Сибирский кокон

Иван увидел это, и ледяная змея ужаса проползла по его позвоночнику. «Только не её. Кого угодно, только не её… Он идет к ней…»

Тактика, план, приказ Морозова – все это испарилось в один миг, сожженное вспышкой первобытной ярости. Не думая, не взвешивая шансы, Иван с диким криком сорвался с места. Его рывок был отчаянной попыткой отвлечь, переключить внимание машины на себя. Он подлетел к монстру сбоку и нанес удар ножом в закованный в хитин торс.

Раздался визгливый скрежет. Сноп ледяных искр брызнул во все стороны, нож едва не вырвало из руки. Лезвие оставило на броне лишь едва заметную царапину.

«Часовой» отреагировал с безразличной, оскорбительной эффективностью. Он даже не удостоил Ивана ударом своего основного оружия. Он просто отшвырнул его в сторону мощным, отметающим толчком свободной руки, как отбрасывают надоедливую собаку.

Иван отлетел на несколько метров и тяжело рухнул на землю, больно ударившись плечом о покрытый инеем валун. Воздух вышибло из легких. Он за хрипел, пытаясь вдохнуть, и беспомощно смотрел, как монстр, даже не замедлившись, сделал второй шаг к Ане. Третий. Он был уже совсем близко.

Огромное кристаллическое лезвие медленно поползло вверх, занесенное для последнего, рубящего удара. На секунду в его гладкой, отполированной поверхности отразилось бледное, безмятежное лицо Ани.

Именно в этот момент ее песня достигла своего пика. Ее голос не дрогнул от страха. Наоборот, он обрел новую, пронзительную, хрустальную чистоту и силу. Она нашла нужную ноту.

Произошло нечто невообразимое. Пси-поле не взорвалось и не отключилось. Оно вошло в резонанс. Воздух зазвенел, как натянутая до предела гитарная струна. Низкий гул «Иглы» сменился оглушающим, высокочастотным визгом, который проникал, казалось, прямо в мозг.

Сложные биомеханические системы «Часового» не выдержали этого всплеска. Его движения стали рваными, судорожными. Занесенное для удара лезвие замерло в воздухе. Свет в его глазницах дико замерцал и на мгновение погас. Монстр застыл в неестественной позе, полностью парализованный. И визг оборвался.

Наступила тишина. Не акустическая – далекий бой все еще был слышен, – а ментальная. Давящее, сводящее с ума пси-поле исчезло, растворилось. Три секунды абсолютной, блаженной тишины.

Лис не ждал ни мгновения. Он не анализировал. Он действовал.

В ту самую бесконечную, звенящую секунду, когда монстр замер, он бесшумной тенью сорвался с места. Это был удар, который не повторить. Шанс один на миллион. Лис не просто ударил – он вложил в движение всю свою звериную интуицию, весь опыт вора-карманника, способного нащупать бумажник сквозь толстую ткань. Используя закованную в хитин ногу застывшего монстра как ступеньку, он одним текучим движением вскочил ему на спину. Его лезвие прошло в щель шириной не более сантиметра, между хитиновым воротником и основным бронелистом, точно перерезав толстый, как палец, силовой кабель. Еще мгновение, и системы "Часового" перезагрузились бы. Еще миллиметр в сторону, и нож просто бы сломался. Это было не просто убийство. Это было чудо точности, рожденное из отчаяния.

Раздался глухой, влажный хруст. Лис всем весом навалился на рукоятку, проворачивая лезвие. Свет в глазницах «Часового» так и не загорелся. Огромная туша беззвучно рухнула на землю, ее кристаллическое лезвие с грохотом врезалось в промерзший грунт всего в полуметре от Ани. Лис легко спрыгнул на землю, выдергивая нож. На его лице не было ни триумфа, ни радости. Только холодная, смертельная концентрация.

Победа не принесла облегчения. Морозов, который все это время, не отвлекаясь ни на секунду, лихорадочно соединял последние провода на ЭМИ-заряде, закончил свою работу. Как только «Часовой» упал, он с силой ударил ладонью по большому красному активатору.

Красная лампочка на корпусе заряда замигала с безжалостной методичностью. Беззвучное тиканье таймера, видимое лишь по миганию света, стало самым громким звуком в мире.

