Змий

Алина Кирикова

Змий

Змий

Часть I

2 Février 1824

Здравствуй, дорогой дневник! Наконец-то я отыскал тебя среди старых книг, писем, изрисованных черновиков. Именно сейчас ощущаю острую душевную потребность в предании бумаге своих мыслей и чувств. Два месяца назад мы с отцом вернулись в Петербург. Дорогой до столицы все думал, чем бы мне себя занять в русской стороне, чтоб не скучать, и пришел к выводу, что призванием мое – художество. Отец же заставляет меня разрываться между другими делами, во-первых, во всем брать с него пример, то есть вести бухгалтерию и «пасти крестьян», а во-вторых, подначивает скорее жениться. Я долго медлил с этим делом, продумывал удачный сценарий, то есть как вернее просить руки, чтобы Мари никак не могла бы мне отказать. Но вот я решился, сегодня вечером собираюсь осуществить задуманное. Папаша уже в курсе дела и рад, что я остепенюсь, несмотря на то, что émeraude (изумруд) он не любит и не раз уже подсовывал мне другие партии и во Франции, и здесь. Стоит отметить, что ежели Аранчевская не была бы самой завидной невестой Петербурга, не происходила бы из родовитой фамилии, не имела бы состояния, то вряд ли наша связь попала бы в милость. Так что и в столь тонком деле, как брак, мой старый князь отыскал для себя выгоду.

Итак, пока у меня есть время до визита к Аранчевским, я бы хотел описать, как прошел бал в ночь с первого на второе февраля в доме фон Верденштайнов. Из-за приступов кашля Эдмонд де Вьен не поехал и меня отправил одного. Мысль, что без отца меня примут неподобающим образом, тяготила сердце, из-за этого я ни к чему разволновался, измотал себя и впал в типичную для меня меланхолию.

Княгиня Луиза фон Верденштайн, хозяйка бала, и ее супруг, князь Рихард фон Верденштайн, встретили меня радушно, по-родственному, развеяв ураган страстей, который я на себя напустил дорогой до бала. Ко мне отнеслись с большим уважением, чем к другим гостям, – это невооруженным глазом было заметно и, не скрою, польстило самолюбию. Да и восхищенное волнение среди дам, что я по обыкновению произвел, добавило пущей значимости и ненарочно выделило меня из толпы.

Обменявшись поклонами внизу, я немедля направился в домашний театр, надеясь дорогой встретить Алекса. В одиночестве мне было некомфортно, так что хотя бы одна близкая физиономия значительно скрасила бы мне пребывание на вечере. Двигаясь по мраморной лестнице, благоухающей белыми цветами, я почти не разгибался, приветствуя знакомые лица. Несколько раз вынужденно останавливался и заговаривал о здоровье отца моего с любопытствующими дамами. Г-жа Хмельницкая даже, кажется, как бы пошутила по поводу того, что я, мол, пребываю в числе дебютанток бала, что пустили меня без папеньки погулять, но ее юмор вышел неудачным (во всяком случае, я его не понял).

У стола с пуншем я заметил Баринова и Артура Девоян, недалеко от них увидал маркиза Морилье, у самых дверей в театр немного побеседовал с Феликсом Розенбах и Альбертом Керр. Феликсу я должен был карточные деньги за прошлый месяц, но князь, как мне показалось в тот момент, даже и не вспомнил о сумме. Альберт же, похлопав меня по плечу своею большой рукой, спрашивать об отце не стал, но как-то странно тряхнул меня и улыбнулся, словно всегда мы были близкими товарищами и вот, наконец, свиделись. «Сколько лет, сколько зим!» – казалось, говорили его круглые, блестящие очи, но теплые чувства Керр были чужды моей душе и воспоминаниям. Никак не мог разуметь, с чего бы князю вздумалось за меня трепетать. Никогда мы не общались тесно, лишь изредка встречались на вечерах, да и теперь свиделись впервые за мои два месяца пребывания в Петербурге.

