Сибирский кокон

Следопыт, стараясь наверстать упущенное время, вел их по казалось бы твердой тропе, петляющей между лужами стоячей воды. Он доверял своему опыту, своим глазам, которые десятилетиями читали тайгу как открытую книгу. Впереди, на сухой с виду прогалине, он заметил старые, почти истлевшие следы лося. Животное бы не пошло в трясину. Это был хороший знак. Но здесь, в этом искаженном мире, его опыт давал сбой.

– Стой! – крик Ани был резким, как удар хлыста.

Её шаманское чутье, обостренное до предела, било тревогу. Она не видела, она чувствовала под этой обманчиво твердой землей не пустоту, а затаившуюся, напряженную волю, готовую к броску.

Следопыт замер в шаге от прогалины. Недоверчиво хмурясь, он поднял с земли тяжелый, замшелый камень и бросил его вперед. Камень с глухим стуком упал на землю… и тут же провалился. Дерн беззвучно разошелся, как гнилая ткань, обнажая под собой пузырящуюся, засасывающую трясину. Лосиные следы были приманкой, нарисованной на тонкой корке смерти.

Потрясенный своей ошибкой, Следопыт сделал инстинктивный шаг назад. И попал прямо в другую ловушку. Земля под его ногой оказалась не землей, а замаскированным листом гигантского хищного растения, похожего на чудовищную, разросшуюся росянку. В тот же миг из-под земли выстрелили десятки толстых, напряженных, как стальные тросы, лиан, покрытых острыми, как иглы, шипами. Они обвились вокруг его ноги и с невероятной силой, подчиняясь не законам ботаники, а прямому нервному импульсу от «Колыбели», начали тащить его вниз, к разверзшейся в центре растения «зеленой пасти», усеянной рядами кристаллических зубцов.

Следопыт издал короткий, сдавленный вскрик, пытаясь вырваться, но лианы лишь глубже впивались в плоть, разрывая штанину и кожу.

Тускар, не раздумывая ни секунды, с яростным рыком бросился вперед. Его тяжелый охотничий нож замелькал в воздухе, обрубая упругие, скользкие стебли. Одновременно Искра, стоя на безопасном расстоянии, вскинула руки и выкрикнула резкое, гортанное слово силы. Растение содрогнулось, как от удара, его хватка на мгновение ослабла. Этого хватило. Тускар обрубил последнюю, самую толстую лиану, и рывком вытащил Следопыта из смертельных объятий.

Они оттащили его в укрытие, под корни старого, вывернутого из земли дерева. Аня, дрожащими руками разрывая бинт, принялась перевязывать его разорванную ногу, из которой толчками сочилась темная кровь. Следопыт, обычно невозмутимый и гордый, тяжело дышал, его лицо было бледным от боли и шока. Он смотрел не на свою рану, а на болото вокруг, и в его глазах был не просто страх, а глубокое, экзистенциальное потрясение. Вся его жизнь была диалогом с тайгой. Он понимал ее язык, ее привычки. А сейчас тайга заговорила на чужом, безумном наречии и попыталась его сожрать. Он чувствовал себя преданным самым близким существом. Это был удар не только по ноге, но и по самой его сути.

Аня закончила перевязку и прикоснулась к своему амулету.

– Ты чувствуешь? – шепотом спросила она Искру.

– Он здесь, – прошептала она. – Слабо, как далекий огонек в тумане, но я чувствую его. Каэла. Его разум… он как ледокол в этом болоте мыслей. Он не может помочь нам драться, но он не дает «Колыбели» полностью нас поглотить.

Они обе чувствовали его. Каэла. Его присутствие не помогало бороться, но оно служило якорем, напоминанием о том, что за пределами этого зеленого ада есть мир, за который они сражаются. Это было не похоже на голос или щит. Это было как смотреть на Полярную звезду в бушующую метель. Метель не становится слабее, но у тебя есть неподвижная точка, ориентир, который не дает сбиться с пути и замерзнуть. Сигнал Каэла был такой "Полярной звездой" для их разума, не давая ему окончательно раствориться в хаосе иллюзий «Колыбели». Хаос «Колыбели» был как бушующий океан иллюзий, который пытался сбить с курса, утопить в страхе и ложных воспоминаниях. А сигнал Каэла был единственной неподвижной точкой в этом шторме. Пока Аня могла сосредоточиться на нем, она знала, где "север", где реальность. Он не передавал ей информацию, он давал ей константу, точку отсчета, которая позволяла её собственному разуму не потеряться и отличать правду от лжи.

