Ванильная смерть

Любовь Левшинова

Ванильная смерть

Пролог.

За окном устало дышал закат. Мужчина приветливо улыбнулся, жестом пригласил гостью вглубь гостиной.

Люси бегло оглядела пентхаус в стиле эклектика. Причудливые детали складывались в гармоничную картину: коралловая неровная люстра под потолком, темно-зеленые стены, тканный ковер. Необычной формы диван бежевым батистом напоминал сытого, пригревшегося на солнце кота. Стеклянный журнальный столик на кованных ножках, красные пуфы и два кожаных кресла, в которых хотелось утонуть. Люси сдалась и сделала это.

Спина заныла истомой от приятного изгиба спинки, Люси проглотила восхищение при взгляде за горизонт: панорамные окна дополняли интерьер впитавшейся в них роскошью насыщенного заката.

Они обменялись формальными любезностями, мужчина плавно опустился в кресло напротив, предложил чай. Люси отказалась, собралась с мыслями, открыла блокнот и включила диктофон. Ей не терпелось начать.

– Приступим? – Она распрямила плечи, накинула на себя, как шинель, образ интервьюера.

Исподлобья взглянула на мужчину, дождалась согласного кивка.

Оставаться спокойной было сложно. Громов был не первой известной личностью, которую она интервьюировала, но первой – такой величины. Не забывать дышать было сложно еще потому, что он был ее кумиром с самой школы.

Мрачный, загадочный русский с Пулитцеровской премией, который последние тридцать лет не сходил с обложек статусных изданий. Один взгляд на него заставлял Люси чувствовать то же, что и музыка – казалось, вся комната вибрирует от харизмы мужчины.

– Я весь ваш, – улыбка заставила саблевидные морщинки у глаз стать яснее.

Григорий ободряюще кивнул девушке, сложил руки в замок у подбородка. Зеленые глаза следили за ее движениями внимательно, живая мимика ободряла, но боязно было все равно.

– Скажите, мистер Громов…

– Можно просто Григорий, – перебил он Люси.

Она задержала дыхание, успокоила бегущие по коже мурашки от глубокого баритона мужчины. Не был бы он вдвое старше ее, пригласила бы на свидание. Хотя…

– Конечно, – Люси дала себе мысленную пощечину – нужно думать о работе в первую очередь! А не об острых скулах, скрытых за подернутыми сединой густыми кудрями… – Скажите, Гр… Григорий, ваше участие в событиях, описанных в вашем первом романе – это была судьба?

Мужчина кашлянул в кулак, спрятал за невинным жестом неожиданно вырвавшийся смешок. Люси смутилась, но виду не подала. Громов покачал головой, будто вспомнил что-то давно забытое. В извиняющемся жесте поднял ладони в воздух.

– Ну, что вы, мисс, – мягко улыбнулся он, – я думаю, что просто оказался в нужное время в нужном месте. И смог ухватить суть, – кивнул он и хмыкнул – Люси была уверена, что за лаконичным ответом скрывалось куда больше.

– Интригующий ответ, – смело улыбнулась Люси, не давая возникшему не вовремя трепету сбить настрой, – я постараюсь не задавать популярных вопросов, вы и так на многие ответили в многочисленных интервью, однако меня интересует вот что, – Люси вспомнила, как дышать, и продолжила. – Вы не раз упоминали, что события, по мотивам которых написан роман, сильно вас изменили. Как именно?

Громов коротко улыбнулся своим мыслям. Скосил взгляд на горизонт за окном, Люси почувствовала, как пентхаус наполняют воспоминания. Теплые, тяжелые, многозначные. Ее порадовала эта пауза. Это значило, что Громов относится к вопросам серьезно, не бросается отработанными, гладкими ответами.

– Тогда… для одного человека, – Люси показалось, в этой паузе из лучей заката между ними в пространстве соткался чей-то портрет, – я сделал то, что не делал ни для кого в своей жизни. Даже для тех, кого сильно любил. В то время я попрощался с прежним собой.

Люси потерялась зеленых глазах мужчины, глубоких, как сама природа. Казалось, если бы мир за окном рухнул – разом, весь, провалился в горящий ад – она бы не заметила.

Харизма мужчины высосала из нее весь дух. В просторной гостиной они были одни, но чудилось, что пространства не хватало. Все собой занимал Он. Своим голосом, улыбкой, долгими взглядами.

