История Греции. Том 8

Однако, хотя Фриних успешно выпутался, его маневр против влияния и жизни Алкивиада провалился. Олигархическое движение не только продолжилось, но и перекинулось с Самоса в Афины. По прибытии туда Писандр и его сторонники изложили народному собранию планы, задуманные олигархами на Самосе. Народу предложили восстановить Алкивиада и отказаться от демократической конституции, взамен обещая союз с персидским царем и победу над пелопоннесцами.

Эти предложения вызвали бурю в собрании. Многие ораторы горячо защищали демократию; лишь немногие, если вообще такие были, выступали против. Противники Алкивиада с негодованием осуждали вред его восстановления, нарушающего законы и отменяющего судебный приговор, в то время как Евмолпиды и Керики, священные семьи, связанные с Элевсинскими мистериями, которые осквернил Алкивиад, подали религиозный протест.

Против всех этих яростных оппонентов, чьи страстные обличения находили полный отклик в собрании, у Писандра был лишь один простой ответ. Он вызывал их по именам и задавал каждому один и тот же вопрос:

– Какая у вас есть надежда на спасение города, когда у пелопоннесцев флот, равный нашему, больше союзных городов, а царь и Тиссаферн снабжают их деньгами, тогда как у нас денег больше нет? Какая надежда на спасение, если мы не сможем убедить царя перейти на нашу сторону?

Ответом было мрачное молчание или признание безнадежности.

– Тогда, – продолжал Писандр, – этой цели нельзя достичь, если мы не станем управлять государством более умеренно, не передадим власть в руки немногих и не вернем Алкивиада – единственного, кто сейчас способен это устроить. Разве мы поставим политическое устройство выше спасения города? Тем более что позже можно будет изменить то, что мы сейчас решим, если оно окажется неудачным.

Предложение об олигархической реформе вызвало единодушное и гневное сопротивление собрания. Но, как и на Самосе, их заставило замолчать жестокая необходимость. Собрание, неохотно, но под давлением обстоятельств, утвердило предложение Писандра. Он и десять других послов с полномочиями вести переговоры с Алкивиадом и Тиссаферном были немедленно отправлены в Ионию.

Перед отъездом Писандр предпринял еще более важный шаг. Он понимал, что недавнее голосование, вырванное страхом перед войной и противоречащее истинным настроениям собрания, никогда не станет реальностью по доброй воле народа. Оно было лишь первой ступенью – формальным оправданием для себя и сигналом для олигархических сил. Теперь предстояло второй шаг: организовать насилие, достаточное для подчинения народа.

Писандр обратился к политическим клубам (гетериям) – тайным объединениям богатых граждан, связанных клятвой взаимной поддержки в политике, судах и общественных делах. Эти клубы, часто враждовавшие между собой, теперь должны были объединиться против общего врага – демократии. Под руководством Писандра они начали подготовку к перевороту.

После его отъезда инициативу перехватил учитель риторики Антифон из дема Рамнунта. Не имея возможности выступать публично из-за непопулярности своей профессии среди демократов, он стал мастером закулисных интриг и теперь с радостью направил свои таланты на свержение ненавистного ему строя. Его организаторские способности и холодный расчет сделали его ключевой фигурой готовящегося переворота.

Вот каков был человек, которому Писандр перед своим отъездом в основном поручил задачу организации антинародных клубов для завершения революции, уже стоявшей на пороге. Его главным помощником был Ферамен, другой афинянин, впервые упомянутый здесь, выдающийся способностями и хитростью. Его отец (родной или приемный), Агнон, был одним из пробулов и ранее основал Амфиполь. Даже Фриних – чью проницательность мы уже имели возможность оценить и который из ненависти к Алкивиаду решительно выступил против олигархического движения на Самосе – стал рьяно поддерживать это движение в Афинах после своего отстранения от командования. Он привнес на сторону Антифона и Ферамена изобретательный ум, не уступающий их собственному, сочетавшийся с дерзостью и смелостью, даже превосходящей их. Под руководством таких искусных вождей антинародные силы Афин были организованы с глубоким расчетом и направлялись с ловкой жестокостью, невиданной ранее в Греции.

