Сибирский кокон

«Это связано. Я знаю. Новый объект и старый "Архив". Они пришли за ним. Семёнов не будет это защищать. Он будет это прятать. А значит, ключ ко всему – не в тайге. Он под ногами у наших детей. В старой школе. Прости, Витя. Я иду».

Иван медленно закрыл дневник. Тишина в архиве казалась оглушительной. Они нашли то, за чем пришли.

– Так вот оно что, – прошептал Марк, его лицо было бледным. – "Архив"… под школой.

Иван встал, отряхивая с колен пыль.

– У нас есть новая цель.

Они вернулись на лесопилку, когда уже смеркалось. В штабном углу их ждал Морозов. Иван молча положил перед ним дневник Горохова.

Через час, когда полковник дочитал последнюю страницу, он поднял голову. Его лицо было мрачным, но в глазах появился проблеск интереса.

– Система "Крот-3"… Я помню ее по учениям. Старая, но дьявольски надежная. Без этого дневника мы бы там и остались.

Он ткнул пальцем в карту, где были обведены четыре красных круга.

– Итак, подведем итоги. У нас четыре цели. Первая, "Игла" на ЛЭП, – мы ее не уничтожили, а повредили, превратив в источник хаоса. Это был провал. Вторая, "Архив" под школой №2, – теперь, благодаря дневнику Горохова, у нас есть к ней ключ. Третья, "Сердце Реки" под водонапорной станцией, и четвертая, которую ваши, – он кивнул Ане, – называют "Колыбель", на месте старого стойбища. Две последние – пока темный лес. Значит, наш следующий логичный шаг – это "Архив".

Впервые за последние дни у них снова был четкий план действий. Не безумный штурм, а проникновение. Не битва, а выверенная до мелочей спецоперация. В воздухе снова запахло надеждой.

Глава 76: Пробуждение Химика

Прошло три дня с момента провала у «Иглы». Три дня Кокон бился в лихорадке, а вместе с ним – и надежды выживших. В углу госпитального отсека, где пахло травами Зари и йодом, неподвижно лежал Дмитрий. Его тело, почти полностью скрытое под повязками, казалось чужим и безжизненным. Рядом с ним, уронив голову на скрещенные на коленях руки, дремала Искра. Измотанная бессонными ночами, она провалилась в тяжелый, беспокойный сон.

Тишину нарушил слабый, едва слышный звук – затрудненный вздох.

Веки Дмитрия дрогнули, а затем медленно, с видимым усилием, поползли вверх. Мир возвращался к нему мутными, расплывчатыми пятнами. Потолок, тусклая лампочка, собственная рука, забинтованная и беспомощная. Первым, что он осознал, была не боль, а странная, оглушительная ясность в голове, словно мощный электрический разряд выжег из его сознания весь мусор, оставив лишь кристально чистое ядро. Он попытался что-то сказать, но из пересохшего горла вырвался лишь слабый хрип.

Этого хватило. Искра мгновенно вскинула голову, ее сон как рукой сняло. Увидев открытые, осмысленные глаза Дмитрия, она вскочила, ее лицо озарилось смесью радости и тревоги. Она тут же поднесла к его губам чашку с водой. Он сделал несколько жадных, мучительных глотков, и вода показалась ему амброзией.

Он посмотрел на Искру. В его взгляде не было растерянности или страха. Только острое, напряженное ожидание. Он не спросил: «Где я?» или «Что со мной?». Его первый, хриплый, но отчетливый вопрос был о другом:

– Генератор… ГКЧ-7М… Он работает?

Искра замерла. Радость на ее лице сменилась тяжелым, виноватым молчанием. Она отвела взгляд, не зная, как сказать ему правду, как обрушить на него, только что вернувшегося из небытия, всю тяжесть их провала.

В этот момент в отсек вошла Людмила Петровна. Увидев, что Дмитрий пришел в себя, она деловито подошла, проверила его пульс.

– С возвращением, химик, – сказала она без лишних сантиментов.

Дмитрий, проигнорировав ее, снова посмотрел на Искру и повторил свой вопрос, на этот раз настойчивее, с нотками тревоги:

– Что с генератором? И что… что со штурмом?

Людмила Петровна, не привыкшая ходить вокруг да около, ответила за Искру. Коротко и сухо, как хирург, ставящий диагноз, она изложила все: провал у «Иглы», ошибку Волкова в частоте, про нестабильность Кокона и новые, хаотичные аномалии.

