Свой путь

Босиком, чтобы не мочить спасительную, на предстоящем перевале, кожаную обувь и засучив выше колен штаны, я зашёл в поток. Холодная вода обожгла резкой болью разгоряченные ноги. Глубина доходила до середины икр, но захлёстывала порой до колена. Ступням было больно соскальзывать со скользких камней, заклинивая между другими, особенно страдали пальцы. У дна камней было не разглядеть и ступать приходилось вслепую. Камни были не устойчивы, крутились под ногой, а другие били по косточкам, несомые течением. Холодная вода сильно усиливала боль, причиняемую ударами камней. От получасовой этой «пытки» лицо искажалось гримасами, а рот «благочинно» матерился. Пока я штурмовал брод, успело выглянуть солнышко из-за пограничной гряды, оставленной мною позади. И, выбравшись на сухой берег, я присел, с непередаваемым удовольствием, на пригреве, а мои промывшиеся ноги радовались сухим и тёплым носкам и ботинкам. Чтобы их быстрее разогреть, я ускорил шаг, удовлетворённый преодолением единственной водной преграды в этот день. Согласно карте, больше подобных препятствий не просматривалось.

Впереди простирался необъятный ковёр густой и сочной травы, сквозь которую прорезалась утоптанная лошадьми узкая тропка, радуя возможностью лёгкой прогулки. Но радовался я недолго. Через несколько шагов мои вибрамы стали хлюпать по воде, которая сочилась со склона сквозь траву, омывая поперёк тропу. Вода, на удивление, была чистейшей, её можно было пить. Видимо, где-то на склоне, был выход грунтовых вод. Но я, напившись из Катуни по ходу движения, пока не жаждал пробовать эту, разогнавшись в своей гонке. Чтобы поберечь ботинки от намокания, я попробовал пройти выше тропы по склону. И, забираясь всё выше и выше, понял, что это был тщетный поиск суши, весь склон был «болотом», потому и трава была такой сочной. От досады за перспективу мёрзнуть в сырой обуви на ледниках, я разозлился на минуту. Но, изрядно выматерившись, тут же посмеялся над собой. Ишь, размечтался – сухеньким проскочить. Знать судьба такая! Все ж испытания даются по силе. Сам сюда пришёл, никто не звал… И, окончательно смирившись, я хлюпал дальше почти час, ещё надеясь, что не захлюпает внутри ботинок. Но носки всё-таки намокли.

Наконец, я вышел на сухой участок и, не останавливаясь, устремился к приближающемуся островку кедрового леса, предвидя там неминуемую встречу с бывшей группой. Переобуваться не было смысла, потому что носки лишь намокли, а замены шерстяным не было. Через полчаса я уже не чувствовал влаги внутри обуви, настолько ноги уже адаптировались к походной жизни. Густой, непролазный лес ютился на относительно небольшом круглом яру, возвышающемся над Катунью, вынуждая её круто повернуть за границу. Слабая надежда проскочить в стороне от лагеря бывших соплеменников рухнула. Приближаясь к опушке леса, куда вела меня тропа, я разглядел ребят, «загоравших» в утренних лучах под кедрами. Палатки не было видно, а спальные места лежали прямо на траве почти у тропы. Ребята только выползали, по очереди, из спальников. Лишь одна Люба уже гуляла по поляне между их лагерем и мной. Мы встретились с ней поодаль от остальных. Она беззастенчиво и открыто обрадовалась мне:

– Привет! Как ты…? Как ночевал?

– Прекрасно! Как и вы, я вижу… Где ваша палатка? Как настроение у ребят?

– Если честно, настроение кисловатое… Игорь с палаткой куда-то пропал. Как убежал вчера из-под ледника, так мы его и не видели. Искали вечером, но не нашли.

– Вот это да!… А где Николай, его я не вижу? – я попытался разглядеть всех членов команды за Любиной спиной.

