Сибирский кокон

План был прост и отчаянно дерзок. «Тени тайги» во главе с Аней должны были устроить засаду на подступах к школе со стороны леса, используя свое знание местности, ловушки и бесшумное оружие. «Волки», под командованием Ивана, должны были встретить врага в лоб, у главного входа, приняв на себя основной удар и не дав тварям прорваться внутрь.

Напряжение висело в морозном, оранжевом воздухе. Внутри школы, в затемненном спортзале, Елена Матвеевна пыталась отвлечь плачущих детей, читая им сказки Пушкина тихим, дрожащим голосом. Катя и Искра организовали импровизированный медпункт в кабинете биологии, готовя бинты и те немногие лекарства, что у них были. Дмитрий «Химик» и Тихий, забаррикадировавшись в радиорубке, пытались наладить хоть какую-то связь между группами, используя пару стареньких раций с малым радиусом действия.

Первыми, как и ожидалось, атаковали мутировавшие волки. Они вынырнули из леса, как серые, смертоносные тени, двигаясь быстро и слаженно. Но их встретили стрелы Орлана и копья Тускара. Несколько тварей с визгом рухнули на снег, попав в хитроумные ловушки-петли и ямы с заостренными кольями, которые «Тени» успели расставить на лесных тропах. Завязался ожесточенный бой.

Иван и его «Волки» ждали у главного входа, за баррикадой из старых парт, шкафов и мешков с песком.

– Держать строй! Не высовываться! Подпускаем ближе! – командовал Иван, его голос был на удивление спокоен.

Рядом с ним стоял Бизон, сжимая свой тяжелый кистень, и молодой, но отчаянно пытавшийся казаться храбрым Костястый.  Он до сих пор не мог забыть презрительные взгляды товарищей после того, как он струсил во время нападения той жуткой волчицы на Бородача. Каждую ночь ему снились не только желтые глаза той твари, но и лицо Бородача, искаженное от нечеловеческой боли, его хриплые стоны и то, как его тело покрывается этой страшной каменной коркой. И он, Костястый, тогда сбежал, бросил своего товарища. Этот стыд грыз его изнутри, смешиваясь со злостью на самого себя. Он должен был доказать им, доказать Ивану, что он не трус, что он тоже настоящий "Волк", готовый умереть за стаю. Сегодня был его шанс. И он не собирался его упускать, чего бы это ему ни стоило. Он крепко сжимал в руках заточенную арматуру и самодельный щит, сделанный из крышки от большого мусорного бака.

Когда первая волна мутантов, прорвавшаяся через заслон «Теней», вывалилась на открытое пространство перед школой, «Волки» встретили их градом камней и самодельными зажигательными смесями. Несколько тварей, объятые пламенем, с визгом катались по снегу, но остальные, не обращая на них внимания, с неумолимой яростью продолжали рваться к баррикаде.

Бой был жестоким. Лязг металла, скрежет когтей о щиты, рычание тварей и яростные крики людей слились в единый, кошмарный гул. Костястый дрался отчаянно, почти безрассудно. Он отбил атаку одного волка, ударив его щитом, и тут же вонзил свою арматуру в бок другого. На мгновение ему показалось, что он герой, что он справился. Но он не заметил, как сбоку, из тени, на него бросилась одна из самых крупных и уродливых тварей – огромный, похожий на гиену мутант, с мощными челюстями и кристаллическими наростами на спине.

– Костястый, сзади! – закричал Иван, но было уже поздно.

Тварь сбила парня с ног одним ударом своего массивного тела. Кристаллические клыки сомкнулись на его ноге, почти перекусив бедро и раздробив кость. Костястый закричал от невыносимой, жгучей боли и ужаса.

Иван и Бизон бросились ему на помощь, оттаскивая монстра. Но в этот момент, воспользовавшись замешательством, со стороны спортзала, куда тварям удалось прорваться через выбитое окно, на них двинулось нечто новое. Это был биоробот, похожий на того, что был рыбаком Степаном, но еще более крупный и бронированный. Его иссиня-черный панцирь почти не имел уязвимых мест, а вместо рук у него были длинные, похожие на лезвия косы.

Ситуация становилась критической. Биоробот, не обращая внимания на суматоху, методично, шаг за шагом, приближался к главному входу, намереваясь прорвать их последнюю линию обороны и ворваться в школу, где прятались дети.

