Сибирский кокон

– И что теперь, командир? – выплюнул он, не скрывая презрения. – Куда ты нас завел? Мы потеряли людей, Бизон калека, а стало только хуже! Эта хрень теперь трясется, как в лихорадке! Это была твоя идея! Твой план!

Иван стоял и молчал. Он не нашел, что ответить. Вся его уверенность, вся его напускная жесткость испарились. Он видел в глазах Кастета и остальных не только страх, но и обвинение.

Он был их лидером. Он обещал им победу. А вместо этого принес лишь новые, еще более страшные проблемы. Он отвернулся, не в силах выдержать их взгляды, и посмотрел на мерцающее, больное небо. Кокон не рухнул. Он просто сошел с ума. И они вместе с ним.

Глава 72: Шепот из руин

Где-то глубоко под искореженными фермами и бетонными плитами рухнувшей водонапорной башни царил абсолютный мрак. Воздух был спертым, пахнущим мокрой пылью и ржавчиной. Единственным звуком была монотонная, сводящая с ума капель воды, срывающейся с обломка арматуры.

На второй день после провала "Иглы", когда Кокон бился в лихорадке гравитационных аномалий, глубоко под искореженными фермами и бетонными плитами рухнувшей водонапорной башни, в абсолютном мраке дернулся палец. Он был покрыт не кожей, а тусклым, сероватым кристаллическим наростом, острым, как осколок.

Сознание возвращалось к Серому не как вспышка света, а как медленное, мучительное просачивание сквозь толщу вязкой, всепоглощающей боли. Но первым, что он осознал, была не собственная агония. Это была чужая боль. Далекая, но невыносимо четкая. Он чувствовал пульсирующий, аритмичный крик поврежденной «Иглы» так, словно это было его второе, далекое, больное сердце.

Нестабильная, хаотичная энергия, которую «Игла» теперь извергала в Кокон, не убивала его. Наоборот, она текла по кристаллам, вросшим в его тело, как по проводам, заряжая его, питая, штопая разорванную плоть. Он «видел» слепыми глазами потоки этой силы, «слышал» беззвучный вой генератора, «чувствовал» волны страха и отчаяния, исходящие от города, как далекий, раздражающий белый шум.

Он начал двигаться.

С нечеловеческой, скрипучей силой он раздвинул обломки, что придавили его. Его тело было чудовищной, богохульной мешаниной из плоти, впившихся в нее кусков металла и проросших прямо сквозь них острых, как бритва, кристаллов. Одна его рука почти полностью окаменела, превратившись в уродливое, но смертоносное лезвие. Часть лица скрывала пульсирующая хитиновая маска, сросшаяся с костью. Он больше не был человеком с инопланетным имплантом. Кристалл, который он носил в груди, теперь стал его хребтом, его новым скелетом. Он был жив, но это была уже не жизнь в человеческом понимании.

Вместе с телом изменилось и сознание. Старые, мелкие обиды, жажда власти над бандой, ненависть к Ивану – все это осталось, но теперь оно раздулось до вселенских масштабов, искаженное и усиленное нечеловеческой логикой кристалла.

«Боль… это сила…» – билось в его мозгу. «Кокон… мой… Иван… червь… Империя… они слабы… они ошиблись… Я… Я…»

Сбросив с себя последнюю бетонную плиту, он выбрался на поверхность, под мерцающее, больное небо Кокона. Он медленно поднял свои новые, чудовищные руки, посмотрел на кристаллы, пронзающие его плоть. Но вместо ужаса, который испытал бы любой человек, он почувствовал пьянящий, неистовый восторг.

Он выжил. Он стал сильнее.

Он осознал, что Империя использовала его как пешку, как расходный материал. Но теперь, когда Кокон нестабилен, связь с ними ослабла. Он больше не их марионетка. Хаос, воцарившийся в городе, был его родной стихией, его океаном, в котором он был главным хищником.

В его искаженном, усиленном кристаллами сознании родился новый, безумный план. Не служить новым хозяевам. А самому стать хозяином. Стать богом этого маленького, агонизирующего ада. Забрать себе силу «Иглы», подчинить мутантов, уничтожить и Семёнова, и Ивана, и править на дымящихся обломках этого мира.

