Гнев волхва

Мало кто поверил бы в эту почти сказочную историю, особенно когда речь зашла о лешем. Однако Карина не усомнилась в правдивости рассказа Олега. Она ничего не знала о бабке Ядвиге и считала, что у него не было причины лгать ей. Выслушав его, Карина спросила:

– Я могу взять самородок с собой?

Олег не успел ответить. Раздались быстрые шаги, и в кухню, смеясь и плача одновременно, вошла Марина. Она бросилась на шею Карине, и они обнялись.

В суматохе никто не заметил, как вслед за Мариной в кухню тенью проскользнул Тимофей и притаился в тёмном углу за печкой.

Глава 6. Похожие, но разные

Олег стоял в сторонке, наблюдая за сестрами. Глаза их были влажными от слёз, вызванными радостью встречи после долгой разлуки, и одинаково сияли. Они действительно были очень похожи, но он безошибочно смог бы отличить одну от другой, даже если бы те были одеты совершенно одинаково. У его жены были плавные жесты и миловидное округлое лицо. Жесты Карины были резкими, а черты лица слегка заострёнными. Так отличаются только что отчеканенная монета и монета, уже побывавшая в употреблении. Вторая, даже если она ещё блестит, выглядит уже немного тусклой и потёртой.

Придя к такому выводу, он вышел из кухни, оставив сестёр наедине. При этом он сослался на какое-то дело, но они его даже не услышали.

– Что же ты так, – выговаривала Марина сестре, – пропала, не сказав ни слова, и ни слуху ни духу от тебя всё это время.

– Но я ведь написала тебе позже, – оправдывалась Карина.

– Да, всего один раз, – возразила Марина, вытирая слёзы с заплаканного лица. – Ты считаешь, что этого достаточно? За столько месяцев…

– А я даже не заметила, что столько времени прошло, – призналась Карина. – Ты не представляешь, какая у меня суматошная жизнь! Кручусь как белка в колесе.

Марина отстранилась от сестры и оглядела её критическим взглядом.

– Оно и видно, – заметила она. – Худая, как шкидла. И в глазах голодный блеск. Признавайся, ты когда в последний раз ела?

– Пять минут назад, – рассмеялась Карина. – Твой муж накормил меня так, что я из-за стола едва встала. Так что глаза блестят не из-за голода, а от радости.

– Ну-ну, – скептически заметила Марина. – Свежо предание. Надеюсь, ты останешься на ночь?

– Не могу, – покачала головой Карина. – Надо ещё встретиться с множеством людей. А в сутках всего двадцать четыре часа. Хотя мне часто кажется, что намного меньше.

– А в твоём расписании нет племянницы? – с укоризной произнесла Марина. – Ты даже ни разу не спросила о ней. Ты хотя бы помнишь, как её зовут?

Карина смутилась. Она действительно забыла имя своей племянницы и теперь чувствовала себя неловко.

– Я помню, что у неё какое-то экзотическое имя, – проговорила она задумчиво. – Всё время вертится в голове, но не идёт с языка.

– Её зовут Любовь, – искренне удивилась Марина. – И что же в этом имени экзотического?

– Я хотела сказать – редкое по нашим временам, – попыталась оправдаться Карина. – В некотором смысле даже архаичное. Само слово совершенно вышло из употребления. Вот когда ты в последний раз его слышала?

– Не далее как сегодня утром, – улыбнулась Марина. – От мужа. Он признавался мне в любви.

– У тебя уникальный муж, – вздохнула Карина. – Тебе можно только позавидовать.

– А зачем завидовать? – Марина ласково погладила её по плечу. – Ты тоже могла бы иметь такого. Если бы вышла замуж за Михайло.

– Выйти замуж – и стать рабой мужчины, его прислужницей? – возмущённо воскликнула Карина. – Угождать всем его прихотям, жить его жизнью, забыть о своих привычках и интересах? Да за кого ты меня принимаешь, сестрёнка? Нет, уж лучше в омут с головою.

– Нет, это ты меня за кого принимаешь? – с укоризной спросила Марина. – По-твоему, я раба и прислужница?

– О присутствующих, как известно, не говорят, – попыталась увильнуть Карина. – Это я о других женщинах.

– А что касается угождению прихотям мужа, так чаще всего это даже очень приятно, – лукаво улыбнулась Марина. Она не могла долго сердиться на сестру. – Когда выйдешь замуж, сама это поймёшь.

– Но ведь не всегда, – усмехнулась Карина. – Признайся.

