Свой путь

Солнце уже зависло прямо над линией горизонта перевала, к которому лежал наш путь, и мы, с последними словами прощания стартанули на «втором» дыхании, изрядно застоявшись, в щекотливом положении. А на лицах моих спутников я успел заметить неловкость и благодарность мне за инициативу в контакте с кемеровчанами. Лишь Николай нахмурился опять, стал чернее тучи. Всем, я думаю, стало стыдно, даже передо мной. Зато я отчётливо почувствовал, как заметно спало напряжение в группе и ослабло влияние настроения руководителя на остальных. А об этом эпизоде, в дальнейшем, никто ни разу не обмолвился и, я уверен, что не только при мне.

Мы снова шли с набором высоты, потому, что перевал ТКТ (Томский Клуб Туристов – четыре тысячи сто пятнадцать метров над уровнем моря) был выше оставленного позади, на шестьсот метров. На этом последнем отрезке пути сего дня снег был заметно прибит частыми ветрами, потому что выше, в округе, нет больше ничего, кроме самой вершины. Она теперь, за всё время вечернего перехода, возвышалась справа. И хоть легче было торить новую тропу на не крутом подъёме по щиколотку в снегу, но усталость, от пройденного за день, наполняла всё тело тяжестью, усиливающуюся с каждым шагом наверх.

Вокруг была снежная пустыня склонов Белухи от горизонта до горизонта. И только в одном месте – уже позади нас, всё уменьшалось «окошечко», с едва заметной, в дымке сумерек, «зелёнкой» Казахстана, за оставленным нами перевалом Берельское Седло. Солнце уже покинуло наш день, но небо было светлым ещё довольно долго. Так всегда, на превосходящих высотах, в округе, а тем более, здесь. Зная об этом, мы не спешили. Ближе к перевалу снег стал рыхлее и глубже, очевидно, самые интенсивные ветра здесь бывают на Берельском Седле, где остались кемеровчане. Но при нашем посещении, как и во все дни похода, продолжался полный штиль, ни малейшего движения воздуха.

Наконец, мы взошли на самый высокий, из всех в округе, перевал, с удовольствием освободив плечи от рюкзаков. Очевидно, первопроходцами на нём были томичи, и назвали его в честь своего клуба. Так, почти все перевалы и вершины называют, по традиции, первопроходцы. Перевал очень узкий, просто гребень юго-западного плеча Белухи. Мы едва поместили на нём свою палатку, закрепив её ледобурами.

Зато нам открылась сказочная по красоте и широкая вселенским масштабом панорама с востока на юг и до северо-запада, схожая с панорамой, открывающейся с летящего самолёта, где все линии горизонта растворяются в дымке от плотности атмосферы и расстояния. Лишь северную часть горизонта очерчивала вершина Белухи. За изгибами белоснежных волн её плечей, в сумеречной дымке остывающего воздуха, тёмно-зелёным фоном, уже с трудом просматривалась «зелёнка». С самого перевала на юго-запад-запад, почти от палатки, «падал» в пропасть Катунский ледник, внизу, среди сочных альпийских лугов, вытекая мощным потоком реки Катунь. Только для созерцания этой картины уже стоило сюда подняться. Длинный и пологий грязно-белый язык этого ледника, лежащий на два километра ниже перевала, будто раздвигал крутые стены острых гребней, спускающихся с вершины. Широко разливаясь из самого языка в просторном распадке зелёных склонов, тёмные воды реки Катуни вскоре круто поворачивают на юг, в сторону Казахстана, прячась за левой гривой, по которой проходит государственная граница. В районе её излуки ядовито-зелёным пятном выделяется островок плотного кедровника, единственного лесного оазиса среди сплошных лугов. А за ним зелёными волнами в разные стороны расходятся увалы холмистых гребней бассейна Катуни. Срединный, своей гармоничной грядой, мистически напоминает гриву гигантского дракона, до поры спящего в этом курортном месте. Теплота альпийских лугов южных склонов Алтайских гор, посреди казахстанского лета, сразу стала мощно и неотвратимо манить меня к себе настолько, что мне захотелось туда немедленно спуститься.

