Сибирский кокон

Он до сих пор помнил тот момент в тайге, точку невозврата. Он протянул дрожащую руку и коснулся того первого, черного кристалла, что поднялся из-под земли. В тот же миг острая, ледяная боль пронзила его от кончиков пальцев до самого сердца, а затем сменилась странным, пьянящим ощущением всемогущества. Он увидел… или почувствовал… образы, хлынувшие ему в мозг: огромные, темные, похожие на лезвия ножей корабли, бесшумно скользящие между холодных, мертвых звезд; гигантские города, построенные из черного, как ночь, кристалла, уходящие в бесконечную высоту; легионы бездушных, подчиненных одной-единственной воле воинов, шагающих по завоеванным, выжженным мирам. И в центре этого всего он увидел себя – не жалкого, изгнанного, вечно второго Серого, а одного из них, могущественного, облаченного в темную силу и безграничную власть, стоящего на телах своих поверженных врагов – Ивана, Ани, Бизона… Все они корчились у его ног, моля о пощаде. Эта картина была настолько притягательной, настолько сладкой, что заглушила последние, слабые крики его совести. Он сделал свой выбор. И черный кристалл, почувствовав это, словно врос в его ладонь, растворяясь, впитываясь в его плоть, а его багровый, зловещий свет хлынул по венам, наполняя его тело чужой, темной, невероятной энергией.

Воспоминания о несчастной, забитой матери и вечно больной сестре, о голодном детстве, о годах унижений, о предательстве Ивана, который так легко изгнал его из стаи, – все это теперь казалось ему каким-то далеким, почти неважным, подернутым холодной, ледяной дымкой безразличия. Голос Усилителя, тихий, навязчивый, вкрадчивый, шепчущий свои обещания и приказы прямо ему в мозг, давно уже вытеснил все остальные мысли и чувства, оставив лишь одну, всепоглощающую, ненасытную эмоцию – жажду власти. Власти абсолютной, ничем не ограниченной, неоспоримой, той самой власти, которая позволит ему наконец-то растоптать, уничтожить всех, кто когда-либо стоял у него на пути, кто смел ему перечить или смотреть на него свысока. Он уже не был просто Серым, бывшим верным "правым глазом" Ивана-Волка. Он стремительно становился чем-то совершенно другим – безжалостным проводником чужой, темной, нечеловеческой воли, слепым орудием в руках тех, кто пришел из холодной, беззвездной пустоты.

Из густых теней разрушенного зала, почти не нарушая тишины, бесшумно, как змея, выскользнула высокая, угловатая фигура биоробота, которого Серый мысленно прозвал Чиряком из-за странных, щелкающих звуков, которые тот иногда издавал. Это был не тот первый монстр, бывший рыбаком Степаном, которого с трудом одолели у реки. Этот был другим – выше, тоньше, с более гладким, почти отполированным черным кристаллическим панцирем и длинными, многосуставчатыми конечностями, заканчивающимися острыми, как иглы, когтями. Его глаза горели таким же холодным, желтым огнем, но в них, как показалось Серому, было больше… осмысленности, если это слово вообще применимо к этим тварям. Его многочисленные кристаллические наросты и шипы тускло, зловеще поблескивали в слабом, оранжевом свете Кокона.

– Хозяева довольны тобой, Серый Волк, – проскрежетал Чиряк своим новым, лишенным всяких интонаций, механическим голосом, от которого у Серого по спине пробежали мурашки, несмотря на жар, исходящий от Усилителя. – Ты хорошо поработал. Ты сеешь страх, хаос и раздор среди этих жалких людишек. Это хорошо. Но этого уже мало. Хозяевам нужны результаты. Ты должен нанести им по-настоящему ощутимый, сокрушительный удар. Лишить их последних ресурсов. Уничтожить их хрупкую, смешную надежду. Ты должен подготовить почву для нашего полномасштабного прихода. Мы устали ждать.

Чиряк, не дожидаясь ответа, протянул Серому небольшой, плоский черный диск из того же материала, что и его Усилитель, очень похожий на тот, что Серый когда-то нашел в тайге, и который открыл ему путь к "дарам" Империи. "Это персональный коммуникатор. Через него ты будешь получать дальнейшие, более конкретные инструкции от наших Наблюдателей. И помни – Хозяева не терпят неудач и не прощают неповиновения." С этими словами биоробот так же бесшумно растворился в тенях, оставив Серого одного с его мыслями и новым, смертоносным заданием.