Аня подняла голову и обвела взглядом это проклятое место. И в этот момент она увидела его не как набор отдельных опасностей, а как единый, дышащий, мыслящий организм.

– Оно всё – одно целое, – сказала она тихо, и все замолчали, повернувшись к ней. Её голос был едва слышен, но в нем была пугающая уверенность. – Деревья, которые следят, шепот в камышах, ловушки, это растение… Это не разные твари. Это пальцы одной руки. Руки «Колыбели».

Она посмотрела в глаза каждому из них, и они увидели в её взгляде горькое, тяжелое прозрение.

– Здесь всё – наш враг. Каждый камень, каждая ветка. Мы не в лесу. Мы внутри хищника.

Глава 109: Тень Серого

Старый армейский грузовик, скрипя и подпрыгивая на корнях, остановился в густом ельнике. Дальше дороги не было. Николай заглушил двигатель, и наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием людей в кузове.

– Приехали, – глухо сказал он.

Иван, Лис и Тихий бесшумно спрыгнули на влажную, покрытую опавшей хвоей землю. Воздух здесь был другим. Он пах не просто лесом, а чем-то чужеродным – гниющей плотью и резким, металлическим привкусом озона. Николай, спрыгнув следом, по привычке достал компас. Стрелка не просто крутилась – она хаотично дергалась, как в агонии, словно пыталась вырваться из корпуса.

Иван медленно осмотрелся. На коре старой, могучей сосны он заметил глубокие, параллельные царапины. Такие мог оставить только медведь-исполин, но борозды были слишком ровными, слишком острыми. Под деревом, в траве, лежал обезображенный труп волка. Его пасть была разорвана, а вместо клыков торчали кристаллические, грязно-желтые осколки.

– Мы уже на его территории, – сказал Николай, не отрывая взгляда от бешено пляшущей стрелки компаса. – Это не просто помехи от базы. Это его "метка".

Все поняли, о ком он. Серый не просто прятался здесь. Он превратил этот лес в свое персональное охотничье угодье. В свой ад.

Они двинулись вглубь леса, к далеким очертаниям вышек и бетонного забора военной базы.

– Главное – проскользнуть мимо его тварей, – сказал Иван, обращаясь ко всем. – Нам не нужен бой.

– А что если бой уже был? – мрачно заметил Николай, всматриваясь вперед. – База не могла сдаться без сопротивления. Там могли остаться люди Семёнова или остатки гарнизона. А могли остаться только их трупы. Или, что хуже, то, во что они превратились. Мы идем в логово зверя, не зная, ждет ли нас там другой зверь или просто его объедки.

Эта мысль заставила всех поежиться. Угроза была двойной. Они шли на территорию, за которую сражались две чудовищные силы. И любая из них с одинаковой радостью разорвет их на куски.

Впереди, почти сливаясь с тенями, шел Лис. Его походка была бесшумной, кошачьей. Он ступал так легко, что под его ногами не хрустнула ни одна ветка. Внезапно он замер и резко вскинул руку. Все мгновенно рухнули на землю, прячась за поваленным стволом дерева.

Через несколько секунд в десятке метров от них, пересекая небольшую поляну, прошел патруль. Это не были люди. Два быстрых, похожих на гиен мутанта двигались на четырех конечностях, их тела – жуткая смесь из серой шерсти, хитиновых пластин и оголенных мускулов. Глаза горели неестественным, фосфоресцирующим желтым светом. Они двигались короткими, нервными рывками, постоянно принюхиваясь к влажному воздуху, их раздвоенные языки то и дело высовывались из клыкастых пастей.

Один из мутантов резко остановился и повернул свою уродливую голову в их сторону. Он замер, втягивая ноздрями воздух. Секунды тянулись, как резина. Сердце Ивана гулко стучало в ушах. Лис, не шевелясь, плавно, как фокусник, вытащил из кармана маленький, высохший до состояния камня кусок вяленого мяса. Бесшумным движением он метнул его в сторону, в густые заросли папоротника.

Мутант, уловив запах, издал низкое, гортанное рычание. Забыв обо всем, он бросился в ту сторону, уводя за собой второго. Этот маневр подарил группе несколько драгоценных секунд, чтобы отползти глубже в тени и скрыться.

