Ванильная смерть

Лукьянова не спасовала и здесь: отдышалась, откинула за спину волосы, которые даже после сложных элементов выглядели, будто она только что вышла из салона, и уперла руки в бока.

– Каков вердикт? – ее твердый вопрос разбился о стены приглушенным эхо.

Барс с Эммой переглянулись. Алиса выглядела как придирчивый капитан команды в своем красном обтягивающем спортивном костюме, Эмма, по своему обыкновению, в атмосферу не вписывалась: была приглашенным дьяволом в белом по неосторожности перепутавшим плечо.

– Не дотягиваешь. – Алиса сложила руки на груди, натянула до безобразия фальшивую улыбку. – Не тот уровень, извини.

Вероника не стушевалась. Удивленно, небрежно выгнула бровь и хмыкнула.

– А в московском лицее я со своим уровнем в первой линии стояла.

Лиза рядом с Громовым разволновалась, во все глаза смотря на новую подругу, схватила Гришу за ладонь. Он улыбнулся уголками губ, сжал в ответ пальцы на ее мягкой коже.

– Это говорит не в пользу Москвы. – пожала плечами Алиса.

– Слишком смелые слова для той, кто ничего не знает о том, где я училась раньше. – Вероника почти смеялась – ее не трогали слова девушек, наоборот, она забавлялась и с улыбкой собиралась отстоять свою честь.

– Мне и не нужно. – Тонкая улыбка, ленточным червем растянувшая губы Барс, не сходила с лица. Гриша представил себя на месте Лукьяновой. Ему было бы не по себе. – Знаешь известную шутку? – Она улыбнулась шире, легкомысленно взмахнула в воздухе пальчиками. – Переехать из Москвы в Питер – духовный рост. А из Питера в Москву – грехопадение.

Громов хмыкнул, тут же спрятал смешок за кашлем. Он любил юмор, построенный на стереотипах – не воспринимал аргументы всерьез, но получал огромное удовольствие от дружеских споров на тему, как правильно говорить, «подъезд» или «парадная», упрекать москвичей в спешке, – даже их эскалаторы в метро, – и высмеивать то, что даже на подъем те встают с правого края ступеней, будто сэкономленные минуты помогут заработать денег.

Над медлительным и пьющим, курящим Петербургом он тоже забавлялся, ведь стереотипы не брались из воздуха. Он правда сам любил медитативно гулять по улицам, а в бары иногда заходил просто поесть. В этом был смысл. Но добрый, беззубый, дружеский.

В отличие от того, что сказала Алиса. Она не подтрунивала над Лукьяновой, не шутила, по тону был понятно – закапывала. Воздух сгустился. Гриша в сцене не участвовал, но волнение Лизы передалось и ему, он крепче сжал ладонь младшей Купер.

Лукьянова помолчала несколько секунд. После слов Барс улыбка ее отклеилась от лица, упала и разбилась, но лица она не потеряла. Шагнула вперед.

– Давай на чистоту. – Вероника оставила за скобками неуместное сравнение городов. – Ты пригласила меня на отбор, чтобы поиздеваться? – Присутствующие в зале вздохнули и замерли. Лукьянова использовала запрещенный прием в токсичной среде – говорила напрямую. А названное зло уже было не страшно. В миг давящая атмосфера рассеялась, и на дощатом полу остались три молодых девушки, выясняющие отношения. Эмма с Алисой синхронно подняли на нее глаза. Вероника улыбнулась. Должное внимание было заполучено. – Я знаю таких, как ты. – Вероника заняла позицию сверху. Кивнула Барс. Гриша почувствовал, как запах лака и резины впитался в кожу. – Сама такой была. – Сила ее слов подпитывалась тем, что злыми насмешками не перебить – опытом. – Только вот школа почти закончилась, двенадцатый класс не в счёт. В реальной жизни ты никого себя бояться не заставишь. И с твоими острыми зубками, поверь мне, реальность тебя прожует и выплюнет. – Ледяной тон окатил жюри, которое под правдивыми словами вдруг перестало быть значимым и устрашающим. – Поэтому, либо дай мне внятный ответ – в команде я или нет, либо заканчивай этот фарс, Алиса. – Ровно проговорила Лукьянова. Королевская осанка и безапелляционный взгляд стали точкой. – Со мной твои шутки не прокатят.

