Змий

– Почему вы с ней танцевали? – вдруг испросила княжна. – Неужели она вам понравилась, эта страшненькая?

– Да что вы как ребенок, ma mie (моя крошка), в самом деле? – вздохнул я, приподнимаясь на кровати. – Этот гаденький утенок Державину понравился, я решил его позлить.

– Вы теперь надолго здесь? – интересовалась Мария, переводя тему. – Вот мы уже утром выдвигаемся назад в Петербург. Здесь ужасно скучно, чтоб вы знали, и я рада, что этот недельный визит закончился.

– Сразу же уеду, явился только лишь за-ради вас, mon émeraude, – признался я, усаживаясь на кровати. – Отцу нездоровится, он кашляет кровью и задыхается, сегодня утром с ним сделался приступ.

– Как жаль, mon cha-cha. Надеюсь, ваш папенька вскорости поправится. Отправьте г-на де Вьена в Крым, – сказала Аранчевская, любуясь мною. – А как зовут ту страшненькую?

– Уткина! – расхохотался я. – Представляете, до знакомства Державину высказал, что она похожа на утку!

Мария мгновенно подхватила мое веселое настроение и, шутливо посмеиваясь над Татьяной, принялась выдумывать забавные прозвища. Тогда мне показалось, что княжна забыла свою ревность, что театральная задумка моя прошла успешно, все встало на прежние места.

Наконец собравшись, я двинулся в игральные залы, наслаждаясь запахом пленительных духов Мари, пропитавшими меня насквозь. Свечи той стороны, по которой я прикровенно продвигался, видимо, были зажжены еще задолго до приезда гостей, к моему появлению уже потухли. «Так или иначе, где-нибудь должна же быть лестница, ведущая в игральные залы. А раз обычно такие лестницы винтовые, то я должен искать ее в одной из комнат, скрытой от глаз», – размышлял я, оглядываясь по сторонам. Вдруг мне послышался хохот Льва Константиновича и Дмитрия Павловича, доносящийся прямо по коридору. Не найдя, куда спрятаться, я забежал в первую попавшуюся комнату и прильнул к двери. Когда спугнувшие голоса минули меня и растворились вдалеке, я наконец заметил, что нахожусь в комнатке совершенно непримечательной. У стула, что находился подле столика с подсвечником, где, колыхаясь, постепенно умирала тощая свеча, храпел лакей, знатно напившийся. «Ему комнаты охранять поручили, а он пьян! Вот и плати этим подлецам потом!», – примечая за перегородкой перила, пробубнил я, – «слава небесам! Винтовая лестница!».

Ступая на самые носочки, я начал спускаться. Когда голова моя уже миновала верхнюю комнату, я увидел, что благодушное провидение вновь сыграло мне на руку и спасло от излишних объяснений. Винтовая лестница была огорожена от карточного зала массивным книжным шкафом. Затаив дыхание, я потихоньку вынул какую-то книжонку и раскрыл ее на первой попавшейся странице. Вскоре начались разговоры, благодаря которым я опознал общество за столом.

– Ха! Так-то, князь, будете знать, как со мною за карты садиться! – визгливо проговорил голос с французским акцентом; я сразу понял, что речь принадлежит маркизу Виктору Морилье.

– Вы должны мне еще пятьсот рублей, – выговорил Альберт Керр. – Еще играете или на собрании кукушки отдадите?

– Боюсь, мне больше так не повезет! – заскулил Морилье. – Удача – женщина такая, сегодня она с вами, завтра с другим – куртизанка, одним словом! Отдам вам на собрании.

– Перерыв, господа. Подождем де Вьена младшего, – встрял Феликс Розенбах, скрипя стулом и сапогами.

– Ах де Вьена, неужели-с? Он пропал-с после танца с новой графиней… как ее там… опять запамятовал-с… Милый князь даже, возможно, сразу укатил-с, – удивился г-н Крупской, пытаясь вспомнить имя Татьяны.