К тому времени, когда Писандр и другие послы достигли Ионии, примерно в конце января или начале февраля 411 г. до н. э., пелопоннесский флот уже покинул Милет и направился в Книд и Родос, на последний из которых Леонт и Диомедон совершили несколько набегов с соседнего острова Халки. В то же время афинские войска на Хиосе добивались успехов в осаде города и строительстве укрепления в Дельфинии. Педарит, лакедемонский наместник острова, отправил настоятельные просьбы о помощи к пелопоннесцам на Родосе, но помощь не пришла; поэтому он решил предпринять общую [стр. 20] вылазку и атаковать афинян всеми своими силами, включая как союзников, так и хиосцев. Хотя сначала он добился некоторого успеха, битва закончилась его полным поражением и гибелью, с большими потерями среди хиосских войск и утратой многих щитов, захваченных во время преследования. [20] Хиосцы, оказавшиеся в еще более тяжелом положении и начавшие страдать от голода, смогли продержаться лишь благодаря частичному подкреплению, вскоре полученному от пелопоннесских сторожевых кораблей в Милете. Спартанец по имени Леонт, прибывший на корабле Антисфена в качестве одного из эпабатов (морских пехотинцев), возглавил эту эскадру из двенадцати триер, преимущественно фурийских и сиракузских, сменив Педарита на посту главнокомандующего островом. [21]

Именно в тот момент, когда Хиос, казалось, был близок к возвращению под власть Афин, а превосходящий пелопоннесский флот был парализован на Родосе персидскими интригами и подкупом, Писандр прибыл в Ионию, чтобы начать переговоры с Алкивиадом и Тиссаферном. Он мог заявить, что свержение демократии в Афинах уже началось и скоро завершится, и теперь требовал обещанной награды взамен – персидского союза и помощи Афинам против [стр. 21] пелопоннесцев. Но Алкивиад прекрасно понимал, что пообещал то, чего не имел ни малейшего шанса выполнить. Сатрап, казалось, следовал его советам – или, вернее, собственным интересам, используя Алкивиада как инструмент, – стремясь истощить обе стороны и поддерживать их примерно в равновесии, пока они не погубят друг друга. Однако он никоим образом не был склонен отождествлять себя с делом Афин и окончательно порывать с пелопоннесцами, особенно в момент, когда их флот был не только больше афинского, но и располагался на острове вблизи его сатрапии. Соответственно, Алкивиад, вызванный афинскими послами для выполнения своих обязательств, оказался в затруднительном положении, из которого мог выйти лишь с помощью одной из своих характерных уловок.

Принимая послов вместе с Тиссаферном и выступая от его имени, он выдвинул требования, заведомо неприемлемые для афинян, чтобы разрыв выглядел их решением, а не его. Во-первых, он потребовал уступить Великому царю всю Ионию; во-вторых, все соседние острова, а также некоторые другие территории. [22] Хотя эти требования были огромными (включая уступку Лесбоса, Самоса и Хиоса и возвращение Персидской монархии к состоянию 496 г. до н. э., до Ионийского восстания), Писандр и его коллеги согласились на все, так что Алкивиад оказался на грани разоблачения своей хитрости. Тогда он придумал новое требование, задевавшее афинскую гордость и безопасность в самом уязвимом месте: он потребовал, чтобы персидскому царю было позволено строить неограниченное количество военных кораблей и свободно плавать вдоль побережья на всех новых территориях. После огромных уступок, уже сделанных, послы не только сразу отвергли это новое требование, но и восприняли его как оскорбление, раскрывающее истинные намерения [стр. 22] Алкивиада. Оно не только отменяло хваленый договор, известный как Каллиев мир, заключенный около сорока лет назад между Афинами и Персией и ограничивавший персидские военные корабли водами восточнее Фаселиды, но и уничтожал морское господство Афин, ставя под угрозу безопасность всех побережий и островов Эгейского моря. Видеть Лесбос, Хиос и Самос во власти Персии было болезненно, но появление мощных персидских флотов у этих островов стало бы верным предвестником и средством дальнейших завоеваний на западе, возродив агрессивные устремления Великого царя, как во времена Ксеркса. Писандр и его товарищи, резко прервав переговоры, вернулись на Самос, возмущенные открытием, которое они сделали впервые: Алкивиад обманывал их с самого начала, выдвигая заведомо неприемлемые условия. [23] Тем не менее, они, по-видимому, все еще считали, что Алкивиад поступал так не потому, что не мог, а потому что не хотел заключить обсуждаемый союз. [24] Они подозревали его в предательстве олигархического движения, которое он сам же инициировал, и в планах вернуться в лоно демократии, которую он сначала порицал, заключив союз с Тиссаферном. Именно так они представили его поведение, изливая разочарование в обвинениях в двоедушии и утверждениях, что он, в конце концов, непригоден для олигархического общества. Такие заявления, [стр. 23] распространявшиеся на Самосе для объяснения неожиданного провала их надежд, создали среди войска впечатление, что Алкивиад действительно симпатизирует демократии, одновременно сохраняя ореол своего безграничного влияния на Тиссаферна и Великого царя. Вскоре мы увидим последствия этой веры.

