари, блеснув глазами, скромно улыбнулась в знак приветствия. Общество оживилось, господа и барышни вернулись к обсуждениям, как и прежде развеселился рояль. Бодро подскочив, Баринов увел меня на диваны, где также расположились Бекетов и В*. Миша любезно предложил игристого и клубники, лихо схватывая блюдце и бокал с подноса камелии в роли прислуги.

– Я думал, вы обижены на меня и не приедете! – бросая маску, с подозрительною дружелюбностью начал Мишель, пока В* что-то записывал в книжечку. – Мне уже сто-о-олько всего наврали про вас, что я, право, don’t know what to believe! I'm already tired of refuting gossip (Даже не знаю, во что верить! Уже надоело опровергать слухи). После Крупского и Сахарова пол-Петербурга в сказках. Представляете, что два этих клоуна начирикали? Говорят, стреляться мы собрались. Но черт с ними! Поговорим о вас? Нынче вы припозднились, Мари так красиво пела, даже не представляете, де Вьен!

– Представляю и как никто другой знаю прекрасный голос Аранчевской, – скользя взглядом по публике, ощущая на себе пристальное внимание со стороны, ответил я, после чего зачем-то добавил: – Как раз хотел говорить с Мари, так что хорошо, что она здесь.

– Неужели хотели? – громко удивился Мишель и, наклонившись к самому моему уху, смакуя каждое слово, прошептал: – А мне доложили, что она отвергла вас со скандалом и швырнула в вас помолвочным подарком. Что, тоже слухи?

– Разумеется! – ужаснулся я. – Вам об этом тоже Сахаров сказал? Так вы поменьше слушайте своего клоуна, и будет вам счастье.

Мишель оставил вопрос без ответа, укладываясь головой мне на плечо и вертя в руках фантик от конфекты. Сперва я был напряжен из-за подозрительного поведения князя, впрочем, как и Альберт, разинувший рот от удивления. Наблюдая за собранием, я ввергался в замешательство более и более, силясь сообразить, как вся эта разношерстная компания сумела собраться вместе. В одной и той же комнате находились и благородные княжны, и девицы В*, готовые удалиться в комнаты. Причем зачастую я даже терялся и не отличал благородных от развратниц: все они были одеты по последней моде, громко смеялись и говорили, чего-то напряженно ждали, жеманно взмахивая расписными или перьевыми веерами, каждая из них сверкала украшениями. Тут же находились господа: кто-то вроде Керр – принцы, герои войны 1812 года, полковники, подполковники, генералы, кто-то вроде меня и кукушки, и кто-то вроде обедневших дворян незнатных родов. Камню было негде упасть от многообразия разнообразных лиц и происхождений.

«Так поглядишь на Мишу – сущий голубоглазый ангел. Незнакомый с этим белокурым чудом даже и не подумал бы, что тот есть воплощение подлости и животной жестокости», – размышлял я, пока В* так и не переставал глядеть на меня, постоянно нечто конспектируя. Баринов продолжал лежать у меня на плече, из фантика начиная выворачивать китайское оригами. Тут я заметил, что в дверях появился Твардовский. В* устремил свое внимание на юношу и, нацепив монокль, принялся упорно прищуриваться. Завидев меня, Даниил испугался настолько, что отскочил в стол с угощениями, с треском повалив оттуда пирамиду из бокалов с шампанским.

– Стоп-стоп-стоп! – по мере произношения переменяя свой голос на более раздражительный, возопил Баринов, после чего, вдруг возвысив голос, мягко продолжил: – Ну что ты натворила, Данечка моя?

– Я не специально… – проскулил мальчик.

– Еще бы! – неистово взрычал Мишель и уж хотел было направиться в сторону Твардовского, как явился Себастьян и срочно позвал князя к себе. – I'll deal with you later, cutie (Позже разберусь с тобой, милочка), – не к месту слащаво заявил Мишель.

Аранчевская, желая сгладить обстановку, заспешила к роялю и, спровадив Анну с продолговатого пуфа, заиграла менуэт Баха. Проследив глазами за Даниилом, поспешившим скрыться из салона, я принялся наблюдать далее. Пока кукушка шла своим чередом, В* переключился в записях на Керр, который, изрядно напившись, перекрикивал тяжелым басом всю комнату вместе взятую, пуская шутки в кругу дам, ласкавших его руками то за плечи и шею, то скользя по усатому лицу с бережно уложенными бакенбардами. Урвав минуту, я мерно подобрался к émeraude и, едва справляясь с чувством волнения, подсел к ней.

– Здравствуйте, Мари, – прошептал я на ушко княжне, когда та прекратила играть на рояле. – Соскучились по мне? Хотел бы говорить с вами наедине.

– А я не желаю с вами разговаривать, – с выделанной неприязнью бросила Аранчевская.