– Он рыбачит на Капчале, ты его увидишь, по пути твоего следования, – и она указала левой рукой в направлении тропы, уходящей вдоль русла этой реки.

– Там что-то ловится? – автоматически спросил я, конечно, помня о способностях Николая в рыбалке, со слов Любы.

– Николай везде ловит. Сейчас будет рыбный завтрак или обед. Мы решили здесь днёвку сделать сегодня. Все очень устали. А ты как себя чувствуешь?

– Прекрасно! Бодр. И настроен сегодня же перевалить в Кучерлу, непременно до дров. Альтернативы у меня нет. Видишь, что на Белухе…? Вас здесь дождь накроет. А я надеюсь проскочить.

– Андрей, у меня к тебе просьба: если встретишь Игоря, то попроси его, от меня, вернуться. А если не встретишь, то оставь на перекрёстке, где в Капчал впадает другая речка, записку о том, что не видел его. Там же и тропа должна разойтись: тебе по правой идти, на Восточно-Капчальский, а нам там – налево.

– Хорошо, Люба, договорились. Ну, счастливо оставаться и хорошо сегодня отдохнуть! Пока.

– Тебе счастливо пройти весь путь! – искренне и очень тепло простилась она.

Я махнул, в приветствии, левой рукой увидевшим меня Миле и Люде, они тем же ответили мне. Слава богу, что их лежбище располагалось левее и, метрах в тридцати от тропы, вниз по склону. Совершенно не хотелось контакта с ними. Владимира не было видно. И я поспешил быстрее проскочить мимо их стоянки. Уже оставив позади кедровую рощицу, я вошёл в узкое ущелье реки Капчал, ярко-зелёные травяные склоны которого визуально расширяли его. А впереди поднимались «крепостные валы» Катунского хребта, дланями острых скал воздающие хвалу небу. Зубья этих скальных стен, прикрываясь местами сильно вытаявшими ледниками, рвали, уже дотянувшиеся до них от Белухи, серые тучи. И эти тучи, возмущённо, но безуспешно пытаясь совсем оторваться и взмыть ввысь, смиренно переваливали за хребет, несомые ветром в Кучерлинское ущелье, куда стремился сегодня и я. Тропа ровной лентой создавала густой и сочный травяной ковёр вдоль русла реки, в десятках метров от среза воды, ведя прямо к «крепости» хребта. Капчал бурлил прозрачными струями. В такой воде хариус всенепременно блаженствует, и у ребят сегодня будет праздник живота.

Выйдя на этот простор, я сразу увидел замершую, у среза воды, фигуру Николая. Он стоял вполоборота к тропе и спиной к лесу. Когда я поравнялся с ним, он сразу развернулся к тропе спиной. Понятно было, что боковым зрением он узнал меня, на открытом месте, и не захотел встречи. А по тому, как съёжился Николай в этот момент, я ясно понял, что он боится встречи со мной один на один. И, чтобы не смущать человека, я быстро прошёл мимо без единого взгляда в его сторону. Пока подъём был не крут, я более не сбавлял максимальной скорости. А через пару сотен метров опять потекла с правого (моего) склона вода, омывая тропу, в стремлении к реке. И опять, около часа, мои вибрамы шлёпали по чистейшей воде. Видимо, этот гигантский яр, который я обходил уже который час, весь сочится родниками! Теперь-то, при усиливающейся жаре, я и попробовал эту воду на вкус. Она была, действительно, родниковой. А через минуты я снова почувствовал холодную сырость в стопах. Но уже спокойно и смиренно принял этот факт, предчувствуя, что это ещё «цветочки», а «ягодки» – впереди. И теперь уже неизвестно, когда мои ноги почувствуют приятную сухость. Дальше точно весело не будет.

