Сибирский кокон

Иван смотрел на собранную им команду. Он понимал, что у них нет грубой силы «Альфы» или мистических знаний «Беты». Их единственное преимущество – хитрость и разнородность навыков. Это была команда отбросов, призраков, тех, кто привык выживать не силой, а умом.

– Николай, – обратился он к хозяину СТО. – Ты говорил, что знаешь старые коммуникации под базой. Бункеры ГО, дренажные системы. Это наш единственный вход.

Николай кивнул, его лицо было серьезным.

– Знаю. Но они завалены или затоплены уже лет двадцать. Нам понадобится инструмент, чтобы пробиться. И удача.

– Удача – это для слабаков, – вмешался Лис с кривой ухмылкой, ловко подбрасывая в руке старую монету. – Мне нужен хороший замок, а не удача.

– А мне – доступ к их сети, – добавил Тихий, поправляя очки с треснувшим стеклом. – Даже если она отключена, я могу попытаться запитаться от аварийных систем и создать помехи. Отвлечь их.

Миссия группы «Гамма» обрела конкретные очертания. Это не просто проникновение, а сложная, многоэтапная операция, где каждый член команды – незаменимая деталь механизма. Их задача – не просто выжить в логове двух врагов, но и перехитрить их обоих. Иван смотрел на своих людей: бывший афганец, вор-карманник и хакер-самоучка. Странная команда для спасения мира. Но другой у него не было.

– Готовьтесь, – сказал он тихо, но так, чтобы слышали все. – Нам предстоит самая тихая и самая грязная работа.

Три группы. Три командира. Три призрачных надежды против неминуемой гибели. На лесопилке, ставшей последним оплотом человечества в этом маленьком аду, началась лихорадочная подготовка к последнему, отчаянному броску.

Глава 101: Суд над Дымом

Подготовка к самоубийственной миссии шла полным ходом. Цех гудел от деловитого шума: звон металла, щелчки проверяемых затворов, тихие, отрывистые команды. Люди двигались быстро, почти лихорадочно, пытаясь действием заглушить ледяной страх, поселившийся в душе у каждого. В этот момент Морозов подошел к Ивану, который проверял снаряжение для своей группы.

– Есть еще одно дело, – сказал полковник тихо, кивая в сторону запертой кладовки в дальнем углу цеха. – С ним нужно решить. Он – обуза и источник раздора. Оставлять его здесь нельзя.

Иван понял. Он молча кивнул и отдал короткий приказ. Двое бойцов, мрачные и сосредоточенные, подошли к кладовке и со скрежетом отодвинули тяжелый засов. Через мгновение они выволокли Дыма в центр цеха, под тусклый, больной свет единственной работающей лампы. Дым щурился, его лицо было маской из запекшейся крови, грязи, синяков и животного ужаса. Он упал на колени, дрожа всем телом, как осиновый лист на ветру. Он больше не был дерзким поджигателем, одержимым огнем. Он был сломленным, напуганным человеком, ожидающим неминуемой смерти.

Вокруг них медленно, без слов, собирался молчаливый, суровый круг. Это была не толпа. Это были судьи. Каждый из них потерял кого-то или что-то из-за его предательства. Воздух стал тяжелым от сдерживаемой ненависти. Гроза, стоявшая ближе всех, сжала рукоять ножа так, что побелели костяшки. Её глаза горели ледяным огнем.

– Он предал нас, – начал Иван, его голос был ровный и холодный, как сталь. – Он запер нас в «Архиве», чтобы мы сдохли. Он привел туда Серого. Из-за него мы чуть не погибли.

Он сделал паузу, обводя всех взглядом.

– Но это моя потеря. А у вас есть свои. Говорите. Пусть он услышит.

Первым сделал шаг вперед один из бывших «Волков», парень по кличке Косой, чей младший брат погиб в бою у школы – в той самой битве, после которой раскол в банде стал неизбежен и привел Дыма к Серому.

– Мой брат верил тебе, – глухо сказал он, глядя на Дыма сверху вниз. – Ты смеялся с ним у костра за день до того, как ушел к этому уроду. Он считал тебя другом.

Следующей вышла немолодая женщина из ополченцев, чей муж был разорван мутантами Серого, приведенными Дымом в подземелья школы. Она не кричала. Она просто смотрела на него с бездонной, тихой ненавистью, от которой было страшнее, чем от любого крика, и сказала одно слово:

– Убийца.