Искра и Людмила Петровна ожидали чего угодно: что он впадет в отчаяние, что эта новость его добьет, что он снова потеряет сознание.

Но произошло немыслимое.

Когда Дмитрий услышал об ошибке в частоте, о хаотичных выбросах энергии и «больном» Коконе, его глаза загорелись не ужасом, а лихорадочным, почти безумным блеском гениальной догадки. Он попытался приподняться на локтях, но тут же застонал от пронзившей его боли и рухнул обратно на подушки.

– Не то… они сделали, не то… – пробормотал он, глядя в потолок. – Это не просто ошибка. Это… это другой результат! Это неполный ответ, но это ответ!

Он резко повернул голову и схватил Искру за руку своей здоровой, не перевязанной рукой. Его хватка была на удивление сильной.

– Искра… бумага… пиши… – выдохнул он.

Он начал говорить – быстро, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль. Он рассказал, что в тот момент, когда его ударило синим светом, он не просто потерял сознание.

– Я видел… Искра, я видел ее. Сеть. Она не просто… провода и генераторы. Она живая. Как нервная система. Удар энергией повстанцев на долю секунды превратил мой мозг в антенну. Я не "скачал" все данные, это невозможно. Я поймал… как радиоприемник, обрывки их "разговора", пока система не "зависла". Я видел ее структуру изнутри. Ошибка Волкова… она не просто повредила "Иглу". Она создала… аритмию во всей сети. Они теперь уязвимы, но не для грубой силы! Но эти знания… они как разбитое зеркало. Я вижу осколки, но не всю картину.

Искра, видя его состояние, быстро нашла уголек и чистый лист бумаги и начала записывать его бессвязные, на первый взгляд, идеи, схемы, символы.

Он начал говорить – быстро, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль.

– Мы пытались убить дракона, – продолжал он лихорадочно, но его голос сорвался, и он закашлялся, его тело сотряслось от спазма. Искра тут же поднесла к его губам чашку с водой. Он сделал несколько жадных, мучительных глотков, прежде чем смог продолжить, превозмогая боль. Каждое слово давалось ему с видимым усилием, словно он поднимал огромную тяжесть.

– …А нужно было просто перерезать нервы, идущие к его лапам. Но это не готовая инструкция. То, что я видел – хаотичные обрывки, образы. Я помню образ… спираль, вращающаяся против часовой стрелки…

Он снова замолчал, его веки тяжело опустились, и на мгновение показалось, что он потерял сознание. Но затем он снова открыл глаза, в которых стояла смесь боли и яростного упорства.

Он замолчал, его взгляд стал отсутствующим, сфокусированным на чем-то, что видит только он.

– Огонь… – прошептал он, и по его щеке скатилась слеза. – Я вижу их города в огне… разрушенные шпили, синее небо, затянутое черным дымом… они бежали… столько потерь… Это все в этих данных, как эхо, как помехи на линии…

Он встряхнулся, возвращаясь в реальность.

– Я помню образ… спираль, вращающаяся против часовой стрелки… и три коротких импульса… это какая-то частота, код… но что это значит, я не знаю. Это может быть связано с генератором под водокачкой, но это лишь догадка! – он посмотрел на Искру умоляющим взглядом. – Твои ритуалы… это не просто магия. Это способ настроиться на нужную частоту, которую я теперь могу попытаться рассчитать. Я дам тебе ритм, а ты найдешь для него "слова". Понимаешь?

Искра молча кивнула. Она поняла. Он был сломанным передатчиком, наполненным не только знанием, но и чужой болью, а она должна была стать его переводчиком.

Когда он закончил, он был совершенно измотан. Его била крупная дрожь.

– Все, – выдохнул он, уставившись в потолок. – Это все, что я могу вспомнить. Остальное… просто белый шум и боль. Чужая боль…

Он внезапно замер, его глаза расширились от ужаса, который видел только он.

– Они идут… Великая Чистка… – прошептал он и провалился в тяжелое, бредовое забытье.

Искра с тревогой посмотрела на него. Его дар был не благословением. Это была пытка.

В этот момент в палату заглянул Иван. Он увидел горящие глаза Дмитрия, сосредоточенное лицо Искры, склонившейся над листом бумаги, и сам этот лист, уже испещренный непонятными схемами и символами. Это было больше не похоже на план войны. Это было похоже на карту мозга.

