Сибирский кокон

Лёха поднялся. Их взгляды встретились. И в эту секунду они смотрели друг на друга уже по-новому. Не как учительница и пожарный, выполняющие свой долг. А как мужчина и женщина, нашедшие друг в друге маленький, негаснущий островок тепла посреди этого бескрайнего, ледяного ада.

В классе стало почти уютно. Огонь весело гудел в печке, отбрасывая на стены живые, пляшущие тени. Однако, несмотря на тепло, напряжение не ушло полностью. Один из мальчиков постарше беспокойно ворочался, постоянно поглядывая на занавешенное окно. Девочка с косичками, хоть и задремала, но все еще крепко держала брата за руку, словно боясь, что он исчезнет. Тихий шепот пробежал по рядам, когда кто-то спросил, когда вернется их мама. Хрупкий покой был похож на тонкий лед на весенней реке, готовый треснуть в любой момент.

И именно в этот момент покоя это случилось.

Странное, тошнотворное чувство невесомости, короткое и резкое. Одна из гравитационных аномалий, теперь уже ставших привычными, но оттого не менее страшных. Чугунная печка с глухим, утробным стоном приподнялась на пару сантиметров над полом и тут же с грохотом рухнула на место. Из ее трубы вылетело облачко черной сажи.

Хрупкий мир разлетелся вдребезги. Дети не просто вскрикнули. Они проснулись с криками первобытного ужаса. Девочка с косичками, та, что улыбалась во сне, заплакала – тонко, пронзительно, без слез, как плачут от чистого, животного страха, который не имеет причины и объяснения. Курносый мальчик инстинктивно забился под свой матрас, закрыв голову руками и сжавшись в комок. Старшие ребята вскочили на ноги, их глаза дико метались по комнате, ища источник угрозы, которого не было и который был повсюду.

Момент покоя был разрушен. Ужас снова заглянул в их убежище, напомнив, что он никуда не уходил и всегда стоит за дверью, слушая их дыхание.

Лёха, не раздумывая, сделал шаг вперед, инстинктивно загораживая собой Елену Матвеевну и сбившихся в кучу детей. Его лицо мгновенно стало жестким и сосредоточенным. Вся его неловкость испарилась. Он снова был не просто Лёха. Он был пожарный, спасатель, защитник.

Елена Матвеевна посмотрела на его широкую, надежную спину, потом на испуганные, сонные лица детей, потом на тлеющий в печке огонь. Ее сердце сжалось от боли и бессильной, холодной ярости. Она не закричала, не заплакала. Она лишь сделала глубокий вдох, подошла к рыдающей девочке и опустилась перед ней на колени, чтобы быть с ней на одном уровне.

– Тише, моя хорошая, тише, – прошептала она, убирая с мокрого детского личика спутанные волосы. – Это просто дом вздохнул. Он старый, вот и кряхтит иногда.

Слова были простой, очевидной ложью, но в ее голосе было столько мягкой уверенности, что дикий плач девочки перешел в тихие, судорожные всхлипы. Она подняла на учительницу огромные, полные ужаса глаза, ища подтверждения.

Елена Матвеевна медленно поднялась на ноги. Ее движения были плавными и лишенными всякой паники. Она обвела взглядом всех детей, оцепеневших от страха. Ее взгляд на мгновение встретился с взглядом Лёхи, который все еще стоял в напряженной позе защитника. В этом безмолвном обмене было все: его готовность умереть за них и ее благодарность за эту готовность.

– Все хорошо, – сказала она, и ее голос, негромкий, но твердый, прорезал звенящую тишину. – Мы здесь. Мы в безопасности. Никто нас не тронет.

Она вернулась к своему месту у ящика, ее спина была прямой, как у гвардейца. Дети следили за каждым ее движением, их страх медленно уступал место недоуменному любопытству. Она снова взяла в руки тонкий томик Ахматовой, открыв его на странице, заложенной по памяти.

Ее голос, когда она заговорила вновь, был совершенно другим. Не интимным шепотом, а ясным, сильным и звенящим, как натянутая струна. Это был голос не просто учительницы, а человека, делающего свой выбор – выбор не поддаваться страху.