Каждое слово, каждое обвинение – как удар молота. Дым съеживался на полу, закрывая голову руками, и скулил, мотая головой. Он не просил прощения. Он просто хотел, чтобы это прекратилось. Кульминацией стала Гроза. Она подошла и присела перед ним на корточки, заставив посмотреть на себя. Она молча достала из кармана старую, выцветшую фотографию, которую всегда носила с собой – на ней она, совсем юная, смеялась рядом со своим братом, погибшим в одной из первых стычек с «Тенями».

– Ты знаешь, каково это – терять своих? – прошипела она ему в лицо. – Ты плюнул на всё, во что мы верили. На нашу стаю. Ты не волк. Ты шакал.

Обвинения иссякли. В цехе снова повисла тишина, но теперь она была другой – наэлектризованной, полной ожидания. Ожидания крови.

– Он заслуживает смерти, – ровно констатировал Морозов, как будто говорил о погоде. – Пуля в затылок. Быстро и эффективно. Это закон войны.

Несколько человек согласно закивали. Гроза встала и вытащила из ножен свой нож. Для них все было ясно. Предатель должен умереть. Это единственный логичный и справедливый исход. Они смотрели на Ивана, ожидая от него приказа. Вся его прошлая жизнь, все законы улицы, по которым он жил, кричали ему, что Морозов прав. Убрать проблему. Отомстить. Поставить точку.

Иван смотрел на трясущуюся фигуру на полу. Он видел не монстра, а жалкое, сломленное существо. И в этот момент он понял, что простая смерть – это слишком легкий выход. Слишком милосердный. Смерть оборвет его страдания. А он должен заплатить. Не кровью. А чем-то большим.

– Нет, – сказал Иван, и все удивленно посмотрели на него.

– Что «нет»? – нахмурился Морозов. – Ты собираешься его простить?

– Я никогда его не прощу, – ответил Иван, глядя Дыму прямо в глаза. – Но пуля – это милосердие. Он его не заслужил.

Он присел на корточки перед Дымом, схватил его за подбородок и грубо заставил поднять на него взгляд.

– Ты хотел огня, Дым? Ты хотел «очищающего пламени» Серого? Ты его получишь.

Он выпрямился и обратился ко всем.

– Мы не будем его убивать. Мы дадим ему то, чего он боится больше всего. Шанс. Шанс умереть за тех, кого он предал.

Он повернулся к Морозову.

– Он пойдет с группой «Альфа». Он знает все подходы к ЛЭП, все тропы, которые мы не видим на карте. Он будет вашим проводником. Вашим живым щитом. Он пойдет первым. Если там мина – она его. Если там засада – он примет первые пули.

В цехе воцарилось ошеломленное молчание. План Ивана был одновременно и жесток, и прагматичен. Он не просто наказывал предателя. Он использовал его как ресурс, как инструмент. Это было страшнее, чем казнь.

Дым поднял голову. В его глазах ужас боролся с чем-то новым. С проблеском понимания. Он ожидал быстрой смерти, а получил отсроченный, но почти гарантированный смертный приговор, который, однако, давал ему призрачную возможность сделать хоть что-то правильное перед концом. Это был его единственный, последний путь из ада.

– Я.… я согласен, – прохрипел он, и его голос сорвался.

Морозов смотрел на Ивана долгим, оценивающим взглядом. Затем медленно кивнул.

– Разумно. Он будет полезен. Гроза, он твой. Смотри, чтобы не сбежал.

Гроза с ненавистью и долей мрачного удовлетворения посмотрела на Дыма, но убрала нож. Приказ есть приказ. Она подошла и грубо, рывком, подняла его на ноги.

Суд окончен. Дыма не простили. Его не помиловали. Его приговорили к самому страшному – к жизни, каждый миг которой будет посвящен искуплению. И теперь он должен был вести своих бывших друзей на штурм, зная, что его собственная жизнь – это лишь разменная монета в этой последней, отчаянной игре.

Глава 102: Последний бинт

В углу главного цеха лесопилки, отгороженном от остального мира грязным брезентом, располагался последний оплот медицины в Колымажске. Воздух здесь был тяжелым, он пах опилками, карболкой и безнадежностью. На самодельных койках и старых матрасах лежали раненые: бойцы, пострадавшие в недавних стычках, и несколько горожан, которых свалили обычные, но в текущих условиях смертельно опасные хвори.