– Его надо остановить! Любой ценой! – крикнул Иван. Но все их попытки были тщетны. Камни отскакивали от его брони, «коктейли Молотова» лишь на мгновение заставляли его замедлиться.

Костястый, лежа на снегу, истекая кровью, с ужасом смотрел, как эта машина смерти приближается к его друзьям, к школе. В его затухающем сознании смешались боль, страх и жгучий стыд за свою прошлую трусость. Он уже почти не чувствовал своего изувеченного тела, которое горело огнем; сознание то уходило, то возвращалось, но он двигался на чистой воле, на последнем, отчаянном желании доказать, что он не трус, что он не зря носил нашивку волка на своей куртке. Он увидел, что рядом с ним, выроненные кем-то в пылу боя, лежат несколько бутылок с зажигательной смесью, которые приготовил Дым еще до своего ухода к Серому.

И тогда он принял свое последнее решение.

Собрав последние силы, превозмогая адскую боль, Костястый схватил две бутылки. Он не мог подняться, его раздробленная нога была бесполезна. Но его руки были свободны. Движимый вспышкой адреналина и последним отчаянным порывом, он пополз по ледяной, скользкой от крови земле, цепляясь здоровой ногой и руками за снег и обломки, таща за собой две бутылки с зажигательной смесью. Он не кричал, не звал на помощь. С его губ сорвался лишь тихий, хриплый шепот: "Я… я тоже "Волк"…"

Добравшись до самого основания ног надвигающегося биоробота, который не обращал на него внимания, считая уже не опасным, он поджег тряпичные фитили от тлеющего рядом факела и, используя последний, отчаянный рывок, прижал обе бутылки к сложным сочленениям его бронированных, механических конечностей.

– Костястый, нет! – в ужасе закричал Иван, понимая его замысел.

Но Костястый уже не слушал. Он с силой разбил обе бутылки о панцирь биоробота у самого его основания, там, где, как он надеялся, были какие-то уязвимые сочленения. Бензин хлынул на раскаленные от боя кристаллы и на него самого. Вспышка была ослепительной.

Огромный огненный шар поглотил и биоробота, и пятнадцатилетнего парня, который ценой своей жизни решил искупить свою слабость. Биоробот взревел – на этот раз в его реве слышалась не только механическая ярость, но и боль. Его панцирь начал трескаться от чудовищной температуры, из щелей повалил черный, вонючий дым. Пошатнувшись, он сделал еще несколько шагов, а затем с оглушительным грохотом рухнул на землю, превратившись в груду дымящегося, искореженного металла и кристаллов.

Оставшиеся мутанты, лишившись своего лидера или координатора, на мгновение замерли, а затем, словно повинуясь какому-то инстинкту, бросились врассыпную, скрываясь в лесу.

Бой был окончен. Победа была за ними. Но цена этой победы была слишком высока.

Иван стоял над догорающими останками, глядя на то место, где всего несколько минут назад погиб Костястый. От него не осталось почти ничего. Лишь обугленный кусок ткани от его куртки и оплавленная зажигалка, которую он так любил вертеть в руках. В ушах Ивана все еще звучал его последний, отчаянный шепот: "Я… я тоже "Волк"…"

Аня и ее «Тени» подошли к нему. Никто не решался нарушить тишину. В этот момент не было ни «Волков», ни «Теней». Были лишь люди, выжившие в страшном бою, объединенные общим горем и общей, выстраданной победой. Эта жертва, такая страшная и такая необходимая, сплотила их так, как не могли сплотить никакие договоры и перемирия. Они поняли, что в этой войне победить можно, только если стоять друг за друга до конца. И платить за эту победу придется очень дорогой ценой. Ценой жизней своих друзей, своих братьев. Своих детей.

Тени сгущаются

Глава 41: Пепел Костястого

Холодное, безразличное оранжевое небо Кокона смотрело на Колымажск, не замечая ни его маленьких побед, ни его огромного горя. Битва за школу была выиграна, но радости не было. Вместо нее в промозглом воздухе цеха лесопилки, который теперь стал общим, хоть и ненадежным, убежищем для остатков «Волков» и примкнувших к ним «Теней», висела тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых и треском догорающих в буржуйке досок.