Однако сразу после разрыва переговоров сатрап предпринял шаг, призванный окончательно разрушить надежды афинян на персидскую помощь. Хотя он придерживался политики не оказывать решающей поддержки ни одной из сторон и лишь затягивать войну, чтобы ослабить обе, он начал опасаться, что зашел слишком далеко в ущемлении пелопоннесцев, которые уже два месяца бездействовали на Родосе, поставив свои корабли на берег. У него не было действующего договора с ними, так как Лих отверг два предыдущих соглашения, и он не предоставлял им жалованья или провианта. Его подкупы офицеров пока сдерживали войско, но неясно, как такое большое количество людей находило пропитание. [25] Теперь же он узнал, что их терпение иссякло, и они, вероятно, дезертируют, начнут грабить побережье его сатрапии или, быть может, пойдут на отчаянную битву с афинянами. Опасаясь этого, он счел необходимым возобновить контакт с ними, выплатить жалованье и заключить третье соглашение, которое ранее отказался обсуждать в Книде. Поэтому он отправился в Кавн, вызвал пелопоннесских командиров в Милет и заключил с ними близ города договор следующего содержания:

«В тринадцатый год царствования Дария, при эфоре Алексиппиде в Лакедемоне, лакедемоняне и их союзники заключили с Тисса [стр. 24] ферном, Гиераменом и сыновьями Фарнака соглашение относительно дел царя, лакедемонян и их союзников. Земля царя, сколько ее есть в Азии, должна принадлежать царю. Пусть царь распоряжается своей землей, как пожелает. Лакедемоняне и их союзники не должны приближаться к земле царя с враждебными намерениями, равно как и царь – к земле лакедемонян и их союзников. Если кто-либо из лакедемонян или их союзников приблизится к земле царя с враждебными намерениями, лакедемоняне и их союзники должны воспрепятствовать ему; если кто-либо с земли царя приблизится к лакедемонянам или их союзникам с враждебными намерениями, царь должен воспрепятствовать ему. Тиссаферн должен обеспечивать жалованье и содержание для ныне присутствующего флота по установленной ставке до прибытия царского флота; после этого лакедемоняне могут, если пожелают, содержать свой флот самостоятельно или, если предпочтут, Тиссаферн будет предоставлять содержание, а по окончании войны лакедемоняне вернут ему полученное. После прибытия царского флота оба флота должны вести войну совместно, как будет решено Тиссаферном, лакедемонянами и их союзниками. Если они пожелают заключить мир с афинянами, это должно быть сделано только по общему согласию.» [26]

При сравнении этой третьей конвенции с двумя предыдущими мы видим, что теперь не оговаривается никакая территория, кроме континентальной Азии, которая безоговорочно закрепляется за царём, разумеется, вместе со всеми проживающими на ней греческими поселенцами. Однако благодаря дипломатической уловке условия договора подразумевают, что это не вся территория, на которую царь может претендовать, хотя ничего не говорится о возможных остальных землях. [27]

Далее, в этой третьей конвенции упоминаются Фарнабаз, сын Фарнака, со своей сатрапией Даскилий, и Гиерамен с его областью, чьи размеры и местоположение нам неизвестны; тогда как в предыдущих [p. 25] договорах не фигурировал ни один сатрап, кроме Тиссаферна. Мы должны помнить, что пелопоннесский флот включал те двадцать семь триер, которые Каллигейт специально перевёз для помощи Фарнабазу; поэтому последний теперь естественным образом стал участником общих военных действий.