Людмила Петровна, с лицом серым от усталости, меняла повязку Бородачу. Рана на его плече, полученная от когтей мутанта, выглядела плохо: края воспалились, приобретя нездоровый багровый оттенок. Она работала молча, экономя каждое движение, каждый сантиметр серого, много раз простиранного бинта. Цинизм, когда-то бывший ее броней, давно слетел, оставив после себя лишь бесконечную усталость. Она была механиком, который пытался починить сломанные человеческие тела, имея в ящике лишь горстку ржавых инструментов.

Катя стояла у старого верстака, служившего им процедурным столом, и пересчитывала оставшиеся припасы в металлическом ящике. Несколько ампул с просроченным новокаином, последняя бутылочка перекиси, горсть таблеток аспирина. Это всё. Она со злостью, от которой звякнули склянки, захлопнула крышку.

В этот момент брезентовая занавеска отодвинулась, и в их маленький ад вошел Лёха. Он молча поставил рядом с ней полное ведро с чистой, отфильтрованной через тряпку речной водой и охапку сухих поленьев для «буржуйки». Его взгляд встретился с уставшим взглядом Кати.

– Спасибо, – сказала она тише, чем обычно.

– У Бородача как? – спросил он, кивая в сторону лазарета.

– Плохо. Начинается заражение. Нужны антибиотики, которых у нас нет, – она отвернулась, чтобы он не видел блеснувших в её глазах слез злости и бессилия. – Мы просто сидим и смотрим, как он гниет заживо.

Лёха неуклюже положил свою большую, сильную руку ей на плечо. Прикосновение длилось всего секунду, но в нем было больше тепла и поддержки, чем во всех словах. Он не умел говорить красиво, но он умел быть рядом.

– Ты делаешь все, что можешь, Кать. Больше, чем кто-либо.

Он ушел, а Катя осталась, глядя ему вслед. Этот короткий момент нежности – как тлеющий уголек в холодном, умирающем мире. Но он не решал проблему. Она повернулась к Людмиле Петровне.

– И что дальше? Будем прикладывать подорожник?

Людмила Петровна смотрела на пустые полки, на раненых, на свои бесполезные руки. И тут её взгляд упал на Валеру, санитара, который молча помогал одному из раненых пить воду. Она вспомнила его слова, сказанные давно, еще в той, прошлой жизни, в больнице, когда он раскрыл ей секрет тоннеля. Он говорил, что тоннель ведет к старым шахтам «Метеора», но упоминал и что-то еще… про старый склад ГО под больницей.

Она подошла к нему. Катя, заинтригованная, последовала за ней.

– Валера, – сказала Людмила Петровна тихо, чтобы не слышали раненые. – Ты говорил про подвал в больнице. Тоннель. Там было что-то еще?

Валера медленно поднял на нее свои выцветшие глаза. Он думал мгновение, словно копаясь в старых, пыльных воспоминаниях.

– Склад, – глухо сказал он. – Гражданской обороны. Был замурован. Говорили, там старые противогазы, носилки… может, и медикаменты. На случай войны. Я не знаю точно. Туда никто не лазил. Крысы…

– Кроме того должны быть аптечки, – дополняет он. – Армейские. Не со времен царя Гороха. Их завезли в 80-х, во время учений "Метеора", когда тут разворачивали временный военный госпиталь. Склад потом опечатали, как положено, герметично. Говорили, там была какая-то утечка, поэтому и замуровали.

Катя и Людмила Петровна переглянулись. Больница – опасная зона, кишащая тварями. Идти туда – безумие. Но оставаться здесь и смотреть, как умирают люди – безумие не меньшее.

Решение было принято без слов. Через полчаса небольшая группа – Валера как проводник, Лёха, вооруженный пожарным топором, как боевая сила, и Катя, потому что она лучше всех знала, что искать – пробирались к заброшенной больнице под покровом густых сибирских сумерек.

Здание встретило их мертвой тишиной, запахом тлена и плесени. На полу в лучах фонаря виднелись следы когтей и пятна засохшей черной слизи. Они двигались бесшумно, как призраки. Лёха шел первым, его мускулы были напряжены, топор он держал наготове. Валера указывал дорогу. Они спустились в подвал. Здесь было холодно и сыро. Валера посветил фонарем на стену в конце коридора. Часть кладки выглядела новее остальной.

– Здесь, – шепнул он.