Иван подбежал к Ане. Она все еще стояла на коленях, ее тело мелко дрожало. Когда он коснулся ее плеча, она медленно подняла голову. Из ее носа тонкой струйкой текла кровь, а глаза, обычно ясные, были затуманены, как у человека после тяжелой контузии. Она с трудом сфокусировала на нем взгляд.

– Получилось?.. – едва слышно прошептала она.

Тишину разорвал крик Морозова, резкий и властный, как выстрел.

– Уходим! Десять секунд! За мной, живо!

Вдалеке, на восточном склоне, раздался новый, яростный шквал огня. Это «Молот», увидев вспышку резонанса, понял, что у «Скальпеля» проблемы, и удвоил натиск, отчаянно отвлекая на себя «Наблюдателей», которые уже начали разворачиваться в их сторону.

Глава 69: Ошибка в седьмом знаке

Крик Морозова – «Уходим!» – прозвучал как удар хлыста, вырывая из оцепенения. Предвкушение победы, горькое и пьянящее, мгновенно сменилось животным инстинктом – бежать. Иван подхватил Аню на руки. Она была почти без сознания, ее тело обмякло, и он понял, что сама она бежать не сможет. Нести ее было тяжело, но он, стиснув зубы, несся вниз по склону, чувствуя, как ее ледяные пальцы судорожно цепляются за его куртку. Впереди, как бесплотный дух, несся Лис, выбирая самый быстрый путь вниз. Морозов, прикрывая их, отступал последним, не отрывая взгляда от мигающего на земле заряда. Они неслись вниз, скользя по мерзлой земле.

С восточного склона доносился адский шум. Иван видел, как фигурки бойцов из группы «Молот» отступают, огрызаясь огнем. Одна из быстрых, как молния, «гончих» настигла бойца, отставшего от основной группы. Он не успел даже вскрикнуть – тварь просто сбила его с ног и исчезла с ним в темноте. Иван мельком увидел, как один из летающих «Наблюдателей» все же сорвался с восточного склона и ринулся к ним, но в тот же миг в него ударила огненная струя от «коктейля Молотова», брошенного снизу Николаем. Дрон закрутился в воздухе и рухнул, объятый пламенем. «Молот» прикрывал их отход ценой своих жизней. Чувство вины обожгло Ивана, но он продолжал бежать.

Внизу, в зарослях замерзшего кустарника, они встретили остатки группы Николая. Николай, чье лицо было черным от копоти, бросил последний «коктейль Молотова», создавая стену огня, которая на несколько секунд задержала преследователей. Рядом с ним тяжело дышал Бизон. Его левая рука неестественно висела вдоль тела, раздробленная ударом «Часового». Но даже с одной рабочей рукой он был похож на разъяренного медведя. Увидев Грозу и еще одного бойца в беде, он развернулся и своим массивным телом принял на себя удар бросившегося на них мутанта, давая им драгоценные мгновения. Его рев боли смешался с ревом ярости.

Гроза, не оборачиваясь, метнула два ножа подряд. Один с визгом отскочил от хитиновой брони, но второй вонзился точно в оптический сенсор монстра. Тот ослеп и начал беспорядочно махать лезвиями. Это дало Бизону шанс вырваться из смертельных объятий.

Наконец, они все были в укрытии. Измотанные, раненые, грязные, но живые.

– Все? – прохрипел Морозов, переводя дух.

– Все, кто смо», – мрачно ответил Николай.

Морозов, убедившись, что все в безопасности, вскинул рацию.

«"Молот", я "Скальпель"! Задачу выполнили! Немедленный отход на точку сбора! Повторяю, всем отходить!» – прорычал он в микрофон. Он не дождался ответа. В этом аду его могли и не услышать. Но приказ был отдан.

Только после этого он поднял пульт. На его лице – смесь усталости и мрачного, выстраданного триумфа.

– Получайте, твари, – выдохнул он и с силой нажал на красную кнопку.

Все замерли. Взгляды, полные надежды и злой радости, устремились на холм. Они ждали огненного шара, который должен был разорвать оранжевое небо. Ждали грохота, который возвестит об их победе.

Секунда. Другая. Тишина.

Взрыва не было.

Вместо него раздался пронзительный, нарастающий вой, словно тысячи кусков металла одновременно скребли по стеклу. ЭМИ-заряд не взорвался. Он сработал. Но совершенно неправильно.