Он выпрямился во весь свой новый, чудовищный рост, поднял свою кристаллическую руку к мерцающему небу и издал не крик, а низкий, вибрирующий гул. Этот звук, не похожий ни на человеческий, ни на звериный, прокатился по руинам речного порта – одновременно и заявление о своих правах, и призыв.

И паства начала собираться.

На его зов, на вибрацию его силы из теней вышли другие. Первым прибежал огромный мутировавший волк, чьи глаза горели фосфорическим огнем. Он не напал. Он остановился в нескольких шагах, опустил голову и заскулил, признавая в Сером высшего хищника, нового вожака стаи.

Затем из разрушенных складов и проржавевших корпусов судов потянулись люди. Или то, что от них осталось. Отчаявшиеся горожане, потерявшие все, чей разум был сломлен аномалиями и страхом. Люди, частично трансформированные, покрытые наростами и язвами, изгнанные из общины Ивана как прокаженные. Они увидели в Сером не монстра, а мессию. Того, кто не боялся этой новой, безумной реальности, а являлся ее порождением.

Один из них, тощий мужчина с безумными глазами, подошел ближе.

– Кто ты? – прохрипел он.

Серый не стал ничего объяснять. Он медленно опустил свою кристаллическую руку и коснулся плеча мужчины. Тот закричал от невыносимой боли, его тело выгнулось дугой. Но уже через мгновение боль сменилась экстазом. Глаза мужчины загорелись безумным, фанатичным огнем. Он почувствовал прилив чужой, темной силы.

Серый обвел взглядом свою новую паству. Его голос, когда он заговорил, изменился, стал глухим, с металлическим эхом, идущим, казалось, из самой земли.

– Боитесь?.. Не бойтесь… Боль – это дар. Хаос – это порядок. Я – ваш пастырь. Я поведу вас к силе.

Глава закончилась безмолвной панорамой. Вокруг Серого, стоявшего на груде обломков, как на троне, собиралась его маленькая, уродливая армия. Мутанты, безумцы, изгои. Он посмотрел в сторону лесопилки, и в его глазах, под кристаллическими наростами, горел холодный, расчетливый огонь.

В Колымажске появилась третья сила. Непредсказуемая, фанатичная и рожденная из самого сердца хаоса. Война за выживание усложнилась. Теперь это была не просто битва людей против пришельцев. Это была битва за саму душу этого проклятого города.

Глава 73: Совесть капитана

Ночь не принесла Волкову забвения. Пока лесопилка погружалась в тревожный, чуткий сон, прерываемый стонами раненых и внезапными приступами гравитационной дрожи, он сидел в пустой мастерской Николая. Тусклый свет экрана ноутбука выхватывал из темноты его осунувшееся, небритое лицо и лихорадочно блестящие глаза.

Он не спал. Сон казался ему предательством, непозволительной роскошью. На верстаке перед ним были разложены остатки их былой технической мощи: оплавленные микросхемы, куски проводов, почерневший корпус магнетрона. Он снова и снова перебирал этот хлам, пытаясь найти хоть что-то, из чего можно было бы собрать новый шанс. Но все было тщетно. Их скудные ресурсы были сожжены в том единственном, провальном импульсе.

Он лихорадочно пытался что-то сделать. Он разобрал старую рацию, выпаял оттуда конденсаторы, попробовал приладить их к оплавленному корпусу магнетрона. Его руки двигались быстро, почти судорожно, но без всякой системы. Он паял, скручивал провода, потом с яростью разрывал все, что сделал, понимая всю тщетность своих попыток. Это была не работа инженера, а агония утопающего, пытающегося сплести плот из соломы. Когда он, в очередной раз обжегшись паяльником, с отчаянием отшвырнул инструменты, он понял: все кончено. У них больше ничего нет.

На экране ноутбука в сотый раз прокручивались данные о неудачном ударе. Кривая, уродливая синусоида, насмешливо напоминающая о его ошибке. Он снова и снова смотрел на клочок бумаги с расчетами Дмитрия, приколотый к стене. Теперь, когда адреналин схлынул, а спешка отступила, он видел эту маленькую, почти невидимую "двойку" так ясно, словно она была выжжена у него на сетчатке. Эта цифра стала его личным демоном, шепчущим в оглушительной тишине мастерской.

Собравшись с силами, он подошел к отсеку, служившему им госпиталем. Он не решился войти, лишь заглянул в узкую щель. В тусклом свете лампы он увидел Дмитрия. Тот лежал неподвижно, его тело было почти полностью скрыто под повязками, но даже так было видно, как тяжело вздымается его грудь.