Они сделали большой крюк, обходя место, где видели патруль. Напряжение нарастало с каждым шагом. Казалось, за ними наблюдают из-за каждого дерева, из каждой тени. Тихий, самый нервный из группы, постоянно оглядывался, его очки с треснувшим стеклом ловили тусклые блики света.

Они вышли к старому, заросшему оврагу. Иван, перелезая через истлевшее бревно, случайно бросил взгляд вниз. И замер.

На дне оврага, неподвижно, как каменные изваяния, сидели еще несколько тварей. Но они были другими. Более человекоподобными, с неестественно длинными, тонкими конечностями и непропорционально большими, лишенными волос головами. Их огромные, черные, безвекие глаза были устремлены вверх. Прямо на них.

– Это не патруль, – прошептал Николай, который тоже их заметил. Его лицо посерело. – Это наблюдатели. Следопыты. Они нас уже видели.

Иван понял. Их хитрость с первым патрулем была лишь иллюзией, детской игрой. Серый не просто расставил стражу – он создал целую сеть наблюдения, живую, мыслящую паутину. Они были в ней с того самого момента, как сошли с грузовика.

Один из следопытов на дне оврага медленно поднял свою тонкую, похожую на сухую ветку, руку. И издал тихий, щелкающий звук, похожий на стрекот цикады. Ему тут же ответил такой же щелчок откуда-то слева. А потом – справа. Они были в кольце.

– Бегом! – выдохнул Иван.

Больше не было смысла прятаться. Они сорвались с места, ломясь через лес, перепрыгивая через поваленные деревья и продираясь сквозь колючие заросли шиповника. Тихий споткнулся, упал, но тут же вскочил, подгоняемый ужасом. А за спиной, в глубине леса, они услышали то, от чего застыла кровь в жилах.

Это был вой. Низкий, протяжный, полный хищной, предвкушающей ярости. Вой множества глоток. Это не были просто мутанты. Это была стая.

Иван на долю секунды оглянулся и увидел его. На невысоком холме, в просвете между деревьями, стояла одинокая фигура. Это был Серый, но уже не тот, которого он знал. Он стал выше, его плечи неестественно выпирали, а одна рука, от локтя до пальцев, уже превратилась в матовый, похожий на обсидиан кристаллический клинок. Он не кричал, не отдавал приказов. Он просто стоял и смотрел, и стая внизу, повинуясь его безмолвной воле, растекалась по лесу, отрезая им пути к отступлению. Иван с леденящим ужасом понял: Серый не командует ими. Он – это они.

Охота началась. Серый спустил на них своих псов.

Глава 110: Кремниевая кровь

Время в лазарете на лесопилке текло иначе, чем снаружи. Оно было вязким, тягучим, пропитанным запахом антисептика и страха. Катя меняла повязку молодому ополченцу, когда из-за брезентовой занавески, отгораживающей койку Бородача, донесся тихий, но отчетливый скрежещущий звук. Не стон, не хрип. Именно скрежет, похожий на тот, что издает кусок металла, который ведут по стеклу.

Катя замерла, прислушиваясь. Звук повторился. Она оставила раненого и, подавшись внезапному дурному предчувствию, подошла к занавеске. Людмила Петровна, услышав скрежет, тоже поднялась со своего места – перевернутого ящика, на котором она пыталась безуспешно задремать.

Они отдернули брезент вместе. И застыли на пороге маленького, отгороженного мирка боли.

Процесс «кристаллизации» у Бородача достиг финальной, чудовищной стадии. Кожа на его руке и груди, там, где не было повязок, утратила свой цвет и эластичность. Она стала полупрозрачной, как матовое, запотевшее стекло. Под ней виднелись не вены, а тонкие, светящиеся изнутри призрачным голубоватым светом кристаллические нити, медленно пульсирующие в такт его затухающему сердцу. Он не умирал в привычном смысле этого слова. Он превращался. Его тело, его плоть и кровь, переписывались по чужому, нечеловеческому коду.

Людмила Петровна, превозмогая шок, сделала шаг вперед и осторожно коснулась его предплечья. Кожа под её пальцами была твердой и холодной, как камень. Скрежет, который они слышали, издавали его суставы при каждом непроизвольном подергивании – органические связки и хрящи заменялись хрупким, но прочным кремнием.