– А если и случаются в семейной жизни досадные моменты, то они с лихвой компенсируются тем счастьем, которое даёт рождение ребёнка, – убеждённо сказала Марина. – Лучше этого ничего и быть не может.

– Если только ребёнку не дают какого-нибудь нелепого имени, – попыталась перевести всё в шутку Карина. Ей был неприятен разговор о замужестве, и она решила его закончить. – Я всё-таки думаю, что вам надо было назвать свою дочь как-то иначе.

– Например? – поинтересовалась Марина.

Карина подумала и ответила:

– Например, Анастасия. Прекрасное имя! Происходит от древнегреческого слова anastasis, что означает «воскрешение», «возрождение». Я жалею, что мне не дали этого имени. Тогда бы в детстве меня не окликали противным «кар», а называли бы ласково Настей или Настюшей. Глядишь, и я бы выросла более доброй и милой.

– В таком случае и Любовь подходящее имя, – сдержанно заметила Марина. – Мы будем звать нашу дочурку Любонькой или Любашей. И она будет расти доброй, милой и любящей девочкой. А когда станет взрослой, то сама решит, какое имя ей больше подходит. И если захочет, то сменит его. В конце концов, мы живём в свободной стране. И никто ей этого не сможет запретить.

Карина видела, что Марина обиделась, но не понимала почему. Поэтому решила сменить тему, чтобы ненароком не разразилась буря. Обычно кроткая и тихая, Марина могла быть и другой, когда задевали её чувства или обижали близких ей людей. Тогда она становилась неукротимой и бесстрашной, как птица, защищающая своих птенцов в гнезде. И обидчик жалел, что неосторожным словом пробудил вулкан, до поры до времени мирно спящий в груди этой безобидной с виду женщины. Карина видела подобное несколько раз и не хотела бы вызвать новое извержение вулкана, жертвой которого она могла стать сама.

– Кстати, – неожиданно сказала она, – а как поживает бабка Матрёна?

– Хорошо поживает, – с удивлением взглянула на неё Марина. – На здоровье не жалуется.

– А на деда Матвея? – улыбнулась Карина. Её забавляло, что бабка Матрёна на старости лет снова сошлась со своим бывшим мужем, с которым их когда-то разлучила страсть деда Матвея к бабке Ядвиге. Этот любовный треугольник казался Карине очень странным. Она не могла понять, как, во-первых, можно было страстно любить бабку Ядвигу даже в молодости, и, во-вторых, как можно было простить неверного мужа даже спустя много лет. Это были неразрешимые для Карины загадки.

– На него тоже, – ответила Марина. – Живут с ним душа в душу.

– Воркуют, как голубки?

Марина нахмурилась. Она уважала бабку Матрёну, в доме которой долгое время снимала комнату до своего замужества, и не любила, когда Карина начинала насмехаться над старухой.

– Это совсем не смешно, Карина, – сказала она с упрёком. – И тем более не повод для твоих шуток.

– Так я же любя, – запротестовала Карина с самым невинным видом. – Сегодня на площади перед храмом встретила деда Матвея. Он пас гусей. Или они его выгуливали, это как посмотреть…

– Я же просила! – возмущённо воскликнула Марина.

– И что я опять сказала не так? – спросила Карина с нарочитым негодованием.

Но Марина только обречённо махнула рукой, не став ничего объяснять. А Карина как ни в чём ни бывало продолжила:

– Увидев деда Матвея с гусями, я вспомнила о бабке Матрёне. Хотела даже проведать её, да подумала: будут ли мне рады?

– Будут, ещё как будут, – заверила её сестра. – Ты на обратном пути обязательно загляни к ней. Скажи, что я её не забыла, просто у дочки зубки резались, плакала и днём, и ночью. А теперь отсыпается. И я с ней заодно…

Марина заметила скучающий вид сестры и почти виновато спросила:

– Тебе, наверное, неинтересно об этом слушать?

– Что ты, сестрёнка! – воскликнула Карина таким тоном, что ей нельзя было не поверить. – Очень интересно. Просто мне уже пора ехать.

– Но ведь ты так и не увидела племянницу, – огорчённо вздохнула Марина.

– Ещё будет время. По всей видимости, я в Кулички надолго.

– А какое у тебя дело? Может быть, я могу чем-то помочь?

– Спроси у мужа, он расскажет, – отмахнулась Карина. – А я уже опаздываю.