А солнечная погода пока радовала и добавляла чуточку оптимизма. Но жаркий микроклимат места, после прежней адаптации на ледниках, отнимал свою порцию сил. Одежда стала влажной от пота, который и глаза стал разъедать, стекая со лба. Вот и казахстанское лето! Часы мои стояли, а на небо, для ориентации по солнцу, я не смотрел, в пылу этой гонки. Да в глубине души, наверное, даже не хотел знать, в этот день, в котором часу я прохожу тот или иной участок. Может, даже мой внутренний умник боялся того, что ночь меня застанет на втором леднике, что лежит за перевалом, а может об этом говорила моя интуиция… Не хотел я этого ни знать, ни признать, ведь без костра мне не видать ни горячего ужина, ни горячего питья. Ещё и обсушиться желательно будет. А здесь, на Капчале, ни деревца, ни кустика, и даже укрыться от непогоды негде.

Угол подъёма увеличивался, и от нагрузки становилось всё жарче. Парило перед дождём, и я попытался ускориться. Хребет передо мною рос, всё больше закрывая северную часть неба. Тропа вела меня прямо к скалам, где за крутым травяным яром река Капчал падала водопадом, шум которого пока был еле слышен. Сориентировавшись, я понял, что нахожусь уже на траверзе своего перевала, и круто повернул вправо (в его сторону), сойдя с тропы, которая вела, видимо, параллельно водопаду. Чтобы не терять время на этот крюк по удобной тропе, я полез по травяному склону в лоб, на крутой яр. Осторожно ступая по сочной траве, я всем своим намерением «цеплялся» за землю, веря, что никакая сила не сорвёт меня с этого скользкого склона. Минуты кратно удлинились, перспектива не просматривалась. Но не прошло и часа, как крутизна склона стала уменьшаться, идти стало полегче.

И только тут я, с досадой на себя, вспомнил о своём обещании Любе – оставить ей записку. Остановившись на несколько секунд, я оглянулся, чтобы разглядеть ту развилку на тропе, что незаметно проскочил, наверное. Но отсюда даже тропы не было видно. Вернувшись мысленно назад, я вспомнил, что на монотонном этом травяном ковре я не мог не заметить развилку. Это значит то, что она была, вероятно, дальше, впереди, и я просто не дошёл до неё, свернув сюда с тропы. Ведь «взлетел» сюда, как птичка, выпорхнувшая из клетки зависимости. И, опьянённый новыми ощущениями одиночного похода, я уже машинально отодвинул в прошлое и это своё обещание. Внимательно осмотрев такой же голый противоположный склон, куда планировали идти мои бывшие одногруппники, я не увидел ни палатки, ни Игоря. Всё, кроме троп, просматривалось до ледников и скал хребта. Значит, можно с большой долей вероятности предположить, что Игорь вчера просто забурился глубоко в тот лес, а ребята дальше опушки не пошли. Не мог же он, конечно, бросить их без палатки и перевалить в одиночку в Кучерлу. А значит, моя записка роли не играет совсем, раз Игоря на этих склонах нет. Он, наверняка, теперь уже сам нашёл свою группу. Мне же совсем не хотелось терять время на час – другой, чтобы вернуться, искать развилку, которую даже не вижу отсюда, дабы выполнить обещание.

Так я успокоил (не до конца, конечно) себя и, не оставляя больше выбора, рванул вперёд, как в бой, из которого не возвращаются, не победив. Беззвучно, по сырой траве я, неожиданно резко, вышел с крутизны на горизонтальную поверхность зелёного яра. И перед собой, метрах в пяти, на секунду, заметил сидящего огненно-рыжего, здоровенного сурка. Так близко и такого здорового я в жизни ещё не видел. Он сидел на большом валуне, своей толстой задницей повернувшись ко мне. Услышав или почуяв меня, в ту же секунду зверёк пронзительно свистнул, видимо, объявляя тревогу другим, и мгновенно подпрыгнув с камня, юркнул в норку под ним. В полёте его жирное тело, отъевшееся за лето, грациозно и волнообразно вибрировало, играя красивой шкуркой. А боковым зрением я едва успел уловить такое же движение десятков его собратьев по всей широкой поляне.