Лёха начал работать топором и ломом, стараясь производить как можно меньше шума. Глухие удары отдавались гулким эхом в мертвой тишине. Внезапно из темноты коридора донесся скрежет когтей по бетону. Они замерли. Лёха занес топор, готовясь к бою. Скрежет повторился, приближаясь. Это были не крысы. Это было что-то большее.

В дрожащем луче фонаря мелькнул хитиновый отблеск. Один из оставшихся биороботов-патрульных, похожий на чудовищную помесь человека и насекомого. Начиналась короткая, яростная и почти беззвучная схватка. Лёха, с яростным рыком, бросился вперед, отвлекая тварь, его топор со звоном отскочил от хитиновой брони. Пока монстр был занят им, Валера, действуя с холодной расчетливостью бывшего зэка, подскочил сбоку и с силой ударил ломом по суставу на ноге твари. Раздался мерзкий хруст. Тварь потеряла равновесие и рухнула, и в этот момент Лёха, не теряя ни секунды, добил ее точным, мощным ударом топора в сочленение шлема и туловища.

После боя, тяжело дыша, они закончили работу. За кирпичами обнаружилась ржавая металлическая дверь. Валера сбил замок. Внутри – небольшое помещение, заставленное тяжелыми деревянными ящиками с красным крестом и трафаретной надписью «НЗ. Гражданская Оборона».

Они вскрыли один из ящиков. Внутри, в герметичных резиновых прокладках, на подложке из пожелтевшей ваты, лежали бинты, жгуты, индивидуальные перевязочные пакеты и, самое главное, – несколько металлических пеналов с надписью «АИ-2». Стандартные армейские аптечки. В них – антидоты, противобактериальные средства и, что самое ценное, шприц-тюбик с промедолом. Сильнейшее обезболивающее.

– Этого мало, – шепчет Катя, пересчитывая пеналы. – Но это даст нам время.

Лёха смотрит на нее, потом на убитого биоробота, на свои руки, перепачканные темной инопланетной жижей.

– Время – это все, что у нас есть, – говорит он.

Катя смотрит на шприц-тюбик с промедолом в своей руке.

– Теперь у штурмовых групп будут стимуляторы и обезболивающее, – говорит она тихо, обращаясь скорее к себе, чем к остальным. – Если они будут ранены, у них будет шанс идти дальше.

Они несут не только надежду для тех, кто остался в тылу, но и критически важный ресурс для тех, кто ушел на передовую. За их право на еще один рассвет. За тлеющий уголек надежды, который они с таким трудом несут сквозь тьму.

Они быстро набивают рюкзаки самым ценным и уходят из этого мертвого дома, оставляя за спиной тьму и запах смерти. Они несут не просто лекарства. Они несут несколько лишних часов жизни для раненых, несколько мгновений без боли.

Людмила Петровна бережно берет в руки пенал с надписью «АИ-2». Она смотрит на дату – 1985 год.

– Срок годности вышел, конечно, – шепчет она, обращаясь скорее к себе. – Но условия хранения были идеальные. Сухо и холодно. Шанс, что они еще работают, есть. Не стопроцентный, но есть. Это лучше, чем ничего.

И в этот момент становится абсолютно ясно, за что именно сражаются три группы, которые готовятся на самоубийственное задание. Не за абстрактное спасение мира, а за этих людей на матрасах в цехе. За их право на еще один рассвет. За тлеющий уголек надежды, который они с таким трудом несут сквозь тьму.

Глава 103: Мастерская на краю света

СТО Николая, частично сожженное, но уцелевшее, превратилось в нервный центр всей операции, в самую важную точку в Колымажске. Оно стало одновременно и мастерской, и лабораторией, и последней надеждой. В центре цеха, на большом верстаке, был разложен алтарь из хлама, который стал драгоценнее золота: оплавленные платы из сбитого вертолета, приборная панель от старого трактора «Беларус», несколько уцелевших синих кристаллов повстанцев, катушки медной проволоки и гора разномастного радиохлама. Здесь три человека пытались сотворить чудо.

Волков, Дмитрий и Николай работали почти без слов, в полном, напряженном молчании, прерываемом лишь чирканьем карандаша по бумаге, звоном инструментов и короткими, яростными спорами, когда одна безумная идея сталкивалась с другой. Времени на тесты не было, все делалось "на живую", на основе интуиции и отчаяния. На полу валялись забракованные детали, а на столе росла гора окурков – курить помогало хоть как-то сосредоточиться. Дмитрий, как теоретик, покрывал листы бумаги расчетами, пытаясь найти математическую лазейку. Николай, как практик, с ювелирной точностью выпаивал крошечные детали из обгоревших плат. А Волков – их лидер и главный мученик.