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Она читала, и слова о страхе, смерти и мужестве, написанные десятилетия назад в другом аду, обретали здесь, под оранжевым небом Кокона, новый, пронзительный смысл.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Дети слушали, затаив дыхание. Они больше не плакали. Они смотрели на свою учительницу, и ее сила, ее непоколебимая вера в слова, которые она произносила, передавалась им, становясь их собственным щитом.

Лёха опустил руки. Он смотрел на эту хрупкую женщину, вооруженную лишь книгой стихов, и видел в ней нечто большее, чем просто учительницу. Он видел воина, сражающегося на своем, невидимом фронте.

Огонь в печке разгорелся, весело потрескивая и отбрасывая на стены теплые, живые блики. Хрупкий островок нормальности был отвоеван у хаоса. Ненадолго. До следующей аномалии. Но он был отвоеван. И этого было достаточно.

Глава 79: План для "Архива"

Раннее утро в главном цехе лесопилки было серым и промозглым. Воздух, пропитанный густым запахом машинного масла, едким духом антисептиков и тонкой, кисловатой вонью безнадежности, казался тяжелым, как мокрая шинель. На большом верстаке, заменяющем штабной стол, лежала истертая карта Колымажска, ставшая молчаливым свидетелем их взлетов и падений.

Вокруг нее собрались те, на ком еще держались остатки сопротивления. Иван, ссутулившийся, с темными кругами под глазами. Аня, неподвижная, как изваяние, смотревшая в одну точку, словно прислушивалась к чему-то, чего не слышали другие. Капитан Волков, который, несмотря на приказ об отстранении, не мог оставаться в стороне и теперь стоял чуть поодаль, похожий на собственную тень. И полковник Морозов, чье лицо казалось высеченным из гранита.

Именно он нарушил гнетущую тишину. Его голос был резок и лишен всяких иллюзий.

– Итак, леди и джентльмены, ситуация следующая. "Игла" превратилась в непредсказуемую, плюющуюся энергией бомбу. Лобовые атаки на оставшиеся объекты – чистое самоубийство. Наши технические ресурсы, – он выразительно посмотрел на Волкова, – на нуле.

Волков лишь мрачно кивнул, не поднимая глаз.

Тишина, повисшая после слов полковника, стала еще тяжелее. Надежда, так ярко вспыхнувшая после находки дневника Горохова, начала гаснуть под гнетом этой суровой, убийственной реальности. Иван сжал кулаки так, что побелели костяшки. Сидеть и ждать конца было невыносимо.

– Нет, – голос Ивана прозвучал глухо, но твердо. Он шагнул к верстаку и положил на карту потрепанный дневник Горохова. – Вот наш единственный шанс.

Он обвел взглядом собравшихся.

– Мы пытались проломить стену кувалдой и разбили себе руки. Хватит. Нам нужен не таран. Нам нужен ключ.

Аня, словно очнувшись, подняла на него глаза и поддержала:

– Духи молчат о победе в открытом бою, – сказала она тихо, но отчетливо. – Но они шепчут о тайне, сокрытой под землей. Место, которое описано в этом дневнике… оно "фонит". Сильно. Что бы там ни было, оно – один из узлов этой паутины. Горохов был прав. Ключ ко всему – под школой.

Морозов скептически взял в руки дневник, пролистал страницы с корявыми схемами.

– Система "Крот-3"… Это не детские игрушки, – проговорил он задумчиво. – Я помню ее по учениям. Дьявольски надежная вещь. Даже с этими инструкциями, одна ошибка – и мы все останемся там, внизу. Удобрением для плесени.

– Это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока небо упадет нам на головы, – отрезал Иван.

Слова Ивана подействовали. Морозов, словно стряхнув с себя апатию, с головой ушел в то, что умел лучше всего – в тактическое планирование. В его глазах снова появился холодный блеск стратега. Он взял карандаш и начал чертить на карте маршруты подхода, секторы обзора, отмечать «мертвые зоны».

План, который рождался на их глазах, был рискованным, почти безумным, но в нем была своя дерзкая логика. Это была не битва, а выверенная до мелочей спецоперация, требующая идеального взаимодействия всех участников.

– Значит, так, – сказал полковник, поднимая голову. – Действуем четырьмя элементами.

Он ткнул карандашом в Ивана.

– Первый – штурмовой. Я и ты. Мы идем впереди, отвечаем за навигацию по схемам Горохова и деактивацию советских систем.

Затем он посмотрел на Аню, рядом с которой уже стояла Искра.

