Сибирский кокон

Волков лежал, вжавшись в пол, и бормотал себе под нос, как молитву обреченного:

– Адаптивный алгоритм… предсказание траектории… синхронизация целей… нет шансов…

Его знание, еще недавно бывшее их силой, теперь стало его личным адом, не оставлявшим даже крупицы надежды.

Ярость Ивана давно сменилась глухой, звериной злобой. Он прижимал к себе бесполезный автомат, тщетно ища глазами хоть какую-то цель, но видел лишь бездушные, вращающиеся стволы. Он чувствовал себя крысой в клетке, которую медленно, но неотвратимо затапливают водой.

Один лишь Морозов сохранял остатки самообладания. Он не паниковал. Он наблюдал. Его взгляд профессионала пытался пробиться сквозь хаос, вычленить закономерность в траекториях пуль, но видел лишь идеальную, убийственную случайность. Его лицо было маской предельной концентрации, но в глубине глаз плескалось холодное понимание: приговор Волкова был верен.

Для Ани это был двойной ад. Физический грохот, от которого, казалось, вот-вот лопнет череп, смешивался с ментальным шумом: животным ужасом ее друзей, далекими криками боя снаружи и холодным, нечеловеческим давлением самого «Архива». Она была на грани. Еще немного, и ее сознание просто отключится, не выдержав чудовищной сенсорной перегрузки.

Она понимала – нужно что-то делать. Бороться было бесполезно. И тогда она сделала единственное, что могла. Перестала бороться.

Аня закрыла глаза, отсекая визуальный хаос, и с усилием воли нырнула вглубь себя, в тишину своего сознания. Она оттолкнула, как физические объекты, волны эмоций, бомбардировавшие ее. Отключилась от паники Волкова, от ярости Ивана, от холодного расчета Морозова. Заглушила эхо боли и смерти, доносившееся из коридоров. Она искала тишину в самом сердце бури.

И она ее нашла. Оставшись в этой внутренней, звенящей пустоте, она вдруг начала «чувствовать» то, что раньше тонуло в общем шуме. Это была не жизнь и не смерть. Это был… порядок. Холодная, бездушная, математически выверенная логика машины. Это было не просто сопереживание. Это было древнее, шаманское чувствование, которому ее учила бабушка – способность слышать "душу" камня, "дыхание" реки. Только сейчас она слышала "дыхание" машины. Она «видела» не три отдельные турели, а три вычислительных узла, связанных в единую, безупречную сеть. Она чувствовала, как по этой сети бегут импульсы команд. Они не были хаотичны. Они были цикличны. Как тиканье гигантских, безжалостных часов. Она начала различать ритм в этом машинном сердцебиении, пульс в венах из стали и проводов.

Аня резко открыла глаза. Паники в них больше не было. Там горел лихорадочный, почти безумный огонь понимания.

– У НИХ МЕРТВАЯ ЗОНА! – ее крик, пронзительный и звенящий от напряжения, едва пробился сквозь грохот.

Иван и Морозов непонимающе уставились на нее. Волков, услышав ее, лишь отчаянно замотал головой.

– Невозможно! Система адаптивная! У «Крота» нет мертвых зон!

– ОНА НЕ АДАПТИВНАЯ, ОНА ЦИКЛИЧНАЯ! – крикнула Аня в ответ, ее голос сорвался. – ЦИКЛ В ДВЕНАДЦАТЬ СЕКУНД! ДЕСЯТЬ СЕКУНД ОГОНЬ, ДВЕ – ПЕРЕЗАГРУЗКА СЕНСОРОВ! ДВЕ СЕКУНДЫ ТИШИНЫ!

Чтобы донести свою мысль сквозь рев, она начала выстукивать ритм костяшками пальцев по бетонному полу. Быстрые, частые удары, потом короткая пауза. Снова удары. Снова пауза. Они не столько слышали этот стук, сколько чувствовали его вибрацией через пол – четкий, метрономный, спасительный ритм.

Морозов смотрел на Аню, на ее ритмично стучащие пальцы, на колонну, которая крошилась на глазах. Секунда на размышление. Он принял решение.

– Аня, веди счет! – рявкнул он, перекрикивая адский грохот. – Иван, за мной! К тому щитку у стены! Это наше следующее укрытие!

Он указал на небольшой выступ в стене, до которого было всего пять метров. Пять метров открытого, простреливаемого пространства, казавшиеся сейчас длиннее, чем вся их жизнь.