Ещё, часами поднимаясь сюда, я стал чувствовать растущее остывание прежнего желания взойти на вершину. И всё больше удивляясь себе, я силился понять причину такого резкого охлаждения к цели своего предприятия. Ещё более удивительно, что это чувство меня ничуть не мучило, а наоборот – было будто вполне естественным, можно сказать, эволюционным. Схожее настроение у меня появилось год назад, в Ведьминском ущелье, после ночного явления. А здесь – без внешних факторов, но снова, перевернулись приоритеты. К взаимоотношениям в группе я уже адаптировался, они не имели сколь-нибудь значительного давления на мои намерения, потому что их время неумолимо утекало, как в песочных часах.

Нам сказочно везло с погодой. За все дни переходов по ледникам и перевалам солнце ни разу не пряталось, потому что на небе ни облачка, ни «пёрышка». Не часто Белуха так открывает посетителям «свои объятия», не всех подпускает к себе, не всем даже показывает свою красоту, кутаясь в облака. Бывает так, что паломники днями стоят у подножия и ждут, чтобы хоть увидеть её из долины. А когда она закрыта белым «одеялом», то никто не поднимается на ледниковые склоны, опасно. В это время Белуху орошает снегопад, часто образуя лавины. А если грозовые тучи обнимают гору, то на её «плечах» растёт статическая электризация атмосферы и человека с кучей металлического снаряжения если не ударит молния, то будут бить или больно щипать мелкие разряды. На себе испытал, не однажды, в высокогорье такой казус.

К примеру, однажды знаменитый альпинист Райнхольд Месснер, который, якобы в одиночку, взошёл на все восьмитысячники в Гималаях, прибыл сюда с целью восхождения на вершину Белухи. Так вот, она не подпустила его к себе. Более того, налетевший шквал изорвал его палатку. И, не дождавшись подходящей погоды, он уехал, ни с чем. Тому были свидетелями и местные метеорологи и спасотряд.

А мы, в этом своём походе, как-то даже не задумывались о том, как нам благоволит погода. В динамике движения всё происходящее воспринималось как само собой разумеющееся. Кончался восьмой день нашего маршрута. Заворожённые местом, мы, едва забросив рюкзаки в палатку, не сговариваясь, вышли на сужающийся гребень перевала в сторону его спуска на юг, в Казахстан.

Небо стало с ускорением темнеть, взошла полная Луна невероятной величины. Едва оторвавшись от края небосвода, её румяный «каравай испечённого хлеба» давал очертаниям белых увалов плеч Белухи желтовато-оранжевый оттенок. А в противоположной стороне (на западе) узкой стрелкой в четверть горизонта неба догорал червонным золотом секундами бледнеющий закат. Все линии рельефа и краски в округе расплылись пастелью, и мы увидели живые картины Николая Рериха. Оказывается всё так в натуре и выглядит, как он изображал. Мягче становились все грани и оттенки красок, секундами менялись и медленно бледнели. Вскоре всё стало одноцветно серо-белым с золотым отливом в лунном сиянии. Звёзды на ультрамариновом небе становились всё ярче и своим блеском уже покалывали глаза. Время для нас будто остановилось, мы молча замерли, как перед иконой, затаив даже дыхание в разряженном воздухе.

Резко падающая температура воздуха и усталость заставили-таки всех лезть в свой домик. Опять в тесноте и духоте от испарений примуса и «кухни», поджав плотней ноги, мы расселись вдоль стенок палатки в ожидании ужина при свете Луны. График дежурства в этих условиях перестал соблюдаться, готовили исключительно женщины по собственной инициативе. В таких условиях это было естественно.

Переключившись от созерцания первозданных красот округи, я вернулся к суровому вопросу о восхождении на вершину. Моя интуиция требовала отказа на уровне жизни и смерти, заглушая логику очевидной безопасности маршрута. Моё опасение имело тотальный характер, включая и душу, и тело. Полагая, что нечто неочевидное грозит всей группе, я стал отговаривать ребят от восхождения, уверенно отмахнувшись от возможной насмешки:

– Знаете, собратья по маршруту, я чувствую нутром здесь какую-то опасность. Что-то во мне говорит, что надо быстрее спускаться отсюда. Можете надо мною посмеяться. Для меня же главной целью похода было как раз восхождение, а теперь я вам говорю, что не надо идти на вершину. Да, она открыта нам, но на ней «горит» красный сигнал светофора, я бы так сказал. Задерживаться даже на перевале нельзя! Предлагаю завтра же спуститься к Катуни.

Через значительную паузу после моего предложения последовало нечто совершенно неожиданное, для меня. Сам руководитель, Николай, стал вторить тому же:

– Я тоже не хочу беспокоить священную гору, не пойду. Бывал на ней уже раньше, повторять незачем. Кто хочет, пусть идёт, путь здесь простой, безопасный.