Уже в зале, нигде не застав Державина, я уселся на свое место прямо перед сценой, где вот-вот должен был развернуться спектакль. Нерадивые актеры то и дело проходили за кулисами, колыхая бархатный занавес. В тот момент я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким: вокруг жужжала публика, разбитая на группы или пары, по сторонам кто-то вдруг отзывался смехом, некоторые рассказывали анекдоты, другие обсуждали моду или собирали сплетни. «Как было бы хорошо оказаться в самом центре шумного театра жизни! Почему на меня никто не обращает внимания, как то было в передней? Вот ежели явился бы с отцом я, толпа бы только и занималась нами! Теперь вижу, что без папаши я – нуль. И вообще, где Алекс, в конце-то концов? Он обязан меня развлекать», – пронеслась в голове нервная мысль, что заставила меня нетерпеливо обернуться к входу в театр, в надежде завидеть Державина. К счастью, Алекс радостно спешил ко мне. Упав в кресло рядом, он заерзал и растянулся в лукавой улыбке.

– Милый мой Адольф, я вас обыскался! Вы сегодня так тихо вошли: никто не смог мне ответить, здесь ли вы! – поздоровался Державин.

– Вы или опоздали, Алекс, или провели время в отдалении от общества! Дамы снова в обмороках. Жаль, что вас не было рядом, надо же было их кому-нибудь ловить.

– Ну как же! Ведь я был у входа, ничего не слышал и вас не видел! Думается мне, что вы лжете, правда же?

– Увольте, Алекс. Более чем уверен, ваш слух увлекали какие-нибудь толки.

– Ну какие могут быть толки? Вы же знаете, я не сплетник, правда же? Мой слух увлекал лепет новой особы, за которой собираюсь поволочиться, – шептал Державин, заговорщически подаваясь ко мне.

– Новая особа! Кто она, как зовут, сколько лет и какое у ней происхождение, она княжна?

– А чего это вы так переполошились-то? Кстати, вы же уже видели нашу Мари, правда же? Она стоит на входе с подругами; вас обсуждают, – обозначил Алекс.

– Нет, не встретил Мари, мы с нею уже с неделю не виделись, – ответил я, с живостию переводя разговор. – Но вы не отвлекайтесь от темы, кто та барышня? Она красива, бела, глаза большие, зубки ровные?

– Ну, заладили! Не лошадь обсуждаем, право! – пробубнил Алекс. – Бела, красива, хотя я бы сказал, больше мила. Происхождения скромного – графиня без приданого. На бал явилась с родителями и тетушкиной родней. Ее имени и лет не знаю, но, говорят, ей где-то около семнадцати.

– Это ее первый бал, – заметил я.

– А, вот и она, смотрите! Она у входа, с маменькой! – схватывая меня за руку, театрально восхитился Державин.

Повернувшись, я увидал довольно высокую барышню с длинной шеей и неприятно серой кожей. Лицо же ее показалось мне заурядным.

– Ну что? Очаровательна, правда же? – быстро зашептал Алекс.

– Да что там! Очаровательного в ней не более, чем в утке, – пренебрежительно выдал я, стараясь выделать из себя любезный вид.

– Все вы умеете оскорбить, де Вьен! – поморщился Державин. – Не вижу в ней никаких сходств с утками.

– Как же? – усмехнулся я, всматриваясь в графиню. – Несмышленые желторотые утята так же держатся своей maman, ни на секунду от нее не отставая. Кажется, она даже взмахивает своим бедненьким веерком непременно по приказу, приглядитесь. Ужасно длинная шея, бессмысленное выражение лица и не по возрасту выданная одежонка: вроде бы подросла, а пух в перья не переменился. Ей бы еще годочек-другой дома посидеть, хотя… вряд ли она станет краше. Это какой-то особый вид утки. Утка́ «пуга́ло» – серая и бледная, мышистый подвид, открыта в Италии в прошлом веке, – издевался я; Державин вспыхнул.