Бойцы, еще вчера разделенные рекой и ненавистью, теперь сидели бок о бок, молча передавая друг другу кружку с горячим отваром, который заварила Заря, или делясь последними патронами. Искра и Катя, забыв о недоверии, вместе обрабатывали раны – и эвенку, которому мутант распорол бок, и «Волку», получившему тяжелый ушиб. Границы стирались перед лицом общей беды и общей потери.

В центре этого молчаливого, скорбного круга, на куске старого брезента, лежало то немногое, что осталось от Костястого – его оплавленная, искореженная зажигалка, которую он так любил, и небольшой, обугленный кусок его куртки. Это было все, что Иван смог найти на месте огненного погребения.

Он сидел на корточках, тупо глядя на эти жалкие останки. Он не плакал, не кричал. Внутри была лишь выжженная, звенящая пустота. Костястый был самым молодым, самым задиристым, самым глупым из них. Он постоянно лез на рожон, пытался доказать свою крутость, часто попадал впросак. Иван не раз орал на него, отвешивал подзатыльники, но в глубине души… в глубине души он видел в нем младшего брата, которого у него никогда не было. И теперь этого брата не стало. И виноват в этом был он, Иван, их вожак, который не смог его защитить.

Аня подошла и молча села рядом. Она ничего не говорила, не пыталась утешать. Она просто была рядом, и ее молчаливое присутствие, ее спокойная, земная сила сейчас были важнее любых слов. Она положила руку ему на плечо. Иван не отстранился. В этот момент он не был лидером «Волков», а она – предводительницей «Тен ей». Они были просто двумя подростками, на чьи плечи легла непосильная ноша, двумя душами, опаленными одним и тем же пламенем войны.

– Он был смелым, – тихо сказала Аня, ее голос не нарушал, а скорее дополнял скорбную тишину.

– Он был дураком, – хрипло ответил Иван, не поднимая головы. – Глупым пацаном, который хотел казаться тем, кем не был. И погиб из-за этого. Из-за меня.

– Он погиб, спасая всех нас, – твердо возразила Аня. – Он спас детей в школе. Спас твоих людей. И моих. Он не был дураком, Иван. В свой последний миг он стал настоящим воином. Духи тайги примут его с почетом.

Иван поднял на нее глаза. В его взгляде, обычно колючем и злом, сейчас плескалась неприкрытая боль.

– Какие, к черту, духи, Аня? Его просто больше нет. Сгорел. Остался только этот кусок вонючей пластмассы. Вот и все твои духи.

Вместо ответа Аня осторожно, двумя пальцами, взяла с брезента искореженную, оплавленную зажигалку. Она достала из своего мешочка небольшой синий кристалл и, закрыв глаза, поднесла его к этому жалкому останку. Она не увидела яркой вспышки или видимого свечения, которое могли бы заметить другие. Но она почувствовала… да, она отчетливо это почувствовала – слабую, едва уловимую, теплую вибрацию в кристалле, словно он откликнулся на что-то невидимое, на энергетический "след" души, который остался на этой вещи, так долго бывшей с Костястым. Это было похоже на тихое, печальное эхо, на последний, затихающий аккорд оборвавшейся песни.

– Душа не горит в огне, Иван, – прошептала она, открывая глаза и глядя на него с глубоким сочувствием. – Она просто уходит в другой, лучший мир, оставляя свой след здесь, в наших сердцах и на вещах, которые любила. Его след – очень яркий и сильный. Я это чувствую. Он не исчез без следа.

Позже, когда начало смеркаться, они решили похоронить Костястого. Это были первые общие похороны. Не было ни гроба, ни могилы. Они просто вышли на высокий берег Колымажки, туда, где река делала крутой изгиб, и откуда открывался вид на замерзшую, враждебную тайгу и давящее оранжевое небо.

Петрович, старый лесник, который после прихода Ивана и Ани на СТО тоже присоединился к их общему лагерю, принес несколько сухих сосновых веток.

– По старому обычаю, – сказал он, – воинов сжигают, чтобы их дух быстрее улетел к небу.

Он сложил небольшой погребальный костер. Иван бережно положил в центр обугленный кусок куртки и зажигалку.

Аня вышла вперед. Она начала тихую, протяжную песнь на древнем эвенкийском языке. Это была не песня скорби, а песнь проводов – о смелом воине, уходящем в верхний мир, о его пути по звездной реке. Ее чистый, сильный голос разносился над замерзшей рекой, и в нем не было ни слез, ни отчаяния – лишь светлая печаль и уважение к павшему.