«Ну и руководитель, – подумал я, – вместо положенной организованности, отпустил «вожжи» для анархии. Делайте мол, что хотите…».

И, ещё более непредсказуемо, Игорь немедля вторил Николаю:

– Я не пойду. Не стоит, «не испытывать Бога своего».

Я искренне удивился именно их реакции на моё предложение, чего предположить было никак нельзя, наблюдая твёрдость натур. Продолжительную тишину прервала Люба, уверенно «подобрав брошенный жезл» руководителя и предложила:

– Давайте голосовать! Кто завтра пойдёт на вершину – поднимите руки!

Руки подняли четверо: Мила, Люда, Люба и Владимир.

Николай без малейшей паузы выдал инструктаж:

– Маршрут прост, идите в одной связке. Подъём вам в четыре утра. Пока не взойдёт солнце, наст будет держать, легче идти.

Молча согласились и стали ужинать. Я завёл свой будильник на ручных часах и огласил:

– Спите спокойно, я разбужу, мой будильник гарантирует.

Ночной морозец на этой высоте крепит на поверхности рыхлого снега наст толщиной около трёх сантиметров, если не более. Но при этом надо шагать по-кошачьи, постепенно нагружая своим весом стопу на насте, иначе сразу провалишься по колено. На предвершинном участке снег глубокий.

После ужина все затихли, разместившись штабелем на ночь в своих спальниках головами на восток. Я, по обычной своей скромности, лёг с краю, левым боком к торцу палатки. За этой стенкой – обрыв гребня на юг, в Казахстан. Сна не было у меня совсем. Начало мучить тяжкое ожидание спуска к Катуни, воспринимаемой теперь такой родной и спасительной. Завтра они сходят на вершину и только послезавтра – спуск к «зелёнке». Выдержать в таком состоянии столько времени без движения мне представлялось нелёгким испытанием. Гулять-то здесь негде, днём будет подобие «сковородки».

Поскольку я лежал ещё и в нижней по склону части палатки, то, не преднамеренно, конечно, а просто по закону физики, ребята постепенно сползали на меня, прижимая к холодной стенке. По-другому поставить палатку здесь не представлялось возможным. Согреться и расслабиться было очень трудно, если вообще возможно. Только здесь я очень сильно пожалел, что оставил дома свой пуховый спальник. Время для меня будто остановилось.

Полная Луна уже висела прямо над моей головой, освещая ещё ярче всё в палатке. Она шептала мне: – «Терпи, всё пройдёт, всему свой срок. Надо потерпеть». А во мне всё твердило: – «вниз, быстрее вниз!». Такого со мной никогда не бывало. Не менее мучительно мне было четыре года назад, на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, на предвершинном гребне пика Ленина на Памире. Но тогда мне было жарко в пуховом спальнике лежать утеснённым между товарищами. А мучило совсем другое: горная болезнь и сухость в горле до бритвенной рези. Вытопленная из снега вода не спасала. От этого всего и спать не мог. А здесь, наоборот, физическое состояние прекрасное, но холодно. «Да что ж такое, в самом деле! – говорил я мысленно сам себе, – Спи давай!» Но сна не было. Была боевая готовность…

Стояла тишина, схожая с тишиной в пещере. Вдруг налетел шквал ветра, готовый разорвать палатку. Его будто включили за моей головой, и он трепал тонкий полог несколько секунд. И снова штиль, как «по мановению палочки». Палатка уцелела, только стойка из моей лыжной палки свалилась на меня, и полог опустился на спящих. Никто не шелохнулся. Высвободив руки из спальника, я поставил стойку на место, подняв полог в прежнее состояние. Прошло какое-то время тягостных мучений (часов я не наблюдал) и всё повторилось, один в один. Опять, без предварительного шума, будто ниоткуда (хотя, пожалуй, со стороны Казахстана) шквал ещё сильнее потрепал палатку, считанные секунды. И так же резко исчез, словно «выключили». Опять наступила прежняя тишина. Я снова поднял полог и укрепил стойку. Ветер будто подбадривал меня или игрался. А я ждал знаменья. Может быть за ним, в тайне даже от себя, и пришёл сюда.