Передо мной раскинулась выпуклая и почти круглая просторная лужайка лубочного вида. На добром десятке её гектаров, почти на равном расстоянии между собой, лежали почти одинаковые большие округлые валуны. Под каждым, на ярко-зелёном фоне густой травы, чернела сурковая норка. Значит, здесь постоянно живёт большая колония зверьков. Они мне больше ни разу не показались, явно слыша безостановочный человеческий шаг. За поляной текла, сочась из-под камней морены талая вода, разливаясь огромной лужей и уходя влево, чтобы упасть в пропасть Капчальского водопада. Любоваться водопадом у меня не было ни времени, ни желания. Сколько их я перевидал за годы горных экспедиций…, все схожи и, по-своему, красивы. Похоже, что эта сурковая поляна была давно засыпанной осадочными породами и заросшей травой древней мореной, лежащего передо мной ледника, который бычился на меня круглым лбом, просматриваемый отсюда, как на ладони. Его окаймлял полукруглый скальный цирк, зубастой неприступной стеной закрывавший полнеба. В середине этой крепостной стены Катунского хребта (сразу за ледником) виднелось понижение – это и есть «мой» Восточно-Капчальский перевал. Уже на все скальные зубья опускались быстро чернеющие тёмно-серые грозовые тучи, постепенно двигаясь в мою сторону. Мы шли навстречу друг другу. Между лужей и ледником лежала неширокая полоса крупного курумника небольшой морены. Видимо, этот ледник не успевал сильно вырасти зимой и сильно вытаять летом, сохраняя свой размер и оставляя неизменно узкую полоску своей морены. И, если бы не надвигающийся шторм, можно было бы долго любоваться всей этой картиной горного цирка в целом. Остановившись на секунды, я, в смешанных чувствах, изумился гармоничности места. Только гениальный художник мог создать такую сказочную картину. И этот художник известен. Материя ведь стремится к хаосу, согласно закону об энтропии, поэтому самоорганизовываться не может.

А затылок мне ещё грело солнце. Перескочив, уже без остановки, по камням и лужу, и моренный поясок, я вступил на открытый лёд. «Кошек» не понадобилось, ледник был пологим. Неглубокие, к моему удивлению, рытвины на нём, не требовали сильной концентрации внимания к поверхности. Тем временем тучи уже закрывали небо над моей головой. Стало страшновато, и я последний раз оглянулся на ещё залитую солнцем сурковую лужайку. Зверьки не показывались, они уже приготовилось пережидать непогоду в норках. Вся часть неба позади меня ещё была идеально чистой, но солнышко уже давно перевалило за полдень и клонилось к горизонту. Меня, на мгновение, пробрала оторопь, мозг зароптал, предвидя цейтнот, а глаза, моментально подчинившись, стали тщетно искать убежище среди травы. «Какое убежище ты ищешь там, где его нет! Видишь – негде здесь человеку укрыться, всё, наоборот, продувается, с усилением, на этих выпуклостях ландшафта» – сказал я мысленно себе и запретил впредь оглядываться.

Ни об остановках, ни о перекусе в этот день у меня и мыслей не возникало, равно как во время штурма защищающейся крепости. Пока шёл до ледника, то лишь зачерпывая ладонью воду, позволял себе на ходу утолять жажду.