Искра, стоявшая рядом, поджигала пучки сухих трав, и ароматный дым поднимался к оранжевому небу, унося с собой молитвы живых.

Иван, стоявший рядом с Бизоном и другими «Волками», сначала слушал с недоверием и циничной усмешкой. Но постепенно, под влиянием этой древней, идущей из глубины веков мелодии, что-то в его душе дрогнуло. Он смотрел на огонь, на лица своих парней, на лица «Теней», и впервые за долгое время чувствовал не злость и ненависть, а какую-то глухую, общую боль.

Когда песня закончилась, он шагнул к Ане. Их взгляды встретились над пламенем костра.

– Спасибо, – сказал он тихо, и в этом простом слове было больше, чем во всех их предыдущих переговорах.

Он протянул ей руку. Аня, не колеблясь, вложила свою ладонь в его. Рукопожатие было крепким, уверенным.

– Теперь мы не «Волки» и «Тени», – сказал Иван, глядя на своих и ее людей, стоявших плечом к плечу у погребального костра. – Теперь мы – стая. Одна стая. И мы отомстим за каждого нашего. За Костястого. За твоего Вихря, который все еще борется за жизнь. За всех.

– Одна стая, – эхом откликнулась Аня.

В этот момент, на высоком, продуваемом всеми ветрами берегу Колымажки, под безразличным оранжевым небом, родился их настоящий союз. Не вынужденный, не временный. А скрепленный общей потерей, общим горем и общей, неугасимой жаждой мести. Пепел Костястого, уносимый ветром в сторону враждебной тайги, стал тем фундаментом, на котором они начнут строить свое сопротивление. И их враги очень скоро почувствуют, насколько крепким может быть этот фундамент.

Глава 42: Кремниевая лихорадка

Похороны Костястого не принесли облегчения, лишь тупую, ноющую боль и мрачную решимость. Но новая, общая беда уже стучалась в двери их импровизированного убежища на СТО. Бородачу, раненому мутировавшей волчицей, становилось все хуже. "Кремниевая лихорадка", как ее теперь все чаще называли, прогрессировала с пугающей скоростью. Все началось с той самой раны, которую ему нанесла мутировавшая волчица. Ядовитая слизь с ее когтей, попавшая в кровь, похоже, и стала тем катализатором, который запустил этот чудовищный процесс.

Людмила Петровна и Катя почти не отходили от его нар, расстеленных в самом теплом углу цеха, у печки-буржуйки. Картина была жуткой. "Каменная корка" из острых, темных кристаллов, начавшаяся на его раненой руке, теперь расползлась по всему предплечью и груди. Кожа под ней стала твердой, неподвижной, серого, неживого цвета. Бородач, некогда могучий, полный жизни весельчак и балагур, превратился в иссохшую, страдающую мумию. Его постоянно бил озноб, сменявшийся приступами невыносимого жара. Он почти перестал говорить, лишь иногда из его груди вырывались хриплые стоны или бессвязный бред о "желтых глазах" и "каменных иглах, что растут внутри".

– У него отказывают почки, – глухо сказала Людмила Петровна, проверяя его пульс. – Идет тотальная интоксикация организма. Эти кристаллы… они не просто растут. Они отравляют его, замещая живые ткани собой. Это похоже на какой-то чудовищный, ускоренный процесс окаменения. У нас почти не осталось обезболивающих, а те, что есть, почти не действуют.

Катя молча кивнула, ее лицо было бледным от усталости и бессилия. Морфин, который она тайно "экономила" из больничных запасов, давно кончился. Сейчас она могла лишь смачивать его пересохшие губы водой и менять холодные компрессы на горячем лбу. Она смотрела на мучения этого большого, сильного мужчины, и перед ее глазами, как наяву, вставала другая, почти стертая временем, но не забытая картина – ее младшая сестренка Оленька, такая же измученная, худенькая, стонущая от невыносимой боли много-много лет назад. Тогда она, Катя, не смогла ей помочь, не успела, не нашла тех проклятых, дефицитных лекарств, и это всепоглощающее чувство вины тяжелым, ледяным камнем лежало на ее душе все эти долгие, мучительные годы. "Нет, – яростно, почти беззвучно подумала она, с силой сжимая в руке мокрую, холодную тряпку, – в этот раз я не сдамся. Я не позволю им всем умирать вот так, в агонии. Я найду способ. Я должна. Ради Оленьки. Ради всех них." Ночью, когда боль становилась особенно нестерпимой, она, рискуя всем, пробиралась в свой старый тайник в больнице, но находила там лишь пустые ампулы и разбитые склянки. Запасы иссякли.