Заметив пристальный взор, незнакомка порозовела и отвернулась к своей maman, по-детски схватывая ту за рукав платья и дергая на себя. Но и милостивое провидение спасло уточку от моего взгляда: стремительно вошедшая Мари и ее три бессменные подруги устремились к своим местам, загородив мне безрассудный интерес Державина.

– Наша Мари ревнует, будьте внимательны, Адольф. Посмотрели бы вы лучше на свою утка́ «пуга́ло», чем на чужую, правда же? – нервно закинув ногу на ногу, по-французски вставил Алекс, отвернувшись от меня. – Да и потом, вы заметно оживились, это некрасиво.

– Oh-la-la, monsieur Державин! – тоже на французском возник я, подаваясь к Алексу. – О моей женщине и ее безрассудной ревности не беспокойтесь, это не входит в ваши обязанности. И да: Аранчевская, прошу вас услышать, не «наша», а только моя. Впредь я запрещаю вам ее как-либо касаться.

Тогда между мною и Алексом повисла напряженная тишина. Пока я с претензией ожидал реакции Державина, он болтал ногой и карябал подлокотники, сжимая и разжимая пальцы.

– Не вижу причин вашему гневу. Вы спросили с меня мнение, вам дал его, – добавил я и нервно принялся как бы что-то стряхивать у себя с коленки.

– Я вашего мнения не просил, правда же? – усмехнулся Алекс.

– Вы сами спросили, не очаровательна ли ваша уточка? Я вам отозвался на этот счет.

– Вы могли бы промолчать.

– Вы подсели ко мне и начали говорить, чтоб я молчал? Интересный вы собеседник. – не унимался я; Державин отвернулся.

В ту же минуту я вдруг почувствовал у себя на груди маленькую ладонь, тянущуюся ко мне с заднего ряда. В тот же момент как раз зачиналось представление. Гасильники спешно тушили свечи, зал погружался в полумрак. Напрягаясь телом, буквально вытягиваясь в струну, я решил развернуться, но голос томно скомандовал:

– Не оборачивайтесь, mon cha-cha (chat charmant – котик)! Это Мари… Вы так глядели на новую барышню, неужели она вам понравилась? Фи, какая нелепость эта девица! Никогда не поверю, что вкусы ваши прокисли.

Приятное покалывание озарило грудь мою. Тогда я тихо повторил Мари те же слова, что некогда Державину. На это княжна усмехнулась и ласково продолжила:

– Тогда развлеките меня. В перерыве после третьего танца я буду ждать вас в моей комнате… она на втором этаже здесь, по левую сторону дворца. Вы сразу увидите дверь, она у картины Рафаэля. Приходите вовремя, нужно о многом говорить, не заставляйте ждать!

– Вы сильно рискуете!.. – ответил я шепотом. – Вы рискуете своею репутацией в глазах света. Еще понимаю, когда мы были у вас и никто не знал, но сейчас, в такой день, да у фон Верденштайнов! Не находите вы идею эту неприличной, émeraude?

– На все готова ради вас, mon cha-cha! – отвечала Аранчевская, похлопав меня по груди.

– Приду, только уберите руку, – покраснел я. – Ежели нас теперь заметят, то разговоры примут трагичный для вас оборот. К тому же, кажется, слышу шаги вашей тетушки, будьте осторожны! Ежели она увидит, руку вам откусит.

Когда Аранчевская отклонилась, Алекс развернулся всем корпусом в мою сторону и поглядел с презрением. Нахмурившись, я перевел глаза от него к сцене. В тот момент, пока Алекс чуть ли не поедал мое лицо, гневно пыхтя слегка заложенным, посапывающим носом, я оживлял приятное покалывание прошлых чувств и размышлял, как бы мне рекомендоваться к незнакомке, чтобы заставить Мари ревновать еще больше. Продумывая дело от и до, я настолько затерялся в мыслях, что не заметил, как действие на сцене спешно подошло к концу, и гости принялись расходиться на танцы.