Аня начала выкрикивать цифры в такт своим ударам, ее голос тонул в реве, но ритм был понятен и без слов.

«…восемь… девять… десять…»

Огонь турелей на мгновение стих. В наступившей оглушительной тишине, наполненной лишь мучительным звоном в ушах, крик Ани прозвучал, как выстрел.

– СЕЙЧАС!

Морозов и Иван сорвались с места. Эти пять метров они не бежали – они летели над полом, задыхаясь, чувствуя себя абсолютно голыми и беззащитными под прицелом невидимых глаз. Две секунды растянулись в короткую, страшную вечность.

Они врезались в стену за щитком в тот самый миг, когда за их спинами снова ожил ад. Очередь из крупнокалиберного пулемета с визгом вспорола то место, где они только что были, выбивая из бетонного пола фонтан острой крошки.

Они были живы. Они смотрели друг на друга, их глаза были расширены от ужаса и дикого, животного триумфа. А в ушах, в крови, в самом сердце продолжал стучать спасительный ритм, который выстукивала для них Аня.

У них появился шанс. Тонкий, как лезвие бритвы. И они за него ухватились.

Глава 90: Искупление в Схемах

Укрытие за силовым щитком было иллюзией. Хуже, чем иллюзией – ловушкой. Толстый металл корпуса гудел от попаданий, но не защищал полностью. Пули, срикошетив от стены, с визгом проносились в опасной близости, заставляя Ивана и Морозова вжиматься в пол еще сильнее. Они были отрезаны от Ани и Волкова, которые остались за остатками своей колонны. И эта колонна, их последняя надежда, на глазах превращалась в пыль.

– Они долго не продержатся! – прорычал Иван, давая короткую очередь в сторону ближайшей турели. Пули беспомощно высекли искры из бронированного кожуха сенсора.

Аня продолжала отчаянно выстукивать спасительный ритм по бетонному полу, но ее силы были на исходе. Голос, которым она выкрикивала счет, сорвался до хриплого шепота, костяшки пальцев были сбиты в кровь. Она смотрела, как крошится их укрытие, и понимала: еще один, может, два цикла, и их просто сметет свинцовым ураганом.

Волков видел то же самое. Он видел, как откалываются куски бетона, как обнажается ржавая арматура. Следующего «такта» для них с Аней могло и не быть. Перебежать к Ивану и Морозову – верная смерть. Турели уже пристрелялись к этому маршруту. Нужно было действовать здесь и сейчас. Он посмотрел на силовой щиток, за которым прятались товарищи. И в его мозгу, работающем на пределе, в лихорадочной смеси страха, адреналина и старых знаний, что-то щелкнуло.

«Она старая… – бормотал он, его губы едва шевелились. – Эта система из 70-х… Тогда еще не было цифровых защит…»

На мгновение перед его глазами встал не этот кровавый зал, а пыльный учебный полигон, где молодой, самоуверенный лейтенант Волков разбирал старую аппаратуру связи. Его инструктор, седой полковник с усталыми глазами, говорил, постукивая по корпусу рации: «Запомни, сынок, в нашей технике всегда есть защита от дурака. Плавкий предохранитель, ручной рубильник, механический стопор. Если что-то идет не так, ищи самый простой, самый грубый способ все вырубить».

Он должен был добраться до этого щитка. Не чтобы спрятаться за ним, а чтобы вскрыть его.

Используя очередную двухсекундную паузу, он крикнул Морозову, его голос был напряжен до предела:

– ЩИТОК! ЦЕНТРАЛЬНОЕ ПИТАНИЕ! ПРИКРОЙТЕ МЕНЯ!

Морозов понял все без дальнейших объяснений. Аня, уловив его замысел, собрала остатки сил.

– СЕЙЧАС! – ее крик совпал с очередной паузой в стрельбе.

Иван и Морозов вскочили на одно колено и дали длинные, отчаянные очереди по сенсорам, заставляя турели сфокусироваться на них. Волков не побежал. Он рухнул на пол и пополз. Быстро, по-пластунски, прижимаясь к полу так низко, как только мог, загребая руками пыль и бетонную крошку. Он знал, что это его единственный шанс остаться ниже основной линии огня. Над его головой со свистом проносились пули. Он чувствовал их жар своей кожей.