Люси поняла, что перед ней не обычная знаменитость: нечто большее, чем даже кумир. Не человек – скала. Изваяние из миллиона слов, прочтенных человеческих душ и божественного благословения в каждой написанной им букве. Было в Громове нечто особенное. То, что она никогда не сможет описать, даже если часами будет записывать подкасты и рассказывать подругам о том, что видела, ощущала перед собой.

Это можно было только прожить. Все его присутствие.

Люси выдохнула и забыла вдохнуть.

– Что же вы сделали?

Громов улыбнулся по-отечески тепло.

– Пошел на убийство.

Глава 1. Первая молодость

Это была ненависть с первого взгляда. Громов кожей почувствовал, что она станет его проблемой.

Школьная линейка первого сентября отличалась от тех, которые он видел раньше. Разноцветная, счастливая, дышащая надеждой толпа школьников на переднем дворе завихрениями из хороводов младшеклассников и напускной взрослостью на лицах старших, окунала в свою глубокую, искрящуюся атмосферу еще до того, как Гриша ступил за калитку.

По форме – белая рубашка, черные брюки – был одет только он. Остальные пестрели разноцветными нарядами под стать осенней листве. В частной Школе имени Рудольфа Штайнера форма одежды была свободной.

Это было первым, что бросилось Громову в глаза: многообразие цветов в одежде толпы. Он знал, что Вальдорфская система обучения отличается от государственной, в основном в младшей и средней школе, но видеть тщательно скрываемые улыбки на лицах даже хмурых старшеклассников, делающих вид, что они из этого уже выросли, было изумительно. Удивительно было слышать смех и наблюдать, как малыши с первого по третий класс тянут руки к классному руководителю, рассматривая бусы на шее женщины.

Будто сюда хотели возвращаться. Будто никто здесь не воспринимал учебу, как тюрьму. Громов к такому не привык.

– Гриш! Эй, Громов! – Из разношерстной толпы выглянула солнечная голова Андреева. – Иди сюда, наши здесь.

Громов оторвал взгляд от цветастого калейдоскопа во дворе, протиснулся между спинами учителей, поспешил за другом. Пахло жухлыми листьями, жареными каштанами и ноткой сладкой ваты.

С Андреевым они дружили с детства. Познакомились в музыкальной школе, жили рядом, и несмотря на переезды Гриши с семьей, связь не потеряли.

Андрей типажом походил на щенка золотистого ретривера: вечно улыбчивый, позитивный, с голливудскими волнами светлых волос, по нему с первого взгляда было видно – хороший парень. Если бы не врожденная доброта и мозги, он мог бы сойти за типичного спортсмена красавчика, не пропускающего ни одной юбки, но Андреев был сосредоточен на своем будущем, дорожил друзьями и крутить романы не спешил. Летняя подработка в строительной фирме отца, собирающего частные бревенчатые дома и бани, в начале теплого сентября делала его похожим на доброго загорелого дровосека.

Они прошли через крыльцо в угол парадного дворика, скрытого мягкой кленовой тенью. Громов приготовился к новым знакомствам. Расправил плечи, посмотрел поверх голов толпы, постарался улыбнуться дружелюбно и выкинуть из мыслей странный совет сестры: «Поймут сразу, что с тобой шутки плохи – не полезут». Громов про себя закатил глаза: методы Влады часто выходили за рамки общепринятой, – его, – морали.

У кованной решетки ограды стояли трое. При взгляде на них Гриша понял, что, возможно, совет сестры не был таким уж бесполезным. От загорелой троицы веяло холодом.

Высокий парень с ослепительной винирной улыбкой забрал выгоревшие дорогим летним отдыхом волосы уродливыми очками от Гуччи, пихнул сестру в плечо. Это было понятно с первого взгляда: медная копна волос, карие глаза, черты лица – все в них было похоже. Погодки Арсений и Алиса Барс – Андрей говорил про них. Хоккеист и гимнастка: отличники, капитаны команд, организаторы шумных вечеринок и, о чем забыл упомянуть друг – сволочи.

Громов понял это безошибочно, не постеснялся судить по обложке. Брат с сестрой и платиновая блондинка в объятиях первого отличались ото всех здесь. Лощеные, загорелые, одетые с иголочки, они выделялись энергетикой и еще кое-чем. Высокомерием. Царской ленцой в жестах и уже не напускной скукой от обязательства здесь находиться.

Громов хотел представиться, но его опередили.