Это было дерзко. Эмма одобрительно улыбнулась. Но Алиса все же была не так проста.

– Видно, что говоришь ты из собственного опыта, я это уважаю. – Барс глядела на Веронику расслабленно, будто в рукаве у нее был припрятан туз. Громов наблюдал за Эммой. Она, казалось, здесь не присутствовала: с отрешенной улыбкой наблюдала за перепалкой, но не включалась. Мстила Алисе за резкие слова. – Но видимо, как ты сама говоришь, реальность прожевала саму тебя слишком тщательно. – Барс развела руками и театрально огляделась. – На сколько ты забросила тренировки? – Взглянула она на Веронику исподлобья. – Полгода? Год? Больше?

Внутри у Лукьяновой органы сжались в комок от холодной улыбки Барс. Она была права. И молчание Вероники стало проигрышем. В зале похолодало.

– Ничего личного, – Эмма неожиданно включилась в диалог. – Как и сказала Алиса – не наш уровень.

Сказано это было с таким зубодробящим безразличием, с такой пренебрежительной интонацией, что у Лукьяновой, Громов видел, челюсть свело. Он замечал ее взгляды в сторону Эммы: почти ревнивые. Алиса хоть и пассивно враждовала с Вероникой с передышками на лицемерную дружбу, давала ей то, без чего Лукьянова, сколько не отрицай, не могла жить. Внимание. Эмма, в свою очередь так отчаянно требовавшая того же от Гриши, отрезала Веронику от себя по всем фронтам.

Сейчас – при всех – таким игнором ее просто высмеяла. Гриша увидел по еле ощутимому движению плеч, как натянулась внутри Лукьяновой пружина. Она сделала еще один шаг вперед. Пошла в наступление.

– Ты кайфуешь от этого, да? – Чем-то вне себя она заставила Эмму обратить на нее внимание.

Купер улыбчиво прищурилась.

– Есть немного.

Легкое согласие. И очередная победа. Но Вероника уже завелась. Темперамент кипел в ней, выплескивался. На защиту границ пришли все собранные за последние недели аргументы: грубость с Лизой, навязчивость, тупость и снисхождение Эммы там, где об этом не просили. Веронику прорвало.

– Таких, как ты, я тоже знаю, – гордый подбородок и руки в бока, – ты думаешь, что перед тобой все двери открыты, – Эмма смотрела на Лукьянову не мигая, а Вероника продолжала. Ее уже попинала жизнь, острые на язык девочки ей давно не были страшны. Вероника проживала ситуации и страшнее. – Только представь себе, за дверями школы никому не интересна твоя спесь. Интересно лишь, какой ты человек. А персона ты, честно говоря, так себе.

«Скамейка запасных» задохнулась. Вероника озвучила то, что все хотели сказать, но не решались. И победила. Не в войне, но в том, что Эмма в обсуждение была уже втянута гарпуном. Эмма прищурилась уже без улыбки.

– Какой тонкий переход на личности, – с прозрачным сарказмом хмыкнула она и взглядом Лукьянову уже не отпустила. – По теме, – она окинула широким жестом спортивный зал, – аргументов не осталось?

Унизительный, красивый ход. Громов безоценочно готов был аплодировать, если бы не испытывал отвращения к распеканию. Но Вероника попереть свои границы не дала.

– Удобная позиция манипулятора, Эмма, – спокойно парировала Лукьянова. – Как вы переходите на личности в любой удобной ситуации, так это нормально. А здесь плохая я? Не лицемерно получается? – С улыбчивым удивлением вскинула она брови.