Аня, видя, что он не успевает, сделала немыслимое. Она сделала шаг из-за своего разрушающегося укрытия, на долю секунды привлекая внимание одной из турелей на себя. Пули ударили в пол у самых ее ног, но это дало Волкову еще одно бесценное мгновение. Он добрался до щитка и рухнул за него, тяжело дыша, его сердце колотилось где-то в горле. Он был в безопасности. На несколько секунд.

Игнорируя грохот и летящую крошку, он тут же приступил к работе. У него не было инструментов. Он использовал рукоятку своего армейского ножа как рычаг, сбивая заржавевшие петли, и с мясом сорвал тяжелую металлическую крышку. Его взору открылся хаос толстых, гудящих от напряжения кабелей в резиновой оплетке и старых, похожих на бочонки, керамических предохранителей. Он увидел его. Большой, грубый рубильник аварийного отключения, покрытый полувековой пылью. Но он не мог до него дотянуться – мешала защитная панель. Нужно вызывать короткое замыкание. Но где?

«Горохов… дневник…» – пронеслось в его голове, работающей на пределе. Он лихорадочно вспоминал страницу, на которой участковый своей корявой, но дотошной рукой зарисовал схему этого самого щитка. Там была пометка на полях, которую Волков тогда счел незначительной: «Питание наведения “Крота” – Зел. и Крас. Самые толстые. Идут напрямую к блоку управления без предохр. Идиоты».

Он начал искать глазами. Среди десятков черных и серых кабелей он увидел их. Два толстых, как его палец, кабеля в потрескавшейся от времени изоляции – один грязно-зеленый, другой – выцветший, почти коричневый красный. Они шли в обход основной панели, точно как в схеме Горохова. Это они.

– К черту! – выдыхает он.

Игнорируя опасность, он выламывает кусок арматуры из разбитой стены и, зажмурившись, начинает тыкать им в гудящее нутро щитка, целясь в место, где зеленый и красный кабели входят в главный распределительный блок.

Сноп ослепительных сине-зеленых искр бьет ему в лицо. Его тело сотрясает от удара током, одежда на руке начинает тлеть. Он кричит от боли, но не отпускает арматуру. Он помнит Сашку. Он помнит «Иглу». Ту свою ошибку в расчетах, ту самоуверенность, которая стоила им людей и почти стоила победы. Эта физическая боль – ничто по сравнению с той виной, что сжигала его изнутри. Он не просто отключал турели. Он исправлял свою ошибку, выжигая ее из себя огнем и электричеством. Он продолжает, снова и снова пытаясь соединить два проклятых провода.

В тот момент, когда сознание уже начало уплывать от боли, его арматура нашла нужную комбинацию контактов.

Раздался оглушительный, сухой треск, похожий на выстрел из пушки. Весь щиток вспыхнул, как маленькое солнце, а затем погас.

Турели дернулись в предсмертных конвульсиях. Их стволы хаотично метнулись из стороны в сторону, дав несколько беспорядочных очередей в потолок. А затем, с протяжным, умирающим воем сервоприводов, они замерли. Их рубиновые сенсоры погасли.

Грохот сменился абсолютной, звенящей, почти болезненной тишиной. Было слышно лишь тяжелое, прерывистое дыхание четырех человек, высокий звон в ушах и далекие, теперь уже пугающе отчетливые, звуки боя снаружи.

Волков без сил откинулся на стену, его правая рука почернела от ожогов и дымилась. Он посмотрел на свои трясущиеся пальцы, потом на затихшие, безжизненные туши турелей. Его мутит, и к боли от ожога примешивается тяжелая, свинцовая усталость – последствия радиоактивного заплыва начинают сказываться на всех. На его лице, перепачканном сажей и кровью, появилась слабая, измученная, но совершенно счастливая улыбка.

Он сделал это. Он искупил свою вину.

Глава 91: Гнев бога из руин

В своем логове, в руинах речного порта, Серый сидел на троне из искореженного металла. Он не видел, что происходит в подземельях школы, но он чувствовал это. Через сложную сеть кристаллов, проросших в его теле и связанных с остаточной энергией Кокона, он ощущал свою ловушку так же ясно, как собственную руку. Сначала он упивался триумфом Дыма, затем – волнами паники и боли запертых героев. Это было упоительно.

Но теперь что-то изменилось. Он почувствовал, как слабеет хватка «Крота». Ритм стрельбы, до этого методичный и безжалостный, сбился, стал хаотичным. Потом и вовсе затих. Тишина. Не та, что бывает после победы, а тишина сбоя. Он понял: его идеальная ловушка, его безупречный механизм уничтожения, дал сбой. Добыча ускользала.