«Игла» вспыхнула, как гигантская, уродливая новогодняя ёлка. От её вершины во все стороны начали бить неконтролируемые, хаотичные разряды синей энергии, похожие на живые, извивающиеся молнии. Они с шипением впивались в землю, плавя снег, испепеляя деревья и оставляя после себя дымящиеся черные проплешины. Вся решетчатая конструкция «Иглы» задрожала и заходила ходуном, издавая низкий, угрожающий гул. Её черные органические кабели вздулись, как вены, и из них начала сочиться светящаяся, маслянистая жидкость.

Генератор не был уничтожен. Он был поврежден, превращен в нестабильный, плюющийся энергией реактор. Он стал еще более опасным и непредсказуемым.

Волков, наблюдавший за этим в бинокль с безопасного расстояния, похолодел. Он опустил бинокль, и его лицо исказилось от ужаса и внезапного, чудовищного осознания.

– Не то… частота не та… – прошептал он, его голос дрогнул. – Боже, что я сделал?

– Что это? Что за хрень? – прорычал Иван, не понимая, что происходит.

Но Морозов понял. Его лицо окаменело, а в глазах погас огонек триумфа, сменившись холодным блеском катастрофы.

– Ошибка… – прошептал он.

Эффект от поврежденного генератора тут же ощутился по всему городу. Кокон над головой не рухнул. Вместо этого его ровное, гнетущее оранжевое свечение начало «мерцать», как лампочка с плохим контактом. Небо на несколько секунд становилось почти прозрачным, открывая леденящую черноту космоса с россыпью настоящих звезд, а затем снова затягивалось оранжевой пеленой.

Эти пульсации вызвали волну аномалий. В больнице Катя вскрикнула, увидев, как склянки с драгоценными лекарствами на полке на мгновение взлетели в воздух и тут же с грохотом упали обратно. В баре «У Геннадия» пиво в кружках пошло рябью без всякой причины. По всему Колымажску людей охватили внезапные приступы тошноты и головокружения.

Отряд стоял у подножия холма, молча глядя на это безумное световое шоу. Радость от того, что они выжили, полностью вытеснило горькое, леденящее душу осознание. Они не победили. Они просто всадили палку в муравейник, разозлив зверя. И теперь этот зверь метался в своей клетке, делая их тюрьму еще более нестабильной и опасной.

План провалился. И цена, заплаченная за этот провал – кровью, надеждами и жизнями – была слишком высока.

Глава 70: Цена частичной победы

Они возвращались не как победители. Они брели, как побитая стая, в гнетущей, рваной тишине, нарушаемой лишь скрипом снега под ногами и тихими, сдавленными стонами раненых. Триумфальный рёв, который каждый из них мысленно репетировал, застрял в горле, превратившись в горький ком.

Во дворе лесопилки их уже ждали. Катя, Валера, Марфа и другие выжившие высыпали из главного цеха, их лица были полны тревожной, отчаянной надежды. Но эта надежда угасла, стоило им увидеть первую группу. Вместо радостных криков в морозном воздухе повисли испуганные, беззвучные вопросы.

Никто не спросил: «Победили?». Ответ был написан на их покрытых копотью лицах, в пустых, запавших глазах, в том, как они тащили на импровизированных носилках своих покалеченных товарищей.

– Где Штык? – тихо спросила какая-то женщина, вглядываясь в ряды вернувшихся. – А Ветров где?

Николай, чье лицо казалось высеченным из камня, лишь медленно покачал головой. Этого было достаточно. Кто-то из выживших бойцов с глухим стуком бросил на землю свое самодельное ружье. Звук упавшего металла в этой мертвой тишине прозвучал как выстрел.

Главный цех превратился в госпиталь, пахнущий кровью, страхом и антисептиками. Катя и Людмила Петровна, не теряя ни секунды, принялись за раненых. Пока они занимались ранами, травница Заря из "Теней" молча обходила раненых, прикладывая к их лбам холодные компрессы из мха, пропитанного отваром коры ивы, и тихо шепча древние слова, чтобы "отогнать духов боли".

Все взгляды были прикованы к Бизону. Его огромное тело распласталось на наспех сколоченном столе, который трещал под его весом. Левая рука, раздробленная ударом «Часового», представляла собой жуткое месиво из костей, сухожилий и рваной плоти. Он лежал, стиснув зубы так, что на скулах ходили желваки, и смотрел в потолок.