«Прости, Дима, – пронеслось в голове у Волкова. – Я подвел тебя. Я подвел всех. Ты отдал все, а я.… я просто не разглядел. Ослеп от спешки и собственной гордыни».

Из отсека бесшумно вышла Искра. Она дежурила у постели Дмитрия. Девушка остановилась и посмотрела на капитана. В ее темных, глубоких глазах не было ненависти или злости, которую он ожидал и, возможно, заслуживал. Была лишь тихая, холодная скорбь и безмерное разочарование. Этот молчаливый укор ранил Волкова сильнее любых обвинений. Он неловко кивнул и отступил в тень.

К утру он принял решение. Собрав в кулак остатки воли, он нашел Морозова. Полковник стоял у большой карты, пытаясь разработать новую стратегию в условиях, когда сама реальность вокруг них пошла трещинами.

Волков подошел, пытаясь говорить деловым, военным тоном, но голос его срывался.

– Полковник, я провел инвентаризацию наших технических ресурсов. Ситуация… критическая.

Он протянул Морозову несколько оплавленных деталей на дрожащей ладони – все, что осталось от их единственной надежды.

– Единственный силовой кристалл повстанцев, который у нас был, полностью выгорел при создании заряда. Магнетрон от микроволновки расплавился. У нас больше нет компонентов, чтобы создать еще один ЭМИ-заряд. Даже самый слабый. Мы… безоружны. У нас больше нет "ключа".

Он смотрел на Морозова с отчаянной, иррациональной надеждой, что тот, как опытный командир, найдет какое-то решение, вытащит из рукава припрятанный козырь. Но полковник лишь долго смотрел на него, оценивая не столько технический доклад, сколько состояние самого капитана. Он видел перед собой не офицера, а сломленного, измотанного человека на грани нервного срыва. Такой инженер в бою был не просто бесполезен – он был опасен.

– Я вас услышал, капитан, – наконец произнес Морозов. Его тон был не злым, а уставшим, почти безразличным. – На сегодня ваша работа закончена. Вы отстранены от всех технических работ до моего особого распоряжения.

– Но я должен… я могу попытаться что-то сделать… из этого… – залепетал Волков, указывая на бесполезный хлам.

– Это приказ, капитан, – прервал его Морозов, и его голос стал жестче. – Идите и поспите. Вы нужны нам живым, а не сумасшедшим, копающимся в мусоре. Вы свободны.

Волков, пошатываясь, ушел, и Морозов остался один в штабном углу. Он с силой потер лицо ладонями. Отстранение капитана было не актом наказания, а жестокой необходимостью. Он видел таких сломленных людей в Афгане – они становились опасны для себя и для окружающих. Но это решение оставило его, по сути, без технической поддержки.

Он снова посмотрел на карту. Его военный ум, привыкший к четким тактическим схемам, вяз в этой новой, иррациональной войне. Как планировать штурм, когда враг – невидимое поле, а местность меняет законы физики? Как вести бой, когда твое лучшее оружие – не автомат, а песня шаманки?

Впервые за всю свою карьеру он осознал, что его опыт, его устав, вся его военная наука здесь почти бесполезны. Он может наладить дисциплину, организовать оборону, но ключ к победе лежит не в его руках. Он в руках этих детей – парня-бандита, девушки-шаманки и сломленного инженера. И это осознание собственного бессилия было для полковника Морозова страшнее любого врага. Он вздохнул и снова склонился над картой, но теперь он искал на ней не секторы обстрела, а что-то другое, чего пока не мог понять.

Для Волкова же это прозвучало не как забота, а как вотум недоверия. Его отстранили. Его признали некомпетентным. Его списали.

Он механически развернулся и пошел через цех. Он проходил мимо бойцов, которые, завидев его, отводили глаза. Он проходил мимо раненых, от которых доносились тихие стоны. Он чувствовал себя абсолютно чужим, бесполезным винтиком, выпавшим из общего механизма.

Его единственная функция, его единственная ценность в этом проклятом мире – его знания – теперь никому не была нужна. Приказ Морозова не принес облегчения. Наоборот, он лишил его последней возможности хоть как-то искупить свою вину – работой. Теперь у него осталось только время. Бесконечное, пустое время, чтобы думать о своей ошибке, о погибших, о Бизоне, которому сегодня утром ампутировали руку, о приближающемся «Очистителе».