Иван понял: после всех провалов, после отчаяния и потерь, у них снова появился шанс. Хрупкий, безумный, рожденный в агонии, но реальный.

Надежда вернулась в Колымажск.

Глава 77: Царство Серого

Прошло несколько дней с тех пор, как Кокон над Колымажском заболел. Дней, наполненных гравитационной дрожью и липким страхом. В то время как на лесопилке пытались склеить осколки надежды, в руинах речного порта рождалась новая, уродливая власть.

Серый больше не прятался в тени. Он сделал своим троном груду искореженного металла – останки портового крана, рухнувшего во время одной из первых аномалий. Он сидел на этой вершине из ржавчины и бетона, и его фигура, наполовину человек, наполовину кристаллический монстр, доминировала над пространством. Пульсирующая энергия поврежденной «Иглы» текла к нему невидимыми реками, и он впитывал ее, становясь с каждым часом сильнее. Мерцающее, больное небо Кокона отражалось в его острых кристаллических наростах, придавая ему зловещее величие.

У подножия его трона лежали его первые последователи. Несколько мутировавших волков, признавших в нем высшего хищника, и десяток людей-изгоев. Тех, кто был сломлен, кто потерял все, кто не нашел себе места в отчаянной борьбе за выживание, которую вел Иван. Они смотрели на Серого со смесью первобытного страха и благоговения. Это была не банда. Это был зарождающийся улей, а Серый – его гудящий, вибрирующий центр.

К нему привели нового. Это был мужчина лет сорока, чей разум не выдержал постоянных аномалий. Он потерял семью в самом начале, и теперь его рассудок окончательно рассыпался в прах. Он плакал, не утирая слез, и бормотал что-то бессвязное, глядя в пустоту.

Серый медленно, с тяжелой грацией спустился со своего трона. Его голос, когда он заговорил, был низким, вибрирующим, с металлическим эхом, и он, казалось, гипнотизировал, подчинял себе волю.

– Они обещают вам спасение? – он указал своей целой, еще человеческой рукой в сторону лесопилки. – Они принесли вам только боль и потери! Они обещают вам порядок? – он указал в сторону милиции. – Они служат тем, кто запер нас здесь в этой клетке! Они все лгут! Они слабы! Они цепляются за старый, мертвый мир. А я… я предлагаю вам новый. Мир, где нет слабости. Где боль – это лишь ступень к силе.

Он подошел к плачущему мужчине. Тот съежился от страха.

– Ты слаб, – сказал Серый без всякого сочувствия. – Но я сделаю тебя сильным.

Он поднял свою вторую руку – ту, что почти полностью превратилась в уродливое, но смертоносное кристаллическое лезвие. Он приложил ее к груди мужчины. От руки Серого отделился маленький, острый, как игла, кристаллический осколок и с отвратительным хрустом вошел в плоть новообращенного.

Мужчина издал нечеловеческий крик, его тело выгнулось дугой. Но крик внезапно оборвался и сменился тихим, осмысленным гудением. Его индивидуальность, его страхи и желания – все это было стерто, выжжено, заменено одной-единственной директивой: СЛУЖИТЬ. Он медленно поднялся на ноги не как человек, обретший веру, а как дрон, получивший команду. Его взгляд был пуст и сфокусирован на Сером.

Остальные последователи смотрели на это преображение с завистью и жадным желанием. Они тоже хотели получить «дар». Они тоже хотели стать сильными.

Серый вернулся на свой трон и отдал первые приказы своей новой армии. Он отправил мутантов-волков на охоту – не за едой, а за новыми «рекрутами», слабыми и отбившимися от основной группы людей. Он приказал своим людям укрепить порт, превращая его в крепость. Они начали таскать обломки, строить баррикады, выставлять дозоры.

В этот момент из теней вышел Дым. Поджигатель из банды Ивана, чья одержимость огнем переросла в жажду тотального разрушения. Он устал от планов, отступлений и поражений. Он хотел видеть, как все горит. В отличие от остальных, в его глазах еще теплился огонек собственной воли – слишком сильной и безумной, чтобы ее можно было полностью подавить. Это делало его полезным..

– Я с тобой, – сказал он, глядя на Серого снизу вверх. – Тот мир, за который они цепляются, должен сгореть.