– С графиней Уткиной, кажется, – подхватил Керр, – Да-да, точно с Татьяной Дмитриевной наш милый князь танцевал, Кирилла Алексеевич.

– Да-с, именно с ней! А зачем-с вам воспонадобилось до де Вьену, г-н Розенбах? Известно-с, папенька егошний денег не дает после прошедшего месяцу. Это я к тому, что ежели вы до него вознамерились за деньжонками потянуться, то уж извольте-с передумать.

– Наш де Вьен обещался сегодня же, – вступился Феликс.

– А мне, а мне!.. – взвизжал Морилье, в конце охрипнув и откашлявшись. – А мне он вообще тысячу не вернул!

– Вернет. Адольф порядочный человек, – заверил Керр, черкнув спичкою и оживив сигару.

– Какой позор! – осуждающе возник голос графа Сахарова. – О чем он только думал! Ведь срамит же отца своего!

– Говорят, Эдмонд де Вьен рассержен на сына, грозит лишением наследства, – возле самой книжной полки, за коей я прятался, вдруг проявился Петруша Бекетов. – Мама сказала, что и золотая бабка ничего Адольфу не оставит, все богатство сдаст на благотворительность.

– Ваша мамаша вновь собирает вздор, не слушайте ее, – грубо внедрил Девоян, начиная важно ходить по залу. – Сколько вам повторять, сколько учить вас, чтобы вы, наконец, запомнили, что слова женщин – либо выдумка, либо чьи-то сплетни, либо абсурд, рожденный глупостью?

– Я бы-с не был столь категоричен, молодой вы мой человечек, – поднялся с места г-н Крупской. – В вашем возрасте-с, да делать подобные выводы-с как минимум неосмотрительно, особенно в присутствии благородных мужей, у коих уже имеется семья.

– У каждого свои недостатки, – пробубнил Артур Девоян. – Лично я не собираюсь жениться вообще, тем более заводить детей.

– Тоже когда-то так говорил-с, – захохотал Кирилла Алексеевич. – А что насчет де Вьенов-с добавить бы хотел, так то, что на днях, буквально позавчера, мы с семьею и матушкой моею-с посещали старого князя. Он сказал, что до определенного моменту-с сын егошний совсем не навещал, жил во своем дворце на Английской набережной, спокойно себе развлекался то с Аранчевской, то с… другими-с барышнями, сами понимаете-с… чаевничать ходил-с, а теперь заселился к нему на Невском и всюду вылавливает, покою не дает-с.

– А говорили же, что князь Эдмонд де Вьен последнее время совсем нездоров, почти при смерти. Вот Адольф и вылавливает его всюду, – приставил Бекетов, неумело встревая в разговор.

– Пожалел бы отца, жуир! Сумма выходит колоссальная, господа! – озабоченный моими деньгами, вновь затрещал граф Сахаров. – Я так посчитал, что на ваших кукушечных собраниях, господа, ваш милый князь проиграл осьмнадцать тысяч рублей!

– Немыслимо-с! Осьмнадцать! – тоже желая быть причастным к обсуждению моих денег и осуждению поведения, возопил г-н Крупской.

– Идите ко мне в счетоводы, Матвей Аверьянович, – вышел я из-за книжного шкафа, уничижительно оглядывая помещение.

Обернувшиеся на мой голос лица участников карточных игр перекосились в испуге. Маркиз громко икнул, Бекетов схватился за сердце, а Девоян побледнел и присел на месте. По голосу я угадал всех, но вот кого не слышал, так это Павла и Алексея Шведовых. Все, кроме них, сидели вокруг стола. По лицу Павла было видно, что он вновь проигрался.

– Денег много, наши счетчики сбиваются, подсобите? У вас с математическими науками, я посмотрю, довольно близкая дружба, – возник я, взглядом язвя графа Сахарова. – И вообще, вы не в праве меня осуждать. Хоть я и проиграл столь позорную сумму, но хотя бы не ставил на свое родовое имение или украшения жены. А про вас, г-н Крупской, вообще ни слова хорошего не скажу! Даже теперь вы потихоньку скидываете спрятанные карты в общую кучу, под стол; жулье!