Бородач лежал с открытыми глазами, но его взгляд был расфокусирован. Он смотрел сквозь дощатый потолок цеха, сквозь серое сибирское небо, в какую-то свою, недоступную другим реальность. Его губы, тоже начавшие костенеть, едва заметно шевелились, он что-то бормотал. Катя, сглотнув комок в горле, наклонилась ниже, пытаясь разобрать слова.

Он не бредил. Он повторял имена. «Серый… Костястый… Гроза… Иван…». Он словно прокручивал в угасающем сознании старую, выцветшую кинопленку своей короткой жизни: вот они делят последнюю банку тушенки, вот дерутся стенка на стенку с «Тенями», вот смеются у костра на лесопилке. Его разум, вытесняемый чужеродной кристаллической структурой, отчаянно цеплялся за последние, самые дорогие воспоминания.

Внезапно его блуждающий взгляд сфокусировался на лице Кати. Губы сложились в слабую, искаженную пародию на его прежнюю, бесшабашную улыбку.

– Мам?.. – прошептал он, и в его голосе прозвучала такая детская, потерянная растерянность, что у Кати перехватило дыхание.

Этот вопрос, заданный двухметровым, покрытым шрамами и татуировками парнем, окончательно сломал её. Она резко отвернулась, зажимая рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос.

Людмила Петровна молча смотрела на это. Она подошла к своему импровизированному столу, на котором были разложены их скудные медицинские сокровища. Шприцы, бинты, ампулы с просроченными лекарствами. Бесполезный хлам. Она, врач, всю жизнь спасавшая людей от болезней, травм, от самой смерти, сейчас была абсолютно бессильна.

Она достала из кармана своего застиранного халата маленькую, затертую фотографию улыбающегося мальчика. Её сын. Она не смогла спасти его от менингита много лет назад. И сейчас она снова переживала то же самое чувство чудовищного, всепоглощающего бессилия. Её привычный цинизм, броня, которую она носила годами, рассыпалась в прах. Осталась только голая, нестерпимая боль.

Она поняла, что больше не может спасти Бородача. Но она еще могла сделать кое-что. Она могла помочь ему. Это был уже не врачебный долг. Это был акт милосердия, страшный и окончательный.

Ее решение созрело мгновенно. Руки больше не дрожали. В её движениях появилась холодная, выстраданная решимость. Она открыла металлический ящичек, который они принесли из больницы, и достала из него последний, самый ценный шприц-тюбик с промедолом. Затем взяла несколько ампул с остатками морфина. Она помнила, как Валера принес эти аптечки, рискуя жизнью. А потом видела, как Марфа, хозяйка «Рассвета», тайком сунула ему в руки сверток с хлебом и консервами. Благодарность. У каждого здесь была своя война и своя цена. Она знала точную дозировку. Смертельную дозировку.

Катя, обернувшись, увидела, что она делает. Её глаза расширились от ужаса.

– Людмила Петровна, нельзя… – прошептала она, её голос дрожал.

– Можно, – ровно, не глядя на неё, ответила врач. Её голос был тверд, как сталь. – Это единственное, что сейчас можно. Посмотри на него. Это больше не жизнь. Это мучение. Это не убийство, Катя. Это прекращение страданий.

Она закончила набирать шприц и, не колеблясь, подошла к койке. Бородач снова смотрел в пустоту, но его тело начало подергиваться в мелких, болезненных конвульсиях. Кристаллическая решетка перестраивала его нервную систему.

Людмила Петровна осторожно взяла его тяжелую, холодеющую руку. Она нашла еще не до конца "остекленевшую" вену на сгибе локтя, протерла кожу спиртом. Она посмотрела ему в пустые, невидящие глаза и тихо, почти по-матерински, сказала:

– Спи, сынок. Всё закончилось.

И медленно, до конца, нажала на поршень.

Конвульсии прекратились почти мгновенно. Напряженное тело Бородача обмякло. Его дыхание, до этого прерывистое и хриплое, стало ровным, глубоким, а затем… затихло совсем. Последний отблеск жизни в его глазах погас. В лазарете воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая только сдавленными, душащими рыданиями Кати.

Людмила Петровна не плакала. Она просто стояла, глядя на дело своих рук, её лицо было непроницаемой гранитной маской. Она только что нарушила главную клятву своей жизни – клятву Гиппократа. Но глядя на умиротворенное, переставшее страдать лицо этого парня, она знала, что поступила правильно.

Она взяла чистую простыню и накрыла Бородача с головой. На белой ткани, в том месте, где игла проколола хрупкую, ставшую стеклом кожу, медленно начало расплываться темное, почти черное пятно. Это была не кровь.