Серый криво усмехнулся.

– Ты получишь свой огонь. Но сначала принесешь мне информацию. Возвращайся к ним. Будь моими глазами и ушами.

Дым кивнул и растворился в руинах.

К нему подвели еще одного перебежчика. Это был один из бойцов «Волков», который видел, как Бизон потерял руку. Его трясло от ужаса и отчаяния. Он упал на колени перед троном Серого.

– Я.… я не хочу умирать, – пролепетал он. – Я сделаю все, что скажешь. Только дай мне силу.

Серый посмотрел на него сверху вниз. В его взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства. Лишь холодное любопытство инженера, изучающего новый материал. Он уже понял, что простое "подключение" создает лишь безмозглых дронов. Но можно ли создать что-то большее? Лейтенанта?

– Сила требует воли, – пророкотал он, его голос был похож на скрежет камней. – Ты готов отказаться от своей, чтобы принять мою?

– Готов! – не задумываясь, выкрикнул парень.

Серый медленно спустился. Он приложил свою кристаллическую руку к голове парня. На этот раз он не просто впрыскивал частицу кристалла. Он попытался сделать нечто более сложное: не стереть сознание, а переписать его, сохранив боевые навыки, но заменив личность на абсолютную преданность. Он попытался создать не дрона, а солдата.

Процесс пошел не так.

Парень закричал – дико, протяжно. Его тело начало меняться, но трансформация была "грязной", хаотичной. Из спины с хрустом полезли уродливые костяные шипы, кожа пошла буграми, а глаза закатились, превратившись в белые, слепые шары. Он не обрел силу и разум. Он превратился в безмозглого, скулящего, агонизирующего мутанта, который инстинктивно пытался содрать с себя собственную кожу.

– Брак, – с безразличием констатировал Серый, отступая на шаг. Он почувствовал обратную волну боли и хаоса от неудавшейся трансформации. Это отняло у него много энергии. – Слишком слабая воля. Не выдержал перепрошивки.

Он кивком приказал волкам утащить скулящее существо прочь. Остальные последователи с ужасом смотрели на это. Они поняли: дар Серого был непредсказуем. Его сила была не бесплатной, а цена – твоя собственная человечность. Его прикосновение было не благословением, а лотереей, в которой выигрыш был призрачным, а проигрыш – абсолютным.

Сам Серый почувствовал укол странной, сосущей пустоты. Его новое тело требовало энергии. Хаотичные выбросы "Иглы" поддерживали его, но этого было мало. Он понял, что ему нужно больше. Ему нужно захватить источник. Его взгляд, полный новой, голодной решимости, обратился в сторону холма, где билась в агонии поврежденная "Игла".

Серый вернулся на свой трон и излучил свой первый приказ. Не словами, а волной чистой воли. Его новые дроны одновременно, с неестественной синхронностью, развернулись и начали действовать. Они таскали обломки, строили баррикады, выставляли дозоры. Их движения были рваными, но эффективными, как у муравьев, строящих муравейник.

Серый остался один на своем троне из ржавого металла. Адреналин от недавнего преображения отхлынул, и на смену ему пришло новое, незнакомое чувство. Тупая, сосущая пустота в груди, там, где кристалл врос в его ребра. Он посмотрел на свои руки – одна почти человеческая, другая – чудовищное лезвие. Он был силен. Но эта сила не была его собственной. Она была взята в долг.

Он закрыл глаза и сосредоточился. Он чувствовал потоки энергии, исходящие от поврежденной «Иглы». Они текли к нему, питая его, но этого было мало. Это было все равно что пытаться утолить жажду соленой водой. Он чувствовал, как его «дроны», разошедшиеся по руинам порта, становятся «тише» в его сознании. Связь с ними на расстоянии ослабевала, становилась нечеткой. Один из мутировавших волков, отошедший слишком далеко, вообще пропал из его ментального поля, словно оборвался провод.

Его взгляд упал на его собственную кристаллическую руку. Раньше она тускло светилась изнутри ровным, холодным светом. Теперь свечение стало прерывистым, слабым, словно в лампочке садилась батарейка. Он почувствовал не усталость, а острый, сосущий, физический голод, который нельзя было утолить едой. Его новое тело требовало энергии. "Грязной" энергии поврежденной "Иглы".

В этот момент его "дроны" приволокли к нему еще одного отчаявшегося, сломленного человека.