– Ложь! – вскричал Кирилла Алексеевич.

– Разумеется, понимаю, что мы все здесь не без греха, но не до такой же степени! – продолжил я, игнорируя восклицания г-на Крупского. – Уверен, все хорошо помнят ваш «анекдот-с», выражаясь на вашем же языке. Баринов тогда шутил у нас: «представьте, как он, непринужденно выплывая рыбкой из-за игрального стола, выронил целую пачку разноколодных карт, состоящую из всевозможных мастей! Затем, разведя руками и присев в реверансе, произнес свое: "анекдот-с"».

– И правда-с, змий! – выругался на меня Кирилла Алексеевич и, плюнув через плечо, демонстративно вышел из игральной залы, хлопнув дверью; г-н Сахаров, зачем-то выпучивая глаза, скрылся за ним же.

– Милый князь, где деньги? – спокойно вступил Розенбах. – Надеетесь отыграться?

– Надежда умирает последней, Феликс Эдуардович, – ответил я, усаживаясь за стол.

Карточный бой шел ожесточенный, но позволил здорово уменьшить долг Розенбаху, остальные я поклялся вернуть после. За игрою разговоры не велись, но было видно, каждый проворачивал в воспоминаниях недавние диалоги и мое ошеломительное явление. Позже явившийся Себастьян фон Верденштайн, примечая видимое напряжение зала, слишком силился находиться в нашем кругу, но все-таки превозмог себя и успокоился. Пока Альберт Керр упорно защищал меня в картах и часто, довольно глупо, подставлялся, в зале заметно прибавилось: явился Мишель Баринов и Карамазин, сын Крупского и Григорий Хмельницкий, яро присоединившийся против меня в новой партии. По окончании игры Альберт остался должен Григорию Германовичу пятьсот рублей и своему другу Розенбаху триста рублей.

– Скажу отцу, что лучший картежник проигрался – обхохочется! – начал разговоры Баринов, пока Керр костил на меня слегка из-под лба, как бы говоря тем самым: «ты мой должник». – Слушайте, а чего это у вас за посиделки крысиные были? Мутки мутите против кого-нибудь? Никак твой Кощей еще кого обобрать решил, де Вьен?

– Это он может, – проскрежетал Девоян.

В тот же момент вход в карточную залу растворился, впуская к нам двух симпатичных мальчиков: Ваню, младшего брата Анны Тригоцкой, и его друга, мгновенно зардевшегося.

– О, какова! – все с той же наглой, издевательской интонацией продолжал Мишель. – Ты прочь поди, Тригоцкий, а ты, глазастая, останься.

Сиганув назад, Ваня хлопнул дверью, кинув друга на съедение Баринову. Толпа карточной залы, как стая шакалов, выжидала.

– Это ты та самая Данила Твардовская? – вопросил Мишель, располагаясь на стуле подле меня, и, не заслышав ответа, прикрикнул, шлепнув рукою об ногу: – Ты или не ты, отвечай перед господами!

– Я тот самый Даниил Твардовский… – робко отозвался юноша, виновато склонив голову; тотчас всюду раздались смешки и определения: «а, лакей!».

– Дайте сигару; или Кощей запрещает вам курить? – обращаясь ко мне, перескочил Мишель; заполучив желаемое, он оживил это спичкою и принялся ходить по комнате. – Господа! Помните, я обмолвился?.. Перед вами та самая двадцатилетняя княжна Данила Вадимовна Твардовская! Теперь прислуживает мне в качестве слуги наша Данила! – злобной пошлостью рассмеялся Мишель и шлепнул юношу по макушке, заставив присутствующих разразиться животным хохотом.

Вырвавшись от Баринова, Даниил рванул к двери и, принимаясь дергать за ручку, стал ломиться на выход.