– Какие изумительные сережки сегодня на вас, интересно, кто же их подарил? Вы, кажется, не согласились на мое предложение, – поглаживая ручку княжны, ворковал я, пододвигаясь ближе. – Что же вы носите эти побрякушки?

– Видите, вы даже не слушаете меня теперь. Ведь было сказано, что не желают говорить. Мои слова и просьбы для вас ничего не значат, – едва слышно прошептала Мари.

Когда в гостиную вернулся Баринов, Аранчевская подскочила с пуфа и рванула из салона. Пока Миша расспрашивал присутствующих о Твардовском, я воспользовался моментом и вышел следом за émeraude. Обойдя дом вокруг, расхаживая по цветущим коридорам с вазонами, я обнаружил Аранчевскую в отдаленной комнате. Дверь к Мари была открыта нараспашку, так что мне удалось войти бесшумно и запереться. Смело подобравшись к émeraude сзади, я развернул ее за плечи и впился в уста. Княжна недолго сопротивлялась, хотела меня оттолкнуть от себя.

– Теперь давай поговорим, – когда лобзанья закончились, просил я. – Неужели ты не согласилась только из-за того, что я решился устроить тебе сюрприз, сделать предложение в кругу самых близких? Но это же вздор. По-моему, нет разницы, когда ты получила предложение. Главное, что оно поступило, ты должна быть благодарна.

– Ах, благодарна! – оттолкнув меня, вскрикнула княжна, принимаясь мельтешить с туалетом.

– Да, все знали о том, что я буду делать предложение, и да, не было ни лент, ни выспренних речей, но… – наблюдая за тем, как пудрится княжна, завел я.

– При чем здесь ленты?! – возопила Мария, топнув ножкой. – Ты унизил меня не только в глазах света, но и в моих же собственных! Из-за тебя сама себя презираю!

– О чем ты? Тебе, верно, опять что-то наплели. Говорю же, перестань слушать свою тетушку.

– Причем здесь тетушка, что ты прицепился-то к ней?! – толкнув меня, вспыхнула Аранчевская. – Мне очень красочно растолковали, чем ты занимался весь предыдущий месяц, раскрыли твой донжуанский список. Впрочем, я и сама все видела, претерпевая унижения с гордо поднятой головой, как и следовало поступать, иначе я бы совсем пала в мнениях. Женщины не игрушка, Адольф, свадьба со мной тоже. Мы были бы самой завидной парой, но теперь я готова пойти ва-банк!

– Считаешь, что пойти ва-банк и остаться ни с чем – одно и то же? Сомнительные у тебя ходы, так ты никогда не выиграешь партию. А насчет списка забудь, это не то, все выдумки и наговоры. К тому же, остальные не имеют значения, я люблю только тебя. Для меня ты совершенно другое.

– Да, ты прав, я – другое! – усмехнувшись, произнесла Мария и, поставив свою ножку рядом со мною, повелительно продолжила: – Ну что смотришь? Целуй!

«Не понимаю, зачем ей это надо, но ладно. Может, это ее успокоит», – повинуясь желанию княжны, я трепетно обхватил ее ногу.

– Вот кто ты! – бросила княжна, дернув ногу. – Ты – раб и всегда им будешь! Знай, ты здесь только потому, что я просила Мишеля позвать тебя, иначе никому ты не нужен, никто не желает тебя видеть и знаться с тобой. Начнешь козырять состоянием своего папаши, скажу, что всем уже плевать с высокой колокольни на ваши богатства. Пусть даже твоя золотая бабка завещает тебе свои владения и прииски, в чем я сомневаюсь, твоих сторонников втрое приуменьшится! От денег, которыми ты стараешься всех купить, разбежится наше общество! Не только состояние важно, но и человеческие качества, например, порядочность, которой в тебе, Блуд Девьенович, нет. Так, как меня ты обмарал в глазах света, где все меня теперь считают твоим носовым платком, меня никто еще не оскорблял и не оскорбит. Лучше я останусь ни с чем, главное – не с тобой. Я не вещь, которую можно купить и поставить на полку, не твоя игрушка! К тому же играть с тобой и не собиралась, глупо надеялась, что ты действительно меня любишь, но ошиблась. Под браком ты подразумеваешь мое полное подчинение, принадлежность к тебе, тогда как сам ты и не постарался бы сойти за верного мужа. Не намерена терпеть к себе неуважения и порываю с тобой. Как порядочная девушка я должна жалеть о нашей связи, но и в этом деле найду силы поблагодарить тебя за все, что меж нами было. Прощай!

Дернув юбкой, Аранчевская устремилась к выходу; я жалко бросился за нею и, силой прижав к себе, взмолил:

– Мария, любимая, ты не можешь просто так меня бросить! Я не воспринимал тебя как игрушку, я люблю тебя! Давай же обсудим мое поведение и начнем с чистого листа! Буду самым послушным мужем, обещаю тебе!