Его взгляд был пустым, отстраненным. Он не видел ни Катю, ни Людмилу Петровну. Он был где-то далеко, внутри себя, в той тихой, темной крепости, куда уходят люди, когда боль становится слишком сильной, чтобы ее осознавать. Его тело было в шоке, а разум, как загнанный зверь, забился в самый дальний угол, отказываясь принимать реальность. Он не чувствовал – он просто знал, что его рука уничтожена. Его молчание было не спокойствием, а стоическим упрямством человека, привыкшего терпеть боль. Это был его последний акт силы – не показать слабость перед товарищами, не стать для них обузой даже сейчас.

– Руку не спасти, – вынесла она свой безжалостный, деловой вердикт, не глядя ни на кого. – Ампутация. Прямо сейчас. Если хотим, чтобы он дожил до утра.

Она не колебалась. Вместо скальпеля в ее руке был остро заточенный охотничий нож Орлана, который тот несколько минут стерилизовал над огнем спиртовки. Вместо анестезии – грязная тряпка, которую Бизон сам зажал себе в зубы, и полстакана самогона, который влил в него Валера. Вместо хирургической пилы – мелкозубчатая ножовка по металлу из мастерской Николая. Это была не операция. Это была жестокая, кровавая работа на выживание.

Гроза сидела поодаль на ящике из-под патронов, молча вытирая кровь со своих ножей. Она не плакала. Ее лицо было маской из стали и застывшей ненависти. Она потеряла еще двоих товарищей. Ее жажда мести стала почти физической, осязаемой болью в груди.

Иван медленно обходил раненых. Он чувствовал на себе всю ответственность за эту провальную победу, за погибших и покалеченных. Он видел в глазах выживших немой укор и растерянность. Он был их лидером, он вел их в бой. И он привел их к этому.

В это время капитан Волков, игнорируя хаос и стоны, бросился в тот угол мастерской, который служил им штабом. Его лицо было белым как полотно, руки мелко дрожали. Он не верил в то, что увидел на холме. Он должен был проверить.

Тихий, молча поняв его состояние, поднес ему свой анализатор частот. Во время битвы они оставили его на наблюдательном пункте, и прибор, направленный на «Иглу», записал все, что произошло.

– Вот… – прошептал Тихий, указывая на экран. – Данные импульса.

Волков впился взглядом в график. Он видел чудовищный всплеск энергии, но его форма, его затухание – все было неправильно. Это был не чистый, сфокусированный удар, а грязный, хаотичный выброс. Затем он посмотрел на цифры. Анализатор зафиксировал пиковую частоту выпущенного ими импульса. 7.77 МГц.

Волков отшатнулся от прибора, как от ядовитой змеи. Он лихорадочно начал рыться в бумагах, разбросанных по верстаку, и нашел тот самый, засаленный клочок бумаги с расчетами Дмитрия. Там, на самом краю листка, почти невидимая, написанная карандашным огрызком, стояла цифра: 7.772 МГц.

Две тысячные. Ничтожная разница, погрешность, которую не уловил бы ни один советский прибор. Но инопланетная технология, работающая на принципах абсолютного, хрустального резонанса, не простила этой ошибки.

«Две тысячные… Боже мой, две тысячные…» – пронеслось в его голове. «Я их убил. Я убил их всех своей спешкой. Своей гордыней…»

Бумаги посыпались из его ослабевших пальцев на грязный бетонный пол. Его лицо исказилось от невыносимого, острого отчаяния.

Морозов, наблюдавший за ним из дверного проема, молча вошел. Он поднял с пола листок с расчетами. Посмотрел на цифры, потом на раздавленного, сломленного капитана. Ему не нужны были объяснения. Он был опытным командиром и знал, как выглядят катастрофические ошибки.

– Это я виноват, – прошептал Волков, его голос сорвался, превратившись в жалкий хрип. – Я… я не заметил. Спешка… После атаки Семёнова… Я…

Морозов не кричал и не обвинял. Его голос был ровным и холодным, как лед, и от этого он звучал еще страшнее.

– Мы не уничтожили генератор, капитан. Мы превратили его в нестабильную бомбу, которая плюется энергией во все стороны. Мы не ослабили Кокон, а сделали его непредсказуемым. Вы не просто ошиблись. Вы отняли у нас последний шанс на простую победу.

Эти слова бьют сильнее любого удара. Волков вскидывает голову, его лицо искажено отчаянной попыткой объяснить необъяснимое.