Завидев мои пылающие глаза, Мария раскраснелась и затрепыхала веером, стараясь скрыть румянец смущения под маской духоты зала. Долго я не сводил взгляда с émeraude и точно питался ее чувствами. Грубо притянув племянницу за руку, г-жа Растопшина поспешила пристыдить ее и что-то яростно зашептала на ухо про меня. Выйдя со мною в коридор, Державин мялся начать диалог, всякая предполагаемая фраза, видно, выходила у него грубой, он боялся себя скомпрометировать. Собравшись с мыслями, тот все-таки начал:

– Вы уже кого-нибудь пригласили, Адольф, например, Марию Константиновну?

– Нет, но собирался, – ответил я. – Не мог раньше.

– Ах, неужели-таки не могли? Мария так любит вас, а вы ни во что ее не ставите! – ухмыльнулся Державин и, вобрав в легкие воздуха, вспомнил заготовленную фразу да выпалил: – День ото дня только и делаете, что лежите на диванах! Могли между лежаниями отослать записку княжне со всеми приглашениями, как и водится в нашем порядочном обществе, правда же?

– Слушайте, вы сегодня ядовитая змея, что с вами? – не стерпев, вскипел я, остановившись.

– Не нужно так резко останавливаться, господа спотыкаются об вас, – натянуто улыбаясь мимо идущей публике, схватил Алекс меня за руку. – Со мной чего? Со мной ничего. Это с вами чего, раз вы не считаетесь с честью женщины. Я вам как друг говорю…

– Это я вам как друг говорю, что вы сегодня вышли за рамки! Не стоит вам беспокоиться о чести моей женщины, – процедил я, дергая руку.

– Поверьте, о ее чести уж пекутся от верхов до низов!

– Из-за вашего визга мне заложило уши, – появился Баринов меж нами и, прилипнув к Державину, шепнул: – Поболтаем? Ты некстати разговорчив сегодня.

Проследив, как Мишель уводит Державина, я с важностью одернул фрак и зашагал в бальный зал, где удалось мне потанцевать с Мари.

После польского и вальса с Аранчевской я упорхнул в буфет, куда скрылась и незнакомка с семьей. Войдя в комнату, я вновь принялся раздавать поклоны и отвечать о здравии отца. В какой-то момент мой взгляд зацепился за деревенское лицо уточки. Оказавшись подле князя Степана Никаноровича Бекетова, недавно отошедшего от новой семьи, я просил, чтобы и меня тоже представили. Мать незнакомки зовут Уткина Анна Сергеевна, отца – Уткин Дмитрий Павлович, а саму барышню – Татьяна. До сих пор диву даюсь, каким образом не разразился смехом, когда узнал фамилию незнакомки, которую вот-вот сравнивал с уткой.

– Только говорили с вами, месье Уткин, о картинах, как появился сын страстного коллекционера, наш очаровательный Адольф де Вьен! Рекомендую вам его не только как человека острого склада ума, но и как замечательного художника нашего времени, как оценщика и реставратора изящных искусств. Наш милый князь прожил почти всю жизнь во Франции, его обучали лучшие мастера, – на плохом французском рекомендовал меня новой семье г-н Бекетов. – А еще Адольф де Вьен у нас отличный танцор и мог бы составить пару Татьяне Дмитриевне. Впрочем, не настаиваю, это уж вам решать. И все же замечу, ежели бы я был барышней, я бы непременно выбрал в партнеры Адольфа де Вьена, чтоб познать, что такое идеал!

– Ах, вы скажете тоже, Степан Никанорович! И Татьяну Дмитриевну заставили порозоветь, и Дмитрия Павловича с Анной Сергеевной в неудобное положение поставили, – как бы смутился я.