Обретя новую, почти нечеловеческую силу, получив четкую, недвусмысленную цель и прямую связь с теми, кто стоял за всем этим кошмаром, Серый начал действовать. Он знал этот проклятый Колымажск как свои пять пальцев, знал все его слабые места, все тайные ходы и лазейки. И он знал, кто из бывших "Волков" или просто отчаявшихся отморозков города может примкнуть к нему, соблазнившись обещаниями силы и безнаказанности. Первым, к кому он пришел, был Дым, с его патологической, почти болезненной тягой к огню и разрушению.

– Иван запрещает тебе жечь, Дым? – вкрадчиво спросил Серый, встретив его в руинах старого кинотеатра. – Боится, что ты спалишь его драгоценный союз с этими лесными выродками?

– Он стал как баба, – злобно сплюнул Дым, чиркая своей зажигалкой. – "Опасно", "не время"… А я чую – самое время! Время для большого, очищающего огня!

– Я дам тебе этот огонь, Дым, – пообещал Серый, и его желтые глаза зловеще блеснули. – Я дам тебе сжечь дотла и стойбище этих 'Теней', и лесопилку Ивана, и весь этот проклятый город, когда мы возьмем власть. Ты будешь моим огненным кулаком. Только помоги мне сначала ослабить их изнутри.

Дым плотоядно усмехнулся. Его ненависть к 'Теням' была почти такой же сильной, как у Грозы – во время одной из стычек они сильно покалечили его младшего брата. А Иван со своим 'союзом' выглядел в его глазах предателем. Серый же пообещал ему не просто власть, а 'великое очищение огнем' – возможность сжечь дотла и стойбище 'Теней', и всех, кто встанет у них на пути. Для Дыма, одержимого пироманией, это было предложение, от которого он не мог отказаться.. Он присягнул Серому на верность без колебаний.

Первой, самой важной целью Серого стали те скудные, с таким трудом собранные запасы продовольствия, которые объединенная группа Ивана и Ани хранила в относительно безопасном, как им казалось, подземном бункере под СТО Николая. Под покровом одной из особенно темных и холодных ночей, используя свою новую, почти нечеловеческую ловкость, силу и обострившееся в темноте зрение, он вместе с верным ему, как цепной пес, Дымом и еще парой своих новых приспешников без особого труда проник в это святая святых выживших. Они не просто украли значительную часть и так скудной еды – они с особой, садистской жестокостью испортили все остальное: высыпали в мешки с последней мукой и крупой пригоршни толченого стекла и ржавых гвоздей, подмешали в банки с консервами какую-то едкую, вонючую химическую дрянь, которую Дым раздобыл на заброшенном складе старых химреактивов. Утром, когда обнаружилась эта страшная пропажа и чудовищная порча продуктов, в лагере выживших едва не начался настоящий голодный бунт, который Ивану и Ане с огромным трудом удалось подавить.

Затем Серый, следуя инструкциям, полученным через черный коммуникатор, взялся за их импровизированное оружие. Он прекрасно знал, где Иван прячет свои немногочисленные, но такие ценные патроны к своему верному обрезу, и где «Тени тайги» хранят свои лучшие, самые смертоносные стрелы с костяными и обсидиановыми наконечниками. Незаметно, под покровом ночи, он пробрался к их тайникам и заменил порох в нескольких самых надежных патронах на бесполезный, мелкий речной песок, а тетиву на луках Орлана и других лучших стрелков «Теней» аккуратно, почти незаметно подрезал так, чтобы она предательски лопнула в самый ответственный, критический момент боя.

Через своих немногочисленных, особенно тех, кто еще не был изгнан из лагеря Ивана и сливал ему информацию за обещание еды или защиты, Серый начал активно, целенаправленно распространять ядовитые, разрушительные слухи. Он нашептывал оставшимся "Волкам", что хитрые "Тени" тайно воруют у них еду и специально, по указке своей шаманки, подставляют их под смертельные удары мутантов, чтобы ослабить и потом полностью захватить власть в городе. "Теням" же он через других своих агентов передавал, что Иван и его банда втайне презирают их древние обычаи, считают их дикарями и лишь временно используют их, а на самом деле готовятся предательски избавиться от них, как только те станут им не нужны. Эти ядовитые, полные лжи и ненависти семена раздора падали на слишком благодатную, измученную страхом, усталостью, голодом и взаимным, многолетним недоверием почву.