Лёха, молодой пожарный, который после ранения и выписки из больницы теперь постоянно держался рядом с Катей, как верный пес, с мрачным видом подбрасывал дрова в буржуйку. Он видел, как страдает Катя, как она переживает за каждого раненого, и его сердце сжималось от любви и беспомощности.

– Может, можно как-то помочь? – спросил он, подойдя к ней. – Может, нужно что-то принести? Дров, еды?

– Нам нужны лекарства, Лёша, – устало ответила Катя, не поднимая головы. – Сильные обезболивающие. Антибиотики. А их нет. И взять их негде.

В этот момент в цех вошла Аня. Она принесла отвар из каких-то таежных трав, который приготовила Заря.

– Это не вылечит его, – тихо сказала она, глядя на мучения Бородача. – Но, может, немного облегчит боль и снимет жар. Духи говорят, что эта хворь боится силы земли.

Людмила Петровна, хоть и была настроена скептически, не стала возражать. Терять было уже нечего. Они осторожно приподняли голову Бородача и влили ему в рот несколько ложек горького, пахучего отвара. К их удивлению, через некоторое время лихорадочный бред Бородача стал тише, а дыхание – ровнее. Он погрузился в тяжелый, беспокойный сон.

Дмитрий "Химик" и Искра, вдохновленные успехом с гибридными оберегами, тоже не сидели сложа руки. В своей импровизированной лаборатории в школе они пытались понять природу "кремниевой лихорадки".

– Это не просто болезнь, – говорил Дмитрий, рассматривая под микроскопом образец ткани, который ему удалось взять у Бородача. – Это… направленный терраформинг, только в миниатюре, на уровне одного организма. Эти наночастицы, которые мы находим в крови, – они как микроскопические строители. Они используют минералы и белки из организма хозяина, чтобы строить эти кристаллы, перестраивая его по чужому, враждебному образцу.

– Синий огонь наших кристаллов может замедлить их, – сказала Искра, раскладывая на столе свои амулеты. – Но он не может уничтожить их полностью, когда они уже внутри, когда они стали частью плоти. Нужна другая сила. Сила очищения.

Она взяла в руки старинный кожаный сверток, который хранила как зеницу ока – "Книгу Теней", записи предыдущих шаманов их рода. Она долго перебирала пожелтевшие, исписанные древними рунами листы бересты.

– Вот! – воскликнула она наконец. – Здесь говорится о похожей болезни, которая случилась в наших краях много-много зим назад, после падения первого "небесного камня". Старики называли ее "каменной немочью". И они лечили ее… – она нахмурилась, пытаясь разобрать полустертые символы, – …отваром из корня "огненного цветка", который растет только в одном месте – в "пещере поющего ветра", у подножия Черной Сопки. И… золой священного кедра, в который ударила молния.

Дмитрий слушал ее, и его научный скептицизм боролся с отчаянной надеждой. "Огненный цветок", "пещера поющего ветра"… Все это звучало как сказка. Но после всего, что он видел, он был готов поверить во что угодно.

– Черная Сопка… – пробормотал он. – Но ведь именно туда, по словам Морозова-старшего, вели следы "синих духов"! Где-то там находится их укрытие!

Их взгляды встретились. Все ниточки снова сходились в одной точке.

Тем временем на СТО Валера, молчаливый санитар, принес Марфе несколько банок тушенки, которые ему удалось "раздобыть" в одном из заброшенных военных складов, куда он проник через свои тайные подземные ходы.

– Держи, хозяйка, – сказал он, ставя банки на прилавок. – Подкрепись. А то скоро ветром сдувать будет.

Марфа, которая в последние дни совсем сдала от страха и одиночества, лишь молча кивнула.

– Спасибо, Валера, – ее голос дрожал.

– Да ладно, чего уж там, – он помолчал. – Я тут подумал… Может, и правда, пока мы вместе, не все еще потеряно.

Он неловко кашлянул и быстро вышел, оставив Марфу одну с ее мыслями и неожиданным, согревающим чувством благодарности к этому угрюмому, но такому надежному человеку. Может быть, надежда действительно умирает последней. Даже в этом ледяном, оранжевом аду.