Гриша сжал руку Лизы сильнее. Вероника делала это за них всех: вступала в открытую конфронтацию с той, кого подловить между смыслами на токсичности было невозможно, хотя та из нее лилась через край. «Анти-Карнеги» Эверетта Шострома, точно. Книга, которую Вероника посоветовала бы прочитать каждому. Она ее не просто прочла – сделала выводы. И действовала сейчас, как актуализатор: честно говорила о том, что думает, без уверток, и всех на другой грани существования ставила в тупик.

Громов был готов аплодировать теперь ей.

– Как есть, – Эмма в ответ только пожала плечами. Не велась на провокацию. – У кого власть, тот и устанавливает правила.

– Какая власть? – Вероника взвилась, вспыхнула от наглого передергивания. – Сидеть на стуле и решать, кто пройдет отбор – это власть, по твоему? – Она фыркнула в возбужденном недоумении, сложила руки на груди.

Эмма слабо, безразлично улыбнулась, положила руку на спинку стула Алисы.

– Как видишь.

На Лукьянову она посмотрела не просто сверху вниз. С самого Олимпа. Как на глупого, мельтешащего человечка, решившего ввязаться в спор не по силам. У Гриша раздражение заставило сердце биться чаще, у Вероники же по телу давно разлился гнев.

– А ты сама, прости, чем тут занимаешься? – Она наклонила голову вбок, нахмурилась. – Ты даже не в команде, – Лукьянова мастерски вернула пренебрежение обратно Эмме. – Или член Барса тут вроде скипетра? А яйца вроде державы? – Громов задержал дыхание, чтобы не расхохотаться. Резкое, но тонкое замечание. Эмма напряглась. – Ты тут сидишь, в своей маленькой уютной школе, и думаешь, что статус аксессуара обоих Барсов дает тебе право с людьми обращаться, как с дерьмом? – Вероника говорила за них всех, но Гриша поморщился – под гнетом ситуации Лукьяновой не удалось сохранить лицо, она вышла за берега в то время, как Алиса с Эммой сидели мраморными статуями и глядели на распалившуюся кандидатку собранно, безучастно. – Ты лишь взбалмошная девчонка из школы. Не бери на себя больше, чем сможешь переварить.

Громов заметил: в паузе это стало видно – слова Вероники задели Эмму. Потому что она посмотрела на Лукьянову прямо. И отсыпала внимания с лихвой.

– А ты перевариваешь, Вероника? – Мягкий голос предупреждающе зазвенел. – Хочешь поговорить о личном, давай поговорим, – Эмма усмехнулась, но смотрела теперь не безучастно. А прямо и зло. – Давай затронем тему твоего психического здоровья. – Глаза Алисы по левую руку от Эммы блеснули огнем. – Если мы примем тебя в команду… – Эмма давила, – нам стоит ждать от тебя истерик, нервных срывов, если, ну, не знаю… – она театрально задумалась, – твоему отцу продлят срок? – Гриша беззвучно ахнул, как и Андрей с Лизой рядом. Алиса улыбалась. Она была в курсе. – Путь долгий предстоит, ведь за растрату в особо крупном размере сколько дают? Шесть лет? – Эмма улыбнулась искренне, Вероника напротив нее потухла. От этого взмаха ресниц Лукьяновой, опустошенного и горького, Громову стало тошно. – Но откуда мне знать? Я всего лишь взбалмошная девчонка из школы.

Это был удар под дых. Эмма знала об этом. Поэтому расслабленно откинулась на стуле, сложила ногу на ногу и наклонила голову вбок. Рассматривала Веронику с жаром, впитывала потерянность дерзкой кандидатки.

Алиса подхватила жестокий тон подруги.