Это была не просто досада. Это был первобытный, обжигающий гнев божества, чью жертву пытались украсть с алтаря. И этот гнев стал ключом. В тот момент, когда Морозов повредил «Иглу», Кокон стал нестабильным, его энергия начала бить хаотично, ища выход. Серый, как живой кристаллический приемник, впитал в себя этот всплеск. Каждый артефакт, которого он касался, каждая минута под больным небом были шагом на этом пути. Но именно сейчас ярость и чужая, нестабильная энергия слились воедино. Это не создало новую силу – это сожгло последние предохранители его человечности, высвободив всё, что накопилось внутри, в едином чудовищном выбросе.

Его кристаллическое тело начало вибрировать, испуская низкий, угрожающий гул. Багровый свет внутри его руки разгорелся ярче. Он поднялся со своего трона.

«Вперед, – пронеслось в сознании его ближайших лейтенантов-дронов. – Уничтожить всех».

Он решил вмешаться лично.

Улицы вокруг заброшенной школы №2 были полем боя. Отряд мутантов и дронов, ведомый своим разъяренным богом, двигался быстро и бесшумно. Но они были не одни. У самых подступов к школе они наткнулись на передовой отряд биороботов Семёнова. Те оцепили район и тоже стягивались к зданию, получив автоматический сигнал о сбое в системе «Архива». Протокол "Консервация" требовал немедленно изолировать и вернуть контроль над поврежденным объектом.

Семёнов не знал, что внутри герои. Он думал, что это диверсия Серого, и его задачей было вернуть статус-кво. Никто не тратил время на переговоры. Это была мгновенная, животная схватка двух враждебных, нечеловеческих сил. Кристаллические когти Серого столкнулись с хитиновыми лезвиями биороботов. Ярость мутировавшей природы против холодной, бездушной технологии.

Серый был не просто бойцом. Он был стихией. Он одним ударом своей кристальной руки разорвал биоробота пополам, игнорируя энергетические выстрелы, которые бессильно скользили по его броне. Его волки-мутанты, похожие на ожившие кошмары, вгрызались в глотки врагов, разрывая их на части. Патруль Семёнова был сметен за считанные секунды.

Серый остановился перед глухой кирпичной стеной школы, ведущей в старый спортзал. Главный вход был заблокирован его же авангардом, который вступил в ожесточенный бой с основными силами Семёнова. Ему было некогда искать дверь. Он не искал слабых мест. Он создавал их.

Он медленно поднял свою правую, полностью кристаллизованную руку. Она тускло светилась изнутри багровым, голодным светом. Этот свет начал пульсировать, входя в резонанс с низким, давящим гулом Кокона на частоте 145.32 Гц. С глухим, утробным рыком, вырвавшимся из его груди, он нанес удар.

В момент соприкосновения кирпичи не просто раскрошились. Они на долю секунды вспыхнули изнутри тусклым оранжевым светом, словно энергия Кокона, сконцентрированная в ударе Серого, дестабилизировала их структуру на молекулярном уровне. Кирпичная кладка, простоявшая полвека, взорвалась фонтаном пыли и осколков. Его рука вошла в стену, как раскаленный нож в масло. Он сделал второй удар, третий, расширяя пролом, кроша кирпичи и строительный раствор под своей нечеловеческой силой.

Он ввалился внутрь через созданную им дыру, окутанный облаком пыли, похожий на древнее божество, вырвавшееся из заточения. Кристаллы, проросшие сквозь его кожу, теперь не просто тускло светились – они горели яростным, пульсирующим багровым светом, словно раскаленные угли. С каждым его шагом по телу пробегали разряды статической энергии, и воздух вокруг него трещал. За ним, скалясь и рыча, в пролом устремились его самые верные мутанты.

Внутренние помещения школы мгновенно превратились в ад. Силы Серого, ворвавшись внутрь, столкнулись лицом к лицу с биороботами Семёнова, которые уже проникали в здание через окна и другие входы.

Началась тотальная, безумная, трехсторонняя бойня.

Коридоры стали мясорубкой. Энергетические разряды прожигали старые парты, превращая их в пепел. Кристаллические осколки, летевшие от ударов мутантов, впивались в стены с выцветшими портретами писателей. Нечеловеческие крики смешивались с сухим треском выстрелов и визгом рвущегося металла.

Серый не командовал издалека. Он был в самом центре битвы, разрывая врагов на части, его ярость питала его силу. Но он не просто сражался. Он искал. Искал путь вниз, в подземелья. К Ивану.