– Я провожу тебя до калитки, – сказала Марина, пытаясь скрыть подступившие к глазам слёзы. Она соскучилась по сестре и не хотела с ней расставаться.

Карина погрозила ей пальцем.

– Только, чур, не хныкать! Ты же знаешь, я этого не люблю.

Карина так спешила уйти, что даже не вспомнила о золотом самородке. И тот остался лежать на столе, среди чашек и тарелок.

На крыльце дома к сёстрам присоединился Олег, который до этого о чём-то разговаривал с Гавраном. Они втроём дошли до калитки, где Карина собиралась расстаться с сестрой, но Марина захотела проводить её дальше. Они вышли за ограду. Увидев мотоцикл, Марина ужаснулась.

– И ты на этом ездишь? – взволнованно спросила она. – Самоубийца!

Олег, желая успокоить жену, заметил:

– Хорошая машина, хоть и неказистая на вид. Колёса просто на загляденье!

– Похожи на маленьких бегемотиков, – слабо улыбнулась Марина.

– Наверное, очень надёжная? – спросил Олег, выразительно глядя на Карину. В его вопросе уже подразумевался ответ.

– Привод на оба колеса, – почти с материнской гордостью сказала Карина, ласково проведя рукой по рулю. – Любое бездорожье, слякоть, снег, крутые подъемы, густой лес – этому байку всё нипочём. Можно даже форсировать водные преграды,

Олег повернулся к жене и сказал:

– Видишь, Марина, тебе не о чем беспокоиться.

– А, главное, отечественный, – продолжала Карина. У неё изменилось даже выражение лица, став строгим и вдохновенным, словно она говорила с трибуны перед большим скоплением народа. – Сейчас это особенно важно. Либо мы будем патриотами своей страны во всём, либо потерпим поражение в этой войне. Третьего не дано.

Марина грустно посмотрела на неё, но ничего не сказала. Против слов Карины было невозможно возразить, не рискуя быть обвинённой ею в космополитизме или, того хуже, предательстве. Марина знала, что сестра способна на подобное. Слова у Карины порой опережали мысль.

Сама Марина могла бы сказать, что она всей душой за патриотизм, но против того, чтобы её сестра ездила на мотоцикле, рискуя жизнью. Однако она опасалась, что Карина её не поймёт и даже возмутится. И она предпочла промолчать, чтобы невзначай не вызвать отповедь сестры.

Это насилие над собой не прошло даром. Глаза Марины снова повлажнели. Заметив это, Олег приобнял её, утешая. В отличие от Карины, он понял, что хотела сказать Марина и почему не сказала этого. И своей улыбкой Олег дал жене понять, что он на её стороне. Марина благодарно улыбнулась ему в ответ.

Заметив их немой разговор, Карина нахмурилась. Её хорошее до этого настроение испортилось. С Мариной они были не просто сёстрами, а близнецами, причём однояйцевыми, и до замужества сестры Карине казалось, что они с ней – те самые несчастные андрогины, о которых писал ещё Платон. Они с сестрой понимали друг друга с полуслова, ничего не скрывали, делились самыми сокровенными тайнами. Но когда у Марины появился муж, вдруг всё изменилось. Карина попыталась это понять, однако она всегда невольно ревновала сестру к её мужу, а затем и к дочери. Вот и теперь она почувствовала себя лишней. Чтобы не расплакаться от обиды, Карина принудила себя рассмеяться.

– Мне пора, – сказала она, садясь на мотоцикл. – Не поминайте лихом!

– А шлем у тебя есть? – робко спросила Марина.

– Конечно, – заверила её Карина. – В багажнике.

– Прошу тебя, надень его на голову, – настойчиво проговорила Марина. – Мало ли что…

Карина не стала спорить, зная, что в некоторых случаях сестру невозможно переубедить. Она открыла багажник, в который до этого положила свой шлем, чтобы не нести его в дом, и неожиданно увидела золотой самородок. Тот лежал в шлеме, словно птенец в гнезде. Карина радостно воскликнула:

– А я-то совсем о нём забыла!

Она обернулась к Олегу и с удивлением спросила:

– Когда ты успел?!

В первое мгновение Олег был и сам удивлён. Но потом он догадался, как золотой самородок оказался в багажнике мотоцикла, однако говорить об этом Карине не стал. Ей совсем ни к чему было знать о сверхъестественных способностях Тимофея, которые на этот раз, вероятно, пробудил патриотический дух, овладевший стариком. Сам Олег после того, как оставил самородок в руках свояченицы, уже не вспоминал о нём.