Через некоторое время опять всё в точности повторилось. И тут, после третьего сеанса шквала, той же продолжительности, меня осенило: ветер – это осознающая сущность, как и все стихии. И я понял, что он своими порывами просто торопит меня покинуть это место, подтверждая мой внутренний вектор. «Так вот же оно, знаменье! Вот как нынче!» Люди полагают, что ветра образуются от разности давлений в разных регионах и от разности температур. Но это лишь некоторые следствия. А первопричины стихийных явлений лежат в области непознаваемого для человека. Эта область многократно больше доступной для познания сферы. За гранью, между познаваемым и непознаваемым, человек может лишь придумывать сколь угодно версий, равных сказкам, а потом верить в них.

После такого осознания мне стало легче, и я смиренно стал чувствовать себя, как никогда раньше, единым со всей окружающей меня природой. Мне стали понятны не только физические, но и метафизические процессы, происходящие здесь. И подтвердилось, на уровне убеждения, знание о том, что в последующие два дня произойдёт всё по плану и банально безопасно. А вот уже на «зелёнке» я, почему-то, не видел своего контакта с группой…? Это стало интереснее всего. Смирившись со всеми обстоятельствами, я расслабился, и дремота не заставила себя ждать.

Но не успел я уснуть, как в глубинах одежды и спальника прозвонил мой будильник на руке, едва слышим только мной. И я хриплым от сухости воздуха голосом, что было сил, воззвал, как сигнальщик:

– Восходители, подъём!

Соседи зашевелились, стали молча выползать из спальников. Очень аккуратно, чтобы не тревожить сон остающихся, ребята стали одеваться и обуваться, не босыми же в снег. Вязко тянулись минуты, пока они возились, как овцы в загоне при приближении хищника. Без завтрака (как обычно в таких случаях), чтобы до солнца подняться как можно выше к вершине, собрав снаряжение, восходители покинули палатку. Наступила прежняя тишина и облегчение, будто от удовлетворения законченной работой. В палатке стало непривычно свободно, и я отполз от холодной стенки. Чтобы, наконец, согреться, я с головой погрузился в спальник и, приняв позу эмбриона, быстро уснул. Тело очень устало лежать ночами навытяжку и откликнулось благодарной негою.

Проснулся от того, что стало жарко. Это солнце уже нагрело воздух в палатке до банной температуры. Предстояло «париться» весь день. Снаружи – склон по обе стороны от палатки, ни присесть, ни размяться и солнце палит нещадно; мы на горбу у Белухи. Николай и Игорь выползли из спальников одновременно со мной. Я посмотрел на циферблат, но мои часы стояли на четырёх утра, видимо, позвонив из последних сил. Подкрутил головку завода до упора – стоят. Немного потряс часы – пошли. Странно, такого с ними, за пару лет их жизни, ещё не бывало. Ни разу ни ронял, ни ударял. Сверил время с Николаем.

Без взаимных приветствий и не сговариваясь, мы втроём без промедлений высунули головы из палатки, чтобы проследить за движением наших восходителей. Выход из нашего жилища был направлен как раз в сторону вершины. Без труда мы разглядели и посчитали чёрные точки наших людей на стерильно белом поле предвершинного склона. Они уже приближались к вершине, но очень медленно, видимо наст уже растаял. В волнении мы стали неотрывно следить за ними, распахнув входные пологи палатки. И, несмотря на определённую неприязнь ко мне, все трое, плечом к плечу, стали сидеть у входа, даже в мыслях не думая о завтраке. Какой тут может быть аппетит, при волнении за товарищей, да ещё и на жаре. Воздух стоял недвижим, поэтому в палатке, видимо, от холодного днища и под защитой белёсого тента, было легче, и покидать её не имело смысла. А снаружи «разогревалась сковородка» от направленных под прямым углом солнечных лучей, на девяносто процентов отражающихся от чистейшего снега во все стороны. Время потянулось не менее мучительно, чем ночью. Хотелось бежать бегом вниз, к травке.

Наконец, они на вершине. Стоят, может, и машут руками, но нам не видно, на ослепительно белом. Постояв там пару минут, чёрные точки двинулись вниз тем же путём, по более пологому гребню теперь уже слева направо. Снова считаем, каждый про себя, и так на каждом участке. Каждая точка то пропадает, то вновь появляется. Вот четыре снова вместе, слава богу. Но какое-то тревожное чувство, по моим ощущениям, растёт у всех нас троих, как ни странно. Никто не произносит ни слова, и уж тем более не смотрит на соседа. Восходители спустились лишь метров на сто, как вдруг одна точка соскользнула и поехала по крутой стороне предвершинного гребня в нашу сторону, как на санках с горы, и исчезла в снежной стихии через пару сотен метров.