– Второй элемент – сенсорный. Вы двое. Ваш "радар" – единственное, что может предупредить нас о пси-ловушках или патрулях биороботов, которые не засечь никакими приборами. Вы – наши глаза и уши.

Наконец, он повернулся к Волкову.

– Третий элемент – технический. Капитан, ваш отпуск окончен. Вы пойдете с нами. Дневник – это инструкция к старому замку, но ключ может заедать. Вы должны будете на ходу решать проблемы, которых нет в этих записях. И если там внизу действительно есть то, о чем писал Горохов… стазис-капсула… то только вы сможете понять, как с ней работать.

– А четвертый? – спросил Иван.

– Четвертый элемент – это удача, – мрачно усмехнулся Морозов. – И она должна быть на нашей стороне.

Впервые за последние дни в глазах собравшихся появилась не просто призрачная надежда, а осязаемая, злая решимость. У них был план. Они шли в неизвестность, чтобы, возможно, найти союзника, о существовании которого лишь догадывались.

В тот самый момент, когда на лесопилке рождался план спасения, в другом конце города, в отделении милиции, разрабатывался план уничтожения.

Семёнов стоял у точно такой же карты Колымажска. Его кабинет, бывший оплот советского закона, теперь был стерильным и холодным, как операционная. Мерцающий свет Кокона, пробивавшийся сквозь плотно зашторенные окна, придавал его гладкой, лишенной эмоций коже нездоровый, зеленоватый оттенок.

Перед ним, вытянувшись в струнку, стоял его безмолвный лейтенант-биоробот.

– Доклад, – произнес Семёнов, не поворачивая головы.

– Объект "Игла". Атака отражена. Противник понес потери. Генератор поврежден. Выявлена нестабильность поля.

Семёнов не разозлился. Он лишь медленно кивнул, его мозг, холодный и точный, как компьютер, обрабатывал информацию.

– Они потерпели неудачу. Значит, они сменят тактику. Грубая сила не сработала. Теперь они будут искать информацию. Другой ключ.

Он медленно провел когтистым пальцем по карте, ноготь оставил на бумаге тонкую, рваную царапину. Палец остановился, с нажимом ткнув в маленькое прямоугольное здание заброшенной школы №2.

– "Архив", – прошипел он. – Они пойдут туда. Они считают себя умными. Они думают, что они охотники. Наивные, сентиментальные дети.

Он повернулся к своему лейтенанту, и его черные, лишенные зрачков глаза холодно блеснули.

– Они ждут, что мы будем их там стеречь. Глупо. Мы не будем их там ждать. Мы их там встретим.

Семёнов начал отдавать приказы. Четкие, безжалостные, выверенные, как движения хирурга.

– Концентрация патрулей в секторах 7-Г и 8-Б. Скрытое патрулирование. Не вступать в бой. Только наблюдение и доклад. Активировать сейсмические датчики на подходах к школе. Разместить три снайперские группы на крышах прилегающих зданий. Цель – не убивать. Цель – отсечь пути к отступлению, когда они войдут внутрь.

Он сделал паузу, и на его тонких, бесцветных губах появилась тень усмешки, холодная и острая, как осколок стекла.

– Пусть войдут. Пусть найдут то, что ищут. Надежда – самое эффективное топливо для отчаяния. Мы захлопнем ловушку, когда они будут держать в руках свой драгоценный приз.

Он отвернулся от карты и посмотрел в окно, словно видел сквозь шторы весь обреченный, мечущийся в агонии город. Он был не просто солдатом Империи. Он был пауком, терпеливо сидящим в центре своей паутины. И он уже чувствовал, как дрожат первые нити.

Муха летела прямо в ловушку.

Глава 80: Охота на Лиса

Ночь опустилась на лесопилку, но не принесла покоя. В штабном углу, под тусклым светом единственной лампы, висело густое, наэлектризованное напряжение. План атаки на «Архив» был разработан до мельчайших деталей, но именно эта детализация и пугала. Слишком много «если», слишком много неизвестных.

Морозов стоял над картой, его лицо было непроницаемой маской. Он провел пальцем по извилистому маршруту, который вел к заброшенной школе.

– План хорош, – наконец произнес он, нарушая тишину. – Но он основан на данных двадцатилетней давности и записках мертвого человека. Мы идем вслепую. Мне нужны глаза. Нужно проверить подходы к школе, посмотреть, не изменилось ли там что-то.