Он забился в самый темный и дальний угол цеха, сел на холодный бетонный пол, прислонившись спиной к стене, и обхватил голову руками. Отстранение не спасло его. Оно лишь усугубило его вину, погрузив в полную, беспросветную, звенящую пустоту.

Глава 74: Тайник Горохова

На третий день тупик стал осязаемым. Ресурсы таяли, раненые слабели, а небо продолжало сходить с ума. В штабном углу цеха, над истертой картой Колымажска, нависла тишина. Морозов больше не чертил на ней стрелок атаки. Все его тактические схемы, все уроки, выученные в Афганистане, разбивались об одну простую, убийственную истину: у них больше не было оружия, способного повредить вражеские генераторы. Любая вылазка теперь была лишь оттягиванием конца.

– Мы не можем больше бить в эту стену, – нарушила тишину Аня. Ее голос был тихим, но в оглушенном пространстве он прозвучал как набат. – Наши кулаки разбиты. Нам нужно найти не оружие, а дверь. Или ключ от нее. Нам нужна информация.

Слова Ани заставили Ивана оторваться от созерцания своих грязных ботинок. Он нахмурился, и в его памяти, как мутное изображение на старой фотографии, всплыл образ трусливого, но дотошного участкового Горохова. Вспомнился его затравленный взгляд, его бормотание о погибшем брате, о проекте «Метеор». Вспомнился и вскрытый сейф Семёнова.

– Горохов… – произнес он медленно, словно пробуя имя на вкус. – Он что-то копал. Он забрал бумаги из сейфа. Он говорил Марку, что Семёнов лжет. Может, он нашел что-то еще? Что-то, что не отдал нам тогда? Его личные записи.

Морозов скептически хмыкнул.

– Полагаться на записки мертвого участкового? Это отчаяние, а не план.

– Отчаяние – это все, что у нас осталось, – отрезал Иван. – И это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока небо упадет нам на головы.

Эта мысль, хрупкая, как первая льдинка на осенней луже, стала их единственной надеждой. Но чтобы проверить ее, нужно было найти Марка, молодого милиционера, который исчез после гибели своего старшего товарища. Перед тем как Иван и Аня отправились на поиски Марка, к ним подошел старый охотник Тускар. Он молча протянул Ивану маленький кожаный мешочек.

– Зуб рыси, – коротко пояснил он. – Отводит дурной глаз и делает шаг тише.

Иван кивнул, принимая дар. Это был знак полного доверия и признания со стороны "Теней".

На его поиски отправились вдвоем, под покровом серого, безрадостного дня. Иван и Аня, соблюдая предельную осторожность, скользили тенями по пустым улицам. Они нашли Марка там, где и предполагали – в пустующей квартире на последнем этаже старой "хрущевки", откуда он мог наблюдать за отделением милиции.

Он был напуган до смерти. Увидев их, он вскинул свой табельный "Макаров", его руки дрожали.

– Уходите! – прошипел он. – Я ни во что не лезу!

Иван шагнул было вперед, готовый решить дело силой, но Аня остановила его, положив руку ему на плечо. Она сделала шаг вперед, подняв пустые ладони.

– Марк, мы не причиним тебе вреда. Мы пришли, потому что больше некому. Смерть Горохова будет напрасной, если его дело не закончить. Мы хотим найти то, что он прятал.

Ее спокойный голос подействовал лучше любых угроз. Марк медленно опустил пистолет.

– Он боялся, – сказал он, его голос дрожал. – В последний день он говорил, что у него есть то, за что Семёнов убьет, не задумываясь. Он не хранил это в отделении. Сказал, что есть место… надежнее любого сейфа. Место, про которое все забыли.

Страх в глазах Марка все еще боролся с чувством долга, но в итоге долг победил. Он кивнул.

– Я покажу.

Втроем они двинулись через город. Путь был опасен. Один раз им пришлось на полчаса замереть в подворотне, пропуская мимо тяжелый, скрежещущий патруль «Часовых». Марк вел их не на склад или в заброшенный подвал, а к неожиданному месту – обшарпанному двухэтажному зданию городского ЗАГСа, с выцветшей надписью и облупившимися колоннами.