– Ты же моя лапочка, ну! Куда побежала? Иди-ка сюда, Данила, я не разрешил уходить, – как бы засюсюкал Мишель, взяв расплакавшегося Твардовского за руку. – Еще и хнычет, какая прелесть! У фон Верденштайнов дверь в эту залу защелкивается, дорогуша! Теперь ничего не остается, как ждать подмоги. Ну, милая Данила, пойди, принеси-ка мне вон тот стульчик, что подле де Вьена, – мотая юношу за щеку, приказал Мишель и, подкинув вверх золотую монетку, прибавил: – А это папке своему отдашь за то, что воспитал такую послушную дочурку.

Мальчик, сопровождаемый смешками зала, подняв с пола золотую монетку, повиновался и робко побрел за стулом. Не отнимая взгляда, боязливо подойдя ко мне, Твардовский выжидал и моих действий.

– Бу! – возле самого уха юноши вскрикнул Девоян, от чего зал буквально зазвенел смехом.

Тогда Твардовский разинул рот и заплакал, прям как ребенок.

– Довольно! – вскочив с места, возмутился я. – Вцепились, как псы дворовые!

Внезапная тишина зала, было слышно, еще повторяла мою фразу, отзываясь эхом в пустых хрустальных вазах.

– Я пока не вцеплялся, – вздохнув, обозначил Мишель, улыбаясь своею кривой нагловатой улыбкой. – А вот от Аранчевской до сих пор не отцепился. Так и теплится воспоминание!..

Проигнорировав колкую провокацию Баринова, я взял Даниила за руку и повел нас на выход.

– Я же сказал, что заперта, – ухмыльнулся Мишель, когда я и Даниил уже поравнялись с его телом, важно выпятившим грудь.

Презрительно оглядев Мишеля с ног до головы, я кинул перед ним его золотую монетку. Присутствующие замерли, и, кажется, даже всякие дыхания прекратились. Баринов растерялся, но глядел только вперед, тщась удержать уверенность. Подобравшись к двери, я потянул ручку на себя.

– Дверь эта открывается внутрь, – напоследок добавил я и, заложив руки за спину, вышел с рыдающим Твардовским в коридор.

Юноша еще долго не унимался, я решительно не знал, что мне предпринять и как успокоить его истерику.

– Прошу вас, Даниил Вадимович, перестаньте плакать… – как бы утешал я, поглядывая то на юношу, то по сторонам.

– Теперь папенька отругает меня, – тихо произнес Твардовский. – Папенька приказал во всем слушаться г-на Баринова и делать то, что он прикажет, безропотно повинуясь.

– Почему? – удивился я.

– Папенька проиграл наши последние земли, теперь у нас нет денег. А земли проиграл как раз отцу Михаила Львовича – Льву Константиновичу. Уже прошло три месяца с тех пор. За то, что меня приставили лакеем, Лев Константинович платит папеньке по тридцать рублей… теперь, вероятно, не станет платить.

– То, что вы мне сейчас рассказали, ужасно! – поразился я, отодвинув юношу. – Так уж и быть, отыграю ваши земли и оформлю нужные документы. Только пообещайте мне, что забудете ходить к Баринову и не станете вмешивать своего отца в будущие дела с землей.

– Так как же, ваше сиятельство, мне всего девятнадцать, я не могу вести дела, ведь я несовершеннолетний, – промяукал Твардовский.

– Пообещайте, говорю! – приказал я.

– Обещаю… – прошептал юноша.

– Завтра же утром отправьте ко мне на Невский послание со своим домашним адресом, вышлю вам денег на первое время, – направившись с Даниилом к бальному залу, требовал я. – И больше не смейте рыдать, вам ясно? Эти люди не достойны ваших слез. Найдите себе приличную компанию, ежели вы желаете вырасти в порядочного господина. Общество – это земля, ежели вы выберете правильную почву, вы будете вкусно пахнуть и красиво цвести. Поезжайте домой и возьмите в руки умную книжку, не тратьте время зря. К тому же, вам еще рано ездить на балы и вечера.