– Вы на этом с новой подружкой спелись? – Алиса с удовольствием махнула в сторону Лизы. Эмма, Гриша заметил по скованным жестам, напряглась. – Она советует тебе психбольницы покомфортнее? Или советуешься с новеньким? – Гриша проглотил вдох, резко перевел взгляд с Лизы на Барс. – С нервного срыва Лизы прошло уже достаточно времени, а у него информация свежая. – Его словно стукнули по голове. Алиса в их сторону не смотрела, зато смотрели остальные. Барс понесло в ответ. – Астеническая депрессия, вроде бы. – Громова били и били по голове звонкие слова, разносящиеся по залу. – Не важно. Вопрос в том, как правильно выразилась Эмма – ждать ли подобного от тебя?

Алиса довольно улыбнулась. Вероника стояла молча. Атмосфера накалилась, перепалка вышла за берега и топила присутствующих. Барс открыла рот, чтобы дополнить речь, но ее оборвала Эмма.

– Лис, прекрати, – она дернула Алису за руку жестко, внимательным взглядом потушила удивление подруги.

Вероника пришла в себя быстрее всех.

– Спасибо, принцесса, но меня защищать не надо, – она привыкла к нападкам. Эти двое не скажут ничего нового, чего уже не сказали бы журналисты. – Если уж мы говорим на чистоту. – Грише показалось, Лукьянова ради него благородно перевела тему. Потому что он был выбит из колеи. – Почему ты упрямо не даёшь пройти отбор своей младшей сестре? А? – Вызов горел в ее темных глазах. – Лиза сказала, что уже второй год хочет в команду. Что тебе мешает её принять? – Лукьянова улыбнулась зло, азартно. – Боишься, что коротких юбок для удержания внимания недостаточно будет?

В зале повисла напряженная тишина. Нерушимые принципы Лукьяновой искрились над ее головой. Она знала, о чем говорила. Сама была такой. Но Веронике пришлось повзрослеть и она поняла, что на унижении авторитет не построишь. Честность, принципиальность и преданность – людей только с такими принципами уважают. Она поняла, каким человеком хочет стать и каких друзей хочет видеть рядом. И рыжая стерва со своими играми ей не помешает.

Эмма смотрела на нее с непроницаемой холодностью во взгляде. Что-то между строк этого кошмарного диалога заставило ее перестать улыбаться. Слова про сестру? Грише казалось, Эмма только за унизить Лизу при удобном случае? Или нечто другое?

– Поговорим откровенно. – Спокойно кивнула Эмма. Она уже не веселилась, не забавлялась. – Ты пришла, такая новенькая и сияющая в нашу школу, и пытаешься устанавливать свои правила.– Эмма смотрела прямо, говорила без издевки и пыталась между строк заставить Лукьянову что-то понять. – Я не против – не я тебя, если что, сожру, – довольная ухмылка вспыхнула на ее губах. – Но ты лезешь не в свое правовое поле, Лукьянова. На чистоту: тебя не касаются мои взаимоотношения с сестрой. Никаким боком. Так ведь? – Эмма вскинула брови, сделала паузу специально дав время на возражения, но Вероника ничего ответить не смогла. Ответная честность встала костью в горле. – Хотела бы Лиза пройти отбор, пришла бы сама. «Давно хотела» – лишь слова, не действия. Но давай поговорим о тебе. – Эмма хмыкнула, отмахнулась, мол, надо же, мы отклонились от темы.

Вероника слушала и смотрела. Смотрела в ледяные серые глаза Эммы и не могла понять, пришла она на школьный ринг, либо же здесь и правда все серьезно.

Было в Купер старшей что-то, чего абсолютно не было в Лизе. Громов знал, что Вероника тоже это заметила. Что-то глубоко за ее взглядом и словами, нечто, пронизывающее до костей. Это сбивало с толку. Эмма смотрела на все без интереса, поверхностно осуждала, не была ни к чему привязана. Даже на своего парня красавчика смотрела с какой-то тоской. Не выносила математику, перечитывала Сумерки. Только казалось по ее взгляду, как сейчас, что все это было не просто так.