Он работал одной рукой. Его правая, обожженная кисть, обмотанная грязной тряпкой, была одним сплошным сгустком пульсирующей агонии. Каждая попытка сжать пальцы отзывалась разрядом боли, идущим до самого плеча. Он пытался держать ею паяльник, но пальцы не слушались, и раскаленное жало соскользнуло и упало на стол, прожигая дерево и наполняя воздух едким запахом. Он сдавленно зарычал от боли и бессилия.

– Дай сюда! – Николай попытался забрать инструмент.

– Не трогай! – огрызнулся Волков. Он подхватил паяльник здоровой левой рукой. Он никогда не был левшой. Движения получались неуклюжими, рваными. Чтобы стабилизировать плату, ему приходилось прижимать её к столу предплечьем обожженной правой руки, и каждое такое движение отзывалось вспышкой боли, от которой темнело в глазах. Он держался только на стимуляторах, принесенных Катей, и на чистой, сжигающей его изнутри ярости на самого себя. Он не просто искупал вину – он выжигал её из себя этой болью и этим трудом.

Каждый неудачный расчет, каждая сломанная деталь – для него не просто техническая проблема. Это было болезненное напоминание о его прошлой ошибке у «Иглы», о его самоуверенной гениальности, которая стоила им людей. Он не просто собирал прибор. Он искупал свою вину. Когда Катя принесла ему кружку горячего бульона, он лишь отмахнулся, не отрывая взгляда от схемы. Он держался на чистом адреналине и стимуляторах, которые они нашли в больнице, и все понимали, что когда миссия закончится, его тело просто отключится.

Они уперлись в главную проблему – стабильный источник питания для импульса. Автомобильные аккумуляторы давали "грязный", плавающий ток, абсолютно непригодный для генерации чистого квантового импульса. Казалось, что это тупик. Дмитрий в отчаянии отбросил карандаш.

– Бесполезно! – сказал он, его голос был полон бессилия. – Нам нужен чистый, короткий импульс, как от конденсаторной батареи, которой у нас нет. Мы не можем его создать. Мы уперлись в стену.

Волков, услышав это, замер. Слово "конденсатор" щелкнуло в его измученном мозгу. Он медленно повернулся и посмотрел на остов старого трактора «Беларус», стоявший на задворках СТО.

– Генератор… – прошептал он. – Коля, какой там генератор?

– Обычный, – недоуменно ответил Николай, отрываясь от работы. – Постоянного тока. Старый, как мир.

– Нет… система зажигания! – глаза Волкова лихорадочно блеснули. – Там же стоит магнето! Оно работает на принципе индукционной катушки и прерывателя! Оно создает короткий высоковольтный импульс для свечи!

Дмитрий и Николай смотрели на него, не понимая.

– Это же примитив! – сказал Дмитрий. – Он выдает тысячи вольт, но с чудовищными помехами!

– Да! – почти крикнул Волков, вскакивая со своего места и подбегая к верстаку. Он схватил один из синих кристаллов. – Мы думали о них как об источниках энергии, но это неверно! Это резонаторы! Фильтры! Помните, как шаманские амулеты частично гасили влияние артефактов Империи? Они работали на том же принципе – резонансный отклик!

Он посмотрел на Дмитрия горящими глазами.

– Нет… даже не фильтры. Это шаблон! Квантовый шаблон! – он лихорадочно начал чертить на клочке бумаги. – Смотри: магнето от трактора создает грязный, хаотичный высоковольтный импульс. Тысячи гармоник, полный мусор. Но если пропустить этот импульс через кристалл… Кристалл, настроенный на уникальную резонансную частоту генераторов Кокона, работает как сверхточный селектор. Он не просто "срезает" лишние гармоники. Он заставляет частицы основного импульса проходить через свою внутреннюю кристаллическую решетку, принудительно "пересобирая" их в единственно верную, идеально сфазированную волну. Это как просеивать песок через сито, у которого ячейки размером с один атом. Весь хаос остается снаружи, а на выходе мы получаем чистый, узконаправленный квантовый импульс, способный вызвать диссонанс в их поле! Мы можем получить три таких импульса, потому что у нас есть три кристалла, настроенные на одну и ту же "боль" Кокона!