Он поднял взгляд на Ивана.

– Нужен лучший из твоих людей. Тихий, незаметный, с хорошей интуицией. Тот, кто сможет почуять ловушку, прежде чем она захлопнется.

Иван, не колеблясь, кивнул. Он знал, о ком идет речь. Он нашел Лиса в самом темном углу цеха. Тот сидел на корточках, прислонившись к холодной стене, и монотонными, выверенными движениями точил свой нож о старый брусок. Он был похож на хищника, готовящегося к охоте.

– Лис, – тихо позвал Иван.

Парень поднял голову. В его глазах не было ни вопросов, ни удивления. Только ожидание.

– Нужна разведка. Сектор школы. Все подходы, в радиусе двух кварталов. Не ввязываться, не геройствовать. Просто посмотреть и вернуться. Твоя жизнь важнее любой информации. Понял?

Лис молча кивнул. Этого было достаточно. Он беззвучно поднялся, спрятал нож в ножны на голени, накинул на плечи темную, неприметную куртку и, не прощаясь, шагнул к выходу. Он не ушел. Он растворился в ночи, как тень, как дым, оставив после себя лишь легкий сквозняк.

Колымажск под мертвенным оранжевым светом Кокона был похож на декорации к фильму ужасов. Лис двигался по этому городу-призраку, как по своей родной стихии. Он был вором, карманником, и его жизнь научила его быть невидимым. Он не шел по прямым, заснеженным улицам, которые хорошо просматривались. Его путь лежал через лабиринты дворов, через черные проломы в кирпичных заборах, через гулкие, заброшенные подъезды, где на стенах еще виднелись выцветшие надписи «Таня + Саша = Любовь. 1988».

Он скользил вдоль стен, используя каждую тень, каждую груду мусора как укрытие. Он видел следы. Тяжелые, глубокие отпечатки ног «Часовых», более легкие, с когтями – от «гончих». Но сами улицы были подозрительно пусты. Эта пустота напрягала его больше, чем открытая угроза. Его интуиция, отточенная годами выживания на улицах, кричала ему, что что-то не так. Это было похоже на затишье перед грозой, на лес, в котором внезапно замолчали все птицы.

Он замер в тени старой автобусной остановки с разбитыми стеклами и внимательно осмотрелся. И тогда он заметил. На третьем этаже панельной пятиэтажки, в окне, которое всегда было черным и пустым, что-то было. Едва заметный, ритмично пульсирующий красный огонек. Оптический сенсор в спящем режиме. Он перевел взгляд на соседнее здание – и там, на крыше, увидел такой же. Семёнов не просто усилил патрули. Он расставил наблюдателей. Весь район был под колпаком.

Лис находился в квартале от школы. Он прятался за ржавым, вросшим в землю остовом старого «Москвича». Он уже видел достаточно: скрытые посты на крышах, редкие, но движущиеся по четким маршрутам патрули. Семёнов не просто ждал их. Он готовил им встречу. Пора было уходить.

Лис начал отход, выбирая еще более сложный и запутанный маршрут. Он был осторожен, но ночь была полна ловушек. Перебегая через небольшой, заваленный мусором двор, он сделал одну-единственную ошибку. Его нога опустилась на припорошенный снегом кусок кровельного железа. Раздался тихий, но в мертвой тишине оглушительный хруст.

В тот же миг тишина взорвалась.

Из темного окна на третьем этаже, где он только что видел красный огонек, вылетел тонкий, как игла, обжигающе-белый энергетический луч. Он ударил в асфальт рядом с его ногой, выбив сноп искр и оставив дымящуюся, оплавленную дыру. Снайпер!

Одновременно из двух соседних подворотен, которые казались абсолютно пустыми, бесшумно выскользнули четыре фигуры. Это были не громоздкие «Часовые». Это были биороботы-ликвидаторы – более тонкие, быстрые, гибкие, с длинными, похожими на лезвия когтями. Их движения были плавными и смертоносными, как у пантер.

Ловушка захлопнулась. Они не просто ждали. Они охотились.

Лис оказался в узком переулке, заваленном строительным мусором. Путь назад был отрезан снайпером, путь вперед – четверкой ликвидаторов. Он был загнан в угол.