– Между нами все кончено! – ьвыпалила Аранчевская и стремительно вылетела в двери.

Я хотел было поспешить за княжной, но вовремя остановился и увидел следующее:

– Миша! – как ни в чем не бывало, воскликнула Мария. – Я всюду тебя обыскалась.

– Маша! – ласково отозвался Баринов и, расставив руки, кинулся к émeraude. – Мне твой олень заявил, что пришел что-то с тобой довыяснять.

– Мы довыяснили, – отвечала Аранчевская, голос ее дрогнул.

– Чего глаза-то на мокром месте, Маш? Твой заморский матрос тебя сызмальства перед нами матросил, опустил в свете, а ты нюни распустила. Надо радоваться, что между вами все кончено наконец-то. Сколько тебя б еще позорили! Весь город твердит о твоем распутстве, дорогуша. Даже я б тебя замуж не позвал, несмотря на нашу дружбу. Давай-ка подбери гордость, отряхни ее, а то смотреть на тебя сил нет.

– А у меня нет сил от всех вас! Надоели! – зарыдала émeraude, бросаясь в бегство.

– Ох, черт бы это бабскую натуру! – проворчал Мишель, поспешив за княжною.

Закрыв дверь, я встал смирно. Глядя вперед, ощущая себя опустошенным и глубоко раненным, я старался ровнее дышать. Но скоро не выдержал. Лицо нервически задергалось, брови жалобно поднялись, глаза зажмурились, а рот, раскрывшись, исторг из себя скрип. Принимаясь швырять вещи, что попадались мне на пути, я забылся. В какой-то момент в комнату вошел Керр, застав агонию гнева. Несмотря на то, что кинулся я и на Альберта, он усмирил меня одним движением. Мгновение, и я сидел, как маленький ребенок, рыдал и рассказывал о произошедшем. Князь внимательно выслушал, но словами не утешил. Позднее явился Розенбах и позвал нас идти.

– Вы бы видели себя! – рассмеялся Шведов, попавшись нам на лестнице. – А вас троих искал, хотел к себе пригласить. Поедете продолжать? Кукушка переезжает. Милый князь, что с вами? Такое лицо, будто отравились… вы же не пробовали Мишкиного порошка из грибов?

– Выдвигаемся незамедлительно! – волною раскатился Альберт, разворачивая Пашу за его маленькие плечи. – Ведите к экипажу.

– Всенепременно, господа! – воскликнул Шведов. – Все же надеюсь, что милый князь не пробовал порошка. Бариновская обезьяна, на которой Мишка строил химические опыты, от этого порошка издохла: глаза у ней закатились и покраснели, тело болезненно исхудало и облысело, а перед тем ее ужасно тошнило.

– Не преуменьшайте достоинств Адольфа, – рассердился Керр.

– И не думал!.. – засуетился Шведов. – Прошу, простите меня! Г-н Керр, я лишь беспокоился за милого князя на всякий, так сказать, случай!

– Ладно, Адольф на вас не в обиде, – ответил за меня Альберт.

Так мы спустились в переднюю, прихватив напившегося Хмельницкого, Карамазина и тех, с кем сошелся непосредственно сам Шведов на вечере у Мишеля. Кто-то смеялся, вторые перебивали голоса друг друга рассказами, третьи палили из ружей, а мы (я, Розенбах и Керр) мирно пребывали на крыльце, наблюдая за происходящим.

– Нет, хватит, с ними я в последний раз, Адольф, – как бы на что-то мне намекая, заметил Керр, сильнее завертываясь в соболиную шубу. – Мне уже тридцать пять, пора и честь знать.

– Пора! – двусмысленно прозвучал Розенбах, глядя на меня; в то же самое время к нам вышли остальные служивые. – А Адольф-то продолжит ездить, Альберт Анатольевич.

– Й-а а-сшчитать, а-мошжно и отдохнуть. Не а-все же а-слушжить. – с нарочно выделанным немецким акцентом и постоянно «акая» пред всяким словом, съязвил Федор Федорович Гагарин, нюхая табак.

Керр лишь нахмурился на колкость и отвернулся: «какое глупое мальчишество», – сморщился он.

– Отпустите птенца, авось полетит, – вновь двусмысленно произнес Феликс, так же с претензией и будто презрением поглядев на меня.

«Вот оно что, мешаю всем. Хорошо! – догадался я». Ведомый странными порывами, выхватив оружие у Гагарина, я вышел на самую середину улицы, прижал дуло к виску.