– До встречи! – крикнула Карина.

Взревел мотор мотоцикла, и она умчалась, как вихрь, по тропинке, которая вела через поле к Куличкам. Марина долго махала ей вслед.

Когда они вернулись в дом, Марина грустно произнесла:

– Я к малышке. А ты?

– В библиотеку, – ответил Олег. – Почитаю «Волховник».

Они разошлись, договорившись встретиться за ужином.

В библиотеке Олег опять застал Тимофея. Тот примерял яйцевидный шлем, украшенный серебряными, золотыми и железными накладками, а поверху – опушкой из перьев. Тимофей уже успел одеть сплетенную из мелких железных колечек кольчугу, похожую на рубаху с длинными рукавами и подолом, доходившим до колен. На ногах у него были поножи, на руках – наручи. Но при этом он оставался босым.

– Воевать босиком будешь? – спросил Олег, скрывая улыбку.

– Для войника главное не пехи, а длани, – сказал Тимофей, угрожающе размахивая булавой.

Олег ничего не понял из сказанного, но переспрашивать не стал. Когда Тимофей был чем-то увлечён, как сейчас, то не стоило задавать ему лишних вопросов, отвлекая от дела. В таких случаях он начинал сердиться и даже браниться, переходя на непонятный Олегу язык. Возможно, это был старославянский, или ещё более древний. Об этом Олег мог только догадываться. Сам Тимофей не считал нужным давать пояснения.

Глава 7. Гуси бабки Матрёны

Бабка Матрёна рубила дрова в окружении стаи гусей, которые ей что-то оживлённо рассказывали, шумно галдя и махая крыльями, когда во двор, пройдя через низенькую калитку в воротах, вошла Карина. Сначала старухе показалось, что это Марина. Но обмануть её могли только глаза, подслеповатые из-за возраста. Сердце тут же подсказало ей, что она ошиблась. И бабка Матрёна разочарованно вздохнула.

– Как ваше здоровье, Матрёна Степановна? – издалека спросила Карина, опасаясь подходить ближе из-за гусей, гневно загоготавших при её появлении. И поспешила пояснить, зная, что старуха её недолюбливает: – Меня Марина просила узнать.

Мрачное лицо бабки Матрёны прояснилось, словно из-за туч внезапно выглянуло солнце. Она опустила колун, который в её могучих руках казался игрушечным, и присела на колоду, где до этого колола сучковатые поленья. Махнула рукой на гусей, пророкотав мощным басом:

– Кыш, окаянные! Ишь, раскричались, ничего из-за вас не слышно.

Гуси сразу смолкли, словно вняв увещеванию хозяйки. А бабка Матрёна пояснила Карине:

– Кто-то их напугал на прогулке. До сих пор успокоиться не могут. А Матвея сколько ни расспрашивала – ничего не помнит. Скоро дорогу домой начнёт забывать. Вот беда-то!

– К врачу ему надо, в город, – с нарочитым сочувствием посоветовала Карина. – В наше время амнезию лечат.

– От старости никто не вылечит, – грустно сказала бабка Матрёна.

– Ну, не скажите, Матрёна Степановна, – возразила Карина. – Я могу порекомендовать вам хорошего врача.

– Ну их, этих докторов, – ворчливо произнесла старуха. – Совсем худо станет, отведу Матвея к волхву. Пусть полечит его травками да заговорами.

– Народная медицина – это хорошо, но и достижениями науки тоже не надо пренебрегать, – поучительно заметила Карина. – Всё-таки не в средние века живём, Матрёна Степановна. Медицина шагнула так далеко…

– Что её уже и не видать, – усмехнулась бабка Матрёна. – А волхв – вот он, только овраг да поле перейти. Недалече.

– А что на это скажет отец Климент, если узнает? – коварно спросила Карина.

Она знала, что в недалёком прошлом бабка Матрена возглавляла поселковую ячейку коммунистической партии и была ярой атеисткой. И едва ли она опасалась анафемы, которой её мог предать православный батюшка. Но так вышло, что отец Климент был её родным братом, причём младшим. В глубине своей атеистической души бабка Матрёна очень его любила и считалась с тем, как он отнесётся к тому или иному её поступку, хотя и скрывала это ото всех. Любовь к брату была своего рода ахиллесовой пятой этой могучей старухи, походившей на престарелого богатыря, который сменил кольчугу на телогрейку, а меч заменил колуном. Карина давно уже поняла это и сейчас нанесла свой удар не случайно, а продуманно. Ей было интересно, что ответит бабка Матрёна, которую она втайне побаивалась и не любила за то, что её любила Марина.