Используя свою новую, обострившуюся до предела связь с измененной Коконом и его хозяевами природой (или просто получая точную, оперативную информацию от Чиряка-биоробота через черный коммуникатор), Серый несколько раз с дьявольской точностью наводил небольшие, но очень агрессивные группы мутировавших волков или других, еще не виданных тварей на разведывательные или фуражирские отряды Ивана и Ани, выбирая именно тот момент, когда они были наиболее уязвимы, разделены или ослаблены. Эти внезапные, хорошо спланированные атаки не всегда приводили к большим человеческим потерям, но они страшно выматывали людей, заставляли их тратить последние, драгоценные патроны и стрелы, и, что самое главное, многократно усиливали паническое ощущение того, что враг повсюду, что спасения нет нигде.

Иван и Аня с растущей тревогой и отчаянием отмечали, что их и без того отчаянное положение ухудшается буквально с каждым днем. Испорченные, отравленные припасы, сломанное, ненадежное оружие, провальные, кровопролитные вылазки за едой, нарастающее, почти физически ощутимое напряжение и взаимные подозрения между их людьми – все это не могло быть просто чередой трагических случайностей или невезения. "Кто-то целенаправленно работает против нас изнутри, Аня, – сказал Иван ей однажды поздним, особенно холодным вечером, когда они, измученные и злые, анализировали причины очередной кровавой неудачи. – Кто-то очень хорошо знает все наши слабые места, наши тайники и наши планы. И этот кто-то – очень сильный и безжалостный враг." Аня молча кивнула, ее лицо было мрачнее тучи. Она тоже давно уже чувствовала это – неотступное присутствие какой-то темной, холодной, злонамеренной воли, направленной на их полное и окончательное уничтожение.

Лис, который после той страшной стычки у тарного комбината, где он едва не погиб, стал гораздо более осторожным, скрытным и наблюдательным, чем раньше, однажды заметил странную, знакомую фигуру, которая поздно ночью, скрытно, как вор, пробиралась к их небольшому складу с остатками драгоценного топлива… Фигура была очень похожа на Дыма… Позже, через несколько дней, он совершенно случайно видел, как тот же Дым что-то быстро, оглядываясь по сторонам, передавал одному из тех отмороженных парней, который совсем недавно, после изгнания Серого, открыто примкнул к нему. Лис долго колебался, но в конце концов решил рассказать обо всем Ивану, прекрасно понимая, что это может стоить ему жизни, если его страшные подозрения окажутся неверны или если Дым узнает об этом, но молчать он больше не мог – на кону стояла жизнь всех оставшихся.

Серый еще не знал, что его тайные, подлые действия начинают вызывать серьезные вопросы и подозрения. Он упивался своей новой, почти нечеловеческой силой, своим растущим влиянием на отчаявшихся и сломленных, и с нетерпением, с предвкушением садиста, ждал того момента, когда сможет нанести последний, сокрушительный, решающий удар по тем, кого он теперь считал своими смертельными врагами. Тьма, которую он так легко и охотно впустил в свое израненное, полное обид сердце, росла и крепла с каждым днем, с каждым новым злодеянием, окончательно превращая его в безжалостную, послушную марионетку коварных, невидимых рептилоидов. И эта страшная, ожившая марионетка была уже готова дернуть за все оставшиеся ниточки, чтобы окончательно обрушить и так уже хрупкий, держащийся на последнем издыхании мир сопротивления в проклятом, обреченном Колымажске.

Глава 36: Охота на Горохова

Участковый Горохов, съежившись от пронизывающего до костей, неестественного июльского холода, с опаской выглянул из-за обледенелого, покрытого инеем угла заброшенной котельной на самой окраине Колымажска. Его прерывистое, тяжелое дыхание тут же превращалось в густое, белое облако пара. Минус пять по Цельсию, которые проклятый Кокон установил, как свою постоянную, изматывающую температуру этого страшного, бесконечного лета, выматывали не хуже любого, даже самого лютого врага. Последние несколько мучительных дней он провел, как затравленная крыса, перебегая от одного ненадежного укрытия к другому, отчаянно пытаясь замести следы и найти хоть какой-то безопасный способ передать оставшиеся у него бесценные, смертельно опасные документы тем немногим, кто, как он теперь верил, мог бы ими правильно распорядиться – этому упрямому мальчишке Ивану и его новой, неожиданной союзнице, этой странной, сильной эвенкийской шаманке Ане.