Внизу, в зале с затихшими турелями, герои только-только перевели дух после подвига Волкова. Тишину, казавшуюся после оглушительного грохота почти физической, внезапно нарушил глухой, тяжелый удар, от которого содрогнулся потолок и на их головы посыпалась пыль и мелкая бетонная крошка.

Затем еще один.

Они с ужасом уставились наверх. Звуки боя, которые раньше доносились издалека, из коридора, теперь были прямо над ними. Они слышали не просто выстрелы. Они слышали нечеловеческий, полный первобытной ярости рев, от которого стыла кровь в жилах. Рев, который не мог принадлежать ни человеку, ни бездушному биороботу.

Иван знал этот звук. Он слышал его в порту, когда Серый впервые предстал перед ним в своем новом, чудовищном обличии.

– Серый… – выдохнул он, и его голос был едва слышен. – Он здесь. Лично.

Они смотрели на вибрирующий потолок. Они только что победили бездушную, предсказуемую машину. Но теперь к ним сквозь камень и бетон пробивался живой, яростный и абсолютно безумный бог из руин.

Ловушка не разжалась. Она просто сменила челюсти.

Глава 92: Суд над Иудой

Тишина, наступившая после оглушительного рева, была почти физической. Она давила на уши, заставляя слышать лишь гул собственной крови и тяжелое, прерывистое дыхание. Герои, оглушенные, но живые, поднимались с пола. Волков сидел, прислонившись к стене, пытаясь прийти в себя от боли и приступа тошноты. Аню тоже заметно шатало, ее лицо было бледнее обычного.

– Жив? – коротко бросил Морозов, бросив быстрый взгляд на инженера.

Волков лишь слабо кивнул, не в силах говорить.

– Поднимай его, – скомандовал полковник Ивану. – Я слышал, как за стеной запустился аварийный дизель. У нас минуты, пока не запустится резервное питание. Уходим!

Звуки боя в коридорах становились громче, ближе. К сухому треску выстрелов теперь примешивался нечеловеческий рев и скрежет металла о бетон. Стало ясно, что сидеть здесь – значит ждать, пока одна из сражающихся наверху сил не решит спуститься вниз и прикончить свидетелей.

Иван и Морозов подхватили ослабевшего Волкова под руки. Аня, шатаясь от слабости и сенсорной перегрузки, пошла рядом, готовая помочь. Они поспешили к выходу из зала – к тому коридору, где их заперли. Стальная решетка, опустившаяся ранее, все еще перегораживала путь.

И там, за прутьями, они увидели его.

Дым стоял с другой стороны. Он не ожидал увидеть их живыми. Он пришел сюда, чтобы насладиться своей победой, убедиться в их смерти и, возможно, забрать какой-то трофей. На его лице, перепачканном сажей, отразилась вся гамма эмоций: сначала шок, затем недоверие и, наконец, кипящая, бессильная злоба.

Обе стороны на мгновение замерли, глядя друг на друга сквозь толстые стальные прутья. Дым инстинктивно дернулся, его рука потянулась к поясу. Иван и Морозов вскинули автоматы, их стволы мгновенно нашли цель.

Понимая, что он в ловушке, Дым метнулся к панели управления решеткой, видимо, пытаясь заклинить ее окончательно. Но он мешкал, его движения были рваными и неуверенными, разум не мог смириться с тем, что его идеальный план провалился.

Иван не колебался. Он не стал целиться в предателя. Его взгляд был холоден и сфокусирован. Несколько коротких, точных выстрелов ударили в механизм управления решеткой. Посыпались искры, раздался скрежет. Поврежденный механизм с протестующим визгом подбросил решетку вверх на полметра и намертво заклинил. Проход был открыт.

Иван, не раздумывая, протиснулся в образовавшуюся щель. Дым, видя это, развернулся, чтобы бежать по коридору, но Иван был быстрее. Он настиг его в два прыжка, с силой толкнув в спину. Дым, споткнувшись, рухнул на бетонный пол.

В следующее мгновение Иван уже нависал над ним, уперев холодный ствол автомата ему в горло.

В его серых глазах плескался лед. Он видел перед собой не бывшего товарища по банде, а причину их страданий, причину смерти Костястого, ходячее, дышащее предательство. Он мог нажать на спуск, и никто бы его не осудил. Мир стал бы чище.