– Не следует переживать, г-н де Вьен. Мы уже задолго до теперешнего знакомства были наслышаны о вас самыми восторженными комментариями, – размашисто вступил г-н Уткин, явно лукавя. – Честно говоря, мечтал познакомиться с вами и вашим отцом! Ведь я тоже страстный собиратель, и мне было бы очень приятно встретиться с человеком, столь занятым коллекционированием, как ваш отец.

– Отец не смог, к сожалению, явиться сегодня на бал, ему нездоровится, но я почти уверен, что вы с ним когда-нибудь познакомитесь. Думаю, коллекция Эдмонда де Вьена вас непременно заинтересует.

Таким образом, наш приторно сладкий диалог продлился достаточно долго, заставив меня совсем заскучать. Татьяна все время краснела и, скрываясь от меня за веером, кивала на каждую фразу своей мамаши. Когда мне уж совсем надоело слушать Дмитрия Павловича, я поспешил пригласить Татьяну на танцы.

Мерно продвигаясь из буфетной залы, я заметил, что у самого выхода вдруг появилась недовольная фигура Алекса. Его так перекосило, что я едва не загоготал! О, то была физиономия крайне забавная, ее бы стоило показывать в водевилях!

Войдя в танцевальную залу, я завел уточку в самый центр и огляделся, надеясь увидеть Мари.

– Так волнуюсь танцевать!.. На нас так пристально смотрят… – теряясь, проговорила Татьяна, тяжело вливаясь вместе со мною в толпу вальсирующих.

– Не смущайтесь, Татьяна Дмитриевна, они лишь завидуют вашей молодости. Те дамы ездят из бала в бал, а их никто не приглашает на танцы, но что до вас… Сегодня ваш первый бал, а вы уже танцуете со мною, околдовывая плавными движениями публику, – витиевато ввернул я, горячо надеясь, что Аранчевская наблюдает за нами.

– Вы так красиво говорите… – тихо пролепетала Татьяна и смутилась, вновь розовея.

– И правда, многие хвалят мой слог, он хорош, не так ли? Ну ладно, признаться, глубоко польщен, благодарю вас за комплимент, мадмуазель Уткина, – отреагировал я и, так и не приметив émeraude, продолжил в несколько настойчивом тоне: – Татьяна Дмитриевна, заняты ли вы с кем-нибудь на следующий танец? Намереваюсь вас пригласить.

Тогда мы с уточкой решили, что и следующий танец проведем вместе. Какое-то время Татьяна что-то мне лепетала своим детским голоском, но, признаться, я не помню высказанной бессмыслицы, да и вообще, честно говоря, совершенно ее не слушал, разве что изредка вежливо улыбался и согласно кивал. Мои глаза, наконец-то обнаружив Аранчевскую, были заняты более интересным зрелищем. Сложно передать, с какой сверкающей горячностью Мари глядела на меня, как до бешенства были расширены ее карие глаза, как она покраснела! Что-то долго объясняя, стараясь не кричать, не расплакаться у всех на глазах, не привлекать внимания, Мария только подогревала общественное волнение. Публика с любопытством наблюдала за Аранчевской и, следовательно, за моею фигурою, это меня дико радовало и раззадоривало на новые театральные задумки. Девоян, схватив удобный случай за хвост, принялся придумывать анекдоты на эту тему с некоторыми господами из кукушки (кутиловской компании), то и дело поглядывая на княжну. В конце концов, когда у армяна образовались все наши, в том числе явился и Мишель Баринов, Аранчевская устремилась вон из зала, расталкивая по сторонам тех, кто попадался ей на пути. За княжной тогда же поспешили ее тетушка, мать и подруги.

С окончанием танца и мне следовало торопиться к Мари, но я не смог покинуть Татьяну, не затронув ее детских чувств.

– К сожалению, Татьяна Дмитриевна, наш танец подошел к неминуемому концу, и более я не имею права с вами танцевать. О, кто только придумал правило трех танцев! Какая досада!