В-третьих, здесь впервые мы встречаем официальное заявление о персидском флоте, который должен быть приведён в качестве подкрепления для пелопоннесцев. Это было обещание, которое сатрап теперь излагал более откровенно, чем раньше, чтобы обмануть их и ослабить недоверие, которое они начали испытывать к его искренности. Оно служило временной цели удержать их от немедленных отчаянных действий, враждебных его интересам, чего он и добивался. Поэтому, возобновляя выплаты на данный момент, он делал вид, что занят приказами и приготовлениями для флота из Финикии. [28]

Пелопоннесскому флоту было приказано покинуть Родос. Однако перед тем как он покинул остров, туда прибыли послы из Эретрии и Оропа; последний, находившийся на северо-восточной границе Аттики, хотя и защищался афинским гарнизоном, недавно был внезапно захвачен беотийцами. Потеря Оропа значительно облегчила возможность отпадения Эвбеи; и эти послы пришли просить помощи у пелопоннесского флота, чтобы поддержать остров в этом замысле. Однако пелопоннесские командующие считали себя обязанными в первую очередь помочь пострадавшим на Хиосе, к которому они и направились. Но едва они миновали Триопийский мыс, как увидели афинскую эскадру с Халки, следившую за их передвижениями. Хотя ни одна из сторон не желала генерального сражения, они ясно видели, что афиняне не позволят им пройти мимо Самоса и добраться до Хиоса без боя. Поэтому, отказавшись от плана помощи Хиосу, они снова сосредоточили свои силы в Милете, в то время как афинский флот также вновь собрался на Самосе. [29] Это произошло около конца марта 411 г. до н. э., когда оба флота вернулись на позиции, которые занимали четырьмя месяцами ранее. [p. 26]

После разрыва с Алкивиадом и особенно после этого явного примирения Тиссаферна с пелопоннесцами Писандр и олигархические заговорщики на Самосе должны были пересмотреть свой план действий. Они не начали бы это движение изначально, если бы не были подстрекаемы Алкивиадом и не получили от него обманчивую иллюзию персидского союза, чтобы обмануть и парализовать народ. У них, конечно, было достаточно мотивов, исходя из личных амбиций, чтобы начать это самостоятельно, без Алкивиада; но без надежд – одинаково полезных для их целей, ложных или истинных, – связанных с его именем, у них не было бы шансов сделать первый шаг. Однако теперь этот первый шаг был сделан до того, как обманчивые ожидания персидского золота рассеялись. Афинский народ привык к мысли о свержении своей конституции в обмен на определённую цену: оставалось заставить их под угрозой меча, не платя этой цены, согласиться на то, на что они уже дали согласие. [30]

Более того, лидеры заговора чувствовали себя уже скомпрометированными, так что отступать было небезопасно. Они привели в движение своих сторонников в Афинах, где система убийственного запугивания, хотя известия об этом ещё не дошли до Самоса, уже была в полном разгаре: поэтому они чувствовали себя вынужденными продолжать, как единственный шанс сохранить себя. В то же время все те слабые намёки на общественную пользу в виде персидского союза, которые изначально прилагались к этому плану и которые могли привлечь некоторых робких патриотов, теперь полностью исчезли; и оставалась лишь голая, эгоистичная и беспринципная схема амбиций, не только разрушавшая свободу Афин внутри, но и ослаблявшая и ставившая под угрозу их перед внешним врагом в момент, когда вся их сила едва ли была достаточна для борьбы. Заговорщики решили продолжать, несмотря ни на какие риски, как в разрушении конституции, так и в ведении внешней войны. Большинство из них были богатыми людьми, и они были готовы, как отмечает Фукидид, оплачивать расходы из собственных средств, поскольку теперь боролись не за свою страну, а за собственную власть и выгоду. [31]

Они не теряли времени и приступили к исполнению сразу после возвращения на Самос с неудачной встречи с Алкивиадом. Отправив Писандра с пятью послами обратно в Афины, чтобы завершить начатое там, а остальных пятерых – для олигархизации зависимых союзников, они организовали все свои партийные силы в армии и начали принимать меры для подавления демократии на самом Самосе.