Начался отчаянный, безумный танец со смертью. Лис не пытался драться с ними в лоб – это было верное самоубийство. Он использовал свое главное преимущество: звериную ловкость и доскональное знание каждого уголка этого проклятого города.

Он зачерпнул горсть ледяной пыли, смешанной с песком, и швырнул ее в светящиеся оптические сенсоры ближайшего робота. Тот на мгновение замер, сбитый с толку. Этой секунды хватило. Лис, оттолкнувшись от стены, перемахнул через ржавый мусорный бак, используя его как укрытие от нового выстрела снайпера.

Он петлял по переулку, как заяц. Прыгал через прогнившие заборы, скользил под низко висящими трубами отопления, исчезал в дверных проемах и тут же появлялся в других. Но врагов было слишком много, и они действовали с холодной, машинной слаженностью, неумолимо сжимая кольцо.

Один из лучей снайпера все же настиг его. Он не попал в жизненно важные органы, но прожег плечо насквозь. Боль была острой, обжигающей, как раскаленный прут. Лис вскрикнул, его движения замедлились. Он споткнулся, и один из ликвидаторов тут же бросился на него, сверкая когтями. Лис в отчаянном рывке перекатился в сторону, и когти лишь вспороли его куртку, оставив на спине глубокие царапины.

Он был ранен. Он истекал кровью. Силы покидали его. Впереди был тупик – глухая кирпичная стена. Но он видел свой последний шанс. Слева, почти у самой земли, чернел проем старого коллектора, прикрытый ржавой решеткой, которую он сам когда-то выломал, прячась от милиции.

Прихрамывая, зажимая раненое плечо, из которого толчками вытекала горячая кровь, он сделал последний, отчаянный рывок. Биороботы уже были в нескольких метрах, уверенные в своей победе.

Лис нырнул в темный, зловонный проем за мгновение до того, как когтистая лапа одного из них схватила лишь воздух. Он услышал, как они скребутся у входа, как скрежещут металлом о бетон, но внутрь не полезли. Видимо, у них был приказ не углубляться в подземные коммуникации, где их сенсоры были бесполезны.

Он был спасен.

Тяжело дыша, задыхаясь от боли и смрада, Лис побрел по темному, скользкому туннелю, оставляя на грязном бетоне прерывистый кровавый след.

Он ушел, но дорогой ценой. А на лесопилке, когда он через час, бледный и шатающийся, добрел до своих, все поняли страшную правду. Их тщательно разработанный план был раскрыт. Семёнов не просто не сидел на месте.

Он их ждал.

Глава 81: Голоса под землей

Поздняя ночь укрыла лесопилку своим рваным, тревожным одеялом. В главном цехе, где вперемешку спали бойцы и стонали раненые, жизнь замерла в хрупком, чутком перемирии со страхом. Но в самом дальнем углу, в старой сушильной камере для древесины, начиналась своя, безмолвная битва.

Воздух здесь был густым, пахнущим сухим деревом, пылью и горьковатым ароматом трав. Аня и Искра готовились к ритуалу. Они работали молча, их движения были медленными, сосредоточенными, отточенными годами обучения у бабушки-шаманки. Это был не просто обряд, а опасное погружение в невидимый мир, кишащий враждебными сущностями.

На пыльном бетонном полу они начертили углем идеально ровный круг – древний символ защиты, граница между миром живых и тем, что лежало за его пределами. В самый центр круга Искра поставила старую глиняную чашу, наполненную водой из Колымажки. Вода, потемневшая и вязкая под влиянием Кокона, должна была стать их проводником, их антенной. Вокруг круга легли пучки сухой полыни и колючего можжевельника – их острый, смолистый запах должен был отогнать мелких, злобных духов, которых всегда привлекала чужая сила.

Аня сняла с шеи свой главный амулет – пожелтевший от времени, отполированный тысячами прикосновений коготь пещерного медведя. Она положила его на край чаши. Этот коготь был не просто украшением. Он был хранителем частицы духа великого зверя, древнего хозяина тайги. Он был их щитом.

Аня и Искра сели по обе стороны от круга, лицом друг к другу, скрестив ноги. Закрыли глаза. Их спины были идеально прямыми. На несколько долгих минут они просто дышали. Глубоко, ровно, в унисон. Их дыхание было первым шагом к трансу, способом отсечь все лишнее: гул дизельного генератора, доносившийся из цеха, далекий кашель Бизона, собственный страх.