Людмила Петровна, мельком взглянув на него, машинально, как врач, зафиксировала детали. Это была вязкая, почти непрозрачная коллоидная суспензия темно-фиолетового цвета. В ней, как звезды в ночном небе, мерцали микроскопические голубые частицы – те самые, что светились в его венах. «Это не просто кремний, – пронеслось в её голове с холодным ужасом учёного. – Это программируемая нано-силикатная решетка. Миллиарды самовоспроизводящихся структур. Господи, они не убивали его. Они переписывали его на атомарном уровне».

Глава 111: Группа «Альфа»: Огонь на себя

Бой в коридорах старого заводоуправления превратился в мясорубку. Прорвавшись внутрь, группа «Альфа» тут же оказалась в классическом огневом мешке. Выходы на площадь, через которые они вошли, теперь простреливались снайперами с крыш. А из глубины здания, по главному, заваленному обломками коридору, на них методично, с тяжелой поступью неумолимости, двигались элитные биороботы.

– Они нас выдавливают! – прорычал Морозов, прижавшись к бетонной колонне, с которой сыпалась штукатурка от попаданий. – Хотят выгнать обратно на площадь, под пулеметы. Классический котел!

Бизон и еще один боец, ополченец по фамилии Кольцов, заняли позицию в начале коридора и короткими, точными очередями сдерживали натиск тварей. Гроза и остальные отстреливались от снайперов, прячась за широкими подоконниками. Боеприпасы таяли на глазах.

Морозов понимал – отступление или лобовая атака были верной смертью. Нужен был другой путь. Его взгляд метнулся по стене и зацепился за старый, висящий на одном гвозде план эвакуации, пожелтевший и покрытый слоем цементной пыли. Он подбежал к нему, смахнув грязь рукавом.

– Западное крыло! – крикнул он, перекрикивая грохот боя, и ткнул пальцем в схему. – Склад химреактивов! По технике безопасности там должна быть тонкая, легкопробиваемая стена для сброса давления при взрыве. Это наш единственный выход!

Но до склада нужно было пробиться через боковой коридор, который сейчас тоже был под перекрестным огнем. Нужен был отвлекающий маневр. Жертва.

Морозов посмотрел на своих измотанных, поредевших бойцов. На их лицах, покрытых копотью, читалась усталость и звериная решимость. Он принял единственно возможное, как ему казалось, решение. Он сам станет приманкой.

– Гроза, принимаешь командование! – приказал он, и в его голосе не было места для споров. Он схватил её за плечо, заглядывая в глаза. – Бизон, ты с ней! Ваша задача – прорваться к складу и увести остальных. Я и Кольцов отвлечем их. Мы пойдем в лобовую по главному коридору.

Гроза открыла рот, чтобы возразить, но осеклась, встретив его жесткий, стальной взгляд. В нем был приказ, который нельзя было ослушаться. В нем было завещание.

– Выполнять! – рыкнул Морозов.

Он хлопнул Кольцова по плечу. «За Родину, сынок?» – криво усмехнулся он. Кольцов, молодой парень, которому едва исполнилось двадцать, молча, с бледным лицом, кивнул.

– За Колымажск! – с яростным криком Морозов первым выскочил в главный коридор, открывая шквальный огонь.

Биороботы тут же перенесли основной натиск на них. Взрывы гранат и плотный огонь автоматов в узком пространстве создали адский шум и густую дымовую завесу.

Под прикрытием этого хаоса Гроза, Бизон и еще двое уцелевших бойцов бросились в боковой коридор. Гроза на бегу оглянулась. Сквозь дым она увидела, как Кольцов падает, сраженный очередью. Она увидела, как полковник, получив несколько попаданий в грудь и ногу, падает на колено, но, истекая кровью, продолжает стрелять, пока его не накрывает волной ответного огня.

На складе Бизон одним мощным ударом приклада выбил хлипкую дверь. Воздух был пропитан едким запахом аммиака и серы. Они быстро установили на тонкую кирпичную стену последний кумулятивный заряд. Взрыв был оглушительным. В стене образовался рваный, дымящийся пролом. Они вывалились на заваленный мусором и ржавыми бочками задний двор, свободный от огня. Они были живы.

Через несколько минут, укрывшись в развалинах жилого дома в паре кварталов от завода, они переводили дух. Их осталось четверо.