На леднике мой темп сильно замедлился, небо укрывалось уже далеко позади меня, стало темнеть. Я, всё-таки, оглянулся ещё раз и увидел, что солнышко освещает уже лишь самую дальнюю часть альпийских лугов противоположных склонов долины Капчала. У меня в груди похолодело, очень захотелось перелететь на крыльях намерения туда. В душе шла борьба, и мне было смешно над самим собой, ведь через несколько минут и там всё затянет… С этого момента я окончательно перестал оглядываться. Через минуты всё вокруг стало серым. Чернеющие тучи плотно легли на зубья скал, начал моросить холодный дождик, потихоньку усиливаясь. Резко стало холодно, а я был в промокшей от пота тонкой рубашке. Понимая, что дело дошло сразу до крайнего резерва, я достал, не ставя рюкзак в окружающие уже лужи, пуховку и, утеплённую тонким синтепоном, капроновую кепку. Привычными, отработанными движениями, не выпуская из рук мешок, оделся. И, закрыв собой оставшиеся в поклаже вещи от дождя, я укрыл их внутри полиэтиленом, чтобы сохранить для переодевания. В пуховке с капюшоном мне стало тепло и уже не важно, что она постепенно намокнет. Главное сейчас – перейти через перевал.

Едва я закончил с переодеванием и двинулся вперёд, максимально возможным на кочкообразном льду темпом, как ударили молнии. Они стали бить в пики скал с трёх сторон, в сотнях метров от меня, как близко в моей жизни ещё не бывало. Громкие разряды оглушали, скалы от ударов начали крошиться, с них посыпались массы крупных камней на ледник, разбрызгивая на десятки метров во все стороны гроздья мокрого льда. Стало жутко. У меня возникла ассоциация с моментом конца бала Воланда, когда рушатся стены замка (по Булгакову), но здесь было страшнее. «Вот сейчас, сейчас со мной разделаются, как с непрошеным гостем…» – пытался развлечь себя я. Стало совсем темно. Однако электризации в воздухе я не чувствовал. С точки зрения физики это можно объяснить просто: во-первых, я находился на сотни метров ниже контакта молний со скалами; во-вторых, сильный дождь обнулял, можно так сказать, окружающий воздух, заземляя его водными струями. А в дополнение к объяснению самому себе, я думаю, что молнии, как сущности, просто пугали меня, разряжая свой зашкаленный энергетический потенциал в пики гор, выполняя ещё и свою природную функцию выравнивания земной тверди… Одновременно с грозой резко усилился ветер и вместе с дождём стал бить мелким градом мне в лицо, будто острыми иглами, стараясь, видимо, остановить меня. Козырёк кепки защищал глаза, а борода – горло. Пришлось уронить голову долу и идти, глядя лишь под ноги. В полутьме это было даже необходимым, чтобы не споткнуться.

Не прошло и часа, как закончился участок открытого льда и мои вибрамы стали почти полностью утопать в жиже намокшего снега. Стало легче идти от того, что не нужно уже было смотреть усиленно под ноги, угроза споткнуться отпала. Но вскоре внутри моей обуви захлюпала холодная вода. В груди у меня что-то дрогнуло, и с нижней части живота стал подниматься животный страх конца жизни. Но я быстро «взял себя в руки» и, не останавливаясь, сделал усилие к ускорению. «Только вперёд! Отступать некуда! Через этот перевал – самый короткий путь домой». Теперь я стал поднимать ноги выше, страхуясь от спотыкания о камни, возможно, скрытые под снежной кашей в наступившей близости от скал. Грозовые чёрные тучи закрыли всё пространство, я поднимался всё выше к скальной перемычке хребта. Только белый снег выделял контуры окрестности, без него трудно было бы что-то разглядеть.

Стиснув зубы, я попытался ещё ускориться, страшась близкой ночи. Хотя никакой разницы уже и не было в этой мгле. В стрессовом состоянии души было невозможно почувствовать внутренние часы, которые меня, в спокойном состоянии, никогда не подводили. Призрачно чернеющая полоса предполагаемого впереди горного массива медленно приближалась. Понимая, что всё-таки ещё не ночь, а только конец дня, я ни на минуту не терял надежды дойти до «зелёнки», других вариантов не было. «Врёшь, не возьмёшь!» – твердил я, уверяя себя в победе.