– Тут двенадцатый класс базируется? – Из-за его спины вынырнула миниатюрная брюнетка в маленьком черном платье с белым воротничком. – Я к вам перевелась. Вероника Лукьянова.

Девушка уверенно улыбнулась, протянула для рукопожатия руку платиновой принцессе. Громов наблюдал. Лукьянова выглядела также лощено, как троица перед ними. Возможно поэтому игнорировала Гришу: ее сканирующий взгляд улавливал только Шанель и Балинсиагу.

На них обратили внимание. Блондинка в объятиях Барса, тонкая и прозрачная, проигнорировала руку Вероники намеренно: прошлась ленивым взглядом по той с ног до головы и бестактно закатила глаза. Руку девушки пожал Арсений.

– Я Арс, это Эмма и Алиса, – кивнул он на девушку и сестру, обнажив ряд жемчужных виниров. – Приятно познакомиться.

Громов наблюдал за знакомством прайда с новой жертвой. Понимал, что сам через несколько мгновений окажется на ее месте. Надеялся только, что ему от Арсения достанется менее сладкая интонация и не такой похабный раздевающий взгляд. Было бы неловко. Алиса небрежно откинула волосы за спину – ей тоже тон брата не пришелся по душе.

– Посмотрим еще, приятно ли, – она сдобрила слова приветливой улыбкой. – У нас классы маленькие, затеряться не получится. Так что либо будем дружить, либо…

Троица Грише не понравилась. Ему даже не нужно было узнавать их лучше, чтобы понять суть. Бывают такие люди – карикатурные персонажи. В таких, даже если он в книге опишет дословно, читатели не поверят, скажут «так не бывает». Поэтому Громов молча наслаждался колоритными характерами, оттененными говорящими цветами в одежде. Барс был в черном. Алиса – в красном. Платиновая принцесса – в белом.

Настоящее гестапо.

В прошлых школах Громов с таким не сталкивался. Даже самые отпетые выскочки там были вчерашними детьми. Но здесь… недавно отпраздновавшие (на Маврикии или Кипре?) совершеннолетие ребята на финишной прямой школьной жизни пытались взять гран при. Гриша сомневался, что имелась ввиду золотая медаль. В частных школах, он понял после десяти минут во дворе, правила были свои. Особенные.

– Не хочу на уроки. Хочу в Лондон.

Платиновая принцесса, которую Барс окрестил заморским «Эмма», капризно надула губки и потеряла всякий интерес к новенькой. Не стоило бы – их класс и без того состоял из шести человек. Но ей было плевать. Эмма повисла на Арсении веткой Ивы, пальчиком провела по подбородку парня.

– Я уж лучше пойду на уроки. – Барс тряхнул волосами, в отличие от своей подружки, полностью увлеченный новым знакомством. Темненькая Лукьянова явно пришлась ему по душе. – В Лондоне было ужасно скучно. Плохая еда, дождей больше, чем в Питере, и страшные женщины, – он легкомысленно отмахнулся.

Невидимкой в атмосфере праздности, Громов отвлеченно наблюдал за парой. Они идеально подходили друг другу: капризная принцесса и нахальный принц.

Гриша любил такое положение, любил наблюдать: будучи в центре внимания ты можешь только транслировать – эмоции, жесты, голос, информацию, но не поглощать. А книги требовали именно этого, тонких наблюдений. Поэтому он смотрел на наклон головы Эммы, на прищур карих глаз Арсения, скучающее выражение лица Алисы и гордый подбородок Лукьяновой.

Андрей со стороны с нетерпением, почти трепетом наблюдал за событиями: ему важно было познакомить друга детства с одноклассниками, друзьями. Громов, когда пересекся взглядами с ним, усилием воли сдержался от красочного заката глаз. Вот уж не думал после рассказа Андреева о том, какие ребята классные, встретить на школьном дворе… это. Созависимый треугольник Карпмана, слепок карикатурных черт.

– Ты такой душный. – Эмма потянулась кошкой, потерялась взглядом на секунду в осенней листве над головой. – Неужели ничего не можешь сказать хорошего о Великобритании?

– Они создали самое большое количество дней независимости по всему миру. – Громов не сумел удержать язык за зубами. Внимание троицы впилось в его кожу гарпуном. Он заметил короткую улыбку на губах Эммы. – Я тоже новенький.

Проговорил он спокойно, уверенно, руку подавать не стал. Еще полчаса назад думал, что в творческой школе полезно будет подружиться с местными, но короткий диалог компании между собой дал ему понять: спасибо, увольте.