Кончив разговоры, я вошел в зал. Шел всего третий час ночи, и, что удивительно, к тому времени я уже устал. «Интересно, как Мария? Когда уходил, глаза ее были печальны и, казалось, наполнялись слезами, точно она целовала меня в последний раз», – вспомнил я. Подняв глаза, я увидал невдалеке Алекса. Заметив, что направляюсь в его сторону, князь презрительно отвернулся к яствам и, взяв себе еще ананасу, нервными порывами принялся запихивать желтые куски лакомства в себя. У стола я взял шампанского и, словно не примечая Державина, потягивая напиток, стал вглядываться в танцующую публику. Немного погодя я почувствовал на себе взгляд Алекса и, повернувшись, увидал, что тот действительно глядит на меня, все так же продолжая давиться ананасами.

– Ежели вы будете питаться только ананасами, ничем их не запивая и не закусывая, у вас начнется аллергия, мой друг.

– У меня быстрее начнется аллергия на ваши выходки… – все так же жевал князь, – …чем на ананасы!

– Не говорите с набитым ртом – гадко.

– Это-то гадко?! А воровать женщину не гадко? – прошипел Державин. – Даже в гости ее пригласить успели, неслыханная наглость!

– Постойте, никого никуда не звал, Александр Александрович, – удивился я. – Странно, что у вашей пуга́ло фамилия Уткина, а не Сапогова – только во втором случае поразительное отсутствие интеллекта было бы оправдано. Сама придумала, что она кому-то нужна в каких-то гостях, теперь выдает это за факт пред кем попало. Хотя, знаете, я даже готов принять участие в этой выдумке, чтобы перед свадьбой поиграть на нервах Мари – после приступов ревности émeraude становится такой нежной, как упитанный кролик.

– А вы зме-я-я-я! – растянув последнее слово, как феноменальное открытие, высказал Алекс, кивая головой. – Войны хотите, правда же? Что ж, я вам ее устрою. Предлагаю спор: кто быстрее завоюет расположение графини, кто раньше прослывет в обществе как человек, с которым молоденькая графиня крутит шашни, тому тридцать тысяч рублей серебром. Или, быть может, то, чем вы цепляетесь за чужих женщин ради собственных забав, считает это пари бессмысленным, так как уверено в неминуемом поражении и бессилии?

– Последнее слово, раз уж я, как вы выразились, за кого-то цепляюсь, явно ко мне не относится, Державин, – рассмеялся я, пока князь продолжал краснеть и яростнее прожигать меня взглядом. – Да пожалуйста, Александр Александрович, принимаю пари. Готовьте деньги и запасайтесь ананасами, вам придется ими удавиться, денег-то у вас нет, – насмешливо закончил я и, решив покинуть общество князя, направился к другому столу с угощениями, будто ничего не произошло.

У второго стола ожидала компания как раз по случаю спора: графини Уткины. Пока я шел, Татьяна оглядывала публику, будто желая кого-то заметить. Увидав меня, уточка обычно порозовела и, прикрывшись веером, прерывисто затараторила своей maman. Чем ближе я продвигался к Уткиным, тем острее моему глазу становились черты лица юной графини. «Не пойму, зачем она поднимает брови? Ее лицо и без того выглядит нелепо, особенно верхняя узенькая губа, вычерченная тонкой линией, а с такими бровями на графиню становится попросту смешно», – наблюдал я, – «еще и глазки пучит, Господи! И вот на это я поспорил! Может, отдать Державину деньги и гулять с миром?». Уже у стола, поклонившись, я вступил:

– Доброго времени, Анна Сергеевна, Татьяна Дмитриевна. Потерял всякую надежду встретить вас.

– Мы также потеряли всякую надежду увидеть вас вновь. Тати сказала, что вы намеревались оставаться у фон Верденштайн всего около двух часов.