Эта демократия была результатом насильственной революции, осуществлённой около десяти месяцев назад с помощью трёх афинских триер. С тех пор она удерживала Самос от восстания, подобного Хиосу; теперь она стала средством сохранения демократии в самих Афинах. Сторонники Писандра, обнаружив, что она является непреодолимым препятствием для их планов, сумели переманить на свою сторону часть ведущих самосцев, находившихся у власти. Триста из них, те самые, что десять месяцев назад подняли оружие, чтобы свергнуть существовавшую олигархию, теперь вступили в заговор вместе с афинскими олигархами, чтобы свергнуть самосскую демократию и захватить власть для себя. Новый союз был скреплён и освящён, согласно истинно олигархической практике, убийством без суда, или убийством, для которого подходящая жертва оказалась под рукой.

Афинянин Гипербол, который был подвергнут остракизму несколько лет назад коалицией Никия и Алкивиада вместе с их сторонниками, – остракизован, как говорит Фукидид, не из-за страха перед его властью и влиянием, а из-за его низкого характера и позора для города, и таким образом остракизован в результате злоупотребления институтом, – теперь проживал на Самосе. Поскольку он не был самосцем и к тому же находился в изгнании последние пять или шесть лет, он не мог иметь никакой власти ни на острове, ни в армии, и поэтому его смерть не служила никакой перспективной [p. 28] цели. Но он олицетворял демагогическое и обвинительное красноречие демократии, контроль над должностными преступлениями; так что он стал общим объектом ненависти для афинских и самосских олигархов. Некоторые из афинских заговорщиков во главе с Харином, одним из стратегов, совместно с самосскими заговорщиками схватили Гипербола и убили его, по-видимому, вместе с некоторыми другими жертвами. [32]

Хотя эти совместные убийства служили залогом верности каждой из групп заговорщиков в отношении дальнейших действий, они в то же время предупредили противников. Те ведущие самосцы, которые оставались верны демократии, ища защиты от надвигающейся угрозы, обратились с горячим призывом к Леонту и Диомедонту, двум недавно прибывшим из Афин стратегам, заменившим Фриниха и Скронида, – людям, искренне преданным демократии и враждебным любой олигархической перемене, а также к триерарху Фрасиллу, Фрасибулу, сыну Лика, служившему тогда гоплитом, и многим другим убеждённым демократам и патриотам в афинском войске. Они апеллировали не только к их личной безопасности и своей демократии, теперь находящейся под угрозой со стороны заговорщиков, часть которых были афинянами, но также к общественным интересам Афин; поскольку, если Самос станет олигархическим, его симпатии к афинской демократии и верность союзу прекратятся. В этот момент самые последние события, произошедшие в Афинах, о которых ещё не знали, [p. 29] считалось, что демократия там всё ещё существует. [33]

Поддержать атакуемую демократию Самоса и сохранить сам остров, теперь ставший оплотом разрушающейся Афинской империи, были более чем достаточные мотивы для афинских лидеров, к которым обратились. Начав личную агитацию среди солдат и моряков и призывая их вмешаться, чтобы предотвратить свержение самосской демократии, они обнаружили, что общие настроения решительно на их стороне, особенно среди паралов, или экипажа священной государственной триеры, называемой «Парал». Эти люди были отборными моряками государства – каждый из них не только свободный человек, но и полноправный афинский гражданин, получавший более высокое жалование, чем обычные моряки, и известный своей преданностью демократической конституции, с активной неприязнью к самой олигархии и всему, что от неё пахло. [34]

Бдительность Леонта и Диомедонта на стороне обороны противодействовала интригам их коллеги Харина вместе с заговорщиками и обеспечила самосской демократии верных союзников, всегда готовых к действию. Вскоре заговорщики предприняли насильственную попытку свергнуть правительство; но хотя они выбрали свой момент и возможность, они всё же потерпели полное поражение в схватке, особенно благодаря энергичной помощи паралов. Тридцать из них были убиты в столкновении, а трое самых виновных впоследствии были приговорены к изгнанию. Победившая сторона не стала мстить остальным заговорщикам из трёхсот, объявила всеобщую амнистию и сделала всё возможное для восстановления конституционного и гармоничного функционирования демократии. [35] [p. 30]