Серый посмотрел на него, и в его мозгу промелькнула холодная мысль, продиктованная этим голодом. Он мог бы "подключить" и этого, но каждое новое "подключение" отнимало у него часть драгоценной энергии. Он не мог больше разбрасываться силой.

– Уведите, – пророкотал он. – Слабые мне больше не нужны.

Его последователи с удивлением переглянулись. Это была новая директива. Их бог становился более разборчивым.

Сам Серый уже не смотрел на них. Его взгляд был прикован к холму, где в агонии билась "Игла". Он должен был быть там. Не просто черпать энергию на расстоянии. Он должен был сесть на источник. Его мотивация стала предельно ясной и биологически обусловленной. Это был вопрос выживания.

К вечеру над портом был поднят самодельный флаг – кусок ржавого кровельного железа. Сам Серый, в припадке инстинктивной, территориальной ярости, выцарапал на нем кристаллическим осколком новый символ: искаженную, агрессивную морду волка, перечеркнутую грубой молнией. Это была не эмблема. Это была метка. Его метка.

В Колымажске окончательно оформилась третья сила. Не просто банда мародеров, а организованный культ, возглавляемый харизматичным, безумным и невероятно сильным лидером. Семёнов представлял холодный, безжалостный порядок Империи. Иван – отчаянную, но слабеющую борьбу за человечность. А Серый – анархию, хаос и соблазнительную мощь самого Кокона.

Война за Колымажск стала еще сложнее и кровопролитнее.

Ключи от Гробницы

Глава 78: Урок литературы

Классная комната в работающей школе давно перестала быть местом для уроков. Теперь это было замерзшее убежище. За окнами, плотно занавешенными ветхими одеялами, сочился неестественный, больной оранжевый свет Кокона. Сквозь щели в рамах просачивался не только ледяной воздух, но и далекое, едва слышное завывание ветра, смешанное с низким, давящим на барабанные перепонки гулом. Внутри было так холодно, что изо рта шел пар.

Дюжина детей, самому младшему из которых было семь, а старшему – четырнадцать, сбились в плотную, дрожащую кучу на старых матрасах у печки-«буржуйки». Чугунная печь, прожорливая и капризная, почти остыла. В ее чреве едва тлели последние, алые угольки, неспособные больше бороться с пробирающим до костей холодом. Детские лица в полумраке казались бледными, серьезными, а под глазами залегли недетские, глубокие тени. Никто не плакал и не жаловался. Они просто ждали, вслушиваясь в тишину, которую нарушали лишь редкий кашель курносого мальчика и монотонный, всепроникающий гул снаружи. Внезапно маленькая девочка лет восьми, сидевшая в углу, вздрогнула и тихо, но отчетливо произнесла:

– Мама не придет. Ей страшно.

Елена Матвеевна похолодела. Это были не слова девочки. Это была тревожная мысль старшего мальчика, сидевшего напротив, который мучительно думал о своей матери, застрявшей в другой части города. Девочка просто "поймала" и озвучила ее, как радиоприемник. "Синдром зеркального слуха" – так они называли эту жуткую аномалию, появившуюся у самых маленьких. Старший мальчик вжал голову в плечи, а девочка испуганно закрыла рот ладошкой, сама не понимая, что сказала.

Елена Матвеевна, учительница литературы, стояла у своего стола и смотрела на них. Ее поджатые губы, ее строгий взгляд, которого раньше так боялись двоечники, теперь смягчились. В ее глазах плескалась тихая, измученная нежность. Она видела, как холод пробирает не только тела, но и души. Ледяная, липкая тоска, казалось, оседала на всем, как иней. Просто сидеть и ждать было невыносимо. Им нужно было нечто большее, чем тепло от печки, которого все равно не было. Ей нужно было зажечь огонь внутри.

Она медленно подошла к старому, рассохшемуся книжному шкафу, ключ от которого всегда носила с собой. Провела пальцами по корешкам, мимо учебников и методичек. Ее пальцы остановились на тонкой, потрепанной книжице в серой обложке. Томик стихов Ахматовой. Зачитанный до дыр, с пометками на полях, сделанными еще в институте. Это было не по школьной программе. Это было по жизненной необходимости.