Внезапно он замер, его сердце пропустило удар, а затем бешено заколотилось. По пустынной, занесенной грязным, перемешанным с сажей снегом улице медленно, но уверенно двигалась небольшая, хорошо организованная группа. Это были не случайные, оголодавшие мародеры, которых в последнее, смутное время развелось в Колымажске неисчислимое множество, и не жуткие, изменившиеся до неузнаваемости мутанты, чьи кошмарные, искаженные силуэты он уже научился с содроганием различать издалека. Эти шли слаженно, почти по-военному, внимательно, методично осматривая каждый темный закоулок, каждый заваленный мусором двор. И впереди… Горохов почувствовал, как ледяной, липкий пот выступил у него на лбу, несмотря на лютый мороз. Майор Семёнов. Его бывший начальник, так предусмотрительно и трусливо исчезнувший из города перед самым началом этого кошмара.

Но это был уже не тот Семёнов, которого он знал все эти годы… Этот Семёнов двигался с какой-то новой, неестественной, хищной, почти кошачьей грацией. Его обычно мешковатая, не по размеру милицейская форма теперь сидела на нем как влитая, идеально чистая, отглаженная, будто только что с вешалки… А взгляд… ледяной, отстраненный, совершенно бездушный, без малейшей тени прежней человеческой слабости, трусости или даже обычной усталости. На его шее, у самого воротника туго застегнутого кителя, Горохов с ужасом разглядел темную, уродливую, пульсирующую жилку, а кожа вокруг нее приобрела какой-то нездоровый, мертвенно-бледный, серовато-зеленый оттенок – верный, как он уже успел узнать из обрывков разговоров и собственных наблюдений, признак начавшейся необратимой трансформации или недавней имплантации какого-то инопланетного управляющего устройства.

Семёнов был не один. Его сопровождали трое – двое в темной, без каких-либо знаков различия униформе, очень похожей на ту, что носили бойцы зловещей группы "Восход", вооруженные короткими, футуристического вида автоматами, и один… тот самый Чиряк, бывший городской бродяга и пьяница, которого безжалостный Серый, по слухам, собственноручно превратил в своего первого, послушного подручного биоробота. Теперь это существо двигалось с такой же мертвенной, механической точностью, как и двое других его спутников, его пустые, горящие желтым огнем глаза бездумно, методично сканировали окрестности, не пропуская ни одной детали.

Стало предельно, до ужаса очевидно – Семёнов вернулся в Колымажск не просто так. Он теперь – не более чем послушная пешка в чужой, страшной игре, и его, без сомнения, послали сюда с одной единственной целью: зачистить все оставшиеся концы, уничтожить компрометирующие улики и того, кто слишком много знал. Искал он, без всякого сомнения, именно его, бывшего участкового Горохова. И те проклятые, бесценные бумаги, что огнем жгли ему сейчас карман старого, прохудившегося ватника.

Горохов, не дожидаясь, пока его окончательно заметят, инстинктивно нырнул в ближайший темный пролом в полуразрушенной кирпичной стене и со всех ног бросился бежать. Сердце отчаянно колотилось в груди, как пойманная в силки лесная птица. Он бежал, используя все свое многолетнее знание этого забытого богом города, петляя по узким, заваленным мусором проходным дворам, перелезая через обледенелые заборы и груды строительного мусора, прячась в темных, вонючих подворотнях. Несколько раз ему удавалось оторваться от преследователей, но они, словно ищейки, снова выходили на его след – возможно, у них были какие-то приборы для обнаружения, или тот черный кристалл, что Горохов видел в сейфе Семёнова, работал как маяк, указывая на 'пропавшие' документы, или Чиряк-биоробот вел их по какому-то невидимому энергетическому следу, который оставлял за собой Горохов, носивший с собой бумаги 'Метеора'.

После нескольких долгих, изматывающих часов этой отчаянной, почти безнадежной погони Горохов почувствовал, что силы его на исходе, легкие разрываются от ледяного воздуха, а ноги подкашиваются от усталости… Он из последних сил забежал в полуразрушенный, темный подъезд старой, обшарпанной "хрущевки"… и тут… почти нос к носу столкнулся с Марком. Молодой, еще совсем неопытный милиционер, которому Горохов несколькими днями ранее, повинуясь какому-то внутреннему порыву, передал часть тех самых секретных документов, похоже, использовал этот заброшенный дом как временное убежище или свой личный наблюдательный пункт.