– Вы не понимаете… – прошептал он, глядя на Морозова и подошедшего Ивана безумными глазами. – Представьте, что генератор Империи – это сложнейший сейф. А наш заряд… он был ключом к нему. Не бомбой, а именно ключом. Дмитрий рассчитал его идеально. Каждая выемка, каждый зубец на ключе должен был встать на свое место. А я… я ошибся. Мой ключ оказался почти точной копией, но один-единственный зубец был на сотую долю миллиметра короче.

Он сделал паузу, его голос сорвался.

– Он вошел в замок, провернулся, но не открыл его. Вместо этого он сломал все штифты внутри. Мы не вскрыли сейф. Мы просто испортили замок, и теперь он заклинил намертво, а внутри тикает часовой механизм. Теперь его уже не взорвать и не отключить. Он будет извергать эту… эту дрянь, пока не рванет сам. Или пока не рванет весь Кокон.

После этих слов воцаряется полная тишина. Теперь глубина их провала стала ясна не только на техническом, но и на интуитивном уровне. Они не просто промахнулись. Они сломали свой единственный ключ, заперев себя в клетке с разъяренным зверем.

Капитан Волков, гений-технарь, сидел на полу в дальнем, неосвещенном углу цеха, обхватив голову руками. Он не слышал стонов Бизона, не видел отчаявшихся лиц товарищей. Он слышал лишь гулкий, аритмичный вой поврежденной «Иглы» и тиканье невидимых часов, отсчитывающих время до прихода «Очистителя». Его охватило всепоглощающее, ледяное чувство вины. Он, военный инженер, подвел всех: Морозова, Ивана, погибших бойцов и, самое главное, Дмитрия, чьи точные расчеты он не смог правильно прочесть в своей слепой спешке. Он был один. И эта вина была тяжелее, чем весь Кокон, нависший над их головами.

В другом конце цеха, превращенного в лазарет, операция закончилась. Людмила Петровна, чье лицо было серым от усталости, отложила в сторону окровавленную ножовку. Воздух был густым от запаха крови, самогона и прижженной плоти. Бизон лежал без сознания, его огромное тело обмякло. Его левое плечо теперь заканчивалось грубой, обмотанной грязными тряпками культей.

Заря, эвенкийская травница, молча прикладывала к его лбу холодный компресс из мха, пропитанного отваром коры ивы, и тихо шептала древние слова, чтобы «отогнать духов боли».

Людмила Петровна посмотрела на свою работу без всякого удовлетворения.

– Пульс нитевидный. Шок. Если переживет ночь, начнется заражение, – произнесла она сухо, обращаясь скорее к себе, чем к окружающим. – У меня почти не осталось антибиотиков. Эта ножовка… она была ржавой.

Она посмотрела на Заря.

– Надеюсь, твои травы работают лучше, чем мой самогон.

В этот момент Бизон тихо застонал во сне. Его правая, здоровая рука сжалась в кулак, а брови сошлись в мучительной гримасе. Он не просыпался, но его тело уже начинало кричать от фантомной боли, от ощущения несуществующей руки, раздробленной и горящей огнем. Это было лишь начало его долгого, личного ада. Цена победы, которую они не одержали, уже начала взыматься.

Глава 71: Нестабильное небо

Прошло шесть часов после возвращения отряда – шесть часов тяжелой, гнетущей тишины, прерываемой лишь стонами раненых. Выжившие сидели или лежали на своих местах, уставившись в пустоту. Победа, которую они так ждали, оказалась фальшивкой, и ее горькое послевкусие было хуже любого поражения.

Именно тогда это произошло впервые.

Странное, тошнотворное чувство невесомости, как при резком падении в лифте, охватило всех одновременно. Лис, сидевший на ящике, на мгновение оторвался от него и завис в нескольких сантиметрах над досками, его глаза расширились от изумления. Через секунду он грузно шлепнулся обратно. В другом конце цеха старая стеклянная банка с водой, стоявшая на столе, медленно поднялась в воздух на высоту ладони, задрожала, и с оглушительным звоном рухнула вниз, разлетаясь на сотни мелких, сверкающих осколков.

Это длилось не более пяти секунд, но вызвало волну паники.  В этот же момент со стороны старого центра города донесся низкий, протяжный гул, а затем грохот обрушения. Это не выдержала и сложилась пополам старая кирпичная труба заброшенной котельной, не предназначенная для гравитационных перепадов. Огромное облако пыли поднялось над крышами, служа мрачным памятником их "победе".