Наконец, я дошёл до конца ледника. Передо мной, вознося свои зубья к небу, встал чёрный гребень, с понижением посредине. Это мой перевал! Полагая, что это скала, я твёрдой поступью сделал пару шагов на крутую её поверхность. Но мои вибрамы сразу съехали обратно, по какой-то глине, и я встал на четыре точки опоры, чтоб не упасть лицом в грязь. Хорошо, что по альпинистскому навыку, выйдя на ледник, я сразу надел шерстяные варежки, а сверху – обычные рабочие верхонки. Согласно моей практики, это самый верный вариант, потому что даже намокшие шерстяные варежки не дают кистям замёрзнуть. Без этих аксессуаров работать с верёвкой и другим снаряжением не безопасно и технически. …Тут я сразу понял, что с «моего» перевала дождём смывало мелкое каменное крошево, раскисшее до состояния глины. И мне пришлось чуть ли не час забираться на четвереньках по чёрной жиже на узкую перемычку перевала, при каждом шаге наполовину сползая вместе с грязью. При этом я даже не заметил, что в какой-то момент дождь и ветер заметно стихли, а град прекратился.

Забравшись, наконец, на перевал (три тысячи триста метров над уровнем моря) и, усевшись на большой камень узкого, как нож, водораздела, я победно и громко рассмеялся с одновременными чувствами спортивного зла и любви к стихиям, как воин, отбивший первую атаку. Радость добавлял вид сверху на сползающие вниз, в разные стороны, оба ледника, в полумраке едва различимые. Удивляясь такому уровню своего ликования, я весело стал переобуваться, не снимая с плеч рюкзака. Отжав из шерстяных носков воду, я снова их надел и быстро обулся. Теперь я был победоносно уверен в себе, как никогда, в такой степени, раньше. При этом я неотвратимо ощущал на себе чьё-то неведомое внимание. Из глубин сознания до меня доходило, что мой ангел-хранитель радуется вместе со мной, от того усиливая безмерное ликование. Одновременно с этим, Дух места как будто предупреждал, что ещё не все испытания пройдены, и рано трубить в фанфары. Такой уровень понимания был мне не привычен и поднимал над ситуацией. В состоянии резко изменённого сознания я, окончательно перешагнув через барьер перевала, вступил на ледник Кони-Айры, растущий прямо от этой перемычки и спускающийся в Кучерлинское ущелье. Даже не предполагая, сколько времени займёт спуск, я с радостным боевым настроем и широкими шагами устремился, как мог, быстрее вниз, зная, что станет с каждой минутой всё холоднее и может пойти снег. Все страхи остались позади, а впереди – иллюзия лёгкого спуска.

Снег, покрывавший верхнюю часть этого ледника, был иного свойства: только сверху чуть подмокший от дождя, а по всей глубине (почти до колена) – рыхлый и сухой, не прилипающий к ботинкам и штанам, как на Белухе. Вот и разница микроклиматов между склонами, расстояние между которыми – метры..! С первых же шагов я разглядел, сквозь окружающий мрак, на белеющем снегу, свежепроложенную тропку. Это был счастливый случай! Было не просто немного легче идти, а главное состояло в том, что, прошедшая передо мной группа, таким образом, вскрыла все, занесённые снегом трещины в леднике. И я, завидя каждую, ни в одну не провалюсь, сквозь рыхлый снег, страховать-то без «связки» меня некому. Этот факт меня дополнительно очень взбодрил. Теперь неожиданных препятствий уже не должно предвидеться.