Херес, афинский триерарх, активно участвовавший в событиях, был отправлен на самом «Парале» в Афины, чтобы сообщить о произошедшем. Но этот демократический экипаж, прибыв в родной город, вместо ожидаемого приёма обнаружил состояние дел не менее отвратительное, чем удивительное. Демократия Афин была свергнута: вместо Совета Пятисот и народного собрания четыреста самопровозглашённых олигархов восседали с верховной властью в булевтерии. Первым приказом Четырёхсот, услышав, что «Парал» вошёл в Пирей, было заключить под стражу двух или трёх членов экипажа, а остальных перевести с их привилегированной триеры на обычную с приказом немедленно отплыть и крейсировать возле Эвбеи. Командир Херес сумел бежать и вернулся на Самос, чтобы сообщить неприятные новости. [36]

Шаги, благодаря которым эта олигархия Четырёхсот постепенно пришла к власти, следует проследить с момента, когда Писандр покинул Афины – после того как получил постановление народного собрания, разрешающее ему вести переговоры с Алкивиадом и Тиссаферном, – и после того как создал совместную организацию и заговор всех антинародных гетерий, которые оказались под управлением особенно Антифонта и Ферамена, впоследствии поддержанных Фринихом. Все члены того Совета Старейшин, называемого пробулами, которые были назначены после поражения на Сицилии, с Агноном, отцом Ферамена, во главе, [37] – вместе со многими другими ведущими гражданами, некоторые из которых считались стойкими сторонниками демократии, присоединились к заговору; в то время как олигархически настроенные и нейтральные богачи вступили в него с энтузиазмом; так что сформировалась партия, многочисленная и обеспеченная деньгами.

Антифонт не пытался собрать их вместе или сделать какое-либо публичное выступление, вооружённое или нет, чтобы запугать действующие власти. Он позволил совету и народному собранию продолжать заседать и обсуждать как обычно; но его сторонники, чьи имена и количество не были публично известны, получали от него инструкции, когда и что говорить. Главной темой их выступлений была дороговизна демократических институтов в нынешнем тяжёлом финансовом положении, огромные расходы государства на оплату советников, судей, экклесиастов или граждан, посещавших народное собрание, и т. д. Государство теперь могло позволить себе платить только тем солдатам, которые сражались за его защиту, и никто другой не должен был касаться государственных денег. Они настаивали, что необходимо исключить из политических прав всех, кроме избранного тела Пяти тысяч, состоящего из тех, кто лучше всего мог служить городу лично и кошельком.

Обширное лишение прав, заложенное в этом последнем предложении, было достаточно шокирующим для слуха афинского собрания. Но на самом деле само предложение было обманом, никогда не предназначенным для реализации и представлявшим нечто гораздо меньшее, чем то, что задумывали Антифонт и его сторонники. Их замысел состоял в том, чтобы присвоить власть себе, без контроля или партнёрства, оставив это тело Пяти тысяч не только несозванным, но и несуществующим, как пустое имя для обмана граждан в целом. Однако об этом реальном намерении пока не было сказано ни слова. Проектируемое тело Пяти тысяч было темой, на которой проповедовали все партийные ораторы; но без внесения какого-либо конкретного предложения об изменении, что пока нельзя было сделать без нарушения закона.

Даже при такой косвенной пропаганде проект сокращения прав до Пяти тысяч и упразднения всех оплачиваемых гражданских функций был достаточно резким изменением, чтобы вызвать множество противников. Для таких противников Антифонт был полностью готов. Все те, кто выступал против, или, по крайней мере, все самые заметные из них, были последовательно устранены путём частных убийств. Первым из них, кто погиб таким образом, был Андрокл, известный как демагог, или народный оратор, и отмеченный для мести не только этим обстоятельством, но и тем фактом, что он был среди самых яростных обвинителей Алкивиада перед его изгнанием. Ибо в это [p. 32] время разрыв Писандра с Тиссаферном и Алкивиадом ещё не стал известен в Афинах, так что последний всё ещё считался на пороге возвращения домой как член планируемого олигархического правительства. После Андрокла многие другие ораторы схожих взглядов погибли таким же образом, от рук неизвестных.