– Горохов был педантом, – шепотом объяснил Марк, когда они пробирались внутрь через разбитое окно. – Он говорил, что самое надежное место то, которое у всех на виду, но никому не нужно. Кто в здравом уме будет искать секретные документы в архиве свидетельств о рождении и смерти? Это последнее место, куда полезет Семёнов или военные.

Внутри царил запах пыли, старой бумаги и тлена. Бесконечные ряды стеллажей были заставлены тысячами папок – целая летопись жизней и смертей Колымажска.

– Он сказал, куда смотреть? – прошептал Иван.

Марк кивнул и повел их в самый дальний угол архива, к стеллажу с табличкой «Бракоразводные процессы, 1980-1985». Он указал на одну из картонных коробок, ничем не отличавшуюся от сотен других.

– Год гибели его брата, – пояснил он.

Иван снял коробку, поставил на пол. Внутри, под ворохом пожелтевших, испещренных казенными формулировками бумаг, лежали лишь официальные бланки, заявления, решения суда. Ничего.

– Черт! – прошипел Иван, с досадой роняя крышку коробки. – Он что, обманул тебя? Или мы опоздали?

– Не может быть… – пролепетал Марк, его лицо побелело. – Он точно говорил… эта коробка…

Аня, которая не отрываясь светила фонариком внутрь опустевшей полки, вдруг сказала: «Тише. Смотрите». Она указала на заднюю стенку стеллажа. Там, засунутая в щель между полкой и стеной так, что ее было почти не видно, лежала та самая тетрадь в потрепанной дерматиновой обложке. Горохов спрятал ее не в коробке, а за ней. Хитрая, параноидальная предосторожность.

Иван с облегчением выдохнул и осторожно, как сапер, извлек дневник из его пыльного укрытия. Он сдул с обложки пыль и открыл его. На первой странице корявым, убористым почерком было выведено: «Дело о гибели моего брата, Виктора Горохова. Личное. Никому не доверять».

Они присели прямо на пол, среди пыльных папок, и Аня посветила фонариком на пожелтевшие страницы. Они начали читать. И с каждой перевернутой страницей перед ними открывалась новая, еще более страшная правда о проекте «Метеор», о заброшенной школе №2 и о том, что на самом деле военные нашли в тайге в далеких 80-х.

На одной из страниц была нарисована грубая, но подробная схема подземелий под школой. А внизу, под схемой, шла короткая, выведенная с нажимом запись, от которой у Ивана по спине пробежал холодок:

«Они лгали. Всегда. Это был не уран. В отчетах – чушь. Я нашел его рапорт… неофициальный. Они нашли не месторождение. Они нашли ЕГО».

Надежда смешалась с новым, еще большим ужасом. Они нашли ключ, но теперь стало ясно, что он может открыть дверь прямиком в ад.

Глава 75: Дневник мертвеца

В затхлой тишине архива, нарушаемой лишь шелестом переворачиваемых страниц, прошлое Колымажска оживало в луче фонарика. Иван, Аня и Марк сидели прямо на пыльном бетонном полу, сгрудившись над толстой тетрадью в потрепанной дерматиновой обложке. Это был не просто дневник. Это была исповедь, расследование и завещание участкового Горохова.

Первые страницы были пропитаны болью. Корявым, убористым почерком Горохов писал о своем брате Викторе, молодом солдате, погибшем в 1982 году во время учений «Метеор». Официальная версия – «несчастный случай, детонация боеприпасов при разгрузке». Но Горохов, знавший своего осторожного, педантичного брата, в эту версию не верил ни дня.

«Они сказали – взорвался, – читал Иван вслух, его голос звучал в тишине глухо и неестественно. – Но я видел его тело в закрытом гробу. Мать плакала, а я смотрел на щели в досках и думал: почему его нельзя было показать? Что они прятали? Не взрыв это был. Что-то другое. Что-то, чего они боятся до сих пор».

Иван замолчал, проникаясь к этому трусливому на вид человеку неожиданным уважением. Это была не просто жажда справедливости. Это была одержимость.

Дальнейшие записи, датированные разными годами, превратились в скрупулезный отчет.  Горохов не нашел готовые ответы, он собирал этот дьявольский пазл почти двадцать лет. Пользуясь своим служебным положением, годами собирал информацию по крупицам. Он описывал, как подслушивал пьяные откровения старых военных в баре «У Геннадия», как тайно делал копии архивных документов под предлогом служебной необходимости, как разыскал бывших работников лесхозкомбината, который служил лишь прикрытием для проекта «Метеор».