А зачем – ни Вероника, ни Гриша, не знали.

– А суть в том, – после паузы продолжила Эмма, – что тут тебе не детский сад. Наша команда гимнастики входит в десятку лучших в городе, с помощью этой команды девочки получают стипендии в университетах вроде Лезгавта и других, к нам приходят из профессионального спорта.

Размеренный тон и четкая речь не вязались с безразличием Эммы. Вероника не могла оторвать от нее взгляд. Ее голос заставлял слушать.

– У тебя есть потенциал, но честно скажу, ты не дотягиваешь до нашего уровня, хотя с чем работать – есть определенно. Видно, что ты занималась раньше, у тебя хороший подъем стопы и растяжка. Лиза же никогда не занималась гимнастикой. И все десять лет учебы планомерно пропускала физкультуру, – Эмма развела руками, спокойно объясняя амбициозной Лукьяновой то, что она упустила из вида. – У нее есть природные данные, но для нашей команды умения делать колесо – мало. Мы к этому относимся серьезно, – в глазах Эммы сверкнуло разочарование. Стало неуютно. – Тебе, Вероника, нужно поработать над плечевым поясом и грудным отделом – сесть на шпагат и сделать рондат каждый сможет. Но если ты готова работать, тогда конечно, добро пожаловать.

Эмма смотрела на Лукьянову с неизменной улыбкой.

– Эмоции не отнять никогда, но Алиса – профессионал. – Эмма кивнула на подругу, не прерывая зрительного контакта с Вероникой. – Она два раза брала золото на городских соревнованиях по спортивной гимнастике. Дураков здесь нет, Лукьянова, не думай, что ты особенная.

Эмма поднялась со стула, за ней поднялась Алиса. Они направились на выход из зала, но на пороге Эмма будто споткнулась, встретившись взглядами с Гришей. Нахмурилась, растерялась, глядя на сестру и Андреева. Она не знала, что они здесь были.

Эмма отступила на шаг, сглотнула, открыло было рот… но затем пропала. Ее человечная часть. Эмма Купер же расправила плечи, взяла Барс за руку и подмигнула Громову. Вышла из зала вон.

Ребята переглянулись и тяжело вздохнули. На этот раз истину поняли уже двое. Громов с Лукьяновой скривили губы, пока Андрей с Лизой не решались сказать в слух, но думали о том же:

– Сука.

Глава 10. Швейцария отменяется

Четверо сидели за столом в китайском ресторанчике в молчании. Каждый собирал по кускам разорванный шаблон. Лиза – тот, где лучшую подругу унизила прилюдно родная сестра. Андрей – тот, где говорил Грише, что его друзья не всегда такими бывают. Вероника пыталась переварить факт, что Барс с Купер подготовились к распеканию профессионально и теперь все знали, что случилось с ее семьей. Несколько месяцев передышки и новый круг ада.

Громов пережевывал гнев вместе с китайской лапшой. Гнев от того, что был на пороге решения, что святая троица – тоже люди. Что «легкомысленные дети богатых родителей» просто ярлык, не имеющий отношения к реальности. Как же.

– Твоя сестра та еще стерва. Ты уж извини, Лиз, – Вероника не выдержала тишины, цокнула, отпила через трубочку свой латте с сиропом и сахаром.

Громов обнял ладонями чашку кофе, посмотрел на кафельный пол. «Цинь» с первого сентября стал их убежищем. Простой интерьер, диванчики вдоль линии окон, желтый тюль, телевизоры с кей-поп клипами… сейчас убежище это казалось разобранным. Потому что разобранным Гриша был изнутри. Его вера в человечество растворялась вместе с паром над кружкой. Надо же было до такого дойти – в личные дела семьи влезть, просто чтобы уколоть побольнее. И его, и Веронику.

– Она не всегда такой была, – Лиза улыбнулась виновато, на уголках ее губ повисла затаенная грусть.