Выбежавший из входных дверей Себастьян растолкал перед собою толпившихся и кинулся вприпрыжку по дороге, улюлюкая индейцем. В беглеца мигом полетела бутылка Морилье. Петруша Бекетов, заранее заготовивший фейерверки, успешно поджог фитиль, распрыскав по небу краски салюта. Вскоре я заметил, что в одно из окон высунулась голова Аранчевской, а этажом ниже показалась физиономия Баринова. По лицам всех моих компаньонов было видно, что они уже не бесились, как прежде, и не наблюдали нового фейерверка, а в ужасе – меня. Но неожиданно сзади набросился Альберт, повалив нас на землю. Отобрав оружие, что для пущей зрелищности пальнуло в сторону во время нашей слабой схватки, Керр захватил меня и поволок к экипажу. Большую часть дороги, вновь зажатый Альбертом и Феликсом, я молчал, наблюдая за тем, как Петруша и Алекс, бранясь и отыскивая в грубых словах забавное, вышвыривали деньги в случайных прохожих.

В особняке у Паши нашу компанию поджидали многочисленные деликатесы, к которым я почти не притрагивался, не считая вина и устриц. После застолья, пока бесноватая компания развлекалась с женщинами и вдыхала опиум, мы с Керр и Розенбахом сидели в подвальной тишине влажной бильярдной комнаты.

В шестом часу утра, когда весь дом еще спал, а зимний сквозняк позванивал хрусталем люстр, Альберт, Феликс и я пробудились домой. Лакей, одевавший нас в передней, вел себя, как забитая собака, вздрагивал от малейших обращений, особенно в те моменты, когда Керр, едва сдерживая бас шепотом, раздавался в приказах. Только перед выходом я заметил, что у слуги вспорота вся ливрея на спине, разъяренно отстеганная кнутами прошедшей ночной попойки. Оказавшись на дворе, я и компания остановились.

– Ах, лепота! – потянувшись, проговорил Альберт, наслаждаясь морозом солнечного утра. – А как хрустит, господа, как потрескивает снежок! Сейчас бы на охотку в лесок, ай-ты, Родина белоснежная! Ай, душа!

– Позовите нас к себе на дачу, Адольф. Мы же друзья, – возник Феликс, дивясь на друга, который, как мальчишка, с интересом вслушивался в хруст снега, ступая по нему из стороны в сторону. – У вас там разные диковинки бегают, можно пострелять.

– Ах да я, собственно, и не охотился никогда… – стыдливо отвечал мой голос.

– Так научим! – подскочив, залихватски обняв меня за шею, воскликнул Альберт.

– Ежели вы действительно хотите со мною куда-то поехать, то на том и договорились. Сегодня же прикажу лакеям готовить дачу, но все-таки оставлю вам пару дней на размышления… – отметил я, ощущая подступающую волну смущения и неуверенности от того, что чувствовал себя навязавшимся.

– Керр охотничье ружье для вас возьмет, – вставил Розенбах, умилившись на мое покрасневшее лицо. – А про баню все-таки не забудьте. Знаете, как хорошо после охоты проспиртоваться в жару и разгоряченным прыгать в снег?

Альберт заулыбался, но непонятно почему: то ли оттого, что описанное ко мне точно никак не относится, то ли ностальгически. Что ж, с тем мы втроем проследовали домой к моему отцу. Дорогой меж нами затевались самые разные обсуждения, но более всего меня повеселил Керр, неустанно шутивший над рысиным малахаем Розенбаха. То Альберт трепал его убор за хвост, то гладил против шерсти. Феликса это раздражало, так что Керр нередко получал по рукам. Порою Альберт давал мне отпить спирту из фляги для согрева. Сами же компаньоны, казалось, совершенно не замерзали. Керр даже снял перчатку со своей большой руки с белыми волосами и обтер без того покрасневшее лицо снегом.

При подходе к особняку Эдмонда де Вьена мы прекратили говорить и распределились. Пока Альберт шел впереди, а Феликс плелся позади, мельтеша длинными ногами, я все сильнее тушевался: «всегда ли они молчат, когда находятся вместе? Наверно, я здесь лишний, без меня они бы вели задушевные разговоры…». Но Керр, будто уследив ход моих мыслей, замедлил шаг и, поравнявшись со мною, принялся рассказывать о том, как он, будучи юнцом вроде меня, гонял бабушкиных жеребят по поместью. Рассказ вышел презабавный, от смеха я даже согрелся. Розенбах отказался заходить во дворец моего отца и, ссылаясь на страсть к морозу, леность от теплоты, остался ожидать на улице. Альберт ввел меня в переднюю под руку, чтобы я не поскользнулся на входе. Все могло бы обойтись тихо и без историй, но внизу нас поджидал старый князь в ночном халате.

– Ты снова был у Баринова! – слетая с лестницы, процедил Эдмонд де Вьен. – Сколько раз я твердил тебе не таскаться к нему?! Игрок, развратник, зависимый человек, скосивший на своем пути ни одного такого слабоумного, как ты! Говори, что пробовал у него?! Совсем с ума там посходили!