Это была безумная, отчаянная идея, рожденная на стыке советской инженерии и инопланетных технологий. Но в ней была пугающая, абсурдная логика.

Началась самая сложная часть работы. Николай, воодушевленный, с невероятной скоростью разбирал старые двигатели, добывая три драгоценных магнето. Одно он снял с трактора, другое – со списанного "уазика", а третье – с древнего мотоцикла "Иж-Планета-5", который стоял в углу его гаража еще с тех времен, когда по телевизору показывали первый съезд народных депутатов. Он никогда не думал, что этот кусок советского металлолома станет ключом к спасению мира. Дмитрий, увидев лазейку, снова сел за расчеты, вычисляя емкость самодельных конденсаторов, которые они тут же начали мастерить из листовой фольги и промасленной бумаги. А Волков, превозмогая боль, занялся самой тонкой работой – он должен был вмонтировать крошечные синие кристаллы в схему каждого из устройств. Волков понял, что ему не нужно паять кристалл напрямую. Он лишь создавал для него "ложе" – сложную схему из медных дорожек и контактов. Самую тонкую работу он поручил Николаю, чьи мозолистые, но твердые пальцы могли справиться с миниатюрными деталями.

Роль Волкова была иной. Взяв кристалл в здоровую руку, он подносил его к плате. В этот момент он входил в состояние предельной концентрации, почти транса. Он "чувствовал" резонансное поле кристалла и, руководствуясь этой интуицией, диктовал Николаю: "Левее. Полмиллиметра… Контакт "Б" чуть выше…" Он не паял – он дирижировал. Он был не механиком, а настройщиком, калибрующим инопланетный инструмент с помощью советского лома и невероятного чутья, рожденного из отчаяния и гениальности. Эта синергия – твердая рука Николая и гениальная интуиция Волкова – и позволила им совершить невозможное.

Они работали как единый механизм. Теоретик, практик и одержимый гений. Час за часом, они собирали три одинаковых, уродливых на вид устройства. Каждое – мешанина из проводов, тракторных деталей и светящегося в центре синего кристалла, заключенного в самодельный корпус из консервных банок, чтобы защитить от ударов. Они не выглядели как оружие спасения. Они выглядели как бомбы, собранные сумасшедшим в гараже. Но внутри каждой из них, благодаря подсказкам кристаллов, была заложена почти невозможная, идеальная симметрия.

Когда работа была закончена, они поставили три синхронизатора в ряд на верстаке. Они были абсолютно идентичны. Три уродливых брата-близнеца, рожденные в мастерской на краю света.

– Они сработают? – тихо спросил Николай, с сомнением и надеждой глядя на их творение.

– Шанс один на миллион, – выдохнул Волков, без сил опускаясь на стул. – Но теперь этот шанс у нас есть.

Он посмотрел на свою трясущуюся, обожженную руку. Он заплатил за этот шанс своей болью. И он готов был заплатить еще.

Глава 104: Шёпот болот

Ночь перед выходом была наполнена лязгом металла и запахом оружейной смазки. Пока на лесопилке группа Морозова готовилась к жестокому штурму, а инженеры склонялись над своими уродливыми, но полными надежды творениями, в другом месте шла иная подготовка. У самой кромки Колымажки, там, где река текла медленно и в её черной воде отражались тусклые, больные звезды, сидели четверо.

Аня, Искра, Следопыт и Тускар. Их оружие было не из стали.

Искра развела небольшой, почти бездымный костер из сухих ивовых веток. Она бросила в тлеющие угли пучки трав – багульника, чтобы очистить мысли, и можжевельника, чтобы отогнать злых духов. Густой, пряный дым начал стелиться по земле, окутывая их невидимым защитным коконом. Аня сидела с закрытыми глазами, сжимая в ладони свой амулет с когтем медведя. Она пыталась очистить свой разум от шума лесопилки, от металлического привкуса страха, чтобы услышать то, что ждало их на западе, в гиблой топи. Она чувствовала, как каждый удар сердца отдается тупой болью в висках – последствие ментального удара Каэла, которое не отпускало. Погружение в ритуал сейчас было не просто сложным. Оно было опасным. Но у них не было выбора. Следопыт и Тускар молча сидели рядом, их лица были непроницаемы и суровы, как скалы. Они были стражами этого ритуала, их спокойное присутствие создавало незримый круг силы.