– А кто ему донесёт? – простодушно удивилась бабка Матрёна. – Волхв не скажет, я тоже. А о чём не знаешь, того не существует.

На это было нечего возразить, и Карина прикусила губу от досады.

– А я-то думала, Матрёна Степановна, что вы всегда рубите правду-матку, – сказала она, язвительно усмехнувшись. – За это вас и уважала.

– Разочаровалась во мне, значит, деваха? – спросила старуха, проницательно глядя на неё.

Карина поняла, что слишком далеко зашла, увлёкшись разговором, и пошла на попятную.

– Что вы, Матрёна Степановна, – запротестовала она. – Как я могу разочароваться в том, кого любит Марина? Моя сестра хорошо разбирается в людях. И считает вас замечательным человеком.

– Так то она, а то ты, – заметила бабка Матрёна. – Вы только внешне похожи, а нутро-то у вас разное.

– Так-таки и разное? – улыбнулась Карина, пытаясь перевести в шутку разговор, который становился для ней крайне неприятным. – Да у вас, Матрёна Степановна, просто рентгеновский аппарат вместо глаз.

– Меня, девка, ужимками да красивыми словами не проведёшь, я и без рентгена вижу, что человек собой представляет, – спокойно сказала Бабка Матрёна. – И какое у него нутро – красное, белое или вовсе гнилое. И так ему и говорю в глаза. Поздно мне уже учиться врать.

Карина не стала уточнять, какое, по мнению бабки Матрёны, нутро у неё, догадываясь, что ответ её не порадует. Вместо этого она ловко сменила тему, заговорив о том, что не могло не волновать старуху, чтобы затем плавно перейти к тому, что её саму привело сюда.

– Матрёна Степановна, а что вы думаете о войне? – спросила она с таким видом, как будто её действительно интересовало мнение старухи. И уточнила: – Победа будет за нами?

– А ты сомневаешься? – нахмурилась старуха. – Я – нет. Мы всегда побеждали. Победим и на этот раз. Вот только какой ценой… А ещё важно, что будет после. Сумеют ли там, наверху, извлечь уроки и впредь не допускать ошибок, которые и привели к этой войне.

Карина поморщилась, но скрыла свою досаду. Она не собиралась вступать со старухой, несомненно, ярой сталинисткой, в политико-философские споры, её интересовала практическая сторона дела. А та выражалась кратким лозунгом – «Всё для фронта, всё для победы». И одних слов было мало.

– Матрёна Степановна, а ведь каждый из нас должен внести свой вклад в будущую победу, чтобы приблизить её, – сказала Карина. – Как в годы Великой войны, когда весь народ в едином порыве поднялся на защиту Родины. Одни на фронте, другие в тылу.

– Это так, – согласилась бабка Матрёна. – В ту войну мой дед ушёл на фронт добровольцем, а бабушка работала по двенадцать, а то и шестнадцать часов в сутки. Да ещё и маленькую дочку обихаживала.

Бабка Матрёна смахнула с глаз слезу и грустно проговорила:

– Дед геройски погиб в бою, а бабка спустя год после этого умерла от чахотки, надорвавшись непосильным трудом. Спасибо добрым людям и государству, что не дали сгинуть моей матери…

Бабка Матрёна плакала, а Карина хмурилась. Разговор свернул не в то русло, которое ей было нужно. И она попыталась исправить ситуацию, сказав:

– Сейчас другое время.

– Это точно, – простодушно согласилась старуха. – И люди изменились, и государство не то.

Вышло ещё хуже. Карина уже начинала злиться. И, по своему обыкновению, решила отбросить дипломатию и пойти напролом.

– Матрёна Степановна, так кому же, если не вам, подать добрый пример? – патетически спросила она. – Пусть люди скажут, глядя на вас: «А почему мы в стороне?»

Бабка Матрёна недоумевающе взглянула на неё.

– Не пойму я никак, деваха, куда ты клонишь, – сказала она. И потребовала: – Говори прямо, не виляй как собачий хвост!

– И вовсе я не виляю, – обиделась Карина. – Вы мне вот что скажите, уважаемая Матрёна Степановна – нужны нашим бойцам на фронте тёплые вещи или не нужны?