Елена Матвеевна принесла со своего стола тяжелый железный подсвечник с огарком свечи и поставила его на перевернутый ящик из-под снарядов, служивший им столом. Чиркнула спичка. Живой, трепетный свет вырвал из полумрака ее усталое лицо, несколько детских лиц, обращенных к ней, и заплясал на облупившейся краске стен. Этот маленький, теплый огонек был дерзким вызовом тому мертвому оранжевому свету, что правил их миром.

Она села на низкую скамейку, раскрыла книгу. Первые слова дались ей с трудом, голос предательски дрогнул:

– «Сжала руки под темной вуалью…»

Она прокашлялась, сделала вдох и начала снова, на этот раз тише, почти шепотом, словно рассказывала сокровенную тайну, предназначенную только для тех, кто сидел у ее ног.

«Отчего ты сегодня бледна?»

– Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна…

Дети, поначалу безучастные, постепенно затихли. Самые младшие, может, и не понимали сложных слов о терпкой печали и пьянящей любви, но они чувствовали другое. Они чувствовали ритм, который успокаивал. Они слышали музыку слов, которая убаюкивала их страх. А те, кто был постарше, ловили обрывки вечных, человеческих эмоций, таких непохожих на тот животный ужас, что поселился в их городе.

Слова о любви, боли, разлуке и надежде звучали в замерзшем классе как древнее заклинание против нечеловеческого, непонятного кошмара за стенами. На несколько драгоценных мгновений монстры, кристаллы и гравитационные аномалии отступили, вытесненные хрупкой, горькой и пронзительной красотой поэзии. Елена Матвеевна читала, и ее тихий голос был единственным оружием против безмолвия отчаяния.

Внезапный, резкий скрип входной двери заставил ее замолчать на полуслове. Дети вздрогнули, как стайка напуганных воробьев, инстинктивно прижимаясь друг к другу. В дверном проеме, загородив тусклый свет коридора, выросла массивная фигура.

Это был Лёха. Пожарный.

Он был весь в саже, лицо измазано, старый ватник порван на плече. Он выглядел уставшим до предела, но в руках бережно, как ребенка, держал большую охапку сухих, аккуратно наколотых березовых поленьев. Он замер на пороге, чувствуя себя неловко, словно большой медведь, забредший на чаепитие. Он явно не хотел нарушать царившую здесь хрупкую тишину.

– Извините, Елена Матвеевна… – пробасил он, стараясь говорить тише, и от этого его голос звучал еще более гулко. – Я тут… дров принес.

Он прошел в класс, стараясь ступать как можно тише, но его тяжелые сапоги все равно гулко стучали по изношенным деревянным половицам.

Елена Матвеевна прервала чтение и закрыла книгу, положив палец на строчку, где остановилась. Она посмотрела на Лёху, на его грязное, измученное лицо, на драгоценную охапку дров, и на ее губах появилась первая за много дней искренняя, теплая, невымученная улыбка. Эта улыбка была не для поэзии, не для высокой материи. Она была для простой, понятной и жизненно важной заботы.

– Спасибо, Лёша, – тихо сказала она. – Вы – наше спасение.

Лёха смущенно кашлянул и, подойдя к «буржуйке», аккуратно уложил поленья на пол. Он присел на корточки, открыл чугунную дверцу и начал подкладывать дрова в печку. Сухая береста мгновенно занялась от тлеющих углей. Огонь взметнулся с веселым, голодным треском, и по холодному классу начало разливаться живое, настоящее тепло. Дети тут же оживились, подвигаясь ближе, протягивая к огню свои озябшие, покрасневшие руки.

Елена Матвеевна подошла и встала рядом. Возникла неловкая пауза. Они оба – высокая, стройная учительница и огромный, сильный пожарный – молча смотрели на огонь. Говорить о том, что творилось снаружи, было страшно и бессмысленно. Говорить о стихах – странно и неуместно.

– Холодно сегодня, – наконец сказал Лёха, просто чтобы нарушить затянувшееся молчание. Его голос был хриплым.

– С вами теплее, – так же тихо ответила она, и в ее словах был двойной смысл, который он сразу уловил.

Он снова смущенно кашлянул и потянулся, чтобы закрыть дверцу печки. В этот момент его большая, загрубевшая рука случайно коснулась ее тонких, холодных пальцев. Мимолетное, невесомое прикосновение. Искра, куда более ощутимая, чем та, что летела из печки. Оно оказалось теплее огня. Они оба, словно обжегшись, быстро отдернули руки.