– Степаныч?! – удивленно, почти испуганно прошептал Марк, с трудом узнав в этом запыхавшемся, измученном человеке своего бывшего, всегда такого тихого и забитого, участкового. – Что случилось? За тобой гонятся? Вид у тебя…

Горохов, тяжело, прерывисто дыша и прислонившись к холодной, облезлой стене, лишь судорожно кивнул.

– Семёнов… он… он вернулся… с какими-то новыми ублюдками… Ищут меня… за мной…

В этот самый момент с улицы донеслись громкие, нетерпеливые голоса преследователей и чей-то резкий, властный окрик. Марк мгновенно, почти профессионально оценил ситуацию. В его обычно немного наивных, мальчишеских глазах мелькнула неожиданная, холодная решимость.

– За мной, Степаныч, быстро! – почти беззвучно скомандовал он. – Я знаю тут один старый подвал, в который даже самые отчаянные крысы не суются – там еще со времен Гражданской Обороны хранились какие-то просроченные химикаты, вонь стоит жуткая, но для нас сейчас это, похоже, самое лучшее и безопасное укрытие.

Марк, несмотря на свою молодость и кажущуюся неопытность, оказался на удивление расторопным и сообразительным. Он быстро, уверенно провел измученного Горохова через запутанный, темный лабиринт сырых, заваленных хламом подвальных помещений, вывел его в соседний, совершенно безлюдный двор и привел к старому, давно заброшенному бомбоубежищу, вход в которое был почти незаметен за огромной грудой строительного мусора и старых, проржавевших бочек.

– Откуда ты знаешь это место? – спросил Горохов, с трудом пытаясь отдышаться и унять бешено колотящееся сердце.

– В детстве с пацанами лазили тут, клады искали, – криво усмехнулся Марк, его лицо в полумраке убежища казалось бледным и осунувшимся. – А что этому гаду Семёнову от тебя надо? Неужели из-за тех бумаг, что ты мне тогда дал? Они настолько важны?

Горохов с трудом покачал головой, его взгляд был полон отчаяния и какой-то мрачной решимости.

– Те, что я тебе отдал, Марк, были только самой верхушкой айсберга, так, для затравки. У меня осталось кое-что гораздо похуже, пострашнее. И, похоже, Семёнов, или те, на кого он теперь работает, об этом каким-то образом узнали.

Они устроились в одном из самых дальних, относительно сухих отсеков старого, промозглого бомбоубежища… Горохов, убедившись, что они здесь одни, с трудом достал из-за пазухи тщательно завернутую в несколько слоев полиэтилена и старую газету толстую, увесистую папку.

– Вот, – сказал он, и его голос заметно дрожал от волнения и пережитого. – Это то, за чем они так отчаянно охотятся. Здесь не просто старые, пыльные отчеты проекта "Метеор". Здесь… здесь прямые доказательства того, что наши "верхи" знали о существовании пришельцев, об их технологиях, еще в далеких пятидесятых. И не просто знали – они отчаянно, всеми силами пытались эти технологии заполучить и использовать в своих грязных целях. И, конечно же, как всегда, грандиозно провалились. А потом – все эти годы трусливо скрывали правду, безжалостно убирали всех неугодных свидетелей, таких, как мой несчастный брат. Ты думаешь, я простой участковый, Марк? Я двадцать лет на это потратил. После того, как Мишку 'списали' на взрыв метана в той проклятой шахте, я перестал спать спокойно. Я копал. Тихо, незаметно, как крот. Подшивал рапорты, слушал пьяные откровения бывших геологов в баре у Геннадия, сопоставлял даты исчезновений людей с отчетами о 'плановых учениях'. Я знал, что в этих папках в сейфе Семёнова – не просто отчеты, а приговоры. Приговоры, вынесенные моему брату и многим другим, таким же, как он.