Громов подумал, что Лизе, должно быть, тяжелее всего. Гриша с Вероникой могли троицу ненавидеть открыто, но Лиза была с одной из них связана кровью. Лукьянова тряхнула волосами.

– Значит, у нее вышло гребаное обновление.

Андрей рядом с Лизой нахмурил лоб. Адвокаты и прокуроры по разные стороны баррикад.

– Эмма сложный человек, – Гриша поднял скептичный взгляд на Андреева после этой фразы. Друг отчаянно цеплялся за иллюзию. – Но не плохой.

Громов не сдержался, фыркнул.

– Ты слышал какую-то другую версию грязи, что они вылили на нас с Вероникой, я не понял? – Запально взметнулся на месте он, пролив на стол кофе.

Упрямые взгляды друзей встретились, и Андрей проиграл, захрустев обиду сырной палочкой. Гриша тут же устыдился собственным резким словами, смягчился, скатал шарик из кусочка салфетки и кинул в Андрея. Тот недоуменно нахмурился, но после расплылся в улыбке, видя карикатурные брови домиком и виноватый взгляд друга. Напряжение отступило. Не хватало лучшим друзьям ссориться из-за этих стерв.

От мнения своего Гриша все-таки не отступил и был на стороне Лукьяновой – она была права, что отстаивала границы, хоть и дерзким способом. Но в самом деле! В игре, где играют нечестно, праведным способом не победить. В речи, где она говорила о столкновении с реальностью, реальностью этой была она сама.

– Они совсем берегов не видят, – Вероника прищурилась по направлению к Громову: общее валяние в грязи натянуло между ними связь, которая до этого держалась только благодаря общей компании. Только он сейчас ее полнокровно понимал. Лиза с Андреем не могли перестать оборачиваться на прошлые связи. – Смешно, что Барс думала, что может меня задеть, упомянув отца, – распрямила она гордо плечи. Гришу упоминание о матери все-таки задело. – Будто я не наслушалась и не начиталась чего похуже от журналистов за полгода. – Официант поставил перед ними новые блюда с ароматной лапшой. Громов отдавал себе отчет в том, что заедает стресс. От мысли, что он пожалел, что не терпит насилия по отношению к женщинам. Одна конкретная его вполне заслуживала. Гриша мазнул взглядом по потертому кафелю, деревянной столешнице, встретился взглядом с Вероникой. Напрягся. Понял, к чему это ведет. – А то, что она сказала про твою…– Прямолинейность Лукьяновой встала комом из лапши в горле. – Это правда? – Гриша молчал. Скрипнул зубами – хренова Барс. – Ты не обязан, если не хочешь, рассказывать…

– Не хочу.

Гриша поджал губы. Тон вышел резким, даже жестоким, но он не собирался плясать под дудку святой троицы и делиться личными делами семьи только потому, что те приоткрыли завесу злыми языками. У Лукьяновой вариантов не было: ее трагедия была достоянием общественности и даже он, чего греха таить, по пути в забегаловку уже погуглил подробности, хотя раньше старался в это не лезть.

Бывшего депутата посадили на шесть лет за растрату более трех миллиардов рублей. Новость так бы и осталась замеченной лишь заинтересованными, если бы не жена Лукьянова – бывшая светская львица и владелица благотворительного фонда, по которому в связи с приговором мужа тоже шло расследование. Причастность жены и фонда не доказали, но осадок, как говорится, остался. За счет популярности мамы Лукьяновой в двухтысячных, известность ее сделала новый виток, хоть и в неприятном свете, зацепив и дочь. На страницах сети мелькали фото Вероники с бала дебютанток Татлер, фото из альбома лицея, видео со спортивных выступлений.

Как всегда водится с подобными новостями, долго в топ-чартах они не задержались, однако листая новые и новые статьи с яркими заголовками из желтой прессы, Громов мог представить, какой толщины кожу пришлось отрастить Лукьяновой, когда подробности о ее жизни были в тренде.