Затем началось пение. Это был не тот звук, что можно услышать в концертных залах. Низкий, гортанный, вибрирующий, он, казалось, рождался не в горле, а где-то глубоко в груди, в самой земле под ними. Он был похож на гудение шмеля, на шелест древних кедров, на саму душу тайги. Этот звук помогал им настроить свое сознание на нужную частоту, отфильтровать техногенный шум Колымажска и услышать то, что лежало глубже.

Аня медленно, почти благоговейно, опустила кончики пальцев в чашу с водой. Холодная, вязкая жидкость приняла ее, становясь продолжением ее нервных окончаний. Теперь она была готова слушать.

Окружающий мир исчез. Для Ани и Искры сушильная камера растворилась, сменившись бурлящим океаном невидимых энергий. Первое, что они «услышали», был оглушительный, всеподавляющий шум Кокона. Это было не звуковое, а ментальное давление, похожее на бесконечный, монотонный крик.

Аня «видела» его как гигантскую, уродливую паутину из грязно-оранжевых, пульсирующих нитей, которая опутала весь город, впиваясь в землю, в дома, в души людей. В этой сети она ясно различала три мощных, гудящих узла, три раскаленных добела центра боли.

Один был похож на раненого, мечущегося в агонии зверя. Его пульсация была рваной, хаотичной, полной ярости и страдания. Это была поврежденная «Игла».

Второй – холодный, ровный и безжалостный, как стук гигантского метронома. Его гул был механическим, чуждым, лишенным всяких эмоций. Это был генератор под школой, «Архив».

Третий был самым странным. Он был глубже, древнее, и его энергия смешивалась с чем-то живым, с болью самой земли. «Колыбель».

Но сейчас их целью был «Архив». Его монотонный, машинный гул был как стена, как оглушительный рев, который не давал расслышать ничего другого.

Лицо Искры напряглось, на лбу выступили капельки пота. Она чувствовала эту стену. Она собрала всю свою волю и изменила тональность пения. Ее голос стал выше, чище, острее. Он превратился в тонкое звуковое копье, которое она снова и снова метала в монотонный гул «Архива», пытаясь пробить в нем брешь.

Аня избрала другой путь. Она не боролась с шумом. Она вспомнила слова Дмитрия о частотах и ритмах. Борьба была бесполезна. Нужно было не ломать стену, а найти в ней дверь. Она перестала сопротивляться гулу, позволила ему наполнить себя, начала дышать с ним в одном ритме. Она пыталась подстроиться, слиться с ним, стать его частью, чтобы он перестал воспринимать ее как угрозу и быть для нее преградой. Это было невероятно опасно – можно было потерять себя в этом машинном ритме, раствориться, сойти с ума. Она чувствовала, как холодная, чужая логика пытается подчинить ее волю. Коготь медведя на краю чаши, казалось, потеплел, защищая ее, напоминая, кто она.

И ей это удалось.

На одну бесконечно долгую, звенящую секунду гул «Архива» перестал быть для нее стеной. Она прошла сквозь него. И за ним, в оглушительной тишине, она уловила что-то еще. Что-то совершенно иное по своей природе.

Это был не гул машины и не яростный крик оскверненного духа. Это был тонкий, слабый, почти неразличимый сигнал, как далекий огонек в непроглядной тьме. Он не был похож на слова. Это был чистый, концентрированный ментальный образ, крик души, транслируемый сквозь толщу земли и камня.

Ощущение бесконечного, космического одиночества.

Пронизывающий, абсолютный холод, который длится вечность.

И тихий, отчаянный, повторяющийся импульс, похожий на зов о помощи. Словно кто-то очень, очень долго, из последних сил, стучит в запертую изнутри дверь.

«…здесь… один… холодно… помогите…»

Образ был таким ярким, таким полным отчаяния, что у Ани перехватило дыхание. Затем гул генератора снова вернулся, смыв этот слабый сигнал, как волна смывает надпись на песке.

Аня резко отдернула руки от воды, ее тело сотрясала крупная дрожь. Ритуал был окончен. Она открыла глаза, ее зрачки были расширены от ужаса и потрясения. Она посмотрела на Искру, которая тоже вышла из транса и тяжело дышала.