– Но мы танцевали только два… – нелепо заявила графиня.

– Но после третьего вам придется выйти за меня замуж; я не хочу быть эгоистом и обрекать вас на столь быстрые сердечные решения, – нервно заметил я, но тотчас продолжил мягче: – Ежели не правила, то знайте, мадмуазель Уткина, я бы танцевал с вами без остановки! Мне было приятно узнать вас, лестно получить столь высокую честь танцевать с вами ваши первые танцы.

– И мне… – по-детски вставила девочка, склонив голову.

«Право слово, она даже не знает, что мне ответить! "И мне" – ответила она! Поразительная утиная глупость! Какой она, однако, раздражающий человечек! – подумал я». Но в тот же миг перекрыл неловкое молчание фразой, высказанной невпопад:

– К столу с пуншем, все матушки обычно там ожидают дочерей.

– Г-н де Вьен, вы сегодня допоздна у фон Верденштайнов? – поинтересовалась Татьяна, когда мы уже пробирались сквозь толпу.

– Даже не знаю, мадмуазель Уткина, но я, возможно, пробуду здесь еще около двух часов, быть может, несколько подольше. А что до вас?

– Вы же догадываетесь, это зависит не от меня, но, предполагаю, что допоздна. Папенька слишком любит играть в бильярд… К тому же, мы так много денег потратили, чтоб сюда прийти… будем до конца.

«А мне, конечно, непременно надо было знать, что чтобы ей сюда приволочиться, надо было потратить целое состояние», – подметил я сам себе, продолжая разговор:

– Ежели хотите, то непременно вас найду, но только в том случае, разумеется, ежели вы пожелаете уделить мне немного своего драгоценного времени вновь.

– Конечно, я бы очень желала и…

– А вот и ваша maman, Татьяна Дмитриевна, – отделался я.

Сдав наконец утенка в руки мамаши, я заспешил к Мари. Припоминая, что должен искать комнату у картины Рафаэля, я маялся – все двери были похожи одна на другую, возле каждой комнаты висела картина Рафаэля. Иногда я сбивался с поисков, задумываясь о Татьяне, а точнее, не о ней самой, а об ее нелепой фамилии. Какое-то время погодя, быть может, спустя минут пятнадцать или двадцать, я все-таки нашел нужную мне комнату. Подойдя к очередной двери, я прислонился ухом и принялся вслушиваться в звуки; раздался топот. Заскочив за цветочную вазу, я замер и зачем-то затаил дыхание. Из комнаты вылетели знакомые мне фигуры: Евгения Виссарионовна, мать Мари, и три суетливые подруги.

– Ох уж этот Блуд Девьенович! Использовал девку и выбросил! А я с самого начала предрекала, между прочим, но никто меня не послушал, даже вы, мамаша! Ну знали же вы этого баловня! – вопила г-жа Растопшина, эхом отзываясь в просторном коридоре. – Машка вторая ваш супруг, дорогая сестрица! Дочь ваша бестолковая и упрямая, как овца! Вечно надеется она на любовь, и что же? Валяется теперь, как использованный носовой платок! Кому нужна такая жена? Какому-нибудь мелкому чиновничишке с огромным пузом вместо состояния и породы?

– Ваше сиятельство, Евгения Виссарионовна, не говорите так, прошу вас! Мари любит князя де Вьена, а он ее, – вступилась Ольга, вторая подруга émeraude. – У них самая настоящая любовь.

– А! Вот, оказывается, как тайные встречи по четвергам называются – любовь! Разврат этот имеет другое название! – остановившись, громом раздалась г-жа Растопшина, толстая шея ее по обыкновению надулась. – Понавоспитывают дурех, а я потом думать должна, что с ними делать! Куда ее теперь пристривать после этого?.. Даже лошадь пещерная не возьмет ее ни за какие деньжища!