Постепенно из обрывков слухов и намеков начала вырисовываться странная картина. Упоминания о «геологических аномалиях, не поддающихся классификации», о «породах с неземной структурой», о «радиосигналах неизвестного происхождения, зафиксированных в зоне учений». На полях дневника были наклеены вырезки из старых газет со статьями о «редких полярных сияниях» и зарисованы от руки символы, похожие на те, что они уже видели.

«Старый геолог Спицын, которого я нашел в доме престарелых, перед смертью шептал мне про "синий лед, который не тает и светится в темноте". Говорил, что его заставили подписать подписку о неразглашении на 50 лет. Он был напуган до смерти даже спустя годы. Он нарисовал мне на салфетке схему корабля… А еще он бормотал про "место, куда нельзя ходить", в районе старого эвенкийского стойбища. Говорил, там земля "спит и видит сны", и что военные там тоже что-то бурили. Называл это место "спящей маткой". Бред сумасшедшего? Или что-то еще, чего я не понимаю? Нужно будет проверить…»

Аня, услышав это, резко вскинула голову. Ее глаза в свете фонарика блеснули.

– "Спящая матка", – прошептала она. – Так наши старики называли Колыбель Духов. Место силы, где земля живая. Где, по легендам, рождаются сны и духи.

Иван нахмурился, но перелистнул страницу. Кульминация наступила на страницах, исписанных несколько лет назад. Здесь Горохов объяснял, как ему удалось собрать воедино самую страшную тайну.

«Витя был не просто солдатом, – писал он. – Он был младшим техником-связистом, приписанным к объекту. Умный парень, который видел, что официальные отчеты – ложь. В свой последний отпуск он передал мне свою старую записную книжку, полную каких-то формул, схем отдельных узлов и непонятных кодов. Сказал: "Спрячь, брат. Если со мной что-то случится, здесь ключи. Только не верь им". Я не понял тогда. Дурак. Я думал, это про воровство со склада».

Ниже, на следующих страницах, были видны результаты титанической работы Горохова по дешифровке этих записей. Листы были испещрены пометками, расчетами, догадками, зачеркнутыми вариантами. Это была не готовая схема, а выстраданная, собранная по кусочкам мозаика.

«Корабль. Маленький. Разведывательный. Потерпел крушение. Синий, как глаза брата. И один… живой. Внутри. Они его заморозили. Поместили в стазис-капсулу. Весь объект – корабль и его пилота – было приказано законсервировать и спрятать глубоко под землей. Местом консервации стал уже существующий бункер ГО под школой №2. Объект получил кодовое название "Архив". И Семёнов… Семёнов все это время знал. Он был тогда лейтенантом, одним из тех, кто оцеплял зону. Он видел все».

Шок. Вот оно. В подземельях старой школы был не просто инопланетный генератор. Там был живой повстанец, их потенциальный союзник.

Но следующие страницы принесли холодный душ реальности. Горохов, основываясь на украденных им схемах, подробно описывал систему безопасности «Архива». Это были не инопланетные технологии. Это была суровая, брутальная советская инженерная мысль, помноженная на паранойю Холодной войны.

«Система "Крот-3". Старая, но надежная, как топор, – писал Горохов. – Главный код на гермодверь в центральный сектор – 1953. Год смерти Сталина. Какая ирония. Чтобы добраться до пришельца, нужно помнить своих собственных монстров. В секторе "Гамма" – нажимные плиты под полом. Датчики веса. Наступать в шахматном порядке, начиная с белой плитки у левой стены. Ошибка – и сектор заполняется нервно-паралитическим газом. В главном зале – автоматические турели ДШК, нацеленные на вход. Деактивируются только с пульта управления, который…»

Дальше шли подробные инструкции, коды, схемы. Это была не просто информация. Это была карта и пошаговая инструкция по прохождению смертельного лабиринта.

– Черт побери, – выдохнул Марк, глядя на исписанные страницы. – Он не просто нашел это. Он собирал эту мозаику двадцать лет. Каждый код, каждая схема – это год его жизни.

Последняя запись в дневнике была сделана в день падения НЛО, положившего начало их кошмару. Почерк был торопливым, сбивчивым.