– Григорий Григорьевич Громов. Андрюша про тебя рассказывал. – Платиновая принцесса столкнулась с Громовым взглядами, представила его друзьям сама. Смотрела внимательно, остро. Затем выдохнула и улыбнулась. Радостно, даже возбужденно. – Ты писатель? – Эмма вынырнула из объятий Барса, шагнула вперед почти завороженно.

Улыбалась одними глазами.

У Громова мурашки побежали по спине от такого пристального внимания. Будто ребенку показывали новую игрушку.

Нет. Будто коллекционер заприметил давно разыскиваемый экземпляр и не мог поверить, что тот наконец оказался у него в руках.

– Писатель? Про что пишешь? – Барс мазнул взглядом по блондинке, обратил свое царское внимание на новенького. Кажется, знакомству с Лукьяновой он был больше рад. Тут же оценил рост, размах плеч Гриши, приосанился. – И почему перешел в двенадцатый класс к нам, не учился ведь до этого по Вальдорфской системе? – Арсений наклонил голову вбок, улыбнулся, показывая обаятельные ямочки на щеках. Сделал шаг вслед за Эммой, собственнически закинул ей руку на плечо. Громов хмыкнул про себя – помечает территорию. – Признавайся, ты отсталый? – Барс пустил садистский смешок, но затем расслабленно взглянул на Громова.

Будто не пытался задеть специально. Был по сути таким – обаятельным мерзавцем. Такие являются последователями Марии Антуанетты: «пусть едят пирожные». Все в Арсении: жесты, мимика, медные волосы и улыбчивые морщинки у глаз говорили о том, что он даже не старался выигрывать. Знал, что априори – лучший.

Гриша был совершенно не против подыграть.

– По той же причине, что и ты, – спокойно ответил он.

Барс взглянул на Громова лукаво. Гриша старался смотреть на Арсения, с которым вел диалог. Не давать упасть взгляду на платиновую принцессу рядом, которая глазами продолжала его пожирать.

– Хочешь еще год пить, трахаться и не быть скованным обязательствами сессии? – Наклонил голову вбок Барс.

Эмма рядом закатила глаза.

– Вроде того. Только без поездок в Лондон и алкоголь у меня эконом-класса, – дернул Громов уголком губ.

Арсений расхохотался, одобрительно покачал головой. Эмма снова коротко улыбнулась. Глядела теперь на Громова несмело, из-под ресниц, а не прямо, как хищник.

– Главное, чтобы не женщины, – Барс хлопнул Гришу по плечу и снова прострелил висок Эммы поцелуем. – Да, детка? – Сальная шутка осталась без объяснений, ответом на нее послужила натянутая улыбка платиновой принцессы.

Она мотнула головой, поправила несуществующие складки на юбке короткого белого сарафана, подняла на Громова взгляд.

Серые глаза под слоями туши казались коктейлем горячих специй. Белые волосы, белое платье, бледнее, чем у друзей, кожа, делали ее в тени осеннего клена мраморным изваянием. Эмма, кажется, даже не моргала. Застыла в пространстве и только взгляд ее горел. Горел по направлению к Громову.

– Так что пишешь, Громов? Раз ты писатель.

Гриша с трудом отмер, с усилием вырвал взгляд из застывшего пространства летнего дворика, перевел внимание на улыбчивого Арсения. Только улыбка эта больше похожа была на оскал. Громов понял: если до этого Барс дерзил просто потому, что родители не привили ему хороших манер, то теперь парень присматривался конкретно к нему – Громову.

– Бытовую литературу.

– Ску-ка. – Барс недовольно цокнул, тут же потерял интерес, словно выключателем в нем щелкнули. – Ты права. – Он скосил взгляд на Эмму. – Надо было оставаться в Лондоне. Я-то думал тут будет что-нибудь интересное. – Он прошёлся по Грише взглядом на грани презрения. Будто вежливо терпел диалог с нищим после того, как подал милостыню. – Про убийства или эротик, например. Я тебе в красках могу рассказать, как Эмма стонала вчера ночью, а ты запишешь. – Хамоватая улыбка разрезала тонкие губы парня. Ясное небо подходило его холодным глазам. – Давай?

Гриша верно расценил этот вопрос как риторический. Бросил взгляд на Андреева. Слегка осуждающий и подтрунивающий. Без слов спрашивал: «Серьезно? И это – твои друзья?»