Впереди ледник, пологой и ровной рекой, уходил вниз, просматриваясь, в сумерках, от силы, на десяток метров. Чтобы не замёрзнуть в уже промокшей пуховке, я попытался полу-бегом, полу-скачками спускаться по неглубокому снегу пробитой тропы. По характеру тропы, слабой утоптанности, та группа составляла не более четырёх человек и, благодаря им, мои ноги проваливались только по щиколотку. Вероятно, эти ребята поднялись из Кучерлы сюда, до перевала, и, из-за ухудшения погоды, спустились обратно на «зелёнку», иначе встречи с ними мне вряд ли можно было избежать. Перепрыгивая через трещины во льду, вскрытые той командой, я радовался и благодарил их мысленно, представляя, как идущий впереди, в «связке», проваливался в каждую, а страховочная верёвка позволяла ему выбраться на поверхность. И, неизвестно, если бы не они, вышел бы я в одиночку отсюда или нет, провалившись в одну из них…

Сумерки сгущались, ветер с дождём усилились, и теперь хлестали мне уже в спину. Видимость ухудшалась, а ледник, уже который час, все не кончался. За пеленой непогоды и его поворотами я тщетно силился увидеть хоть малую перспективу. Желание быстрее дойти до леса безусловно «удлиняло» в сознании ледовую реку. Снежный покров закончился, согласно понижению высоты. На открытом, бугристом, сплошными рытвинами, и рваном, трещинами, льду идти стало кратно тяжелее. Мой темп снизился до минимального. При этом угол сползания ледника становился всё круче, и возникала опасность соскальзывания. Но я не стал останавливаться, чтобы обуться в «кошки», а лишь сам пошёл по-кошачьи, не желая останавливаться. Я понимал, что «греющий» спину рюкзак теперь с мокрой спины снимать нельзя, как и останавливаться тоже. Иначе меня от усталости и холода начнёт трясти и уже точно ослабит. Всё чаще приходилось пересекать ледник поперёк, обходя широкие трещины, теряя на этом время. Я шёл зигзагом, иногда от одной скальной стенки до другой. Силы были на исходе, а дождь всё сильнее хлестал по спине, подгоняя незваного гостя.

Для облегчения перехода я спустился к правому берегу ледяной реки и, опираясь правой рукой о вертикальный скальный борт, чтобы не поскользнуться, попробовал идти так. Но стало ещё тяжелее, из-за дополнительного наклона ледовой поверхности к скальной стенке. Рука быстро устала упираться под весом тела, ледник прижимал меня к вертикальной гранитной скале. Пришлось вернуться к середине ледовой реки. Стало совсем темно, и я перестал видеть рытвины во льду. Теперь, без сомнений, стало понятно, что наступила ночь. Вспомнив про налобный фонарик, я надел его на голову, достав из поклажи. Хорошо, что предвидя такую ситуацию, ещё утром разместил его поближе к клапану рюкзака. При свете фонаря я мог разглядеть поверхность полупрозрачного льда лишь на пару шагов вперёд. Этого было достаточно, чтобы не споткнуться и не упасть. А ветер с дождём всё сильнее толкали вперёд.

Мне стало совсем не по себе, начала затягивать меланхолия. От усталости меня стало покачивать, при каждом шаге, из стороны в сторону, на неровностях скользкого льда, по которому всё сильнее текла дождевая вода. Но я шёл, не останавливаясь, совсем потеряв темп. Крутизна склона стала уменьшаться, но мне было уже безразлично. Я механически переставлял ноги, двигаясь уже лишь под действием гравитации, неумолимо тянущей меня вниз по склону. Уже без ожиданий и радости, в свете фонарика, я вдруг увидел, в метре перед собой, конец льда. Язык ледника острым «козырьком», на высоте ширины ладони, над вытекающей из-под него реки, «глядел» вниз по склону. Водный поток тихонько и умиротворённо журчал, устремляясь по пологому склону вглубь ущелья. Глубины у реки здесь не было, прозрачная вода лишь лизала небольшие окатые камни порога. Это и есть исток Кони-Айры. Оптимизм совсем пропал, когда я, в свете фонарика не увидел вокруг ничего, кроме каменных россыпей берегов реки. Долгожданного леса не было. «Вот и дошёл…, большой привет!», – мысленно, безрадостно и равнодушно, но, всё-таки, в какой-то степени удовлетворённо констатировал я себе.