– Вот увидите, Евгения Виссарионовна, они поженятся, – стояла на своем Ольга Тригоцкая, в то время как Александра Виссарионовна сжималась и серела под яростным взглядом г-жи Растопшиной.

– Не допущу, чтобы моя лучшая подруга имела отношения с этим Блудом Девьеновичем! – быстро вмешалась Анна, самая близкая подруга Мари, голос ее был похож на тявканье маленькой собаки. – Для этой змеи под названием Адольф ничего не стоит кого-то обмануть для своих выкрутасов! За предыдущий месяц мы все уже вдоволь насмотрелись, ведь так, Натали? Чего ты язык проглотила? Лучше бы он вообще из своей Франции не приезжал! Да, Натали?!

– Oui… – испуганно мяукнула третья подруга, тускнея под напором Анны Швецовой.

– Натали, безрассудно! – возмутилась Ольга. – Вместо того чтобы поддакивать, ты должна защищать нашу Мари и ее любовь.

– Не нужно так громко кричать, дамы… – неумело вставила maman Аранчевской, опустив неуверенный взор.

– А что, стыдно, сестрица?! Да поздно уж, милая! Пойду твоего отыщу, пусть тоже за дочь порадуется! – бросила напоследок г-жа Растопшина, следуя дальше по коридору.

Когда дамы скрылись за поворотом к лестнице, я мелькнул в комнату. Явившись к Мари, застал ее в расстроенных чувствах, она даже не обернулась на меня и стояла возле окна, плача и сотрясаясь.

– Слышу, что вы вернулись, тетушка! Сказала же, что не выйду! Довольно с меня позора!

Демонстративно заложив руки на груди, я выждал.

– Евгения Виссарионовна! – наконец развернулась émeraude и сделала большие глаза. – Адольф, вы посмели заявиться в такую минуту! Вы унизили меня перед всеми!

– Во-первых, не нужно на меня повышать голос. Во-вторых, явился, потому что вы звали на некий разговор, и ежели бы не пришел, то выказал бы тем самым неуважение к вам, а я люблю вас и не испытываю малейшего желания вас унизить. В-третьих, опозорили вы меня, а не я вас, дорогая émeraude. Вы устроили целый спектакль и, точно дитя, махали руками и топали ногами, – расхаживая по комнате, прояснял я. – Из-за неразумного поведения вы допустили анекдоты о вашей персоне, а следовательно, и о моей. Баринов хохотал так, что смех его был слышен в Рязани. В-четвертых, не понимаю, какие выкрутасы вы имеете в виду, что вам успела наплести любезная тетушка? Да, допустим, я ходил по гостям в предыдущие месяцы, и да, общался с барышнями, впрочем, как и перед приездом в Россию – ходил в гости и общался с барышнями, но и? Что мне, теперь не делать визитов только потому, что вы ревнуете? Ну извините, раз связь с вами предполагает посажение на цепь и житие в темнице – увольте, ко всеограничивающим отношениям я не готов. Вам стоило бы искупить вину передо мной, но я, собственно, даже не знаю, как скоро смогу смилостивиться. Да и надо ли это теперь?

– Стойте! – схватив мне руку, останавливала княжна.

– Душенька, что за выходки? Не цепляйтесь, – легко одернув руку, я выделал оскорбленного.

В то же мгновение Аранчевская подскочила к выходу, торопливо заперлась на ключ и спрятала руки за спину.

– Вы никуда не уйдете! Давайте мириться! – начиная плакать, бросала émeraude. – Виновата, признаю! Но что мне поделать, ежели я вас люблю, как мне вас не ревновать?

Не найдя, что сказать, я обвел Мари взглядом и, уместившись в кресле, принялся выжидать развязки.

Следующие подробности опускаю, но после мне совсем не хотелось возвращаться к балу. Пока я расцеловывал шею Мари, волнующуюся от неспокойного дыхания, мой слух улавливал отзвуки громкой музыки, что каждый раз безропотно растворялись в биении любимого сердца.