Глава 43: Книга Теней

После похорон Костястого и боя у школы, стойбище «Теней», вернее, то, что от него осталось, превратилось в лагерь беженцев. Старики, женщины и дети перебрались в более защищенные места в городе – в подвалы работающей школы и уцелевшие квартиры в центре, которые патрулировали объединенные отряды. Но Аня и Искра, вместе с несколькими воинами, вернулись в опустевшее стойбище. Им нужно было забрать самое ценное, то, что нельзя было доверить никому – наследие шаманов.

В большом, общем чуме, где еще витал запах дыма, трав и недавнего страха, царил полумрак. Бабушка Ани, старая шаманка Уйгууна, сидела на оленьих шкурах, слабая и изможденная после ритуала защиты. Она почти не говорила, лишь изредка ее губы шептали древние слова, обращенные к духам, которые, казалось, больше ее не слышали.

– Бабушка, мы должны найти способ бороться с "каменной болезнью", – сказала Аня, присев рядом с ней. – Бородач угасает. Вихрь тоже слабеет с каждым часом. Наши травы и обереги лишь замедляют ее, но не лечат. Должен быть другой способ.

Старуха медленно открыла глаза. В них, как в темной воде таежного озера, отражались отблески догорающего очага.

– Есть, дитя мое. Но это знание очень опасно. И я до последнего не была уверена, что уже пришло время его открывать, или что ты и твои друзья готовы его принять, не обратив его во зло или себе во вред. – Она указала своей костлявой, дрожащей рукой на старый, массивный, окованный ржавым железом сундук, стоявший в самом темном, почетном углу чума, и который с самого детства Ане было строжайше запрещено даже трогать.

– Там, дитя мое. Там лежит наследие и сила всего нашего шаманского рода. 'Книга Теней'. Ее можно открывать лишь в час величайшей, последней нужды, когда все другие, более светлые пути уже закрыты, и когда на кону стоит не одна жизнь, а судьба всего нашего народа. Она хранит в себе не только светлые знания о лечении и защите, но и темные, очень опасные ритуалы и заклинания, которые могут погубить неосторожного или слабого духом, призвав то, что гораздо страшнее любых пришельцев с неба. Я надеялась до последнего, что этот страшный час никогда не наступит. Но я ошиблась. Теперь твой черед, моя внучка. Ты – последняя надежда нашего рода. Ищи. Может, наши предки оставили нам ответ.

Аня и Искра с трудом открыли тяжелую, заржавевшую крышку сундука. Внутри, среди старых ритуальных масок, вышитых бисером накидок и пучков сушеных трав, лежал он – большой, туго свернутый кожаный сверток, перевязанный ремнем из оленьей кожи, на котором были вытиснены те же спиральные символы, что и на артефактах повстанцев. Это была «Книга Теней» – летопись их шаманского рода, которую вели на протяжении многих поколений.

Они осторожно развернули сверток на полу. Вместо бумаги или пергамента, это были тонко выделанные, почти прозрачные листы бересты, сшитые оленьими жилами. Древние, полустертые знаки, нанесенные каким-то стойким, природным красителем, покрывали их. Многие записи были на древнем, почти забытом диалекте, который знала только бабушка, но некоторые, более поздние, были сделаны уже на более понятном языке.

Перебирая хрупкие, пахнущие временем и дымом листы, Аня наткнулась на запись, сделанную рукой ее прадеда, шамана Улукиткана – того самого, который, судя по документам "Метеора", контактировал с первыми военными и, возможно, с самими "синими духами".

«Год Расколотого Неба (1953). Пришли люди со звезд, с синей кожей и глазами, полными печали. Их небесная лодка (корабль) разбилась, их души страдали. Они принесли с собой синие камни, поющие песню света. Эти камни исцеляли наших людей от страшной хвори, что пришла тогда на нашу землю (эпидемия). Но вместе с ними пришла и тень. Другие. Холодные, бездушные, с кожей, как у змеи. Они тоже искали синие камни. И они несли с собой другую болезнь – "каменную немочь", которая превращала плоть в мертвый камень…»

Ниже шел рисунок – уродливое существо с шипами, очень похожее на биоробота Степана, и рядом – изображение человека, чья рука покрыта темными кристаллическими наростами.