Гроза сидела, прислонившись к холодной стене, и смотрела на свои дрожащие руки. Она только что приняла командование, и первым же её решением было оставить своего командира на верную смерть. Ноша ответственности давила на неё свинцовой тяжестью. Это было не похоже на слепую ярость уличной драки. Это была холодная, взрослая боль потери.

Бизон подошел и молча сел рядом, положив свою огромную руку ей на плечо.

– Ты выполнила приказ, – глухо сказал он. – Он бы этого хотел.

Гроза медленно кивнула, смаргивая злые, горячие слезы. Её лицо было маской из грязи, пота и новой, незнакомой ей доселе решимости. Больше не было времени на сомнения. Теперь она вела их. И она доведет эту миссию до конца. Ради Морозова. Ради всех, кто остался в коридорах этого проклятого завода.

Глава 112: Голос с орбиты

В штабе на лесопилке тишина была тяжелой и липкой. После короткого, оборвавшегося доклада Грозы о гибели Морозова и прорыве, эфир замолчал. Волков сидел у рации, его лицо, серое и осунувшееся, было похоже на маску. Рядом с ним, на перевернутом ящике, сидел Дмитрий. Он пытался отмечать на старой карте предполагаемые маршруты групп, но его рука с карандашом замерла. Все ждали. Единственным звуком в огромном цехе было ровное, безжизненное шипение статики из динамика рации.

Внезапно гражданская рация, настроенная на частоту ополчения, оживает. Сквозь треск пробивается испуганный женский голос: «…кто-нибудь слышит? В районе "Рассвета"… снова эти твари… их много… мы забаррикадировались в подвале…» Связь обрывается.

Дмитрий сжимает кулаки.

– Мы ничего не можем сделать, – глухо говорит он.

– Пока нет, – отвечает Волков, не отрываясь от основной рации. – Но если у парней получится, мы сможем помочь и им. Всем. Вот почему они там.

Волков, не в силах больше выносить это молчание, наклонился к микрофону. Он нарушал все правила радиомолчания, но ему было все равно.

– Альфа, прием. Гамма, прием. Доложите обстановку, – сказал он вполголоса.

В ответ – лишь ровный, безразличный шум. Он не ждал ответа. Это была его собственная, тихая молитва в пустой, враждебный эфир. Его способ не сойти с ума от бездействия.

Дмитрий положил руку ему на плечо.

– Они прорвутся, – сказал он неуверенно, скорее для себя, чем для Волкова.

Волков лишь медленно покачал головой, не отрывая взгляда от рации.

Он отвернулся от основного приемника и переключил внимание на второе устройство, стоявшее в стороне. Уродливая мешанина из проводов, плат от вертолета и деталей от трактора – усилитель-фильтр, который он собрал в лихорадочной спешке. Его единственная, почти безумная цель – попытаться прослушать не рации групп, а сам Кокон. Поймать сигнал с орбиты.

– Бесполезно, – пробормотал он, его голос был хриплым от усталости. Он медленно вращал ручку настройки. – Слишком много помех от генераторов. Это все равно что пытаться услышать шепот во время рок-концерта.

Внезапно Дмитрий выпрямился.

– А если не пытаться его "услышать"? – сказал он, и в его голосе прозвучала новая нотка. – А если попытаться его "увидеть"?

Он указал на старый, чудом уцелевший осциллограф, который они вытащили из разграбленной школьной лаборатории физики.

– Смотри, Кокон – это энергетическое поле. Оно "шумит" на всех частотах. А сигнал "Очистителя" – это не звук, это управляющий импульс. У него должна быть совершенно иная физическая природа. Он не "звучит", он "прошивает" поле насквозь. Если мы выведем весь спектр на экран, хаос Кокона будет просто фоном, а этот импульс, как игла, должен оставить четкий, повторяющийся след. Мы увидим не сообщение, а аномалию в структуре самого шума.

Идея была отчаянной, но в ней была своя извращенная логика. Они быстро соединили приборы. На маленьком, круглом зеленом экране осциллографа тут же заплясала хаотичная, рваная линия – визуальное отображение всего того шума, которым был пропитан воздух Колымажска.

Волков медленно, миллиметр за миллиметром, вращал ручку настройки усилителя. Дмитрий, не отрываясь, вглядывался в зеленый экран, его глаза начали слезиться от напряжения. Минуты тянулись, превращаясь в вечность. Хаос. Сплошной, неструктурированный хаос.