«Что такое?!!! – закричало у меня в голове. Неужели они пошли вниз не в «связке»?! Это же может означать, что кто-то съехал в бергшрунд, других вариантов нет… Какой кошмар!!! Такое предположение хотелось гнать из головы. Каждый из нас троих точно мысленно сматерился. Но мы молча сидели в оцепенении несколько секунд, тщательно всматриваясь и пытаясь посчитать оставшиеся на виду точки наших людей. Видно было пока только три. Разморённые от жары, как варёная морковь, мы молчали, понимая, что нужно идти на выручку.

– Вроде все четыре вижу! – впервые за утро, нарушил тишину я, через секунды.

– Четыре… – вторил мне Николай неуверенно и сматерился себе под нос, – Кто пойдёт? – через паузу строго спросил он.

«Почему бы не тебе самому? Ты же их одних отпустил. Я бы на месте руководителя, превозмогая нежелание, пошёл с ними для страховки, а то трёх женщин «повесил» на одного парня» – подумал я в доли секунды. Мне совершенно не хотелось делать его работу. Но если бы он дал мне команду, то я с готовностью и без слов пошёл бы. Поэтому успел помедлить лишь пару секунд, потому что меня опередил Игорь:

– Я пойду, – и начал быстро собираться.

Я точно знал, что никому из нас троих совершенно не хотелось идти, и инициатива Игоря сильно подняла его в моих глазах. Настоящий воин, с таким можно и в разведку, как говорят. Он быстро обулся и пошёл налегке, не взяв никакого снаряжения. Если не присматриваться, то могло показаться, что он даже не проваливается в снег, но он проваливался выше икр. Силён, солдат! Как будто вчера у него не было тяжёлого перехода. Началось ещё более мучительное и тревожное ожидание.

Чёрная точка, исчезнувшая под вершиной, так и не появилась больше. Другие точки снова то появлялись, то исчезали по одной в разное время, двигаясь несвязно. Посчитать их вместе не получалось. Наверх шли дружно, а теперь в разнобой. А Игорь очень быстро шёл им навстречу и, наконец, они встретились. Без малейшей остановки и вместе стали спускаться. А я снова стал силиться считать их точки, Николай видимо тоже. Уже полдня мы неотрывно всматривались в белую «скатерть» с чёрными «мушками» наших ребят до рези в глазах.

«Один, два, три, четыре, пять – все, слава богу!» – выдохнул я молча.

Николай тоже сдавленно и облегчённо вздохнул. Ребята теперь шли гуськом след в след, не растягиваясь. Теперь они двигались на последней прямой, по своей протоптанной тропе, в направлении палатки. Но не успели дойти нескольких шагов до нас, как Николай, не выдержав, громко спросил безадресно:

– Что у вас там случилось?

– Я спустила пуховку вниз по склону, устала её нести. Было жарко, думала, догоню её, а она съехала не туда… и пропала, – призналась, виновато, тотчас Люда.

Всем стало понятно, куда пуховка съехала – в трещину. Никто не проронил ни слова. Глупость – дело личное. Когда же все залезли в палатку и расслабились, Люда вдруг заявила:

– Сейчас отдохну и пойду её искать, жалко пуховку.

Тут я не выдержал:

– Ты что – дура?! Кто ж тебя отпустит?!

Воцарилась долгая тишина. Никто ни на кого даже головы не поднял. А я почувствовал всеобщую благодарность, направленную в мою сторону, за инициативу «постороннего». На меня-то не грех и обидеться, а им ещё в дальнейшем общаться, в рамках клуба, и поэтому обижать друг друга словом – лишнее. Всем, мне показалось, было понятно, что мне не место в их коллективе. А Люда, согласно её взгляду на меня, нисколько и не обиделась, даже напротив, была благодарна, за твёрдое мужское слово. Наверное, ей в жизни его очень не хватало. Я, быть может, освободил её душу, таким образом, от намерения поиска и привязки к предмету, дав облегчение и телу.