– Как видите, до сих пор здесь, но уже собираюсь домой. Хотел до отъезда вновь повидать вас.

– Сейчас только начало четвертого, балу еще греметь и греметь.

– К сожалению, должен ехать. Кстати, почему вы не танцуете?

– Право, вы мне льстите, г-н де Вьен, – коротко посмеялась г-жа Уткина. – Да все никак не могу отыскать своего мужа. А Тати ни с кем более танцевать не желает.

– Мне наступили на ногу! – резко высказалась девочка, надувая пухлую нижнюю губку.

– Тати, невежливо!

– Да… извините меня, я болтаю много лишнего… – спрятав глаза, пробубнила уточка, в то время как ее мамаша, приветственно расставив руки, потянулась в сторону.

Новые лица, оказавшиеся подле нас, были тетушкой и дядюшкой Татьяны. Раскланявшись с г-ном Елизаровым, я хотел было приветствовать Елизавету Павловну, подавая к той руку, но княгиня неожиданно сжала мои пальцы и с жалостью всмотрелась в глаза. Насторожившись, я повел корпусом назад.

– Ах, милый князь, вы в действительности необычайно милы! Вам приписали очень правильное обозначение! – восхищенно начала г-жа Елизарова, все так же сжимая мне руку. – Наконец-то вижу вас вот так, как теперь ваш светлый лик явился предо мною! Ах, милый, милый князь!

– Боюсь, я мил только для вас, г-жа Елизарова. Многие, как сегодня подтвердил Дмитрий Павлович, отзываются обо мне «самыми восторженными комментариями».

– Мой брат совсем не умеет красиво сказать; но знайте, он был исключительного мнения о вас, милый князь! Как ваш батюшка, г-н де Вьен? Слышала, он нездоров.

– Да, сегодня ему стало хуже, – отвечал я, переводя взгляд на Сергея Михайловича, влюбленными очами прослеживающего движения княгини.

Только тогда, когда обозначил свой отъезд, г-н Елизаров отвлекся и, сделавшись скучающим, принялся со мною прощаться. Дождавшись, наконец, экипажа, я уехал домой, где застал своего старика в довольно бодром расположении духа. Папаша с порога стал расспрашивать меня о том, как прошел бал, но стоило ему услышать имя Мари, тот разнервничался, прекратил разговоры и ушел к себе.

Что ж, на этом, дорогой дневник, спешу откланяться, мне нужно привести себя в порядок перед визитом к Аранчевским.

Вернулся. До сих пор не могу прийти в себя. Впрочем, по порядку. Приехали мы, значит, с отцом к Аранчевским. Войдя в переднюю, скинули верхние одежды, дождались, когда лакей передаст о нас, и проследовали наверх. Уже в розовой гостиной нас встретили: Александра Виссарионовна Аранчевская, Константин Константинович и их дочь (моя Мария), родная старшая сестра княгини (Евгения Виссарионовна Растопшина) и ее супруг, их старшая дочь Констанция и младшая Арина, помимо них в комнате пребывала княжна Ольга со своею матушкой (Катериной Михайловной Тригоцкой). Пока мы приветствовали друг друга на французский манер, слуги суетились у кофейного столика. Начав скучные разговоры с обсуждения погоды, мы расположились на бархатных розовых диванах и креслах, кушая цветочный чай. Пока каждый с обожанием пересчитывал зубы во рту моего отца, я наблюдал за тем, как усердно émeraude обмакивала песочные печенья в душистый чай. Кажется, княжна попробовала тогда все, что мы привезли с собою, и все это она непременно окунала в чай. Мария настолько была увлечена сладостями, что не примечала ни меня, любующегося ею, ни других, хотя упорно силилась выделать из себя вид порядочной слушательницы. Во время бесед на нежный пальчик émeraude вскочила молочная капля чаю, кою княжна, стараясь остаться незамеченной, быстро слизнула. Тогда я не утерпел и слегка прикоснулся к ножке Мари своею ногою.