– Понимаешь, Марк, – Горохов понизил голос почти до неразборчивого шепота, его глаза лихорадочно блестели в полумраке, – эти бумаги… там не только про "синих духов" и их пророческие предупреждения. Там еще и про то, как наши доблестные, но недалекие "Метеоровцы" уже в восьмидесятых, наплевав на все предостережения, снова пытались эти инопланетные технологии себе присвоить, как они втайне от всех экспериментировали с этими синими кристаллами, какие опасные частоты использовали, пытаясь их "разбудить". И про то, как они снова все провалили, вызвав целую серию необъяснимых аномалий и смертей, а когда уже здесь, в Колымажске, запахло по-настоящему жареным перед этим проклятым Коконом – они первыми, как последние трусы, драпанули из города, оставив нас всех здесь на съедение этим тварям. Если Семёнов теперь работает на этих… рептилоидов, как их там называют, то им эта информация нужна позарез, чтобы понять, как эффективнее противодействовать наследию повстанцев, как найти их последние укрытия и слабые места. А если он теперь снова с нашими вояками из "Восхода" связался…, то они хотят и все концы в воду окончательно спрятать, и, возможно, сами эти смертоносные технологии захапать, чтобы потом, когда все уляжется, размахивать ими, как новой, еще более страшной ядерной дубинкой. В любом случае, Марк, эти бумаги – настоящая бомба замедленного действия. И я не хочу, чтобы она взорвалась не в тех руках, или просто сгнила здесь, в этом подвале, вместе со мной. Я должен, я обязан передать это Ивану и Ане. Они… они другие. Они молодые, смелые. Может, они смогут найти правильное, достойное применение этим страшным знаниям. Или хотя бы просто выжить.

Они просидели в холодном, сыром бомбоубежище до глубокой, тревожной ночи, деля на двоих последние крохи хлеба и остатки воды из фляжки Горохова…

Под самое утро, когда силы были уже на исходе, а надежда почти угасла… они все же решили рискнуть и попытаться выбраться из своего временного укрытия… Но они опоздали. Страшно опоздали. Как только они, дрожа от холода и напряжения, с трудом выбрались из темного провала бомбоубежища во внутренний, заваленный мусором двор, их встретил резкий, властный, ледяной окрик:

– Стоять, Горохов! Дальше не уйдешь! И ты, щенок, – Семёнов презрительно кивнул на смертельно побледневшего Марка, – тоже здесь. Очень удобно. Как говорится, двух зайцев одним выстрелом.

Семёнов и его вооруженные до зубов люди стояли у единственного выхода из двора, отрезая им все пути к отступлению.

– Отдай бумаги, Степаныч, – голос Семёнова был лишен всяких человеческих эмоций, он звучал как скрип ржавого металла… – Моим новым Хозяевам очень нужна эта информация. И они очень щедро платят за лояльность и преданность. А за неповиновение – очень жестоко карают. Поверь мне, я знаю. У тебя еще есть ничтожный шанс умереть быстро и почти безболезненно. Не упусти его.

– Пошел ты к черту, майор… или кто ты там теперь, тварь, – прохрипел Горохов, его глаза горели тихой, отчаянной ненавистью. Он медленно посмотрел на окаменевшего от ужаса Марка, потом на толстую папку с документами, которую он все еще крепко сжимал под своим старым, рваным ватником. В его потухших глазах на мгновение мелькнула не только всепоглощающая усталость, но и какая-то новая, отчаянная, почти безумная решимость. – Не дождешься. Никогда.

Семёнов едва заметно, почти презрительно кивнул своим молчаливым людям. Двое в темной униформе вскинули автоматы. Это были не стандартные АКС-74У, а что-то более современное и незнакомое – компактные, черные, с необычной компоновкой, возможно, экспериментальные 'Вихри' или 'Верески', о которых лишь ходили слухи, или даже что-то совсем не наше. Чиряк-биоробот, издавая скрежещущий звук, двинулся вперед, его желтые сенсоры были неподвижно сфокусированы на Горохове. Он двигался с неестественной точностью, обходя завалы и не оставляя преследователям шансов потерять след.

– Беги, Марк! Беги, сынок! – неожиданно громко, на последнем дыхании закричал Горохов, выхватывая из глубокого кармана своего ватника старый, еще дедовский, но все еще верный и безотказный револьвер системы Нагана образца 1895 года (он всегда, с незапамятных времен, с тех пор как нашел его мальчишкой на чердаке старого дома, тайно носил его с собой, заряженным последними тремя патронами, не доверяя ни казенному, часто клинящему ПМу, ни, тем более, нынешним временам, несмотря на все официальные запреты и строгие инструкции).– Бери эти проклятые бумаги! Передай Ане! Ивану! Пусть они знают всю правду!