Андрей смущенно опустил глаза.

Упавшие на плитку листья унес теплый сентябрьский ветер. Гриша с отстраненной тоской подумал, что хотел бы, чтобы ветер унес и его. Но внимание на себя заставила обратить резкая реплика вялой до этого, скучающей Эммы.

– Лучше я тебя убью и расчленю, а Григорий Григорьевич Громов сам решит, как это описать. Как тебе такая идея? – Платиновая принцесса улыбнулась сквозь плотно сжатые губы, наклонила голову вбок.

Серые глаза опасно блеснули. Гриша заинтересованно на нее посмотрел. В раю все не так гладко?

Было очевидно, и так всегда бывает: за напускным хамством молодые люди прячут раненую душу. Громов понимал, что и святая троица могла сталкиваться с жизненными проблемами. Наверное и он выглядел со стороны благосклонным, собранным, скучающим снобом, но голос Эммы заставил его посмотреть в сторону девочки-мраморной статуи не поэтому.

В ее голосе звенела затаенная ярость. Обещающая проблемы. Учитывая жгучий интерес к личности Громова – для него в частности. Потому что ярость не укротить. Она выплескивается бесконтрольно. Звонким смехом или бестактным закатыванием глаз, но выплескивается.

Арсений расслабленно засмеялся, крепче приобнял Эмму рукой. Андрей про нее говорил тоже – американская фамилия, творческая натура. Но Гриша уже успел понять: описаниям друга доверять не стоит. Потому что яркая по его словам, необычная девушка сейчас смотрела на Барса, будто умерла уже давно. Призраком белела в его загорелых объятиях.

Гриша заметил движение ее глаз. Нераспознаваемое, ощутимое, кажется, одним существом. Она хотела на него посмотреть. Но ей было стыдно. За слова своего парня, за спектакль, здесь разыгрывавшийся. Эмма не хотела, но уже вышла на сцену, и играть пришлось до конца.

– Эмма? Везде тебя ищу. – Из толпы учащихся к ним вышла запыхавшаяся блондинка. Миловидная, голубоглазая, в белой праздничной рубашке и черной юбке. Примерно их возраста. – Мама просила передать торт для Ирины Геннадиевны.

Она протянула пакет платиновой принцессе, спрятала смущенный взгляд от Андреева, коротко улыбнулась Громову и Веронике из вежливости. Юный ландыш на удушливом сентябрьском ветру. Грише захотелось улыбнуться ей в ответ, но девочка с трепетным вниманием впилась в платиновую принцессу.

– Этот? – Эмма, не дотрагиваясь до протянутой ноши, заглянула в пакет и поморщилась. Девочка рядом с ней стала, кажется, еще меньше ростом, вся скукожилась, будто в ожидании удара. – Он же уродливый и кривой какой-то. – Призрак стал хищником. Эмма недовольно скривила губы, брезгливо отодвинула от себя подношение. Тон ее отдал стылым льдом. – Ты в заднице его несла? Не, съешь сама.

– Но мама…

– И не подавись. – Эмма не дала девочке закончить фразу. Ожившая мраморная статуя на этих словах выдохнула из себя жизнь, осталась прозрачной оболочкой. Гриша заметил это. Возможно, только он. И только ему стало жутко от сменившегося настроения Эммы. Наблюдать за унижением юной девчонки было противно. – Пошли, Арс, – она махнула в воздухе рукой и потянула за собой парня прочь со двора.

Тот смерил девочку-блондинку насмешливым взглядом, подмигнул Лукьяновой и вернул внимание платиновой принцессе, упоенный ею.

– Расскажешь, как будешь меня расчленять? – Похабно улыбнулся он ей на ухо, а от неприязни Эммы не осталось и следа.

Она расцвела в его объятиях также неожиданно, как окаменела при разговоре с блондинкой. Дала обнять себя за тонкую талию, спуститься к бледным ногам под юбкой, звонко хихикнула.

– С самыми грязными подробностями, – заворковала она в ответ и бросила на компанию взгляд, в последний раз за сегодня сцепившись глазами с Гришей. – До встречи, Григорий Григорьевич Громов. – Эмма закусила щеку изнутри, сдерживая смех, окликнула подругу. – Лис, идёшь?

– Да! – Младшая Барс спохватилась. Повторив за братом, смерила блондинку рядом презрительным взглядом. – Убери это от меня подальше, не люблю, когда меня окружают некрасивые вещи.