Женщины, отдышавшись, стали готовить обед, ведь никто с утра и росинки в рот не брал. Стало, почти как в парной, от работающего примуса. Таких завжоров, как Люба, я ещё не встречал. Благодаря её подготовке продуктов и участию в приготовлении блюд, трапеза готовилась оперативно и легко. Не сказать, что очень вкусно (на моё восприятие), но питательно. Она всю зиму привычно делала заготовки для похода: сама вялила мелкими кусочками мясо, овощи и прочее для супов. В походах, особенно на ледниках, супы лучше всяких каш, восполняют и потерянную влагу, и лучше питают тело. Сама же Люба и сухари сушила на всю группу, и сливочное масло топила для каш. Потом всё фасовала, на каждое блюдо.

После обеда и до ночи всем пришлось безвыходно сидеть в палатке. Молчание было перманентным и тяжёлым. Завтра предстоит спускаться по леднику к Катуни, может статься, целый день, на более, чем две тысячи метров, только по высоте, а по горизонту ещё больше. А ледник весь рваный и снег в его верхней части по колено – видно опытному глазу. Снова будет подъем в четыре утра с надеждой на крепкий наст.

Делать было нечего, и я, впервые за поход, вспомнил о чтении и достал книгу Карла Кастанеды. Мне, как антропологу-любителю, понравился стиль изложения исследований и ученичества автора, профессионального антрополога. И тут произошло невероятное. Увидев её в моих руках, Игорь вдруг ожил, в нём проявился совсем другой человек. В его взгляде было искреннее удивление и интерес, как у голодного, при виде пищи. Он тут же попросил книгу у меня, уверенно протянув руку. Я охотно отдал, с не меньшим интересом. Найдя интересную для себя страницу и не особо ожидая отклика, Игорь предложил обществу:

– Хотите, я вслух почитаю?

Публика не внимала. Я был готов слушать и с удовольствием предвкушал… Он стал читать, и было видно, как ему нравилось это делать. Какой-то груз с души у меня отвалился, стало легко и даже, к моему изумлению, уютно в тесной палатке. Как будто что-то пере-щёлкнуло в душе, как переключателем: вся группа в этот момент стала для меня семьёй. Но радость моя длилась недолго. Через считанные минуты, видимо, не выдержав альтернативности мировоззрения писателя со своим, Николай рявкнул:

– Хватит, не могу это слушать!

И на сутки воцарилось молчание. А у меня будто обратно повернулся «переключатель». Но напряжение я чувствовал лишь от Николая, а остальные остались подавленными настроением руководителя, но всё равно более близкими мне, чем раньше. Игорь почитал книгу, про себя, ещё несколько минут, и вернул её, из вежливости, мне. Теперь я погрузился в повествование, чтобы облегчить себе неуютную атмосферу вынужденного соседства и с удовольствием переключить своё внимание в другую реальность. Но время всё равно осталось тягучим (один час за три).

Вечер и ночь минули. Они были схожи, с предыдущими, как близнецы. Но, с приближением момента спуска с горы, всё стало уже терпимым. Залог здоровья и состоит в смирении с обстоятельствами, когда изменить ничего нельзя, или же не стоит. Как и положено ему, вовремя прозвонил мой будильник и осёкся. Часы мои встали окончательно, на четырёх часах утра. И сколько я их не тряс, так и не пошли, при полном заводе.

Все стали быстро собирать рюкзаки, готовить снаряжение и одеваться, неизбежно, в тесноте палатки, толкаясь всеми частями тел. Обуваться и страховочную обвязку надевать поверх одежды приходилось внутри палатки, и всем одновременно. Луна уже покинула небосвод, и мы собирались в темноте, на ощупь, по одному выбираясь наружу. Мне удалось собраться и вылезти первым, сразу с рюкзаком на спине. А пока я ждал выхода остальных, то успел замёрзнуть, не смотря на то, что был в пуховке. Особенно мёрзли ступни. Ботинки же не утеплены, в них только два слоя кожи. А между ногой и вибрамом два носка, один из которых толстый шерстяной. Хотелось быстрее двигаться, чтобы согреться. Морозец был крепок, а женщины ещё возились в палатке, когда мы уже выкручивали ледобуры, крепящие её на льду. Потом сворачивали «домик» и, развернув верёвки, встёгивались в «связки».

Николай поменял предыдущие составы «связок». В идущую впереди он поставил лидером меня, за мной Милу, а замыкающим Владимира. Это было разумным для спуска и с моей точки зрения. Я, при этом, торю тропу, открывая возможные трещины, запорошенные снегом, а Владимир, как проверенный в «боях» – страхует нашу «связку». Сколько мне ходить вторым, а тем более последним?!… Я был счастлив!