– Je t’aime, – беззвучно обозначил я, расплываясь в улыбке.

– Moi, je t’aime aussi, mon cha-cha, – призакрыв очи, беззвучно повторила княжна и, потянувшись рукою, сплела наши пальцы.

Пока я и émeraude вздыхали и переглядывались, вокруг говорили о внешней похожести потомков на предков. Г-н Аранчевский все пытался переспорить г-жу Растопшину, уверить нас в том, что Мари похожа на ее деда. Уж не помню, отчего вдруг они завели подобные разговоры и как перешли от чая к родственникам, но Константин Константинович и Евгения Виссарионовна чуть между собою не рассорились у нас на глазах. Г-н Аранчевский оказался мудрее и завершил разговор первым, сведя споры к тому, что он был неправ. Затем все переключились на нас с отцом, обнаруживая сходства. Княгиню Растопшину, восхищенную Эдмондом де Вьеном всю свою сознательную жизнь, сравнения разозлили. Она воспринимала разговоры в штыки и показательно закатывала глаза. Слушал я мало и, несмотря на несогласия с любезными замечаниями, не произнес и слова, во весь разговор завороженно проглядел на Марию. Г-же Растопшиной и это не нравилось, поэтому, всех перебив, она нетерпеливо просила:

– Милый князь, сыграйте нам на чем-нибудь или спойте, это вы умеете лучше других.

Безропотно повинуясь желанию княгини, я выбрал арфу и принялся играть для Мари мелодию, придуманную накануне. Меня обрадовало, что княжна особенно очаровалась музыкой и даже сентиментально прослезилась. Кончив выступления, ставшие началом конца, я не без волнения подобрался к прежнему месту и начал затею:

– Что же, мы с вами совсем заболтались в столь дружественной обстановке, между тем я и мой отец приехали не просто навестить вас. Все уже знают, что мы с Марией Константиновной находимся в достаточно доверительных отношениях (здесь меня грубо прервала княгиня Растопшина едкой фразой: «ну еще бы!»). Решился, наконец, больше не морочить голову ни вам, mon émeraude, ни остальному золотому свету Петербурга, – протягивая платок с помолвочным подарком, вворачивал я. – Прошу, примите эти серьги и носите их с удовольствием в знак нашей любви.

– Милый князь! Признаться, не ожидала от вас смелого шага! – восклицала княгиня Растопшина, пока Мари разворачивала платок.

Но тут произошло то, что я никак не ожидал и не мог предвидеть. Émeraude, которая так же бережно раскрывала подарок, как и некогда окунала сладости в чае, резко изменилась в лице.

– Нет! – топнув ножкой, вскричала Аранчевская.

Крепко схватив руку, Мария швырнула серьги и вскочила с дивана. В тот же миг раздался надрывистый выкрик Евгении Виссарионовны, а с моим отцом случился приступ кашля. Поставив чай на стол, старый князь поспешил к выходу. Подруга Мари, Ольга, стыдливо кинулась из залы.

– Но Мария!.. – подымаясь, возмутился я. – Что за глупости?

– Нет, значит, нет! – бросила княжна, пихнув меня в плечи обеими руками, из-за чего я выронил серьги и сам чуть не упал.

С тем Александра Виссарионовна сделалась бледною и потухла в обморок прямо на кресле, ее супруг без конца утирал побелевший лоб, изливающийся ручьями пота.

– Что ж, Мария Константиновна, считайте, что ничего не было, – завершал я, пока Катерина Михайловна тщалась привести г-жу Аранчевскую в чувства, а Констанция и Арина зачем-то суетились по комнате, не зная, куда себя деть. – В ваших же интересах, чтобы об этом случае никто, кроме присутствующих, не знал. Беспокоюсь далеко не о себе, о вас пекусь.

– А что это вы так реагируете?! Или что, только вам можно?.. – вскрикнула княжна, кинув мне вслед подушкой. – Здесь нужно смеяться, это шутка такая, водевиль!