Люди вскакивали с мест, испуганно озираясь. Кто-то вскрикнул. Это было не похоже на землетрясение. Это было что-то новое, неправильное, выворачивающее мир наизнанку. Иван попытался крикнуть, чтобы все успокоились, но и сам не понимал, что происходит. Его авторитет, подорванный неудачным штурмом, подвергался новому, еще более унизительному испытанию.

Он нашел Волкова в мастерской. Капитан сидел на полу, прислонившись к холодному металлу верстака, и, казалось, даже не заметил аномалии. Он просто смотрел в одну точку разбитыми, пустыми глазами. Морозов, вошедший вместе с Иваном, грубо схватил его за плечо и встряхнул.

– Капитан, что это было?! Докладывайте!

Волков медленно поднял голову. Его голос был глухим и безжизненным, словно шел из глубокого колодца.

– Это «Игла», – прошептал он. – Мы не уничтожили ее. Мы сорвали с нее "предохранитель". Она теперь как пробитый котел, бесконтрольно выбрасывает энергию в Кокон. Это нарушает стабильность поля. Наш импульс… он не разрушил ядро, он нарушил его гармонику. Теперь Кокон… он болен. Гравитация, время, может, даже пространство… теперь все будет… плыть.

Он горько усмехнулся.

– Мы не пробили дыру в нашей тюрьме. Мы раскачали ее стены.

Осознание того, что они не просто провалили миссию, а усугубили ситуацию, обрушилось на Ивана и Морозова свинцовой тяжестью. Теперь они жили не просто под куполом, а внутри неисправной, агонизирующей машины, которая в любой момент могла развалиться, похоронив их под своими обломками.

Аня почувствовала это по-своему. Она и Искра пришли на берег Колымажки, пытаясь «услышать» землю, понять, что изменилось. Во время очередной пульсации Кокона, когда оранжевое небо на мгновение моргнуло, вода в реке повела себя неестественно. Она не просто пошла рябью. На несколько секунд она стала густой и вязкой, как кисель. Затем по ее поверхности пробежали уродливые, стоячие волны, идущие против течения, словно река пыталась вырваться из своего русла.

Из глубины, извиваясь, всплыла рыба. Она была покрыта не только металлической чешуей, но и мелкими, тускло пульсирующими кристаллами. Она билась на поверхности в беззвучной агонии, а затем с тихим, отвратительным шипением начала растворяться в воде, оставляя после себя лишь радужное маслянистое пятно.

Аня прижала руки к груди. Она чувствовала не просто неправильность. Она чувствовала боль. Боль реки, боль земли, боль оскверненных духов.

«Мы хотели ей помочь, – пронеслось в ее голове. – Но мы сделали только хуже. Мы ранили ее еще сильнее».

К вечеру город погрузился в состояние тихого безумия. Короткие, непредсказуемые аномалии стали частью их новой реальности. В баре «У Геннадия» бутылки на полках начали вибрировать и падать, и пьяницы, решив, что это коллективная «белочка», устроили потасовку. В уцелевшей школе, где Елена Матвеевна пыталась читать детям сказки, мел на доске вдруг сам собой начал чертить бессмысленные, дерганые спирали. В больнице, во время очередной гравитационной волны, у Дмитрия, лежащего без сознания, кристаллические вкрапления на ожогах на мгновение вспыхнули ярким, болезненным светом. Людмила Петровна с ужасом зафиксировала это в своем журнале. В цеху лесопилки во время очередной пульсации на несколько секунд погас свет, и ревущий генератор Николая захлебнулся, издав предсмертный хрип. Почти сразу он с ревом завелся снова, когда гравитационная волна прошла, но эти мгновения абсолютной темноты и тишины, в которые были слышны только испуганные вздохи, показались вечностью. Стало ясно, что теперь даже их убежище, их единственный источник тепла и света, не является безопасным местом.

Когда стемнело, в главном цеху лесопилки моральный дух выживших достиг дна. Пока бывшие "Волки" сбивались в озлобленные, ропщущие группы, "Тени" вели себя иначе. Орлан и Следопыт сидели у входа, молча вырезая из дерева маленькие фигурки-обереги. Для них нестабильность Кокона была не техническим сбоем, а гневом великих духов. Они не роптали, а готовились к худшему, полагаясь не на лидеров, а на вековые традиции своего народа.

Один из бывших «Волков», парень по кличке Кастет, чьего брата убили в самом начале осады, подошел к Ивану. Его лицо было злым и измученным.