Не прощаясь, убежала вслед за друзьями.

Среди оставшихся повисла пауза. Калейдоскоп праздника вокруг продолжал кружиться, но квартет, забитый ногами в угол игровой доски сильными школы сией, молчал и не двигался. У Гриши кололо в боку и сердце сжималось от сострадания при взгляде на потерянную девочку-блондинку. Хрупкая, юная, красивая. Он надеялся, подобные слова ее не сломали, как маму когда-то. Надеялся, она это переживет.

Андрей виновато чесал затылок, думая, как объяснить новеньким, что его друзья не всегда такие сволочи.

Гриша взглянул на чистое осеннее небо без проводов, замечая, как обесточилась блондинка рядом. Ее обаятельная внешность стала какой-то пустой, будто Эмма высосала из нее всю жизнь. Она смотрела вслед платиновой принцессе и на ее ровном лбу появлялись складки.

На лице Эммы сразу зажглась надпись «не лезь, убьет», когда девочка подошла к их компании, но блондинка не могла отвести от нее взгляд, будто впервые видела шедевр в Лувре. Сглотнула ком в горле. Через силу улыбнулась, обрывая затянувшееся молчание.

– Лиза, – представилась она.

– Гриша.

– Вероника. – Еще раз повторила брюнетка. В противовес платиновой принцессе эта девушка светилась отголоском итальянских кровей. Темперамента, судя по ее уверенному тону, Лукьяновой было не занимать. – Ты Андрей, да? – Андреев кивнул в ответ на ее улыбку. Вероника обратилась к Лизе. – Тебе стоило ответить этой седой стерве. – Недовольно цокнула она, удобнее перехватив лакированную сумочку на сгибе локтя. В отличие от Арсения Барса, сверкающего брендами, на этой вещи кричащих надписей не было. Хотя, глядя на Веронику, с уверенностью можно было сказать, что выглядела она «дорого». – Она так и будет притворяться для всех хорошей, пока не ответишь. Поверь мне, я знаю не понаслышке. Сама такой была. – Лукьянова вздохнула со знанием дела. – Поэтому и твоя мама ей торты предаёт…

– Нет, не поэтому, – Лиза неловко улыбнулась, заломила пальцы.

– А почему тогда?

Гриша оценивающе взглянул на Лукьянову. Было очевидно, что в отличие от Громова, она знала про частные школы все. Острая на язык, уверенная в себе, статная. Казалось, ее ничего не может сломать. Возможно даже, правила своего бывшего учебного заведения она писала сама.

Вероника, в свою очередь, тоже оглядела новых знакомых. Взглядом прямым, почти требовательным. Если бы у Гриши не было такой сестры, как Влада, в этой неловкой паузе он бы сдался и выложил бы Лукьяновой свою биографию. Но старшая сестра у него была, поэтому Вероника об его уверенность споткнулась. Гриша прикидывал, сколько в ее поведении ужаленной гордости от не благодушного приема святой троицы в первый учебный день, а сколько настоящей тяги к справедливости.

– Потому что она моя старшая сестра…

Фраза эта была полна невысказанного, но донесенного. Последние звуки на губах Лизы споткнулись, утонули в гомоне праздничной линейки. Их скрытый кленовой тенью угол снова погрузился в молчание.

От этих слов Грише стало тошно. Представить подобные отношения между сестрами он не мог. На Лизу было больно смотреть. Грише захотелось увидеть, как она улыбается.

Не отпускало ощущения холода, изморози на коже при двадцати шести градусах тепла. Громов обернулся туда, где скрылась святая троица. Казалось, призрачный шлейф до сих пор висел в воздухе.

Эмма смотрела на него так, будто слова конденсатом скапливались у нее над головой. Горящий взгляд по направлению к Громову кричал: ей есть, что сказать. Эмма смотрела особенно долго, но когда открыла рот, слова над ней замерзли, потрескались и испарились. Вырвалось из ее красивого рта, сдобренного прозрачным блеском, нечто уродливое. То, что заставило родную сестру сжаться в комок.

От красивой обертки осталась писклявая болтовня ни о чем и злость к красивым изнутри людям, как Лиза. В этот момент Громов понял, что она станет его проблемой. Потому что девочка, возомнившая себя Байкалом, оказалась лужей. Злой и кишащей червями под зеркальной гладью серых глаз.

И по несчастному стечению обстоятельств лужу с Лохнесским чудовищем в недрах заинтересовал именно он.