Дым задрал голову, в его глазах полыхал животный страх, смешанный с безумным, дерзким вызовом. Он ждал.

Морозов, Аня и Волков молча наблюдали за этой сценой, не вмешиваясь. Это был суд Ивана.

Взгляд Ивана на мгновение смягчился. Но не от жалости. От внезапного, холодного осознания. Убить его сейчас – здесь, в этом грязном, темном подземелье – было бы слишком просто. Слишком быстро. Это была бы месть, а не справедливость. Месть утолила бы его собственную боль, но не искупила бы вины предателя.

Он медленно отвел ствол.

А затем, вместо выстрела, нанес резкий, точный и безжалостный удар прикладом автомата в висок Дыма. Раздался глухой, влажный звук. Дым беззвучно обмяк, его голова мотнулась в сторону.

Иван выпрямился, тяжело дыша. Он смотрел не на бесчувственное тело у своих ног, а на Морозова и Аню, которые подошли ближе.

– Он ответит перед всеми, кто выживет, – глухо бросил он. В его голосе не было ненависти, только тяжелая, холодная уверенность. Это не было прощение. Это был отсроченный приговор.

Не говоря больше ни слова, он наклонился и, кряхтя от напряжения, взвалил тело Дыма себе на плечо.

– Пошли, – сказал он. – Он пойдет с нами.

Морозов молча кивнул, в его глазах промелькнуло скупое одобрение. Он видел перед собой уже не просто мальчишку-бандита, а командира, способного принимать тяжелые, взрослые решения. Аня смотрела на широкую спину Ивана. Она видела его смертельную ярость и его странное, пугающее милосердие. Ее чувства к нему становились все сложнее и глубже.

Они двинулись дальше по темному коридору. Раненый, предатель и двое уцелевших. Их ноша стала тяжелее, а впереди их ждала неизвестность, рев битвы наверху и последняя, самая таинственная гермодверь. Они выжили в одном аду, только чтобы немедленно шагнуть в следующий, унося с собой живое, дышащее напоминание о том, как легко можно упасть во тьму.

Глава 93: Спящий в Саркофаге

Путь по последнему коридору был мучительным. Иван, сцепив зубы, тащил на плече бесчувственное, тяжелое тело Дыма. Эта ноша была не только физической. С каждым шагом он словно тащил за собой все свое прошлое – ярость улиц, глупые драки, ошибки, которые привели их всех сюда, в эту холодную, бетонную могилу. Морозов и Аня, с другой стороны, поддерживали ослабевшего Волкова, чьи ноги едва передвигались. Его тошнило, и каждый шаг отдавался тупой болью в висках – последствия радиоактивного заплыва и удара током начинали брать свое.

Звуки боя наверху то затихали, то вспыхивали с новой, безумной силой, создавая гнетущий, тревожный фон их медленному шествию.

Аня почти не обращала на них внимания. Она прислушивалась к другому – к тому, что было впереди. Слабый, одинокий ментальный сигнал, который она впервые уловила в сушильной камере, теперь стал отчетливым и близким. Он больше не был криком о помощи. Теперь это было похоже на ровное, глубокое, почти медитативное дыхание спящего гиганта. Он манил и пугал одновременно.

Коридор уперся в нее. Финальная преграда. Массивная, круглая гермодверь, похожая на затвор банковского хранилища. На ней не было ни штурвала, ни ручки. Только небольшой, вделанный в металл дисковый кодовый замок старого советского образца.

Группа остановилась. Морозов осторожно опустил Волкова на пол и подошел к замку. Его пальцы, привыкшие к шершавому металлу автомата, казались слишком большими и грубыми для маленького, точного механизма. Тишина в коридоре стала почти абсолютной, прерываемой лишь далеким эхом боя.

Он медленно, с отчетливыми щелчками, начал набирать код. Код, который стоил жизни брату участкового Горохова. Код, который сам Горохов выстрадал, расследуя его гибель.

1… (Щелчок)

9… (Щелчок)

5… (Щелчок)

3… (Финальный, глухой щелчок, отдавшийся в сердце каждого.)

Наступила мучительная, звенящая пауза. Секунда, другая. Ничего. В глазах Ивана мелькнуло отчаяние. Неужели все зря? Неужели они прошли через ад, чтобы упереться в заржавевший кусок металла?

Но затем раздалось долгое, протяжное шипение. Это сработала древняя пневматическая система, сбрасывая давление, державшее дверь запертой полвека. Воздух вокруг них стал ощутимо холоднее.