– Сейчас, пожалуй, что и нет, – подумав, ответила бабка Матрёна. – Но вот по осени, а особливо зимой ещё как понадобятся. С дрожащими руками и стучащими зубами много не навоюешь.

– Правильно, – одобрительно заметила Карина. – Тогда, Матрёна Степановна, ответьте ещё на один вопрос: что может быть теплее вещей на гусином пуху?

Бабка Матрёна задумчиво посмотрела на своих гусей, подумала и сказала:

– Пожалуй, что и ничего.

– Вот видите! – торжествующе воскликнула Карина. – Так неужели вы пожалеете этот самый гусиный пух для наших ребят на фронте? Ни за что не поверю!

– А откель я его возьму? – спросила всё ещё ничего не понимающая бабка Матрёна.

Карина показала на гусей, окружавших старуху.

– А они на что?!

Бабка Матрёна возмущённо ахнула.

– Так это что, я их забить должна?

Гуси жалобно загоготали, словно поняли её слова.

– Не бывать этому! – гневно пророкотала бабка Матрёна.

– Зачем забивать? – возразила Карина. – Сбор пера и пуха после убоя птицы – это поистине средневековое варварство. Гусей можно ощипывать во время естественной линьки, когда старое перо и пух заменяются новыми. Причём это безболезненная операция для птицы, так как старые перья буквально выталкиваются подрастающими.

– Да как же им, бедняжкам, после этого гулять? – уже намного тише спросила бабка Матрёна. – Они же от стыда со двора не выйдут.

– Так ведь ощипывают гусей не по всему телу, а только определённые участки, – успокоила её Карина. – Самый ценный пух, обладающий наилучшими теплоизоляционными свойствами, собирают с нижней части живота и задней части спины. Никто даже не заметит.

– Это если не приглядываться, – буркнула под нос бабка Матрёна, но уже едва слышно.

– Максимум полчаса работы – и мы имеем сорок грамм пуха с каждой птицы, – сказала Карина. – А сколько их у вас? Вот и подсчитайте сами, какое количество бойцов можно будет согреть в самые лютые морозы, ощипав одну эту стаю. А ведь за вами, Матрёна Степановна, потянутся и другие жители Куличков. Как говорится, пример заразителен. И если в каждом дворе появится своя стая гусей, мы сможем одеть в тёплые вещи сотни бойцов, а то и тысячи. И все они будут идти в бой, благодаря вас, Матрёна Степановна.

– Эк тебя понесло, деваха, – ворчливо сказала бабка Матрёна. Но в её голосе уже не было злости. – Они и знать-то обо мне не будут.

– Узнают, Матрёна Степановна, обязательно узнают, – заверила её Карина. – Это я вам обещаю. Я сама повезу тёплые вещи на фронт, и, передавая их бойцам лично в руки, буду каждому говорить: «Это тебе из Куличков, от бабки Матрёны и её гусей». И, кстати, хорошо, что они у вас почти все серые.

– Это ещё почему? – спросила невольно польщённая суровая старуха.

– Серый гусиный пух грубый и густой, а это обеспечивает ему повышенную прочность и долговечность, – пояснила Карина. – Так что вещи от бабки Матрёны будут не только самыми тёплыми, но и носиться будут долго.

Неприкрытая лесть возымела своё действие. Бабка Матрёна уже почти сдалась, но по инерции продолжала возражать:

– Так ведь от меня только пух, а кто и где будет эти вещи делать – поди-ка знай!

– А вот и ошибаетесь, Матрёна Степановна, – торжествующе улыбнулась Карина. – Делать их будут в Куличках. Мы организуем цех по производству зимнего воинского обмундирования на гусином пуху. Для этого моя сестра Марина и её муж даже передают нашему патриотическому комитету здание новой школы, которая была построена на их деньги. На первом этаже будут плести маскировочные сети, на втором разместится швейный цех.

– Так что же ты мне сразу про Марину не сказала? – спросила с укоризной бабка Матрёна. – Разве бы я стала возражать, зная, что моя касатушка в этом деле участвует.

Карина почувствовала в сердце укол ревности и захотела сказать что-то грубое. Но превозмогла себя и улыбнулась.

– Я обязательно передам сестре ваши слова, Матрёна Степановна, – сказала она. – Ей это будет приятно. А не говорила я, потому что меня сама Марина об этом попросила. Не хотела, чтобы её имя оказало на вас психологическое воздействие. Так и сказала – Матрёна Степановна сама должна принять решение, чтобы потом меня не вздумала винить.