Она привыкла к этому. К обсуждению. Смирилась и с гордо поднятой головой это пережила, теперь лишь отмахивалась. Но не он. Громов в новостях не светился, про маму рассказывал только Андрееву и начинать делиться с остальными не собирался.

Друзья за столом неловко замолчали от резкости, потупили глаза. Громов почувствовал укол совести, но упрямо молчал. Спохватилась Лиза.

– Конечно, это твое личное дело.

Гриша благодарно ей улыбнулся. Вероника округлила глаза на манер «какие мы нежные», но перевела тему.

– Ладно, расскажите лучше, какие у вас дополнительные занятия были? Раз уж я так влипла с командой, мне нужна моральная поддержка, – чуть нервно засмеялась она, но расслабилась, заметив, как оживились ребята. – Я занималась вокалом и черлидингом. А вы?

Андреев сербнул лапшой.

– Хоккей и немецкий. – Он очарователь тряхнул светлой волнистой шевелюрой. Гриша подумал, что адвокатство и прокурорство иронией судьбы было распределено сегодня по цвету волос. – В детстве еще гитарой в музыкалке занимался. Там с Гришей и познакомились.

Лиза удивилась.

– Правда? На чем играл? Закончил? – Ее ясные глаза помогли Грише расслабиться после непростой темы.

– Фортепиано, – кивнул он. – Семь лет, да. Интересный факт, – Гриша постарался не быть загадочным снобом, сухо рассказывая о подробностях своей жизни, – обычно все ненавидят сольфеджио, – Андреев пустил нервный смешок, согласившись, – но я был в этом хорош. Зато теперь могу смотреть на партитуру и точно напеть мелодию, даже если вижу ее первый раз, – по-ребячески вскинул подбородок и приосанился.

Лиза смущенно хихикнула, Андреев подавился бульоном лапши. Убежище с его пряными запахами, ненавязчивой музыкой и шумом кухни было восстановлено.

– Кстати, – опомнилась Лукьянова, – те ноты, что я дала, ты разобрал? – Горящие глаза ее уперлись в Гришу. – Того же композитора, что писал музыку ля прошлогоднего спектакля, – торопливо пояснила она остальным контекст.

Андрей активно закивал.

– Да, это было потрясающе. – Махнул он в воздухе вилкой. Не признавал китайские палочки, так как не умел ими пользоваться. – Я играл в оркестре.

Гриша отрешенно согласился. Смотрел на лапшу в тарелке, пересчитывал кусочки овощей, слушал разговоры друзей, но в голове его звучала музыка. Он посмотрел спектакль с флешки, которую передала Вероника. Три раза. А затем не мог уснуть от иллюзий, в которые вместе с мелодией оркестра погружался снова и снова.

Единственный сравнимый восторг при прослушивании спектакля Гриша испытывал только гуляя по центру Петербурга. Каждый раз – как в первый. Восхищение и ребяческая радость от осознания, что люди много веков создавали красоту, которой он может наслаждаться сейчас, в двадцать первом веке, бередили душу. Тоже делала и музыка.

Представление титана мысли, стоявшего за нотами партитуры оркестра, заставляло сердце биться чаще, а мысли – даже во время разговора с друзьями – улетать далеко.

В Норвежские фьорды, о которых напоминал ему еле заметный звон колокольчика в гамме оркестра. К полям Шотландии, куда уносила виолончель, на пик Эйфелевой башни вместе с флейтой, и куда-то, где он еще не был, его уносила скрипка.

Линия этого струнного инструмента трогала особенно сильно. На глаза наворачивались слезы, когда Гриша вспоминал ее. Горькая, летящая, сломанная и сильная, она заставляла его тосковать по будущему, еще его не встретившему, по человеку, в которого он ещё не влюбился, но уже бесконечно скучал.